Книга каменный мост краткое содержание
Обновлено: 01.05.2024
— Вы занимались расследованиями в "Огоньке", потом в "Совершенно секретно". Первое, что приходит на ум при чтении "Каменного моста",— вы просто описали свой журналистский опыт.
— Очень хочется ответить "да", выглядеть таинственным и мрачным, но, к сожалению, я не сыщик. В "Огонек" я поступил младшим литсотрудником на полставки в отдел морали и писем. Потом я перешел в газету "Совершенно секретно", в которой освоил три популярных тогда жанра: исповедь генерала КГБ, исповедь вдовы маршала, исповедь бывшего зэка, с небольшими вариациями. Навыков расследования тут никаких не требовалось. Требовалось иметь простую, незатейливую внешность (а этого сколько угодно, а я еще заикаюсь!), способность часами внимательнейше слушать и сочувственно кивать через каждые пять минут. В результате, приступая к написанию "Каменного моста", я имел, во-первых, знания географии страны прошлого, расположенной в Барвихе, Завидове, на Кутузовском проспекте, в Жуковке, Доме правительства, доме на бывшей улицеГрановского и сталинских высотках. Во-вторых, я имел доброе имя, то есть возможность позвонить некоторым людям и попросить, чтобы они рекомендовали меня каким-то другим людям, которые в силу некоторых причин никогда не разговаривают с журналистами и вообще их ненавидят. И планируют умереть молча.
— А почему они соглашались разговаривать с вами?
— Я не касался ни власти, ни современности. Я слушал стариков, старух и еще довольно бодрых отставников-путчистов 1991 года. Всем моим собеседникам тех лет казалось, что их предали, что правда их никому не нужна, что они бесследно уходят под лед под крики: "Палачи! Убийцы! Дети палачей!" Им были нужны собеседники. Такие, как я. Из другого поколения. Готовые просто записать — слово в слово, ничего не добавляя. Меня, кстати, поразило, как часто в этих семьях родители жестоко ссорились с детьми — не из-за дележа дачи или наследства. Они ссорились навсегда за идею. Из-за оценки Хрущева. Из-за того, кто все-таки лучше воевал: Жуков или Рокоссовский. Правильно понятое прошлое для этих людей, советских аристократов, имело религиозный смысл. Если допустить что-то неправильное в прошлом, то их настоящая жизнь и будущая теряла смысл. Сперва я испытывал к своим собеседникам жалость. Потом я стал замечать, что они с жалостью смотрят на меня.
— В этот же период вы узнали о "деле волчат", которое и стало основой для книги?
— Артем Боровик (глава ИД "Совершенно секретно".— "О" ) как-то сказал: "Дело волчат". Я спросил: а что это за дело? Он коротко рассказал: мальчик, девочка, сын наркома, дочь посла, выстрелы на Каменном мосту, два трупа. И вот Сталин вроде бы сказал, узнав суть дела: "Волчата. " С одной стороны, никто никогда про эту трагедию не писал больше четырех абзацев, а с другой — все в этой истории абсолютно ясно. Спустя год я оказался в одной квартире в доме на Грановского, где мы долго разговаривали с сыном одного сталинского наркома. Первые полчаса разговора он принимал меня за парня, который пытается продать ему уникальный пылесос и только ради отвода глаз расспрашивает про папу. И я спросил: а кто остался из Шахуриных и Уманских, главных участников этого дела? Сын моментально очнулся и разумно ответил: все умерли. И добавил: не советую это копать. Но умерли не все. И в год, когда моя журналистская карьера завершилась, я совершенно случайно, по чужой просьбе, словно нажав черную кнопку в черной комнате, угодил на самое дно этой истории. И потратил на нее больше 10 лет. Люди в эти годы успешно зарабатывали деньги, ездили в теплые страны, ухаживали за красивыми девушками, а я ковырялся под землей, писал за кухонным столом, повторяя себе: "Все, что ты пишешь, никому не нужно". Но я не жалею. Пока я писал, я по-настоящему жил. Потому что понимал: вот умру сейчас — никто не узнает, чем все это кончится.
— Роман вызывает удивительное чувство подлинности, документальности.
— О том, как писалась книга, можно написать еще более изнурительную книгу. О поездках в Британию, Израиль, Австрию для опроса свидетелей, которые не сказали ничего. О покупках документов. О многолетних уговорах престарелых трусов сказать "хоть что-нибудь" — и безрезультатно! О быдловатых наследниках, которые выбрасывали родительские архивы на помойку. Первые годы этого безумия я утешал себя тем, что я это все делаю не просто так, а "для книги", потом я понял, что заигрался и уже сам становлюсь персонажем и не могу остановиться. Словно умершие люди хватают тебя за рукав и просят: и нас возьми, и про нас напиши, мы тоже хотим.
Кто убил Нину Уманскую и что на самом деле происходило между мальчиками, меня занимало меньше всего. Ответы на эти вопросы находятся в четырех томах уголовного дела, давно рассекреченного. Но по сей день этого дела целиком, я думаю, не видел никто. Чтобы его увидеть, нужно получить письменные доверенности от всех живых "мальчиков", разъехавшихся по двум континентам, и от всех наследников "мальчиков" умерших. И тогда станет ясно, почему участники организации ни разу не встретились все вместе после ареста. Я обхожу деликатно вопрос о том, каким образом я осведомлен о деталях этого дела. Но утверждаю, что все цитаты и документы в этой книге — подлинные.
— "Дело волчат" удивительно: в 1943 году дети советской элиты играют в фашистов, мечтают о захвате власти, создают организацию "Четвертая империя". Звучит как абсурд. Что это было, по-вашему, подростковый цинизм, глупость или нечто другое?
— В этой истории сошлись три советских поколения, почти весь русский век: старики — руководители советского государства, люди из первой кремлевской сотни. Во-вторых, "отцы" — поколение 40-летних Шахуриных и Уманских, в которых проявляется уже острейшее желание "просто жить", пользоваться своими привилегиями, строить особняки, коллекционировать иномарки, менять своевременно жен. Наконец, поколение "детей", в которых ощущение вседозволенности, вплоть до права на убийство, очень болезненно сталкивалось с пониманием того, что в будущем они обречены на жизнь в тени отцов.
"Четвертую империю" нельзя назвать игрой зажравшихся подростков. Они были образованными, одаренными, особенно Владимир Шахурин. Много читали, в том числе и "Майн кампф", секретные экземпляры которой были у их родителей. Они совершенно точно знали, что происходит на фронтах и что их сверстники стоят у станков, умирают от голода, воюют в партизанских отрядах. Но жизнь страны, советская мораль, да и просто нормы обыденной жизни мальчиков "Четвертой империи" не касались. Россия переживала самую трагическую свою пору, а сыновья героических наркомов восхищались фашистской формой, рейхом и разнообразными способами искали удовольствий. Это не игра, это обыкновенная жизнь, так часто бывает. Посмотрим за окно — там все то же самое. Просто у нынешних мальчиков есть возможность получить наследство и есть куда уехать из места, откуда папы качают нефть и газ.
— За этой вызывающей оболочкой просматривается желание детей советской элиты жить другой жизнью — иной, чем родители.
— В этом бунте поколения был и еще один серьезный момент: ощущение этими детьми отсутствия перспектив в жизни. Они понимали, что законных оснований получить наследство отцов, советских функционеров, у них нет. То, что полагалось им, то, что им готовилось, было в их понимании ничто, пыль, нищета и унижение. Судьба обычных студентов, инженеров! Сын наркома не мог стать наркомом, а сын маршала не мог быть маршалом. И они понимали, что для обеспечения будущего им нужна другая идеология. А настоящее нужно отменить. В каком-то смысле это была попытка все-таки получить наследство и приумножить, встать на ступеньку выше, чем отцы. Дети словно предчувствовали эту обреченность. В 15 лет они понимали: сейчас — их лучшее время, лучше уже не будет. Не будут красться за ними охранники, их не будут катать самолеты. Не будет таких дач и машин. Не будут трястись губы у милиционеров от звука их фамилий. И мальчики не ошиблись. Впоследствии никто из детей советской элиты не превзошел своих отцов. Все "династические" браки распались. Множество "кремлевских" детей от безысходности спились.
— Вы пришли в журналистику и литературу в перестроечное время. Можно ли сегодня говорить о массовом развенчании идеалов того времени или, наоборот, об идеализации 1980-х? Ваши идеалы изменились за это время?
— Вы знаете, я, к сожалению, давно уже умер как гражданин, и это, мне кажется, распространенное ощущение. У меня нет политических убеждений. Есть "они" и есть "мы". Все, что "мы" можем, это побибикать в пробке, когда "они" едут мимо. И все, на что "мы" надеемся, что такая мелочь, как "мы", "их" никогда не заинтересует. Когда в романе всеми нами горячо любимого Фаулза герой вступает в лейбористскую партию — это выглядит серьезным, ответственным шагом, по крайней мере, желанием сделать какой-то шаг. Если в современном русском романе герой соберется вступить в "Единую Россию" или "Справедливую Россию", на этой странице любой читатель роман закроет и опустит в урну — от скуки. Никому не нравится жизнь, в которой мы живем. Просторы, природа, история, покойная великая русская литература, домашние животные, семья — это да. А жизнь — нет, никому не нравится. "Суровые, сударь, нравы в нашем городе". Но никто при этом не видел России, которая была бы другой. Реальная Россия всегда — это всего лишь несколько жестоких слов, которые мы говорим друг другу.
— Раньше считалось, что писатель стремится дать ответы на жестокие вопросы современности.
— Однако вы с некоторых пор участник литературного процесса: не хотите посвятить себя ему целиком? И если нет, то на что вы в таком случае живете?
— Литература — занятие для состоятельных людей. Одну книгу можно написать на пустом желудке. На отчаянии. На вторую нужны другие условия. Я не могу писать в год по книге, у меня мало слов. Я лишь изредка записываю чужие истории и пытаюсь заметить, как проходит моя жизнь. На жизнь я зарабатывал какой-то микроскопической коммерческой деятельностью. Но однажды я подумал, что либо я все брошу и напишу "Каменный мост", либо я буду писать ее по часу в неделю и на это уйдет еще 25 лет.
Когда я закончил "Каменный мост", совершенно не знал, что с ним делать. У меня было тысяча страниц текста, с фотографиями, с документами. Я зашел на несколько сайтов издательств и прочел внимательно требования к новичкам. Там было написано, что нужно написать подробный синопсис произведения и поставить галочки напротив кульминаций. Я понял, что для меня это неподъемная вещь. Не только потому, что это позорно, но и потому, что физически не смог бы сказать, кто у меня главный герой.
— . и где кульминация.
— Я просто растерялся. Я тупо отправил в восемь издательств по 800 страниц, отдав за это кучу денег: два — в Питер и шесть — в Москву. И написал для себя шпаргалку, что говорить в том случае, когда мне откажут, чтобы выглядеть при этом невозмутимо. Три месяца никто не звонил. И то, что рукопись попала в руки Елены Шубиной (редактор издательства АСТ.— "О" ), и то, что книга вышла,— это чудо. Все остальное меня уже не интересует. Премиальный процесс — это лотерея, к которой я никакого отношения не имею. Еще я слетал в Лондон на книжную ярмарку. Но поскольку я ездил со своим сыном, львиная доля времени ушла на покупку каких-то особенных белых кед. Толком я ни с кем из литераторов даже не познакомился. Кроме того, что подошел к Владимиру Маканину и сказал, что многим в жизни обязан его книгам.
Алене (Линда Лапиньш) не веришь, артистка отрабатывает сценарные ремарки буднично, без надрыва в экзальтированных сценах — точнее, надрыв этот кукольный, неестественный. Кстати, женщины Волка. Эту мощнейшую и важнейшую в книге тему фильм нивелирует до (лишь) Алены, плюс минимальный намек на Машу в самом конце последней серии. Думаю, такой сценарный ход продиктован объемом этой темы: и без нее сериал имеет 14 частей, и прилепить это мясо (хотя бы вполовину, как в книге) на тот скелет, что получался, — сложнейшая задача. На мой взгляд, еще и поэтому образ Волка остается загадкой — но достаточной бледной, чтобы взяться ее разгадывать.
Александр Терехов - Каменный мост краткое содержание
Каменный мост - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Ни разу в жизни я не занимал первого места. В воскресенье мало французов, немцев, англичан. Экскурсионные автобусы подвозят поляков, да таскаются безлицые военные китайцы в мешковатых френчах. А что им? Гжель, платки, матрешки… Серьезные покупатели в Измайлово приезжают по субботам. Сегодня нечего ждать.
Вьетнамка в белом фартуке толкала тележку с термосами, обернутыми целлофаном бутербродами и бачком с сосисками. Сливки? Взамен десятки я получил пластмассовый дымящийся стаканчик и успел сделать еще два шага.
– Да вон хозяин ходит… Василич, интересуются! Подойди!
Как весной случаются заимствованные дни, пахнущие осенью, так это сентябрьское воскресенье возвращало долги солнцем, синим небом словно оглянувшегося лета.
По-иностранному подкопченная солнцем морда с правильным профилем терлась у моих бойцов, схватила одного и крутила под носом. Я ускорил шаг, убавив глотком кофе, чтоб не расплескать. Кого он там сцапал, этот загорелый малый в черном пальто поверх белой рубашки, с полосатым шарфом, педерастически повязанным узлом под горло? Я присмотрелся.
– Хелло! Ит из скайер солжер оф финиш во. Иксклюзив. Ван хандрид долларс.
Малый в восхищении крутил головой, встряхивал чернявыми кудряшками, смазанными каким-то жидким дерьмом.
– Можешь себе представить?! – подзывал полюбоваться приятеля плечистого водительского вида. – Сотку. – и поставил солдатика, чтоб лучше рассмотреть, на ободранный прилавок.
– Аккуратней. Сломаешь – заплатишь.
– А вы? – Барыга улыбался задумчиво. Молодой еще мужик лет двадцати пяти, с губастым ртом и темными пустыми глазками; такая мразь в юности выглядит постарше, а в старости – помоложе. – Вы так одеваетесь… Как солдат. Вы – солдат? Будете вести боевые действия?
Говорил он, словно припоминая русский язык, блудливо поводя мордой. Я понял: гуляет пьяный… Перегнулся через прилавок и вдруг вцепился свободной рукой в воротник моего чумазого бушлата с хищной репейной цепкостью и захохотал – очень его веселили золотые пуговицы со звездами на бушлате:
– Получается, военнослужащий. Красная Армия! Следовательно, вы в состоянии воевать?
– Да все можно купить. И шинель. И шапку с кокардой. И кабуру с пистолетом. И корочки с фоткой. Главное, шоб баксы были. Баксы есть?!
Опыт воскрешения прошлого, которое хлынуло в настоящее.
Большой Каменный мост — одна из главных достопримечательностей Москвы. Именно с него открывается хрестоматийный вид на Кремль, на всю Россию.
3 июня 1943 года около шести вечера на площадке лестницы ведущей с моста в сторону Дома правительства, набережной и Театра Эстрады прохожие обнаружили девочку, убитую выстрелом в затылок, и смертельного раненого мальчика — пуля ему попала в висок. Он лежал на спине, держа левую руку в кармане. Милиция не обнаружила на месте преступления пистолета. Никто не видел момент выстрелов. Среди набежавших зевак, выделялась очень красивая, со вкусом одетая дама, кусавшая в отчаянии пальцы.
В мальчике и девочке жители Дома правительства опознали учеников главной школы Советского Союза № 175 — там учились дети вождей. Девочка — Нина Уманская, дочь Константина Уманского, посла в США, только что назначенного в Мексику. Мальчик — Володя Шахурин, сын наркома авиапромышленности. Оба отца числились в любимцах Сталина.
За жизнь Володи боролись лучшие врачи СССР, но утром 5 июня он умер, не сказав ни слова.
. Герой нового романа АЛЕКСАНДРА ТЕРЕХОВА, бывший эфэсбэшник, а ныне маргинал, торгующий на Измайловском рынке раритетами советских времен, через шестьдесят лет начинает собственное расследование этого странного дела.
Поскользнулся и улетел в историю
Финалист "Большой книги" Александр Терехов зевает при словах "кремлевские" и "тайны"
Андрей Мирошкин
"Российская газета" - Федеральный выпуск №5000 (176) от 18 сентября 2009 г.
В коротком списке премии "Большая книга" оказался роман Александра Терехова "Каменный мост". Это объемистое, драматичное повествование на стыке документалистики и вымысла.
В центре сюжета - загадочная смерть двух подростков, детей высокопоставленных особ, близ стен Кремля в 1943 году. Расследованием этой засекреченной истории в наши дни занимается отставной сотрудник ФСБ с несколькими помощниками. Поиски приводят к поразительным результатам. С автором романа побеседовал корреспондент "РГ".
Российская газета: Сколько лет в общей сложности писался "Каменный мост" и как протекала работа над романом?
Александр Терехов: В историю с гибелью двух семиклассников 175-й школы на Большом Каменном мосту 3 июня 1943 года я попал в 1997 году, в последний год своей журналистской карьеры. Необычайно красивую девочку Нину Уманскую убивает ее безумный поклонник и одноклассник Володя Шахурин, а потом стреляет себе в висок. Обстоятельства дела докладывают Сталину, и тот произносит что-то вроде "Вот волчата. " или "Ах, волчата. ". Как "дело волчат" эта история многократно описана в бульварных и околобульварных газетах, воспоминаниях, рассказана по телевизору.
Иногда эту историю рассказывают еще и с эпилогом: несчастных возлюбленных похоронили рядом (а то и в одной могиле!) на Новодевичьем. Отца Шахурина, наркома, после войны арестовали по "делу авиаторов" и попрекали "плохим воспитанием сына". А отец и мать Уманские погибли в авиакатастрофе в Латинской Америке. У меня эта история никакого интереса не вызывала по трем причинам. Во-первых, "дело волчат" мне кажется невероятно пошлым названием. Во-вторых, я, как любой обыватель, стараюсь держаться подальше от больших страстей, приводящих к убийствам на бытовой почве. В-третьих, являясь многодетным отцом, не люблю трагических историй, связанных с подростками. Но так получилось, что всего лишь заглянув по чужой просьбе за эту дверь, я поскользнулся и улетел в историю, случившуюся на Большом Каменном мосту, как в какую-то яму, и долго, десять лет, полз, полз назад.
РГ: Роман весьма объемист, сегодня издательские редакторы обычно сокращают такие тексты. При чтении у меня сложилось ощущение, что борьба за публикацию книги в полном объеме была нелегкой, так ли это?
Терехов: Наоборот. Эта борьба была легкой. Артподготовка, штурм и - быстрая капитуляция. Я без особых слез расстался с изначальным желанием издать целиком все 1000 страниц с двумя сотнями фотографий действующих лиц и копиями документов, квитанций, рисунков и образцов почерков. Я, как и многие авторы так называемой "качественной", "серьезной", а вернее сказать, скучной теперь прозы, не имею читателей, кроме себя самого, редактора и "знакомых знакомых". А если читателя нет, то споры о том, вычеркнуть или не вычеркнуть вот этот вот самый все тормозящий абзац про весеннее утро, поменять "розовый" на "малиновый" и как вообще озаглавить, быстро становятся смешными. Достаточно того, что идеально изданная книга существует в сознании автора, там ей и место.
РГ: Чем вас привлекают околокремлевские тайны 30-х - 40-х годов?
РГ: В какой пропорции в книге смешаны исторические реалии и вымысел?
Терехов: Если не погружаться в рассуждения "а что такое, черт возьми, есть реалии?!", мне кажется, я выдумал только несколько фамилий и одно отчество. Другое дело, что ноги мои в походе не всегда опирались на документ, а иногда ступали и на зыбкие воспоминания. Но я старался выбирать для опоры места потверже, где несколько воспоминаний пересекались. Но все равно мне было бы крайне грустно, если бы меня поправили знатоки. Что-нибудь про калибр пистолетов, меню кремлевской столовой или, не дай Бог, ошибка с маркой машины Васи Сталина в 1943 году!
РГ: Насколько пригодился при работе над книгой ваш профессиональный опыт журналистских расследований?
Терехов: Журналистика, даже если это расследование, это письмо на туалетной бумаге. Это жизнь охотничьей собачки: свистнули, сбегал и принес. Это способность легко возбудиться на то, что не возбуждает. А книга это такая ровная, спокойная, сама по себе возгорающаяся и сама по себе затухающая бытовая одержимость, чем-то похожая на одержимость распространителей посуды "Цептер" и вообще менеджеров по продажам, что ходят с клеенчатыми сумками по офисам и верят, что все миллиардеры начинали именно так.
РГ: Считаете ли вы "Дом на набережной" (и прилегающую местность) одним из самых мрачных, "прОклятых" мест Москвы?
Терехов: Я абсолютно не одарен в мистическом смысле. На мой вкус проклятые места Москвы - это помоечные окрестности станции метро "Выхино", полуорганизованные парковки у Белорусского вокзала, районные поликлиники, здания ОВД, службы судебных приставов и Государственная Историческая библиотека этим летом, где закрыли на ремонт туалеты, а на единственном работающем повесили плакат "Смывайте из канистры".
РГ: Судьба героев-подростков и их окружения в романе тесно переплетена с историей страны накануне и во время войны. Вы считаете свой роман человеческой драмой, политическим триллером или чем-то еще?
Терехов: У автора всегда самое превосходное мнение о своей работе. А тем более у русского автора, который в публичном выступлении норовит по-родственному положить руку на плечо Л.Н. или Ф.М., хотя, мне кажется, к великой русской литературе современные российские писатели имеют не большее отношение, чем хорватские или чешские. Но я все-таки осмелюсь заметить,что для меня написанная, уже умершая, освободившая меня книга "Каменный мост" - это анабасис, книга о военном походе. Люди идут туда, где вроде бы кончается земля. И у каждого участника похода свои взаимоотношения с его целью. И описывая потери, надо постараться никого не забыть. И не забыть, откуда мы идем. Вот что-то типа этого.
Читайте также: