Кошки мышки эркень краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
Пьеса известного венгерского прозаика и драматурга Иштвана Эркеня , написанная в 1963 году, завоевала огромный зрительский успех на театральных сценах всего мира. Это рассказ о жизни двух пожилых дам, Эржи и Гизы — сестер, живущих в разных странах и ведущих переписку. Они очень разные: Эржи хоть и немолода, но открыта любви, Гиза же никогда не давала волю своим чувствам. Многое в этой истории жизненно и узнаваемо — и то, как молодость мстит старости, если та не желает мириться со своим статусом; как женщина категорически не хочет сознавать, что с ней делает время и как прошлое врывается в настоящее и становится его хозяином…
По словам режиссера Павла Курочкина, самое притягательное для него в этой пьесе — характер главной героини Эржи Орбан, яркий, сильный, независимый. Эта пожилая женщина не идеальна, но она имеет мужество любить, совершать поступки, жить в полную силу: воевать с целым миром, заблуждаться, делать ошибки, горько их потом переживая, идти за чувствами, куда бы они тебя ни завели… И щедро отдавать свою любовь, заботу и энергию тем, кто в ней нуждается. С такими людьми всегда непросто, но именно они придают жизни неповторимый вкус и аромат.
В остроумной и тонкой пьесе Иштвана Эркеня заложен весомый заряд положительной, жизнеутверждающей энергии, которым режиссеру и актерам хотелось бы поделиться со зрителем.
Театр Пушкина выбрал для постановки ярчайший спектакль Кошки-мышки от венгра Иштвана Эркеня, который считается создателем театра абсурда. У него была очень тяжелая жизнь, куда попали и трудовые лагеря, и цензура, и черновая работа, которая не отбила у него желания писать.
Он делал это ради удовольствия, в минуты отдыха и поэтому написал много маленьких рассказов “минуток”, где блестяще отражено его сатирическое видение. А его самым известным произведением является именно пьеса Кошки-Мышки. Она построена на различии характеров двух сестёр. Одна из них всегда увлекалась отношениями и была открыта для новых чувств, общения и возможных проблем.
Два стиля жизни
Вторая же наоборот провела жизнь в осознанном затворничестве. В дружеских беседах они обсуждают самые различные стороны жизни, сравнивая с тем как они прожили её, и как бы хотели.
Вообще эта пьеса феноменально интересна, потому что живой ум автора вывел очень яркие диалоги, интересные сюжеты и создатели спектакля смогли ярко передать атмосферу его произведения. Сам режиссер больше всего полюбил образ Эржи Орбан. По его мнению, именно такие люди делают жизнь ярче и чему-то учат тех, кто всё время сомневается.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Кошки-мышки: краткое содержание, описание и аннотация
Грозное оружие сатиры И. Эркеня обращено против социальной несправедливости, лжи и обывательского равнодушия, против моральной беспринципности. Вера в торжество гуманизма — таков общественный пафос его творчества.
Иштван Эркень: другие книги автора
Кто написал Кошки-мышки? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Кошки-мышки — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Междугородный телефонный разговор
— Что все-таки она тебе сказала?
— Что она-де не обязана отпускать молоко по пятьдесят граммов.
— Взяла бы не пятьдесят граммов, а больше.
— Кошке и этого с лихвой хватает.
— И из-за этого вы с ней поссорились?
— А она что в ответ?
— Что, мол, нет надобности вывешивать такие объявления, и без того каждому понятно.
— Я свое гну: должно, мол, быть объявление.
— Пустилась объяснять, что молочная по воскресеньям открыта, чтобы снабжать молоком грудных младенцев и вообще детей, а вовсе не кошек или других каких тварей. Вот тут я почувствовала, что меня бросило в жар.
— И что же ты ей ответила?
— Это, мол, само собой разумеется, а стало быть, и в объявлении ни к чему оговаривать.
— Тут я и говорю ей: как же так, пишут же, что хлебные изделия руками трогать запрещается, хотя это и так всякому понятно. Выходит, и правила работы молочной нелишне было бы вывесить.
— Всего, говорит, не вывесишь.
— Надо, говорю, так вывесишь.
— Нет, не вывесишь.
— И конечно, голос повысила?
— Значит, она первой начала перебранку?
— Да нет, вообще-то первой сорвалась я. А что мне еще оставалось, если эта мегера потребовала, чтобы я немедленно освободила магазин. Это почему же, спрашиваю, по какому такому праву? По тому самому, отвечает, что с кошками и собаками в молочную вход запрещен. Может, у вас и объявление такое есть, спрашиваю. Есть, говорит, как раз у вас над головой висит.
— И что, там в самом деле было вывешено такое объявление?
— Представь себе, было!
— В таком случае молочница совершенно права.
— Вот именно! Оттого я и взорвалась!
— Чего же ты ей наговорила?
— Уж будь спокойна, все ей выложила, что за месяцы накопилось.
— Знаешь, в таких случаях, как я себя ни сдерживаю, а что-нибудь да сорвется с языка.
— И что же именно ты ей сказала?
— Дура ты, говорю, толстопердая.
— Что-что? Прости, я не поняла.
— И неважно; так, пустяки.
— Наверное, это оскорбительное слово?
— Ты когда-нибудь слышала, чтобы я оскорбила кого?
— Насколько помню, мне иногда приходилось тебя одергивать.
— Да уж, крепкие словечки тебе всегда были не по душе.
— А остальные покупатели, они тоже ввязались в перебранку?
— Все были за меня! Видишь ли, эта молочница всем в округе давно поперек горла стояла.
Мы всегда рады честным, конструктивным рецензиям. Лабиринт приветствует дружелюбную дискуссию ценителей и не приветствует перепалки и оскорбления.
Мне скорее видится, что это произведение не про абсурд. А про войну. Рефлексия автора, бывшего среди проигрывающего и проигравшего народа.
По косвенным описаниям можно понять, что речь идёт о Второй мировой войне, когда венгры сражались на стороне гитлеровской Германии с советскими войсками. Но если убрать эти немногие отсылки, то можно допустить, что Майор мог бы быть коммунистом или кем-то ещё. Потому что произведение в целом антивоенное.
К сожалению, мне эта пьеса принесла одно разочарование и дискомфорт. Как ни крути, она оставляет ощущение, что это лишь авторская рефлексия, не более того. В ней не хватает той глубины и раскрытия, которые присущи гениальным произведениям. А просто как гротеск или театр абсурда я никак не могу её рассматривать из-за трагичной тяжести темы. Ни разу она не вызвала во мне улыбку. И, к сожалению, ни один из персонажей не показался симпатичным. Поначалу им мог бы стать почтальон, но внезапно он решил в угоду Тоту задушить собаку. Это должно быть смешным?
Прочитав в аннотации, что пьеса про возлюбленных, которым около 70, мне вспомнился фильм Луной был полон сад. Истории любви и взаимоотношений людей в возрасте могут быть очень трогательны.
Само изложение пьесы, телефонные разговоры и письма тоже расположили меня к себе. Мне нравится такой стиль, особенно блистательно проявленный в Письмовнике Шишкина.
Пьеса началась как уютная история, наполненная вкусной едой, красивыми платьями, даже в чём-то милыми перебранками двух престарелых сестёр Эржи и Гизы.
Из них главная героиня Эржи. У неё есть старинный воздыхатель и новая лучшая подруга, а также домашняя Мышка, которая мяукает как кошка. Очень мило, не правда ли?
Автор показывает, что на самом деле жизнь героини пронзает боль одиночества и непонимания. Видно, что ей очень сильно не хватает близкого, родного человека, который бы любил её. Или. которого бы любила она?
Где грань между человеком, которому не хватило искреннего понимания от других людей и тем, кто сам не способен искренне интересоваться и любить другого?
Особенно горькое впечатление производят короткие диалоги, находящиеся ближе к концу пьесы, героини с дочерью.
Роль Эржи, конечно, близка дарованию Шарко: за эксцентричностью и своенравием проступает нежный внутренний мир. Видишь эти большие красивые глаза, открыто смотрящие на окружающих, и какую-то ранимость во взгляде. Для Макаровой же образ Гизы нехарактерен: ведь ее героини известны как полнокровные, жизнерадостные создания, а эту роль актриса проводит созерцательно, с погруженностью в себя. Макарова дает спектаклю щемящую интонацию, играет ощущение, что ты принадлежишь уже былой эпохе – и не без тонкой иронии.
Узнав о помолвке Паулы и Виктора, Эржи решает покинуть этот мир. Принимает снотворное… Но вдруг – о чудо! – очнувшись, видит любимую сестру, приехавшую забрать Эржи в Лету – их родной поселок. Ассоциация с рекой забвения не случайна: уехать в Лету для сестер значит стереть память обо всем больном, что было в жизни, обрести, наконец, гармонию.
Если 3. Шарко вольна свободно маневрировать по сцене, то Л. Макарова вынуждена оставаться все время в левом углу сцены в кресле-каталке, в которое болезнь усадила её героиню. Как сыграть персонаж, прикованный к инвалидному креслу? Остаются только взгляды, слова и паузы. Макарова-Гиза, неподвижно сидя в кресле, просто магически приковывает ваше внимание. Слова рождаются здесь и сейчас, на наших глазах. Каждое слово Гизы значительно, все, что она говорит, обладает определенным весом, так как оно результат долгих размышлений. А взгляды актрисы еще красноречивей слов. В этих глазах и беспокойство, и тревога, и раздражение, и усталость, и любовь к своей беспутной сестре. Благоразумие, здравомыслие - приносит ли оно счастье? - кажется этот вопрос Гиза, какой ее играет Л. Макарова, решает с первой же минуты пребывания на сцене, хотя говорит совершенно о другом, наставляя свою сестру на путь благоразумия.
С тех пор минуло более трех десятилетий, и мы снова видим этих актрис. Как же изменился спектакль! Из прелестной комедии положений он превратился в лирический, не побоюсь сказать, исповедальный диалог двух больших актрис, что не умаляет достоинств остальных участников спектакля. Татьяна Бедова и Юрий Мироненко играют прежние роли, а Ирина Комарова, играющая молодую женщину, теперь выступила в возрастной роли.
Сюжет раскрывается через письма двух сестер, духовно близких друг к другу, которых судьба развела по разные стороны. Эржбет (Зинаида Шарко) живет в послевоенном Будапеште. Овдовев, она с трудом сводит концы с концами, сдавая комнаты. Старшая сестра Гиза живет в семье преуспевающего сына в Германии. К ней приставлена медсестра, вывозящая ее в инвалидной коляске на прогулку в парк, где она кормит лебедя, своего единственного, но молчаливого собеседника. Людмила Макарова, несмотря на годы своей героини, очаровательна и по-прежнему разумна. Ее письма полны наставлений взбалмошной младшей сестре, за которыми чувствуется глубокая, острая тоска одинокого, никому не нужного человека. Актриса вкладывает в эти письма столько изящного юмора, очаровательных сарказмов в адрес непутевой сестры, что они звучат, как знаменитые письма маркизы де Севинье к дочери. Она и сама похожа на маркизу в отличие от слишком темпераментной сестры, способной выскочить на улицу в одной туфле и затеять скандал с молочницей.
Зинаида Шарко не сгущает краски, играя комическую старуху, живущую одним днем, когда ее престарелый возлюбленный, некогда знаменитый певец, ныне пенсионер, придет к ней обедать. Ею нельзя не любоваться, хотя она совершает промах за промахом, но всегда ведет себя героически, хотя ее героизм порой вызывает улыбку.
Художник Эдуард Кочергин поместил ее в обстановку, которая более говорит об ее характере, нежели о материальном положении. Стены убогой комнаты увешены дорогими ее сердцу фотографиями. Эти фотографии – еще один партнер актрисы: они оживают не столько оттого, что их высвечивают в нужный момент, а потому, что о них рассказывает их владелица.
Это комедия с любовным треугольником. Хищница-подружка уводит от Эржбеты того, кого она любила всю жизнь. Для всех Виктор Чермлени, бывшая оперная звезда, – смешной толстяк. Героиня Шарко это знает, но для нее он – олицетворение молодости, счастья, которое она испытала с ним, хотя изменяла мужу. Актриса не скрывает, что ее героиня далеко не идеальна. Виктор (Андрей Шарков) – симпатичен, добродушен, явно не умен. Драматургия позволяет актеру, что называется, показать себя, и нужно отдать должное его такту, он этого не делает, понимая, что его персонаж только в другом спектакле мог бы занять большее место. Мать (Марина Адашевская) Виктора выглядит его ровесницей. В отличие от сына она вела размеренную жизнь, руководствуясь здравым смыслом, мешающим ей понять и принять сердцем возлюбленную сына, так не похожую на нее. Ее пространный монолог, обращенный к несостоявшейся невестке, – сплошные трюизмы. Великолепен дуэт ее с безмолвной Эржбет – Зинаидой Шарко. Героиня Марины Адашевской переняла начальственный тон партийных чинуш, отчитывая потерявшую голову от измены Виктора Эржбет.
Екатерине Толубеевой (Паула), подружке-предательнице, которая увела от героини возлюбленного, не довелось видеть первой редакции спектакля. Однако она органично вошла в спектакль. Ее Паула насквозь фальшива, и только идеалистка Эржбет не замечает, что все, что та изрекает, а она не говорит, а изрекает, банально и неискренне. Бедная мышка Эржбет очень быстро попадает в ее топорно сработанный капкан. И остается наедине с другой мышкой, своей квартиранткой, милой одинокой молодой женщиной (Татьяна Бедова).
В финале непритязательная мелодрама превращается в драму, хотя, следуя законам комедии, как снег на голову, на переживающую любовную катастрофу Эржбет сваливается ее сестра Гиза, сбежавшая от своего благополучного существования в Германии в коммунальную квартиру сестры. Людмила Макарова и Зинаида Шарко существуют наперекор законам мелодрамы: обеим актрисам есть, что сказать публике. Они возвращаются друг к другу, на свою духовную родину, символ которой – их детство в поместье на родной земле. Актрисы сливаются со своими героинями и перестают быть персонажами венгерской пьесы.
Омецинская Е. Возрастное сопротивление // Шанс-Афиша. 2009. 10 июня.
Рука об руку с ней, как и 35 лет назад, - еще одна легенда товстоноговского БДТ, Людмила Иосифовна Макарова. Сказать, что зал малой сцены был полон, - ничего не сказать, он трещал по швам. Ажиотаж ожидаем и объясним - не только любовью к большим актрисам и ностальгией по великому прошлому, которое для многих - еще и прекрасная молодость. Но и стопроцентной гарантией факта искусства, которую нынче обеспечивают лишь единичные имена мастеров.
Декорация Эдуарда Кочергина - распределенный по стенам семейный альбом. И даже когда задняя стена раздвигается, точно ширмы в японских жилищах, взгляд снова упирается в бесчисленные фотографии в рамках. А у героини - тот возраст, что вроде бы только воспоминания и остаются. Однако сюжет пьесы венгра Иштвана Эркеня - история любви, единственной на всю жизнь и последней одновременно. Эржебет Орбан прилично за 60, но это не мешает ей по-юношески безумствовать из-за певца-пенсионера Виктора Чермлени. Выглядит ли героиня Зинаиды Шарко смешной? Безусловно. Но редкая актерская природа Шарко такова, что нелепое, несуразное на удивление гармонично соседствует в ней с лиризмом и даже с величием. Это называется универсальная актриса. Ее Эржебет равно идет как носить каблуки и элегантное пальто, так и вести себя в шестьдесят как в шестнадцать: она швыряет телефонную трубку с таким посылом, с каким голливудские мстительницы поджигают запал или нажимают на курок. Но при этом актриса оттеняет интонации ярости такой восхитительной иронией, какая Голливуду и не снилась. Актерских нюансов Шарко с лихвой хватает, чтобы совсем уж эксцентричные картины, данные в пересказе (гибель в унитазе роскошного обеда, предназначавшегося Виктору, или штурм комнаты новой пассии певца Паулы через кресло дантиста), домыслились во всех кричащих подробностях. Такая способность женщины постбальзаковского возраста сохранить максимализм Джульетты и полное неприятие любых компромиссов на территории страсти вызывает тот же восторг, что и способность актрисы воплотить такое неистовство, нигде не погрешив против вкуса. Про украденное и испорченное платье супруги известного ученого она врет как школьница, с партизанским упорством. Про бессонницу с целью раздобыть у зятя-врача снотворное для суицида - как детсадовка, с обезоруживающей наивностью. Еще драматург предписал героине переговариваться с квартиранткой по прозвищу Мышка с помощью мяуканья - и, убеждена, господин Эркень был бы крайне удивлен, обнаружив исключительно психологические оправдания поступков, достойных его гротесковых текстов.
Уж не знаю, сознательно или по недоработке режиссера Юрия Аксенова, но остальные герои - дочь, муж дочери, квартирантка, подруга-соперница - созданы каждый единственной краской. А за рыцарственностью в меру упитанного Виктора Чермлени в исполнении Андрея Шаркова не разглядеть ни мелочности, ни подловатости. Вполне можно допустить, что персонажи пьесы даны такими, какими попадают в поле зрения Эржебет, так что их однобокость зрелищу в целом не вредит. Ближе к финалу и по сюжету все прочие лица, кроме Эржебет и Гизы, отходят на второй план. А следующая за неудавшимся самоубийством сцена встречи двух сестер не вызовет слез разве что у истуканов. Драматург Эркень обладает изумительным чувством вкуса, и слезных пассажей у него не найти. Он даже со смертью обходится весьма цинично, заставляя героиню сначала саму на манер анекдота описывать свои похороны, а потом объявить, что это был сон. Обнаружив, что приехавшая сестра - не сон, Эржебет принимается мяукать, как кот их детства, и такие воспоминания трудно назвать сентиментальными. Когда две женщины в самом деле добираются до семейного альбома и, вглядываясь в темноту зала, описывают пожелтевший снимок с двумя девчушками, Эржебет и Гизой, в памяти хоть сколько-то неслучайных зрителей обязательно всплывают совсем другие фотографии. Вот хрупкая Шарко - Тамара с гитарой, и на ее руке и на плече руки Ильина - Копеляна, уверенные, надежные, и Тамара точно парализована этим неожиданным и долгожданным прикосновением, а на лице - и страх, и удивление, и нежность, и вопрос о будущем. Я не знаю другой театральной фотографии, которая настолько гипнотизировала бы тайным эротизмом и явной мифологической мощью частных человеческих переживаний. А вот Макарова - Ханума с линиями черных локонов вдоль лица, широкими бровями и чересчур густыми усиками: водевильная маска, которую актриса превратила в апофеоз искрометного, восхитительного женского плутовства; ее широко раскрытые глаза непременно либо прицеливаются, либо стреляют наповал, ее руки всегда при деле, они словно держат в руках ниточки от всех человеческих сердец. И таких отпечатков прошлого - далекого близкого - сотни. Описать их одну за одной - и получится история удивительных женщин, которые сделали тот же выбор, что в итоге и обе их героини: жить на пределе сил и чувств времени вопреки.
Зарецкая Ж. Стопроцентный факт искусства // Вечерний Петербург. 2009. 2 июня.
Примы играют двух любящих сестер, безжалостно разлученных жизнью: одна, Гиза (Макарова), величественно и умиротворенно прозябает в эмиграции, другая, Эржебет (Шарко), оставшаяся в Венгрии, смело пытается перекроить несложившуюся жизнь даже на ее закате, плюет на условности и до последнего борется за свое право на личное счастье. Письма сестер друг другу, короткие телефонные звонки — вот остов спектакля, его магистральная линия. Госпожа Макарова работает подчеркнуто сдержанно, скупо. Тончайшие интонационные модуляции — и уверенная проповедь в миг превращается в горячую исповедь, а исповедь — в простое и сердечное слово, будто и не реплика это, а у самой артистки наболело. Эржебет — Зинаида Шарко тем временем фонтанирует: ходит на шпильках, ползает на четвереньках, примеряет смелые платья и напропалую кокетничает со своим возлюбленным — оперным тенором на пенсии. Госпожа Шарко здесь предстает и вечным ребенком, упрямым и обидчивым, и роковой Кармен, и покинутой Медеей. А в финале две большие актрисы, которым в сумме, считай, стукнуло больше ста шестидесяти лет, сидят обнявшись и смотрят в зал задорно и лукаво. Вечная молодость, не иначе.
Спектакль поставлен по пьесе венгерского драматурга Иштвана Эркеня режиссером Юрием Аксеновым — о двух пожилых сестрах Гизе (Людмила Макарова) и Эржебет (Зинаида Шарко). Парализованная и вынужденная ездить на инвалидном кресле Гиза живет у сына в Мюнхене размеренной и разумной жизнью, а Эржебет осталась в Венгрии — и не устает испытывать судьбу, влюбляться, переживать и ревновать.
— Как-то во время перерыва Людмила Макарова сказала, что годы свои не считает, — говорит Алексей Фалилеев. — Мол, все от внутреннего желания жить! [. ]
Читайте также: