Краткое содержание талисман фет

Обновлено: 05.07.2024

Октавами и повесть, признаюсь!
И, полноте, ну что я за писатель?
У нас беда — и, право, я боюсь,
Так, ни за что, услышишь: подражатель!
А по размеру, я на вас сошлюсь,
И вы нередко судите, читатель.
Но что же делать? Видно, так и быть:
Бояться волка — в лес нельзя ходить.

Вас не займет отлогий косогор,
И ветхий храм с безмолвной колокольней,
И синий лес по скату белых гор;
Не станете вы внутренно довольней
Рассматривать старинный барский двор
И в тех местах молиться богомольней;
Но, верно, есть в них скрытая печаль:
Иначе что ж, — зачем же мне их жаль?

Там у меня ни близких, ни родни,
Но, знать, душе напомнили те горы
Места иные, где в былые дни
Звучали в замках рыцарские шпоры,
Блистали в окнах яркие огни
И дамские роскошные уборы
И где теперь — давно ли был я там? —
Ни зал, ни шпор, ни благородных дам.

Да, всё пройдет своею чередой!
Давно ли он, романтиков образчик,
Про степь и глушь беседовал со мной?
Он был и славный малый, и рассказчик;
Но вот вся жизнь его покрыта мглой,
Он сам давно улегся в долгий ящик.
Но помню я в его рассказах ночь:
Я вам рассказ тот передам точь-в-точь.

— Шестнадцать лет, я помню, было мне.
Близ той деревни жил и я когда-то.
Не думайте, что я герой вполне,
Что жизнь моя страданьями богата.
Пришла пора — и вздумалось родне
Почти ребенка превратить в солдата.
Казалось, вдаль стремился я душой,
Но я любил, то был обман пустой.

Кто юных лет волнения не знал
И первой страсти, пылкой, но послушной,
Во дни надежд о счастьи не мечтал
С веселием улыбки простодушной,
И кто к ногам судьбы не повергал
Кровавых жертв любви великодушной?
И всё пройдет, — нельзя же век любить;
Но есть и то, чего нельзя забыть.

Пора, пора из теплого гнезда
На зов судьбы далекой подниматься!
Смеркался день, вечерняя звезда
Вдали зажглась; я начал одеваться.
До их села недальняя езда;
Перед отъездом должно распрощаться.
Готова тройка, порский снег взвился,
И колокольчик жалко залился.

Не стану я описывать фасад
Старинного их дома. Из гостиной
В стекло балкона виден голый сад
С беседкою и сонною куртиной.
Признаться вам, ребяческий мой взгляд
Тогда иною занят был картиной,
И маменьке, хозяйке дома, чуть
Я не забыл примолвить что-нибудь.

Зато она рассыпала слова…
(За хлеб и соль ее хвалили миром)
Радушная соседка и вдова,
Как водится, была за бригадиром;
Ее сынок любимый (голова!)
Жил в отпуску усатым кирасиром.
Где он теперь, не знаю, право, я;
Но что за дочки! — Чудная семья!

Их было две. Нам должно их назвать:
Пожалуй, мы хоть старшую Варварой,
Меньшую Александрой станем звать.
Они прекрасны были. Чудной парой,
Для всех заметно, любовалась мать;
Хоть иногда своей красою старой
Блистать хотела, что греха таить!
Но женщине как это не простить?

Мы младшую оставим: что нам в ней?
Она блондинка стройная, положим,
Но этот взгляд и смысл ее речей —
Всё говорит, что и лицом пригожим
И талией она горда своей,
Что весело ей нравиться прихожим.
Зато Варвара — томная луна,
Как ты была прекрасна и скромна!

Ее не раз и прежде я видал,
Когда случался близко у соседства
Какой-нибудь необычайный бал
По случаю крестин или наследства;
Но в этот миг в душе припоминал
Я образ, мне знакомый с малолетства, —
И не ошибся: в городе одном
Мы с ними жили, рядом был их дом.

Что ж можно лучше выдумать? — И мать
Припомнила ту счастливую пору
И прочее. Я должен был внимать
Хозяйки доброй искреннему вздору.
Сынок меня придумал занимать:
Велел привесть любимую мне свору, —
И я хвалил за стать его борзых,
А мне, признаться, было не до них.

Я и забыл: день святочный был то.
Зажгли огни; мы с Варенькой сидели;
Большое блюдо было налито,
Дворовые над блюдом песни пели,
И сердце ими было занято,
С гаданьями предчувствия кипели.
Я посмотрел на милое лицо…
И за меня она дала кольцо.

С каким отрадным страхом я внимал
Тех вещих песен роковому звуку!
Но вот мое кольцо — я услыхал
В моем припеве близкую разлуку:
Как будто я давно о том не знал!
Но Варенька мне тихо сжала руку
И капли слез едва сдержать я мог;
Но улетел неосторожный вздох.

В столовую я вышел… Боже мой,
Какое счастье: заняты гаданьем!
И я прошел нарочно пред толпой
И тихо скрылся. Чудным обаяньем
Меня влекло за двери. За стеной
Дрожали струны сладостным бряцаньем…
Нет, я не в силах больше, не могу —
На тайный зов я к милой побегу.

Серебряная ночь гляделась в дом…
Она без свеч сидела за роялью.
Луна была так хороша лицом
И осыпала пол граненой сталью;
А звуки песни разлились кругом
Какою-то мучительной печалью:
Всё вместе было чувства торжество,
Но то была не жизнь, а волшебство.

И, сам не свой, я, наклоняясь, чуть
Не покрывал кудрей ее лобзаньем,
И жаждою моя горела грудь;
Хотелось мне порывистым дыханьем
Всю душу звуков сладостных вдохнуть —
И выдохнуть с последним издыханьем!
Дрожали звуки на ее устах,
Дрожали слезы на ее глазах.

Я был вдали, ее я позабыл,
Иные страсти овладели мною;
Я даже снова искренно любил, —
Но каждый раз, когда ночной порою
Засветится воздушный хор светил, —
Я увлечен волшебницей луною.

В творчестве Александра Сергеевича Пушкина очень много автобиографических моментов, художественно переосмысленных автором.

В 1820-1824 годах величайший русский писатель отбывал Южную ссылку. Там он познакомился с графиней Воронцовой – молодой замужней дамой, отличающейся необычайной красотой и замечательными душевными качествами.

Достоверно неизвестно, вспыхнул ли роман между ними, на этот счет до сих пор ходят споры между пушкинистами, однако Александр Сергеевич получил от женщины подарок.

Это и был тот самый талисман – крупный перстень, который гений очень любил и практически никогда не снимал с пальца.

Он расстался с подарком только уже находясь при смерти, сняв его и вручив близкому другу – Жуковскому. Надо заметить, что оба поэта относились к перстню с некоторым мистицизмом и искренне верили в его волшебную силу.

2. Литературное направление

Произведение относится к романтизму.

3. Род

По роду данное произведение относится к лирике.

4. Жанр

Жанровую принадлежность можно определить как лирическое стихотворение с признаками восточной сказки.

5. Проблематика

6. Тематика

Одна из основных тем анализируемого произведения – любовная. Здесь явно прослеживаются романтические чувства, возникшие между героями, их искренность и нежное отношение друг к другу.

7. Идея

Автор писал это произведение, испытывая сильнейшее душевное волнение. Он излил свою душу, создав очередной шедевр.

Идея заключается в том, чтобы передать читателю свое состояние, рассказать, откуда взялся загадочный талисман, и зачем он нужен. Многие исследователи считают, что рассматриваемое произведение является, по сути своей, хвалебной песней в честь красавицы Воронцовой.

8. Пафос

Тут явно ощущается восхищение, искренняя любовь, страсть, и все та гамма, которая сопровождает самое сильное, самое прекрасное человеческое чувство.

После прочтения на душе становится легко и хорошо, а настроение поднимается.

9. Система образов

В стихотворении присутствуют два ярких образа: загадочной восточной волшебницы, прототипом которой стала Воронцова, и мужчины, получающего бесценный дар любви.

Нельзя оставить без внимания и сам талисман. Пушкин ни разу не называет его перстнем, сохраняя сказочную таинственность, но все его современники точно знали, о чем именно идет речь в этом тексте.

Мы видим, что ткань произведения строится только на взаимодействии трех перечисленных образов: дарительницы, одариваемого и самого подарка.

Ничего другого или лишнего в тексте просто нет.

10. Центральные персонажи

Пожалуй, главным персонажем произведения становится прекрасная волшебница.

Именно она вручает лирическому герою тот самый талисман, который останется с ним до конца жизни и будет оберегать от всевозможных сердечных неудач. Отношение автора к ней трепетное, бережное и искреннее.

Вообще, Пушкин боготворил всех своих любимых женщин, но Воронцова была особенной для него.

Нельзя сказать, что образ восточной волшебницы и реальная графиня – это одно и то же. Однако из стихотворения становится понятно, что Александр Сергеевич испытывал к возлюбленной очень высокие чувства и даже наделял ее какой-то волшебной силой, что потом и вылилось в такой чудесный текст.

11. Лирический герой

Несмотря на то, что рассматриваемое произведение напоминает восточную романтичную сказку, оно во многом автобиографично.

Лирический герой – мужчина, принимающий подарок от волшебницы. В нем мы явно видим черты самого Пушкина.

12. Сюжет

Стихотворение имеет четкий сюжет.

Автор рассказывает о том, как в некой восточной стране, на берегу моря, ласкаясь, загадочная волшебница вручила лирическому герою талисман.

Она сказала, что подарок не защитит возлюбленного от смерти, не разрешит его житейских бед, не сможет перенести с юга на родину, в северные края, но зато точно убережет от любых любовных разочарований, измен или печалей.

13. Композиция

Композиция линейная.

Экспозиция представляет собой описание места, где происходит последующее действие. Автор не дает точного названия, но по намекам мы понимаем, что это теплые края:

Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.

Вообще, опираясь на биографию Пушкина, можно было бы предположить, что речь идет об Одессе. Ведь именно там он отбывал Южную ссылку, в которой познакомился с графиней.

Завязка происходит, когда женщина вручает свой бесценный подарок.

Развитие действия – описание невзгод, от которых он не сможет защитить.

Кульминация и одновременно развязка происходит в строках, повествующих о том, для чего нужен этот талисман.

Можно сказать, что произведение не имеет логической концовки. Оно буквально обрывается на кульминационном моменте. Полноценной развязки поэт не дает. Но ведь такова сама любовь, она непредсказуема и не поддается никакому логическому осмыслению.

14. Художественные особенности произведения

Стихотворение написано очень красочным, чудесным языком. Автор виртуозно играет словами, создавая многогранное, волшебное произведение.

Здесь книжная лексика легко уживается с бытовой, благодаря чему перед читателем предстает настоящий шедевр любовной лирики, в основу которого легла простая жизненная ситуация.

Влюбленная женщина вручила перстень своему избраннику, чтобы он всегда помнил о ней. Воображение Пушкина, сформировавшееся под влиянием бесконечного множества русских сказок, рассказанных его няней, наделило этот подарок магической силой. Ведь в него вложена искренняя любовь.

15. Строфика, размер, рифма

Произведение имеет четыре строфы, каждая из которых состоит из восьми стихов. Таким образом, можно говорить, что оно написано октавами.

Размер – хорей, несвойственный Пушкину, однако в рассматриваемом стихотворении создающий особенный лирический настрой. Характерный мажорный тон задается именно благодаря ему.

Рифмовка перекрестная по типу АБАБ.

16. Средства художественной выразительности

Текст изобилует разнообразными средствами художественной выразительности.

Практически все стихотворение состоит из инверсий, что добавляет ему особенной поэтичности, завораживая читателя, затягивая в нарисованный Пушкиным мир:

Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.

Кроме того, автор часто использует приемы единоначатия и синтактического параллелизма, придавая произведению явное сходство с магическими заклинаниями.

Добавляются и характерные фольклорные мотивы. Например, оживление стихий.

В стихотворении олицетворяется не только талисман, который, как нечто живое и разумное, будет защищать лирического героя от любовных неудач, но и окружающая действительность: море, луна, скалы. Они будто помогают волшебнице и становятся невольными свидетелями происходящего таинства.

17. Значение произведения

Произведение помогает понять важнейшее событие в жизни Александра Сергеевича: встречу с Воронцовой и получение талисмана, который потом он всегда носил с собой.

18. Актуальность

Любовь и ее животворная сила актуальны всегда. Произведение обязательно вызовет ответные чувства в сердцах наших современников, потому что оно настолько искреннее и нежно, что не восхищаться им просто невозможно.

19. Моё отношение

Мне очень нравится это произведение именно тем положительным, светлым началом, которое оно несет в себе.

20. Чему учит

Октавами и повесть, признаюсь!
И, полноте, ну что я за писатель?
У нас беда — и, право, я боюсь,
Так, ни за что, услышишь: подражатель!
А по размеру, я на вас сошлюсь,
И вы нередко судите, читатель.
Но что же делать? Видно, так и быть:
Бояться волка — в лес нельзя ходить.

Вас не займет отлогий косогор,
И ветхий храм с безмолвной колокольней,
И синий лес по скату белых гор;
Не станете вы внутренно довольней
Рассматривать старинный барский двор
И в тех местах молиться богомольней;
Но, верно, есть в них скрытая печаль:
Иначе что ж, — зачем же мне их жаль?

Там у меня ни близких, ни родни,
Но, знать, душе напомнили те горы
Места иные, где в былые дни
Звучали в замках рыцарские шпоры,
Блистали в окнах яркие огни
И дамские роскошные уборы
И где теперь — давно ли был я там? —
Ни зал, ни шпор, ни благородных дам.

Да, всё пройдет своею чередой!
Давно ли он, романтиков образчик,
Про степь и глушь беседовал со мной?
Он был и славный малый, и рассказчик;
Но вот вся жизнь его покрыта мглой,
Он сам давно улегся в долгий ящик.
Но помню я в его рассказах ночь:
Я вам рассказ тот передам точь-в-точь.

— Шестнадцать лет, я помню, было мне.
Близ той деревни жил и я когда-то.
Не думайте, что я герой вполне,
Что жизнь моя страданьями богата.
Пришла пора — и вздумалось родне
Почти ребенка превратить в солдата.
Казалось, вдаль стремился я душой,
Но я любил, то был обман пустой.

Кто юных лет волнения не знал
И первой страсти, пылкой, но послушной,
Во дни надежд о счастьи не мечтал
С веселием улыбки простодушной,
И кто к ногам судьбы не повергал
Кровавых жертв любви великодушной?
И всё пройдет, — нельзя же век любить;
Но есть и то, чего нельзя забыть.

Пора, пора из теплого гнезда
На зов судьбы далекой подниматься!
Смеркался день, вечерняя звезда
Вдали зажглась; я начал одеваться.
До их села недальняя езда;
Перед отъездом должно распрощаться.
Готова тройка, порский снег взвился,
И колокольчик жалко залился.

Не стану я описывать фасад
Старинного их дома. Из гостиной
В стекло балкона виден голый сад
С беседкою и сонною куртиной.
Признаться вам, ребяческий мой взгляд
Тогда иною занят был картиной,
И маменьке, хозяйке дома, чуть
Я не забыл примолвить что-нибудь.

Зато она рассыпала слова…
(За хлеб и соль ее хвалили миром)
Радушная соседка и вдова,
Как водится, была за бригадиром;
Ее сынок любимый (голова!)
Жил в отпуску усатым кирасиром.
Где он теперь, не знаю, право, я;
Но что за дочки! — Чудная семья!

Их было две. Нам должно их назвать:
Пожалуй, мы хоть старшую Варварой,
Меньшую Александрой станем звать.
Они прекрасны были. Чудной парой,
Для всех заметно, любовалась мать;
Хоть иногда своей красою старой
Блистать хотела, что греха таить!
Но женщине как это не простить?

Мы младшую оставим: что нам в ней?
Она блондинка стройная, положим,
Но этот взгляд и смысл ее речей —
Всё говорит, что и лицом пригожим
И талией она горда своей,
Что весело ей нравиться прихожим.
Зато Варвара — томная луна,
Как ты была прекрасна и скромна!

Ее не раз и прежде я видал,
Когда случался близко у соседства
Какой-нибудь необычайный бал
По случаю крестин или наследства;
Но в этот миг в душе припоминал
Я образ, мне знакомый с малолетства, —
И не ошибся: в городе одном
Мы с ними жили, рядом был их дом.

Что ж можно лучше выдумать? — И мать
Припомнила ту счастливую пору
И прочее. Я должен был внимать
Хозяйки доброй искреннему вздору.
Сынок меня придумал занимать:
Велел привесть любимую мне свору, —
И я хвалил за стать его борзых,
А мне, признаться, было не до них.

Я и забыл: день святочный был то.
Зажгли огни; мы с Варенькой сидели;
Большое блюдо было налито,
Дворовые над блюдом песни пели,
И сердце ими было занято,
С гаданьями предчувствия кипели.
Я посмотрел на милое лицо…
И за меня она дала кольцо.

С каким отрадным страхом я внимал
Тех вещих песен роковому звуку!
Но вот мое кольцо — я услыхал
В моем припеве близкую разлуку:
Как будто я давно о том не знал!
Но Варенька мне тихо сжала руку
И капли слез едва сдержать я мог;
Но улетел неосторожный вздох.

В столовую я вышел… Боже мой,
Какое счастье: заняты гаданьем!
И я прошел нарочно пред толпой
И тихо скрылся. Чудным обаяньем
Меня влекло за двери. За стеной
Дрожали струны сладостным бряцаньем…
Нет, я не в силах больше, не могу —
На тайный зов я к милой побегу.

Серебряная ночь гляделась в дом…
Она без свеч сидела за роялью.
Луна была так хороша лицом
И осыпала пол граненой сталью;
А звуки песни разлились кругом
Какою-то мучительной печалью:
Всё вместе было чувства торжество,
Но то была не жизнь, а волшебство.

И, сам не свой, я, наклоняясь, чуть
Не покрывал кудрей ее лобзаньем,
И жаждою моя горела грудь;
Хотелось мне порывистым дыханьем
Всю душу звуков сладостных вдохнуть —
И выдохнуть с последним издыханьем!
Дрожали звуки на ее устах,
Дрожали слезы на ее глазах.

Я был вдали, ее я позабыл,
Иные страсти овладели мною;
Я даже снова искренно любил, —
Но каждый раз, когда ночной порою
Засветится воздушный хор светил, —
Я увлечен волшебницей луною.

Октавами и повесть, признаюсь!
И, полноте, ну что я за писатель?
У нас беда — и, право, я боюсь,
Так, ни за что, услышишь: подражатель!
А по размеру, я на вас сошлюсь,
И вы нередко судите, читатель.
Но что же делать? Видно, так и быть:
Бояться волка — в лес нельзя ходить.

Вас не займет отлогий косогор,
И ветхий храм с безмолвной колокольней,
И синий лес по скату белых гор;
Не станете вы внутренно довольней
Рассматривать старинный барский двор
И в тех местах молиться богомольней;
Но, верно, есть в них скрытая печаль:
Иначе что ж, — зачем же мне их жаль?

Там у меня ни близких, ни родни,
Но, знать, душе напомнили те горы
Места иные, где в былые дни
Звучали в замках рыцарские шпоры,
Блистали в окнах яркие огни
И дамские роскошные уборы
И где теперь — давно ли был я там? —
Ни зал, ни шпор, ни благородных дам.

Да, всё пройдёт своею чередой!
Давно ли он, романтиков образчик,
Про степь и глушь беседовал со мной?
Он был и славный малый, и рассказчик;
Но вот вся жизнь его покрыта мглой,
Он сам давно улёгся в долгий ящик.
Но помню я в его рассказах ночь:
Я вам рассказ тот передам точь-в-точь.

— Шестнадцать лет, я помню, было мне.
Близ той деревни жил и я когда-то.
Не думайте, что я герой вполне,
Что жизнь моя страданьями богата.
Пришла пора — и вздумалось родне
Почти ребёнка превратить в солдата.
Казалось, вдаль стремился я душой,
Но я любил, то был обман пустой.

Кто юных лет волнения не знал
И первой страсти, пылкой, но послушной,
Во дни надежд о счастьи не мечтал
С веселием улыбки простодушной,
И кто к ногам судьбы не повергал
Кровавых жертв любви великодушной?
И всё пройдёт, — нельзя же век любить;
Но есть и то, чего нельзя забыть.

Пора, пора из тёплого гнезда
На зов судьбы далёкой подниматься!
Смеркался день, вечерняя звезда
Вдали зажглась; я начал одеваться.
До их села недальняя езда;
Перед отъездом должно распрощаться.
Готова тройка, порский снег взвился,
И колокольчик жалко залился.

Не стану я описывать фасад
Старинного их дома. Из гостиной
В стекло балкона виден голый сад
С беседкою и сонною куртиной.
Признаться вам, ребяческий мой взгляд
Тогда иною занят был картиной,
И маменьке, хозяйке дома, чуть
Я не забыл примолвить что-нибудь.

Зато она рассыпала слова…
(За хлеб и соль её хвалили миром)
Радушная соседка и вдова,
Как водится, была за бригадиром;
Её сынок любимый (голова!)
Жил в отпуску усатым кирасиром.
Где он теперь, не знаю, право, я;
Но что за дочки! — Чудная семья!

Их было две. Нам должно их назвать:
Пожалуй, мы хоть старшую Варварой,
Меньшую Александрой станем звать.
Они прекрасны были. Чудной парой,
Для всех заметно, любовалась мать;
Хоть иногда своей красою старой
Блистать хотела, что греха таить!
Но женщине как это не простить?

Мы младшую оставим: что нам в ней?
Она блондинка стройная, положим,
Но этот взгляд и смысл её речей —
Всё говорит, что и лицом пригожим
И талией она горда своей,
Что весело ей нравиться прихожим.
Зато Варвара — томная луна,
Как ты была прекрасна и скромна!

Её не раз и прежде я видал,
Когда случался близко у соседства
Какой-нибудь необычайный бал
По случаю крестин или наследства;
Но в этот миг в душе припоминал
Я образ, мне знакомый с малолетства, —
И не ошибся: в городе одном
Мы с ними жили, рядом был их дом.

Что ж можно лучше выдумать? — И мать
Припомнила ту счастливую пору
И прочее. Я должен был внимать
Хозяйки доброй искреннему вздору.
Сынок меня придумал занимать:
Велел привесть любимую мне свору, —
И я хвалил за стать его борзых,
А мне, признаться, было не до них.

Я и забыл: день святочный был то.
Зажгли огни; мы с Варенькой сидели;
Большое блюдо было налито,
Дворовые над блюдом песни пели,
И сердце ими было занято,
С гаданьями предчувствия кипели.
Я посмотрел на милое лицо…
И за меня она дала кольцо.

С каким отрадным страхом я внимал
Тех вещих песен роковому звуку!
Но вот моё кольцо — я услыхал
В моём припеве близкую разлуку:
Как будто я давно о том не знал!
Но Варенька мне тихо сжала руку
И капли слёз едва сдержать я мог;
Но улетел неосторожный вздох.

В столовую я вышел… Боже мой,
Какое счастье: заняты гаданьем!
И я прошёл нарочно пред толпой
И тихо скрылся. Чудным обаяньем
Меня влекло за двери. За стеной
Дрожали струны сладостным бряцаньем…
Нет, я не в силах больше, не могу —
На тайный зов я к милой побегу.

Серебряная ночь гляделась в дом…
Она без свеч сидела за роялью.
Луна была так хороша лицом
И осыпала пол гранёной сталью;
А звуки песни разлились кругом
Какою-то мучительной печалью:
Всё вместе было чувства торжество,
Но то была не жизнь, а волшебство.

И, сам не свой, я, наклоняясь, чуть
Не покрывал кудрей её лобзаньем,
И жаждою моя горела грудь;
Хотелось мне порывистым дыханьем
Всю душу звуков сладостных вдохнуть —
И выдохнуть с последним издыханьем!
Дрожали звуки на её устах,
Дрожали слёзы на её глазах.

Я был вдали, её я позабыл,
Иные страсти овладели мною;
Я даже снова искренно любил, —
Но каждый раз, когда ночной порою
Засветится воздушный хор светил, —
Я увлечён волшебницей луною.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .

Читайте также: