Карякин самообман раскольникова краткое содержание
Обновлено: 06.07.2024
В своем романе “Преступление и наказание” Федор Михайлович Достоевский поднимает проблему вседозволенности, возвышения одного человека над другим, “наполеонизма”. Он показывает, как эта, казалось бы, довольно логичная и хорошо выстроенная теория, разбивается на практике, принося мучения, страдания и, в конце концов, раскаяние главному герою романа.
Впервые идея вседозволенности появляется у Достоевского на страницах романа “Двойник” и она же раскрывается более глубоко
Что же собственно представляет из себя эта теория? По замыслам Раскольникова, есть люди, которым дозволено все. Люди, стоящие выше общества, толпы. Люди, которым дозволено даже убить.
И вот Раскольников решает переступить черту, которая отделяет этих “великих” людей от толпы. Этой самой чертой становится убийство, убийство дряхлой, мелочной старушонки – ростовщицы, которой уже нечего делать на этом свете (по мыслям Раскольникова, конечно) .
“Все в руках человека, и все-то он мимо носу проносит единственно
от одной трусости”, – думает Раскольников. Однажды в трактире он в одной из бесед слышит теорию, подобную его, о том, что эту старушонку можно запросто убить и все за это только спасибо скажут. Но в ответ на вопрос: “Убьешь ты сам старуху или нет? ” другой говорящий отвечает: “Разумеется, нет”.
Трусость ли это? Для Раскольникова видимо – да. Но на самом деле…
Мне кажется, что это элементарные человеческие нравственные и моральные нормы. “Не убий”, гласит одна из заповедей. Вот через что переступает Раскольников, и именно за это преступление последует наказание.
Два слова, вынесенные в название этого сочинения “самооправдание” и “самообман” все отчетливее сливаются для Раскольникова по ходу действия романа. Рассказывая о своей статье, опубликованной в одном из журналов, в которой Раскольников выдвигает свою теорию вседозволенности сначала Порфирию Петровичу, затем Сонечке, когда они уже знают, что именно он совершил убийство, Раскольников как бы пытается самооправдаться. Но эта теория была бы даже интересна и занимательна, если бы он не перешел к ее практическому осуществлению.
Ведь если сам Раскольников оправдывает свое преступление тем, что старуха-ростовщица приносила только вред людям, что никому она не нужна и жизни она не достойна, то как быть с убийством Лизаветы, ни в чем не повинной, которая просто оказалась на пути осуществления “гениального” плана Раскольникова. Тут-то эта теория и дает первую брешь, во время практического исполнения. Именно это губит Раскольникова, и по другому быть, как мне кажется, не могло.
Убийство Лизаветы заставляет задуматься над тем, а так ли хороша эта теория? Ведь если случайность, вкравшаяся в нее, может привести к столь трагическим последствиям, то может быть корень зла таится в самой этой идее? Не может зло, пусть даже по отношению к бесполезной старухе, быть положено в основу благодеяния.
Наказание за содеянное оказывается не менее страшным чем само преступление – что может быть страшнее страданий и мучений человека, осознавшего свою вину, и, к концу повествования, полностью раскаявшегося. И успокоение Раскольников находит только в вере, вере в Бога, вере, которую он заменял теорией “сверхчеловека”.
Проблемы, поставленные Достоевским, остры и актуальны в наше время нисколько не меньше, а может быть даже и больше. Основной его идеей, как мне кажется, является то, что общество, построенное на сиюминутной выгоде, на делении людей на “нужных” и “ненужных”, общество, в котором люди привыкают к страшнейшему из грехов – убийству, не может быть нравственным и никогда люди не будут чувствовать себя счастливыми в таком обществе.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ ДОСТОЕВСКОГО.
Ф. М. Достоевский
Слова эпиграфа (запись 1873 года) кажутся поначалу поразительными, неожиданными, даже невозможными в устах Достоевского. Думаешь невольно, что они могли принадлежать кому угодно, но только не ему, — Пушкину, Уитмену, Вийону.
Что такое все это? Неужели все это случайности? Не слишком ли их много?
Да, на всех своих фотографиях, портретах Достоевский выглядит как узник собственных противоречий, как человек, которого, кажется, просто невозможно представить себе смеющимся (хотя иногда на лице его промелькнет горькая или желчная усмешка).
Но пусть порой не мог он выбраться из тех глубин, в которые проникал, не мог разрешить те противоречия, которые обнажал, но проникал он в эти глубины, обнажал он эти противоречия именно в поисках выхода, во имя жизни.
Юбилей Достоевского — случай не для славословия художника, а для размышления над вопросами, поставленными им с такой остротой и глубиной, как никем из писателей до него и очень мало кем после него. (Вообще юбилеи Достоевского — в отличие, например, от юбилеев Пушкина — меньше всего похожи на праздники.)
Но, главное, юбилей выявит силу тех, кому действительно дороги ценности мировой культуры, кто стремится познать Достоевского во всей небывалой сложности, остроте и глубине терзавших его противоречий. Цели, средства и результаты окажутся связанными между собой и здесь.
Но роман заканчивается пробуждением Раскольникова. И вместо гроба-каморки. вместо ночного бреда возникает образ бескрайней степи, облитой солнцем.
Какие же намерения вели Раскольникова в яд?
Художник выявляет ответственность человека не только за преступные результаты его действий, не только за преступные средства, но, главное, за преступность помыслов.
Сведя все преступление Раскольникова к убийству, художник не достиг бы главного — максимального сопереживания читателя, не растревожил, не обжег бы его душу, не заставил бы его вдруг обратить взор внутрь себя самого, а наоборот — укрепил бы его в самодовольном и холодном сознании своей непричастности к содеянному други м.
Нет в преступлении Раскольникова никакой правой цели, есть цель неправая. Цель здесь не оправдывает, а определяет средства и результаты. Л средства и результаты выявляют подлинную цель. Негодные средства для высокой цели — это еще ошибка, пусть непоправимая. Неправые цели, неправые мотивы — вот в чем прежде всего преступление, по Достоевскому. Он открывает тайную корысть видимого бескорыстия.
Перед нами абсолютно два разных человека, с разными целям и, диктующими и свои средства. Превращение происходит молниеносно. И — не простое превращение, а ломк а, предвосхищающая страшный ответ на страшный вопрос: а случись на месте Лизаветы эта девочка? Ведь это же, в сущности, все равно, кто случится. И Лизавета могла оказаться на месте этой девочки и была, наверно. И Соня могла, и Поленька.
Эта маленькая, незаметная, почти микроскопическая сцепка содержит в себе. как почти всегда у Достоевского, все то, что уже было, и все то, что еще будет.
Раскольников не думает о Лизавете прежде всего потому, что это для него слишком страшно.
Раскольников не случайно убил Лизавету, он лишь случайно не убил Соню.
Но неужели Раскольников и Соню подозревает во всем этом? Неужели он и ее боится? Да, именно так.
Соня всего пять недель назад вышла на панель. Раскольников только что совершил преступление. Линии их жизни пересеклись в самой критической для них точке. Их души соприкоснулись именно в тот момент, когда они еще обнажены для боли, своей и чужой, еще не привыкли к ней, не отупели. Раскольников отдает себе полный отчет в значимости этого совпадения. Поэтому он и выбрал Соню еще заранее, но выбрал — для себ я.
— Других допускает же.
— Нет, нет! Ее бог защитит, бог! — повторила она, не помня себя.
Здесь могут одинаково вознегодовать и верующий и атеист.
Не перед собой ли еще больше всего продолжает преклоняться Раскольников?
Это далеко еще не то коленопреклонение перед той же Соней, которое будет в конце романа, когда снимется это страшное противоречие (не тебе, а всем). Когда вообще не понадобится слов.
«Но пред кем? Пред Соней? Соня боялась его, и пред нею ли было ему стыдиться?
«Только что он хотел отворить дверь, как вдруг она стала отворяться сама. Он задрожал и отскочил назад. Дверь отворялась медленно и тихо, и вдруг показалась фигура — вчерашнего человека из-под земл и.
— Что вам? — спросил помертвевший Раскольников.
Человек помолчал и вдруг глубоко, чуть не до земли, поклонился ему. По крайней мере тронул землю перстом правой руки.
— Что вы? — вскричал Раскольников.
— Виноват, — тихо произнес человек.
А могла ли жизнь поменять всех людей местами, могла ли она перетасовать все разряды? Могла ли на месте процентщицы оказаться мать, а на месте матери — процентщица? Что тогда?
Раскольников должен, по своей теории, отступаться от тех, за кого страдает. Должен презирать, ненавидеть и убивать тех, кого любит. Он не может этого вынести.
Раскольников узнает свое в Свидригайлове, поэтому и сильнее ненавидит его (хотя поэтому же и тянется к нему).
Но разве Лужин не мог с таким же точно правом сказать Раскольникову: убеждены, что подкладывать Соне деньги нельзя, а убивать и грабить можно?
И тоже легко представить себе его искреннюю к страшную радость, когда он узнает, кто убил.
Раскольников, по своей теории, должен любить тех, кого ненавидит, должен быть союзником своих врагов. Вынести этого он тоже не может.
В душе Раскольникова сосуществуют и борются два мотива, но только кажетс я, что оба эти мотива — мотивы преступления. На самом же деле происходит борьба мотивов за преступление и против него. Не в том дело, по Достоевскому, как обосновывать преступление, а в том, допустимо ли обосновывать его как бы то ни было.
Без такого звена, как самообман, сложнейшая структура сознания Раскольникова непостижима.
Непереименованное преступление — непереносимо, переименованное — даже вдохновляет.
Этот роман — суд не только над Раскольниковым, но и над миром, рождающим Раскольниковых, заражающим их не только своими средствами, но и своими целями, а еще — и своим самообманом.
Сцена прощания с матерью написана рукой того же художника, что и сцены свиданий Раскольникова с Соней, с Порфирием, со Свидригайловым. Перед нами — вечный образ матери, страдающей за грехи сына, искупающей эти грехи, спасающей его и гибнущей из-за него же.
Раскольников задает ей вопрос, без ответа на который не может жить:
И он слышит ответ, который может дать только мать:
И тут он произносит слова, которые и станут, быть может, залогом его спасения:
Последние слова матери — страшный вопль и отчаяния, и надежды, и прощания навсегда, прощания, в которое она не может, не хочет поверить: «Не навек. Ведь еще не навек? Ведь ты придешь, завтра придешь?
— Приду, приду, прощайте.
Убить себя он хотел больше всего из-за стыда: Наполеоном не сделался. Мотив невысокий, к тому же смешной.
Подлинный выход в том, чтобы разорвать круг извращенного сознания.
Что в нем извращено? Извращены мотивы и самоубийства, и отказа от самоубийства. Представления о жизни и смерти об оценке себя и людей, о возможном и невозможном, о подлости и неподлости. Все извращено. Все переименовано.
Что такое попытка Раскольникова на самоубийство в действительности, объективно, попытка, подлинного смысла которой он еще не осознает? Это — не что иное как последнее, решающее опровержение внутренней ложности его теории, это — выявление и опровержение его неправых целе й. Будь эта теория верна, будь эти цели правыми, Раскольников хотел бы жить, а если бы даже ему и пришлось умереть, то это была бы другая смерть — не та, которую он искал и Неве. Эта смерть, несмотря на свой трагизм, была бы все-таки просветлена сознанием своей правоты.
Что такое отказ Раскольникова от самоубийства в действительности, объективно, опять-таки пока неосознанно? Это — решающее доказательство существования и в нем целей высоких, способных одолеть цели неправые, доказательство того, что есть в нем и живые силы, способные одолеть силы смертоносные. Он хочет жить потому, что еще может жить, может любить людей ради них самих, а не только ради себя, потому что есть люди, которые любят его, верят в него.
Короткий путь в полицейскую контору словно повторяет весь предыдущий долгий путь Раскольникова. В одном часе этом словно сконцентрировались все последние дни его жизни.
Всю ночь накануне явки он бродил вдоль Невы, всю эту ночь он переживал не муки раскаяния, а муки выбора — между унизительным для него признанием и самоубийством от унизительного же стыда.
Неужели Достоевский так завершит всю эту борьбу? Не слишком ли уж красиво? И не слишком ли дешево добывается всенародное прощение?
Но Достоевский остается Достоевским, Раскольников — Раскольниковым, а жизнь — жизнью:
« — Ишь нахлестался! — заметил подле него один парень.
— Это он в Иерусалим идет, братцы, с детьми, с родиной прощается, всему миру поклоняется, столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает, — прибавил какой-то пьяненький из мещан.
— Парнишка еще молодой! — ввернул третий.
— Из благородных! — заметит кто-то солидным голосом.
Его поклон на Сенной площади 3 — от тоски, от безвыходности, от нечеловеческой усталости, а не от раскаяния, хотя в поклоне этом можно (и надо) видеть возможность раскаяния будущего. Сцена всенародного покаяния на площади не получилась, потому что не было еще самого покаяния, потому что оно еще не вызрело. Народ — смеется над ним 4 . Получилось не разрешение трагедии, а, в сущности, превращение ее в фарс, но в фарс с глубоким смыслом, в фарс, еще раз обнажающий пропасть между ним и народом. Он получил пока (и заслужил) всенародное осмеяние, а не прощение. Это — осмеяние не святых чувств (до которых еще далеко), а воздаяние по заслугам. Это — не демонстрация хамства толпы, а угаданная художником и мастерски выраженная им интуиция народа на правду и на неправду.
Он наталкивается на поручика Пороха. «М-мае п-пачтенье! — вскричал вдруг знакомый голос.
И после всего этого ожидать, что он сейчас раскается и возродится!
Это было бы верхом художественной, психологической недостоверности и даже, если угодно, физической недостоверности.
Признание Раскольникова в полицейской конторе, как выяснится в Эпилоге, чревато новым преступлением. На каторге он раскаялся лишь в том, что признался.
И еще раз сопоставим начало и конец романа.
И вот — последние строки романа:
«Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим будущим подвигом.
Достоевский мог знать эти мысли. Вернее — не мог их не знать. А потому его критика, поскольку она направлена в адрес таких социалистов, удручающе необъективна и недобросовестна. Принципиально расходясь с ними в одних вопросах, он предвзято переносит эти расхождения чуть ли не на все вопросы. Его ослепляет та самая нетерпимость, которую он гак больно переживал и остро разоблачал, когда видел ее у других и когда она затрагивала его самого.
Но, как это ни парадоксально, Достоевский, отвергая самую возможность существования гуманистической нравственности на атеистических основаниях, необычайно сильно выразил объективную потребность именно в такой нравственности.
Нет абстрактной истины, и нет абстрактной совести. Совесть, как и истина, конкретна. И как таковая она определяется объективно, социально, исторически. Достоевский отрицал это — и не раз, но парадокс в том, что своими произведениями, как правило, он это именно и доказывал.
И за всеми абстрактными апелляциями Достоевского к совести, завеем его .этическим максимализмом скрыто стремление познать законы человеческого поведения, не зависимые от воли и сознания человека, потребность овладеть этими законами, законами самих чувств, воли и сознания.
Объективность законов нравственности, есть она или нет? есть эти законы или их нет? — вот над какой реальной проблемой заставляет задуматься Достоевский.
Объективность законов нравственности как особого типа социальных законов заставляет признать себя под угрозой катастрофы всемирной — вот реальное содержание поставленных Достоевским вопросов.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. С. 65.
Как зародились в нём все эти страшные мысли? И к чему привёл этот чудовищный самообман? На эти вопросы я попытаюсь ответить.
С чего же всё началось? Достоевский знакомит нас со своим героем как раз в момент зарождения идеи убийства. Мы узнаём, что Раскольников находится в крайней бедности, из-за этого был вынужден оставить занятия в университете, кругом должен хозяйке за свою каморку и уже два месяца как безвылазно сидит один дома или же таскается по городу без какой-либо определённой цели. Когда я читала роман, я никак не могла понять поведение Раскольникова – почему бы ему было не найти работу, не вернуть долг хозяйке, не вернуться в университет? Почему вместо этого он думал об убийстве старухи-процентщицы, если все его проблемы можно было решить иначе? Однако, читая дальше, знакомясь с другими героями романа и их судьбами, я начинала понимать, почему Раскольников упорно продолжал уверять самого себя в том, что иного выхода, кроме убийства, из сложившейся ситуации нет.
К концу романа Родион Раскольников осознал свою ошибку и понял, что долгое время просто обманывал сам себя. По всей видимости, он надеялся, что, переступив ту самую черту, он будет жить иначе: гораздо лучше, правильнее и проще, чем жил прежде. Однако всё вышло совсем наоборот: чем дальше Раскольников заходил в своём обмане, тем больше сам запутывался, не понимая, что же пошло не так.
Не случайно Достоевский сталкивает своего героя со Свидригайловым. Этот образ представляет человека, уже переступившего нравственную черту. С мастерством настоящего психолога автор рассказывает о жизни этого несчастливого человека. Свидригайлов полностью находился по ту сторону закона, он не останавливался ни перед чем в достижении желаемого. Но жизнь его от этого стала настолько пустой и бессмысленной, что просто-напросто потеряла свою ценность. Возможно, как раз печальная судьба Свидригайлова помогла Родиону Раскольникову увидеть, что его ожидает, и вернуться на верный путь.
Достоевский утверждал, что спасение от нравственной гибели человек должен искать в религии. И я считаю, что великий писатель был прав. Ведь дело тут не столько в религиозности и соблюдении обрядов, сколько в самой сути веры. А суть заключается в том, что, веруя в Бога, человек тем самым признаёт своё несовершенство; признаёт, что существует некий идеал, выше которого никто не имеет права себя ставить, но к которому каждый должен стремиться всю жизнь. Такое мировоззрение смиряет в человеке гордыню и позволяет ему развиваться, постоянно совершенствуя себя. Именно поэтому Раскольников нашёл своё спасение в Соне Мармеладовой, страстно верующей, кроткой девушке, которая жила именно по вышеизложенным принципам.
Итак, посредством анализа произведения мы убедились, что теория Раскольникова была просто-напросто самообманом. Но светлая сторона личности героя одержала победу над тёмной, и ему удалось выбраться из той вязкой трясины, в которую он когда-то сам себя занёс.
Карякин Ю. Ф.
САМООБМАН РАСКОЛЬНИКОВА
Наверное, ключ к пониманию романа — в сопоставлении его начал и концов, первых страниц с последними. Начинается преступление не с убийства и кончается не признанием в полицейской конторе.
проб и ошибок, пока. пока страшные сны не станут явью или пока мы наконец не усомнимся в главном — именно в чистоте его изначальных помыслов и не перестанем верить ему на слово. Да и верит ли он сам тому, что говорит? Не слышится ли в каждом его слове какого-то надрыва? Убежденность его безрадостна.
Художник выявляет ответственность человека не только за преступные результаты его действия, не только за преступные средства, но, главное, за преступность помыслов.
Лужин по-своему искренне убежден, что Раскольников — бездельник, а Соня — безнравственна, общество развращает, и что если не сегодня украла, то завтра непременно украдет. Вот, мол, он, Петр Петрович, и восстанавливает справедливость, подложив ей билет.
В душе Раскольникова сосуществуют и борются два мотива, но только кажется, что оба эти мотива — мотивы преступления. На самом же деле происходит борьба мотивов за преступление против него. Не в том дело, как обосновывать преступление, а в том, допустимо ли обосновывать его как бы то ни было.
В непримиримой, изнуряющей борьбе происходит замещение целей правых неправыми, превращение одних в другие. Но борьба эта не завершена. Поражение правых целей — все же временное, неполное, но — тяжелейшее. Внутреннее поражение это и есть трагедия Раскольникова.
Раскольников убеждает себя даже в том, что страдание и боль преступника — непременный признак его правоты и величия. Но это — опять утонченнейший самообман.
Самообман не иллюзорен, а реален, но порождает он иллюзорные представления о реальности и о себе. Самообман — это защитный механизм против правды, против адекватного самосознания. Это — как успокоительная, даже усладительная, даже взбадривающая болезнь, отвлекающая от главной болезни, признать, лечить и вылечить которую — нет сил, еще нет или уже нет.
Идея, мол, верна, да он, Раскольников, слаб. Воплощение идеи для него еще не есть ее решающая проверка.
Прежде всего, мучается он из-за стыда. Прежде всего, но — не только. Один Раскольников страдает от того, что не добил в себе совесть. Другой — от того, что задумал убить ее. Один страдает именно от того, что существует другой. Борьба доведена до предельного накала. Но благодаря этому все становится виднее. Слитное, нераздельное, перепутанное — поляризуется. При таком накале борьбы мотивов, при такой силе каждого из них, никакого компромисса (как это случается при обычном течении жизни) быть не может. Ошибка противоположных целей в Раскольникове делает вопрос о победе одной из них вопросом его жизни и смерти, вопросом решающего выбора пути.
Расщепив ядро самосознания, художник обнаруживает в нем самообман: человек раньше всего, больше всего обманывает себя, выдавая свои неправые цели за правые, скрывая от себя борьбу своих противоположных целей, принимая ее за борьбу лишь между якобы всегда правыми целями и не всегда правыми средствами, оправдывая явную неправоту средств мнимой правотой целей.
Оказывается, его уже не устраивает не этот мир, а лишь его место в мире. Не скверную пьесу хочет он уже отменить, а пытается (безнадежно) сыграть в ней лишь другую роль, роль главного героя. Бунт против мира оборачивается примирением с ним на условии верховодства! В лучшем случае это чревато лишь переименованием вещей вместо их коренного изменения.
эту глубину, он и открывает, что она не может быть измерена без социальных критериев. И так или иначе, вольно или невольно, он должен их признавать.
Не душевнобольные — предмет его художественного анализа, а духовные, идейнобольные, то есть социальнобольные.
Трагедия Раскольникова — социальная трагедия. Он терпит поражение — самое страшное из всех возможных, поражение внутреннее: чуждый, ненавистный ему мир заражает и его самого.
Такова объективная социально-художественная логика романа.
Созданный Достоевским художественный мир вращается вокруг человека, а не вокруг бога. Человек — солнце в этом мире. Должен быть солнцем.
И вот — последние, спокойные, эпические строки романа: «Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатив за нее великим будущим подвигом.
Если мотивы преступления действительно высокие, то и масштабы его должны быть относительно невелики, а все события должны происходить сравнительно быстро. Признание, раскаяние и исступление должны сжаться в одну точку. Преступник должен стремиться сам (и поскорее) рассказать о своей беде. Все связано, все взаимообусловлено
По черновикам еще больше, чем по роману, видно, какая острая борьба шла в самом Достоевском между решением предвзятым и непредвзятым. В нем тоже боролись разные, противоположные цели, диктовавшие свои средства и предопределявшие свои результаты. Эта борьба — свидетельство известного самообмана Достоевского, стремившегося согласовать ересь своего художественного познания с догматизмом веры.
Но Достоевский завершил роман другой последней строчкой, которая навсегда останется примером победы художника над своей предвзятостью.
Роман заканчивается мыслью о долгом сроке и труднейшем пути предстоящего постепенного перерождения Раскольникова.
Но знаменательнейшим (и недооцененным) фактом является: этот самый большой гений наш всю жизнь тянулся к самому здравому нашему гению — к Пушкину.
Он знал: видеть в жизни только светлое и доброе — необъективно и недобросовестно, неумно и даже нечестно. Он знал еще: не видеть в жизни светлое, может быть, еще необъективнее и недобросовестнее, еще глупее и даже бесчестнее. Это он знал. Но меры и гармонии здесь — он не знал или знал далеко не всегда. Пушкин же обладал небывалым даром именно меры в этих двух видениях — светлого и темного, исключительной способностью находить живую, естественную, ненасильственную гармонию между своим знанием о низком и о высоком в человеке.
Пушкин любил жизнь для жизни, любил жизнь именно как таковую. Достоевский исступленно призывал любить ее под угрозой смерти человечества, уговаривал, умолял, заклинал любить ее как спасение от всеобщего убийства — самоубийства.
Я хочу рассказать именно о Раскольникове. Раскольников — это обычный человек, приехавший в Петербург с целью получить образование. Но из-за нищеты ему пришлось отказаться от этой ели.
Учитель проверяет на плагиат?
Закажи уникальную работу у наших авторов. Напишем в течение дня!
Связаться с нами:
Мать Раскольникова ничем в этой ситуации не могла помочь сыну, потому что сама нуждалась в материальной помощи. Не потерпев такой жизни, Раскольников решается пойти на страшное преступление.
И вот, совершив убийство старушки-процентщицы и Лизы, он получает много денег. И сразу же начинает размышлять о содеянном. В нем сразу же появляется такое чувство как жалость и сострадание. Особенно сильно это чувство обостряется после того как он встретил Софью и ее семью.
У Софьи был отец, который умер, мать — смертельно больная чахоткой и две маленькие сестры. Софье приходилось самой зарабатывать, чтобы хоть как-то прокормить их. И Раскольников, пожалев их, отдал свои полученные путем преступления деньги, которые пошли на похороны Мармеладова (отца Софьи).
В тот момент у Родиона появляется чувство совести. Во внутреннем монологе он как будто сражается, размышляя о правильности своего поступка. Не выдержав, он решается рассказать обо всем Софье.
Но во время разговора со следователем он решается обо всем ему чистосердечно признаться.
Читайте также: