Коллингвуд идея истории краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Определение исторического познания как "науки особого рода". Метаистория Коллингвуда, критика современников за узкое понимание смысла. Утверждение различия между естественными и гуманитарными науками. Универсальность и нерушимость законов природы.
| Рубрика | История и исторические личности |
| Вид | доклад |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 06.03.2011 |
| Размер файла | 21,2 K |
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Самостоятельность историка видна во время критики источников, когда авторитеты подвергаются сомнению и иногда даже отвергаются как не заслуживающие доверия. Или историк может осудить предшественников за слишком доверчивое восприятие поверхностных ценностей, поскольку это вводит читателя в заблуждение. Даже когда авторитет принимается, это происходит не потому, что он не подвергается сомнению, а благодаря историку, подвергнувшему его испытанию на истинность. Картина прошлого, построенная историком при помощи априорного воображения, - это критерий, на основании которого историк оценивает и критикует источники как совместимые или несовместимые с согласованной картиной, составленной при помощи воображения. Другими словами, это то, без чего история как вид деятельности не может продолжаться, поэтому, следовательно, не подвергается сомнению, а принимается в качестве необходимого условия. Точка отчета любой истории - это не факт сам по себе, а значение, которое выводит историк, знающий язык, на котором изложен данный факт. Он делает свои собственные предположения на основании уже существующего утверждения. Историк принимает решения, строя по-своему понимание факта, часто предлагая понимать его немного по-другому, и в этом заключается автономность историка относительно фактов. Факты всегда представляют собой для историка его собственный опыт, действие, выполненное как бы его собственными силами, и сознание того, что оно было выполнено им самим: производится эстетический процесс чтения определенного текста на знакомом языке и отнесение его к определенному смыслу. Даже если подтверждение факту не найдено, но он обработан в голове историка, который определяет, что этот факт говорит и что означает. Только относящиеся к делу факты служат доказательством для правильно настроенного исторического сознания.
Коллингвуд не очень поощряет использование историком воображения и не предполагает, что возможен выбор в таком случае. Когда мы занимаемся историческим объяснением, нравится нам это или нет, наше априорное воображение играет определенную роль,- это и есть онтологическое условие понимания. Как именно - это вопрос исторического метода; следовательно, историк должен подкрепить фактами понимание доказательства, другими словами, исторический метод накладывается на условия априорного воображения историка. Следовательно, доктриной Коллингвуда не является радикальный субъективизм, а осознание личной ответственности за предложенную интерпретацию.
Еще один аспект, который можно отметить в философии истории Коллингвуда,- это попытка провести различие между смыслом биографии и смыслом истории. Целью истории по Коллингвуду является самопознание разума. Однако, он объясняет, что у биографии совершенно другая цель и выражается другими принципами, отличными от принципов истории. Ее ограничивают не человеческие мысли, а естественные биологические процессы - рождение и смерть и, время от времени, эмоциональные превратности. Это основа для биографии, влияющая на эмоции читателя.
Коллингвуд доказывает, что и для симпатии, и для злобы нужны индивидуальные объекты, которым можно сочувствовать. Именно животные чувства субъекта вызывают в нас соответствующие эмоции. Поэтому биограф должен познакомить нас с индивидуальным субъектом или с животной природой этого субъекта, способной вызывать в нас симпатию или злобу. Его рождение и смерть, успехи и неудачи в любви, его злость и ненависть, его восхождение от бедности к богатству или, еще лучше, упадок от богатства к бедности - все это делает его особенным в читательском понимании, а если этого недостаточно, то описание интерьера его дома помогут процессу индивидуализации. Если история считается историей компиляции (что включает в себя даты, факты и места), то биография может рассматриваться как отрасль исторической литературы. Популярная биография представляет достаточно узнаваемые варианты того, что Коллингвуд хочет исключить из исторического исследования. Но далеко не все биографии таковы, и если с его точки зрения, это не биография, поскольку она не вызывает симпатию или злобу, то его определение является чисто условным. Как история переходит фазу компиляции, и из истории 'ножниц и клея' превращается в подлинную историю, Коллингвуд не показывает убедительно. Поэтому можно обоснованно задать вопрос, почему биография не может стать научной, если биограф принимает сходную позицию по отношению к фактам, как и историк.
Робин Коллингвуд - Идея истории краткое содержание
Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.
(Р. Дж. Коллингвуд)
Идея истории - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Р. Дж. Коллингвуд
Идея истории. Автобиография
Перевод и комментарии Ю. А. Асеева
Статья М. А. Кисселя
В. И. Буганов (заместитель председателя), Б. Г. Вебер, В. М. Далин, А. И. Данилов, С. С. Дмитриев, Е. М. Жуков (председатель), А. П. Новосельцев, М. В. Нечкина, Т. И. Ойзерман, В. Т. Пашуто, Л. Н. Пушкарев, А. И. Рогов, В. И. Рутенбург, В. В. Соколов, З. В. Удальцова, Н. Н. Чебоксаров, С. О. Шмидт, Б. Л. Фонкич (ученый секретарь)
Секретарь серии Е. К. Бугровская
И. С. Кон, М. А. Киссель
Р. Дж. Коллингвуд
§ 1. Философия истории
Это не означает, что философия — наука о сознании, или психология. Психология — мысль первого порядка, она рассматривает сознание точно так же, как биология рассматривает жизнь. Она не занимается отношением мысли к ее объекту, она занята непосредственно мыслью как чем-то таким, что полностью отделено от ее объекта, как неким событием в мире, как специфическим явлением, которое может рассматриваться само по себе. Философия никогда не имеет дела с мыслью самой по себе, она всегда занята отношением мысли к ее объекту и поэтому в равной мере имеет дело как с объектом, так и с мыслью.
Это различие между философией и психологией может быть проиллюстрировано и различным отношением этих наук к историческому мышлению, этому особому виду мышления, относящемуся к объекту особого типа, который мы условно определяем как прошлое. Психолог может интересоваться историческим мышлением, он может анализировать специфические разновидности психических явлений в сознании историка, он может, например, доказывать, что историки — люди, строящие некий воображаемый мир, подобно художникам, потому что они слишком невротичны, для того чтобы уютно жить в реальном мире; однако в отличие от художников они проецируют этот воображаемый мир в прошлое, так как связывают происхождение своих неврозов с прошлыми событиями собственного детства и постоянно вновь и вновь обращаются к прошлому в тщетной попытке освободиться от этих неврозов. В ходе этого анализа можно углубиться в детали и показать, что интерес историка к такой сильной личности, как, например, Юлий Цезарь, выражает его детское отношение к своему отцу, и т. д. Я не хочу внушить читателю, что анализ такого рода — пустая трата времени. Я только описываю типичный случай, чтобы показать, что здесь внимание концентрируется исключительно на субъективной стороне исходного субъектно-объектного отношения. Психологический подход направлен на мысль историка, а не на ее объект — прошлое. Весь психологический анализ исторической мысли остался бы точно таким же и в том случае, если бы Юлий Цезарь являлся выдуманной личностью, а историческая наука была не знанием, а чистой фантазией.
Таким образом, философ должен думать о мышлении историка, но при этом он не дублирует работу психолога, и для него мысль историка — не комплекс психических феноменов, но система знания. Он также думает и о прошлом, но не дублирует при этом работу историка, ибо прошлое для него — не серия событий, но система познанных объектов. Иными словами, философ в той мере, в какой он думает о субъективной стороне истории, является эпистемологом, а в той мере, в какой он думает о ее объективной стороне, — метафизиком. Но такая формулировка была бы опасной, так как могла бы внушить мысль о разделенности эпистемологической и метафизической сторон деятельности философа, а это было бы ошибкой. Философия не может отделить исследование познания от исследования того, что познается. Невозможность такого разделения прямо вытекает из идеи философии как мысли второго порядка.
Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) оставил после себя немало произведений на самые разнообразные темы истории, философии, эстетики, религиоведения, политики, но главную книгу своей жизни он, как это нередко бывает, так и не успел завершить. Теперь эта книга появляется в русском переводе в том виде, в каком она была издана уже после его смерти профессором Ноксом, систематизировавшим рукописный материал и дополнившим его (в интересах полноты освещения вопроса) двумя ранее опубликованными статьями Коллингвуда.
Литературная судьба Коллингвуда сложилась, так сказать, по закону загробного воздаяния: при жизни его идеи не встретили отклика у философов, находившихся под влиянием различных школ позитивизма и полупозитивизма, а именно они и задавали тон в интеллектуальной среде Великобритании 20—40-х годов, но зато последние 20 лет свидетельствуют о пробуждении глубокого интереса к его наследию. За это время увидели свет пять монографий о его творчестве, в Оксфорде вышел мемориальный сборник статей, появилось много журнальных публикаций, в университетах США, Канады, Франции и Австралии защищено около 30 докторских диссертаций. Центральное место во всех этих исследованиях занимает анализ философско-исторической концепции Коллингвуда[142].
Отец Р. Дж. Коллингвуда был ревностным приверженцем (одно время даже личным секретарем) и автором фундаментальной двухтомной биографии известного социального реформатора и теоретика искусства Джона Рескина (1819—1900). Идея целостного человека, которую пропагандировал Рескин, его эстетическая критика капитализма и расплывчатый религиозный идеал, далекий от доктринального вероисповедания, образовали тот духовный и интеллектуальный климат, в котором происходило формирование будущего историка и философа. Эстетическая доминанта мировоззрения Рескина как нельзя более соответствовала природным склонностям мальчика: Коллингвуд отлично рисовал, музицировал, пробовал сам сочинять музыку. Интерес к классическим древностям привел его в Оксфорд, где он увлекся также изучением философии (впрочем, знание античной философии составляло необходимый элемент полученного им классического образования). Успехи его в философии были настолько заметны, что когда Пемброкскому колледжу понадобился преподаватель философии, Коллингвуд, еще не закончив курса, был приглашен на эту должность.
Таким образом, уже в первом своем варианте теория исторического знания Коллингвуда несет на себе явный отпечаток метафизической системы абсолютного идеализма. И это влияние идеалистической систематики приводит по существу к принижению исторического знания, не говоря уже о естественных науках, которые по этой шкале стоят на ступеньку ниже, чем история. И этот вывод не преувеличение предвзятой критики, а неизбежное следствие аргументации абсолютного идеализма. Ведь если только философия представляет собой истинное знание в полном объеме, то все остальное — различные формы истины, смешанной с заблуждением, правда, в разных пропорциях. Что касается специально истории, то ее объект — прошлое как независимая от сознания реальность — оказывается иллюзорным с высоты философского знания, устанавливающего тождество субъекта и объекта, т. е. устраняющего различие между сознанием и внешней по отношению к нему реальностью.
В то же время собственный опыт Коллингвуда, историка и археолога, не мирился с результатами философской дедукции из принципов абсолютного идеализма, и все последующие модификации его философско-исторической концепции представляют серию попыток расширить рамки спекулятивной конструкции, чтобы отразить реальные черты исторического познания. Попытки эти оказались, как мы увидим, не совсем бесплодны, хотя и не увенчались полным успехом. Во всяком случае постоянное стремление связать философское осмысление истории с практикой исторического исследования не позволяет причислить Коллингвуда к плодовитому племени эпигонов, питающихся мудростью вчерашнего дня, невзирая на новую реальность настоящего.
Опасности спекулятивной философии, приносящей факты в жертву имманентной логике объясняющей схемы, Коллингвуд видел довольно отчетливо, по крайней мере в теории. Ведь философский метод есть рефлексия — размышления субъекта над опытом собственной деятельности и уяснение смысла этой деятельности самому себе. Философия естествознания, например, есть размышление над опытом познания природы, а философия истории — над опытом исторического исследования. Чтобы это размышление было плодотворным, должно быть соблюдено одно непременное условие: философу нужно обладать собственным опытом деятельности в той области, которая служит предметом его размышлений. В противном случае творческое мышление просто невозможно, ибо отсутствие собственного опыта работы толкает к заимствованию чужих мнений и аргументов без подлинного убеждения в их правоте, к приблизительности суждений и интеллектуальному дилетантизму.
Но этого мало. Можно быть каким угодно крупным историком, но совершенно неискушенным в философской рефлексии. Тогда результат будет не менее плачевным, чем в том случае, когда по наслышке разглагольствуют об исторической науке, не зная, что это такое на самом деле. Историк, не имеющий навыков философского мышления, склонен некритически заимствовать популярные в той или иной среде философские взгляды, сквозь призму которых он рассматривает и искажает собственный опыт работы. Искажает потому, что популярные взгляды чаще всего представляют собой устаревшую метафизику, возникшую в свое время для решения совсем иных проблем. Адекватное самосознание исторического мышления нуждается поэтому в критике философских предубеждений, расчищающей почву для построения правильной теории.
В общем человек, способный успешно работать в области философии истории, должен быть философски мыслящим историком, или, что то же самое, но с несколько иным акцентом, исторически мыслящим философом, и только гармоническое сочетание философского и исторического методов мышления позволяет достичь желаемого результата. Но в этом единстве решающее значение имеет опыт, опыт исторического мышления, потому что без него самая лучшая философия лишается эмпирической основы для своих обобщений и начинает работать вхолостую.
Выдвигая это требование единства опыта и философского обобщения, Коллингвуд имел основания надеяться, что его собственная деятельность в полной мере этому требованию соответствует. Параллельно с философской работой он продолжал исторические изыскания в области древней истории Великобритании. Помимо участия в полевых археологических исследованиях, он пробует свои силы в построении синтетической картины римской Британии, которая объединяла бы в единое целое увеличивающуюся массу накопленных данных. Промежуточной стадией на пути к этой цели были регулярно публикуемые им в журналах региональных археологических обществ Великобритании обзоры состояния исследований в этой области (например, обзор раскопок Адрианова вала).
Это и предопределило отношение к Коллингвуду со стороны его коллег-философов в Англии того времени. С ним просто не дискутировали, считая безнадежным ретроградом, недостаточно искушенным в методологии научного познания. Иначе, пожалуй, и быть не могло: ведь Коллингвуд отстаивал совсем иное понимание философии, опирающееся на диалектический историзм. Согласно этому воззрению, впервые разработанному Гегелем, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно измененном, чтоб не сказать неузнаваемом, виде.
Сейчас, считал Коллингвуд, то же самое происходит с западным миром, где царит жажда развлечений, превратившаяся в маниакальную страсть, а труд, сельскохозяйственный и индустриальный, презирается и рассматривается лишь как средство существования и дохода, который можно обменять на наслаждения в период вожделенного безделья. Эти мысли напоминают социальную критику Рескина и даже Карлейля, но философски обобщенную и сконцентрированную на первопричине всех социальных болезней, а первопричина — это, по Коллингвуду, распространение враждебности разуму, т. е. иррационализм.
Глубокое падение западной цивилизации сказывается в том, что в ней господствует псевдоискусство: особая интеллектуальная техника провоцирования у людей наперед заданных эмоций, будь то секс, или шовинистические страсти, или что-нибудь другое в том же роде.
Превознося ремесленные поделки, которые говорят публике только то, что она хочет слышать, публика выражает свое нежелание разобраться в эмоциях, которые ее действительно обуревают. Не желает вникать в собственные чувства, потому что смутно предчувствует правду и боится ее, боится, ибо осознание ситуации потребует принятия ответственных решений, а плыть по течению и легче, и приятней. Плата за страх — душевное опустошение и парализующее чувство безразличия, распространение которого историки констатируют в Римской империи накануне ее окончательного крушения.
Отдавая должное боевому антифашистскому духу этого высказывания, нам все же следует сказать, что Коллингвуд глубоко заблуждается, когда видит в движении иррационализма решающую причину возникновения фашистской диктатуры. Иррационалистическое поветрие — не более чем симптом, проявление в сфере идеологии общего кризиса капитализма, порождающего в сфере политики тенденцию к фашизации политической надстройки.
Прогресс цивилизации заключается в постепенном вытеснении природного элемента человеческой жизни общественным. Это асимптотический процесс, никогда не достигающий завершения. Противоположно направленный процесс — стремление вернуться вспять, к природному состоянию господства грубой силы — и есть варварство. Новая мировая война — открытый вызов варварства, пытающегося задушить дух сотрудничества, который составляет самую сущность цивилизации, а международный фашизм — новый исторический вид варварства. Коллингвуд, ссылаясь на исторический опыт, предрекает фашизму поражение в борьбе с духом мира, свободы и разума. Таково последнее слово мыслителя-гуманиста, для которого философия была не интеллектуальным спортом, а органом индивидуального и общественного самосознания. Не случайно так часто встречается в его произведениях мысль о том, что главным предметом современной философии должна быть история XX века.
Философское осмысление практики исторического познания не может остаться без последствий и для самой философии — точно так же, как философское осмысление ньютоновского естествознания наложило неизгладимый отпечаток на всю традицию новой философии, начиная с Декарта.
Религиозно-философские установки христианства радикально преобразовали понимание человека, истории и человека в истории. Последствия этого преобразования оказали большое влияние на всю традицию европейского исторического мышления вплоть до ваших дней. Нет необходимости повторять здесь то, что читатель сможет прочитать сам, нам важно подчеркнуть лишь общую, сквозную идею, пожалуй, недостаточно рельефно выраженную в книге Коллингвуда просто потому, что автор не успел подготовить свою книгу к печати (об этом вообще не следует забывать при чтении).
Жизнь философии есть вечное противоречие между систематизацией исторического опыта и новой реальностью, несущей с собой новые запросы, на которые должна ответить мысль, сломав рамки прежней системы и переосмыслив накопленное знание в соответствии с более глубоким пониманием. С каждой новой системой это противоречие разрешается, но тут же возникает вновь, ибо движение жизни неостановимо. Для той или иной философствующей индивидуальности ощущение завершенности знания совершенно закономерно, в нем выражено сознание прогресса в понимании философских проблем. Естественно, что новый взгляд рассматривается как абсолютная истина постольку, поскольку все предшествующие концепции приводятся в соответствие с ним, а для самого философа его точка зрения — кульминация интеллектуальных усилий всей жизни. Не стоит только думать, что субъективный предел понимания отдельной индивидуальности, каким бы мощным интеллектом она ни обладала, исчерпывает познавательные возможности философско-исторического самосознания.
Правда, граница между историческим мышлением (гносеологический аспект) и историческим событием как манифестацией свободы (онтологический аспект) порой совсем неуловима, но это общее свойство гегельянской рефлексии, для которой практическое действие — всего лишь модификация мышления.
Отсюда и пренебрежительное отношение ученых, воспитанных в строгих правилах физико-математического естествознания, к историческим изысканиям, в которых видели лишь область общей литературы, в лучшем случае обладающей достоинствами художественной прозы, способной возбуждать патриотические чувства. При таком понимании ценность истории лежит в сущности за пределами ее самой и заключается в тех целях, которые с ее помощью могут быть достигнуты, будь то воспитание гражданина или, наоборот, истинного христианина, для которого сами исторические факты — лишь символ надвременных свершений или кладезь поучительных примеров для государственного мужа.
Здесь уж никак не скажешь, что историк просто заново рассказывает, повторяет содержание древних текстов. Ведь археолог по характеру своей деятельности очень напоминает естествоиспытателя: перед ним не пыльные архивы, которые нужно перетряхнуть, чтобы найти золотые крупицы готового знания о прошлом, он имеет дело с вещественной реальностью, немой хранительницей тайн, такой же, как и природа. Как и естествоиспытатель, он еще должен заставить эту реальность заговорить, т. е. распознать в ней следы социокультурной деятельности (здесь, разумеется, аналогия с естествознанием перестает работать).
Таким образом, как это ни может показаться странным для приверженца критической философии истории, Коллингвуд подчеркивает общность логико-методологической процедуры в естествознании и исторической науке.
Научное мышление не находится по отношению к своему объекту в состоянии пассивной рецептивности, оно само, как говорил Бэкон, призывает природу к ответу, выпытывает у нее тайну (отсюда и само название: естествоиспытатель). То же самое относится и к исследованию истории. Историк только в той мере заслуживает звания ученого, в какой стремится мыслить систематически, добиваясь ответа на им самим поставленный вопрос и не довольствуясь тем, что уже содержится в документах.
Но как бы ни оценивать с современной точки зрения работы Коллингвуда по древней истории Британии, есть одна область исторического исследования, в которой его книги не устарели и по сей день. Это история идей. Здесь он был — без преувеличения — настоящим мастером. Его умение сжато, связно, ясно и впечатляюще выразить смысл идеи, проследить этапы ее развития в хаосе хронологической последовательности различных точек зрения, несомненно, бросится в глаза читателю. Разумеется, в науке ничего нельзя принимать на веру, и многие его построения требуют проверки и критики, но они, как правило, глубоки, интересны и способны пробуждать мысль.
Нашему читателю не может не импонировать призыв Коллингвуда к интеллектуальной честности и гражданской ответственности гуманитария, его защита диалектического способа мышления, хотя и на идеалистической основе, и отстаивание рационализма в исторической науке. В его работах поставлены важнейшие проблемы исторического знания, которые еще долго будут привлекать внимание исследователей.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Идея истории: краткое содержание, описание и аннотация
Робин Коллингвуд: другие книги автора
Кто написал Идея истории? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Идея истории — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Я не хочу сказать, что все это стало ясно мне уже в те детские годы, но, читая старые книги, я осознал по крайней мере, что наука — не набор истин, которые устанавливались одна за другой, а организм, в каждой части которого по мере развития происходят непрерывные изменения.
И вместе с тем я чувствовал, будто приподнялась вуаль, открывающая мне мою судьбу.
Р. Дж. Коллингвуд
Идея истории. Автобиография
Перевод и комментарии Ю. А. Асеева
Статья М. А. Кисселя
В. И. Буганов (заместитель председателя), Б. Г. Вебер, В. М. Далин, А. И. Данилов, С. С. Дмитриев, Е. М. Жуков (председатель), А. П. Новосельцев, М. В. Нечкина, Т. И. Ойзерман, В. Т. Пашуто, Л. Н. Пушкарев, А. И. Рогов, В. И. Рутенбург, В. В. Соколов, З. В. Удальцова, Н. Н. Чебоксаров, С. О. Шмидт, Б. Л. Фонкич (ученый секретарь)
Секретарь серии Е. К. Бугровская
И. С. Кон, М. А. Киссель
Р. Дж. Коллингвуд
§ 1. Философия истории
Это не означает, что философия — наука о сознании, или психология. Психология — мысль первого порядка, она рассматривает сознание точно так же, как биология рассматривает жизнь. Она не занимается отношением мысли к ее объекту, она занята непосредственно мыслью как чем-то таким, что полностью отделено от ее объекта, как неким событием в мире, как специфическим явлением, которое может рассматриваться само по себе. Философия никогда не имеет дела с мыслью самой по себе, она всегда занята отношением мысли к ее объекту и поэтому в равной мере имеет дело как с объектом, так и с мыслью.
Это различие между философией и психологией может быть проиллюстрировано и различным отношением этих наук к историческому мышлению, этому особому виду мышления, относящемуся к объекту особого типа, который мы условно определяем как прошлое. Психолог может интересоваться историческим мышлением, он может анализировать специфические разновидности психических явлений в сознании историка, он может, например, доказывать, что историки — люди, строящие некий воображаемый мир, подобно художникам, потому что они слишком невротичны, для того чтобы уютно жить в реальном мире; однако в отличие от художников они проецируют этот воображаемый мир в прошлое, так как связывают происхождение своих неврозов с прошлыми событиями собственного детства и постоянно вновь и вновь обращаются к прошлому в тщетной попытке освободиться от этих неврозов . В ходе этого анализа можно углубиться в детали и показать, что интерес историка к такой сильной личности, как, например, Юлий Цезарь, выражает его детское отношение к своему отцу, и т. д. Я не хочу внушить читателю, что анализ такого рода — пустая трата времени. Я только описываю типичный случай, чтобы показать, что здесь внимание концентрируется исключительно на субъективной стороне исходного субъектно-объектного отношения. Психологический подход направлен на мысль историка, а не на ее объект — прошлое. Весь психологический анализ исторической мысли остался бы точно таким же и в том случае, если бы Юлий Цезарь являлся выдуманной личностью, а историческая наука была не знанием, а чистой фантазией.
Таким образом, философ должен думать о мышлении историка, но при этом он не дублирует работу психолога, и для него мысль историка — не комплекс психических феноменов, но система знания. Он также думает и о прошлом, но не дублирует при этом работу историка, ибо прошлое для него — не серия событий, но система познанных объектов. Иными словами, философ в той мере, в какой он думает о субъективной стороне истории, является эпистемологом , а в той мере, в какой он думает о ее объективной стороне, — метафизиком. Но такая формулировка была бы опасной, так как могла бы внушить мысль о разделенности эпистемологической и метафизической сторон деятельности философа, а это было бы ошибкой. Философия не может отделить исследование познания от исследования того, что познается. Невозможность такого разделения прямо вытекает из идеи философии как мысли второго порядка.
Деление философии на различные области является общепризнанным, хотя и несколько произвольным. Большинство специалистов отличают логику, или теорию познания, от этики, или же теории действия, хотя многие из тех, кто проводит это различие, признали бы, что и познание выступает в некотором смысле как вид действия, а действие в той форме, в которой оно изучается этикой, представляет собой определенные виды познания (или по крайней мере связано с ним). Мысль, которую изучает логик, — это мысль, стремящаяся к открытию истины, и, таким образом, она оказывается одной из разновидностей деятельности, направленной на достижение цели, а это уже этическое понятие. Действия, которые изучает этик, являются действиями, основанными на знании (или убеждении) того, что такое хорошо и что такое плохо, а знание или убеждение — эпистемологические понятия. Таким образом, логика и этика связаны и связаны неразрывно, хотя они и отличаются друг от друга. Если и есть какая-нибудь философия истории, то и она будет столь же тесно связана с другими специальными философскими науками, как связаны между собой логика и этика.
Читайте также: