Карелия или заточение марфы иоанновны романовой краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Предлагаемое описательное стихотворение основано на событии историческом, засвидетельствованном преданием и грамотами царя Михаила Федоровича. Содержание рассказа весьма просто. Знаменитая затворница в Выгозерском стане обращает на себя внимание окрестных поселян. Один из них проникает в ее уединение. Добрый крестьянин, стараясь рассеять тоску одиночества заключенной, предлагает ввести к ней для собеседования монаха. Вводит. Повествование есть лучшее занятие в уединении, и монах (или отшельник) повествует. Его жизнь, его характер в его повествовании. Между тем крестьянин Никанор отправляется на Русь с тайным посланием. Монах является в другой раз, доканчивает рассказ свой, заключает оный какою-то духовной аллегорией и опять удаляется, уже надолго. Тут в тереме (в храмине заключения Марфы) появляется новое лицо - Маша, дочь Никанора. Она также, частью думая развеселить уединенную, а более из желания поговорить о своем крае, пересказывает, так сказать, всю мифологию Карелии. Монах является в третий раз, и уже не таковым, как был! Теперь из речей и поступков его видно, что он проходил то состояние души, в котором борение внутреннего со внешним, или, как говорят, ветхого с новым, означается яркими чертами. В его понятии протекшее, настоящее и будущее как будто слилися в какое-то одно неопределенное время. В речах его, несвязных, отрывистых, виден, кажется, лиризм: иначе и быть не может, ибо вдохновение его (следствие развития Духовной жизни, со всеми ее принадлежностями) непритворное. Кроме дикой пустыни, самое размышление о тогдашнем настоящем могло привести нашего монаха в некоторую тоскливую тревогу за человечество. Раскрывая "Историю" Карамзина (в XI части) под годами от 1601 до 1605, мы встречаем (на стр. 108, 112, 114, 119 и 120) резкие черты в мрачной картине того времени. На сей раз выпишем только рассказанное на 108 и 112 страницах: "И в самых диких ордах (прибавляет летописец) не бывает столь великого зла: господа не смели глядеть на рабов своих, ни ближние искренно говорить между собою; а когда говорили, то взаимно обязывались страшною клятвою не изменять скромности" (стр. 108). "Свидетельствуюсь истиной и Богом, - пишет один из них, - что я собственными глазами видел в Москве людей, которые, лежа на улицах, подобно скоту, щипали траву и питались ею; у мертвых находили во рту сено", - и проч.

В такое время и при некоторой внутренней распре, доказывающей двойственность человека, толвуозерский монах, особливо после случившегося с ним в пустыне, может быть, и мог говорить так, как он говорит в нашем повествовании при своем появлении в третий раз.

После этого третьего и последнего появления монах уходит опять в свои леса. Мы уже не услышим о нем более! Спустя три дня и Никанор возвращается из дальнего пути. Привезенный ответ решает судьбу матери Михаила, и заточение кончится. Сим оканчивается повествование.

Если небольшое число стихов, помещенных в прологе для изображения безлюдия и пустынности Карелии (страны, и поныне погруженной в лесах, идущих к Белому морю), успевают, так сказать, навеять некоторую унылость на душу читателя, то это будет близким подобием того ощущения, которое внушают, думаю, всякому сии малолюдные стороны при первом на них воззрении. Наконец, при прочтении всего стихотворения может возникнуть вопрос: отчего так мало действует, особливо мало разговаривает, сама Марфа Иоанновна. Я размышлял о сем и нахожу, что по важности ее сана ей нельзя было дать разговора о предметах неважных; о важном же, собственно до нее касающемся, ей говорить было не с кем. Подле нее не было своего человека, которому бы она могла раскрыть душу, поверить тайны сердца. Никанору делала поручения; монаха слушала она как человека любопытного; молодой карелке дозволяла рассказывать. Но самой ей, и по званию инокини и по положению своему, следовало оставаться более в безмолвии. Истинная скорбь чем глубже, тем молчаливее. История вовсе ничего не передала нам о Марфе Иоанновне во время ее заточения; осмелится ли поэзия влагать ей в уста, без крайней надобности, речи вымышленные, которые могли бы, может быть, уронить или показать не в настоящем свете характер столь высокой особы? Но из хода повествования видно, что она есть средоточие всего действия; к ней приходят; ее стараются занять повествованием; к ней относятся и мысли и действия всех и каждого. Итак, она есть, без сомнения, первое лицо в рассказе, и если не всегда действующее, то всегда владычествующее над действиями других.


Ключевые слова: историческое самосознание, Марфа Романова, поли­тическая ссылка, Заонежье, краеведение, Археографическая комиссия, Ф.Н. Глинка.

В 2013 г. в нашей стране широко отмечалось 400-летие династии Романовых. В связи с этим повышенный интерес вызы­вали сюжеты, связанные с отдельными представителями этой ди­настии. Основателем династии Романовых стал Михаил Федоро­вич, избранный на царский престол на Земском соборе 21 февраля 1613 г. 14 марта его мать Марфа Ивановна Романова благословила его на царство (отец будущего царя Филарет находился в это время в плену в Польше), и 11 июня 1613 г. Михаил был венчан на цар­ство в Успенском соборе Кремля.

Мать первого царя династии Романовых до пострижения в мо­нахини носила имя Ксения 1 . Она была дочерью богатого костром­ского дворянина Ивана Васильевича Шестова, происходившего из старомосковского боярского рода Морозовых-Филимоновых, погибшего, вероятно, в годы Ливонской войны. Ксения родилась в начале 1570-х гг. После смерти родителей Ксению с сестрой взяли в Москву родственники. Около 1590 г. Ксения вышла замуж за бога­того и знатного боярина Федора Никитича Романова (1554-1633). 12 июля 1596 г. у них родился сын Михаил.

В ноябре 1600 г. Борис Годунов начал гонения против влия­тельного боярского рода Романовых. В июне 1601 г. их обвинили в колдовстве и стремлении извести царя Бориса и захватить власть. Глава этого рода Федор Романов был пострижен в монахи под име­нем Филарет и сослан в Антониев-Сийский монастырь под Архан­гельском. Его жена Ксения также была сослана в Заонежские пого­сты, в с. Толвуя, расположенное на северном побережье Онежского озера, и пострижена там в монахини под именем Марфа. Их детей Татьяну и Михаила сослали c семьей тетки на Белоозеро.

Итак, Марфа Романова оказалась в Заонежье, вероятно, в конце 1601 г. Первоначально условия ее пребывания в Толвуе были очень суровыми. Новый летописец сообщает, что ее морили голодом. Но в марте 1602 г. режим ссылки был ослаблен и Марфа получила возмож­ность общаться с местными жителями. Инокиня Марфа переживала из-за того, что не имела никаких сведений о судьбе мужа и детей.

Неясно, как долго продолжалась ссылка Марфы Романовой. Традиционно считается, что она находилась в Толвуе до прихода к власти Лжедмитрия I летом 1605 г. Но Л.Е. Морозова считает, что уже в сентябре 1602 г. Марфу перевели в с. Клины Юрьев-Поль- ского уезда, где она смогла воссоединиться с детьми 2 .

Вскоре Ермолай Герасимов с сыном Исаком были вызваны в Москву, где Ермолай был назначен ключарем кремлевского Архан­гельского собора, а его сын Исак Герасимов Ключарев стал подъ- ячим Казанского дворца. Ермолай служил в должности ключаря до своей смерти в 1627 г.

Марфа Ивановна Романова умерла 26 января (5 февраля) 1631 г. и была погребена в усыпальнице Романовых в Новоспас­ском монастыре.


Карельцы бродят боязливо У терема с большим крыльцом.

Он, новый, выстроен красиво,

И тын кругом его кольцом.

Стрельцы с пищалями на страже.

А кто ж под стражей? - Как узнать.

. Она Романовых почтенныя семьи;

Самоохотный царь их гонит без причины:

Знать чернокнижник он! Знать Русь околдовал.

Весь род Романовых по ссылкам разослал;

И Марфе Иоанновне пришлось у нас с кручины Свой век окоротать, тоскуя сиротой! 15

царя Михаила Федоровича крестьянам Егорьевского погоста, Толвуйской волости Вяжицкого монастыря Поздею, Томклу и Степану Петровым детям Торушиным с детьми Оксенкою, Дру- жинкою, Левкою и Федкою от 18 марта 7121 г. за подписью дьяка Андрея Иванова, с подтверждениями царя Алексея Михайловича от 3 марта 7154 года за подписью дьяка Алмаза Иванова и от 3 апре­ля 7196 г. царей Петра и Иоанна Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны за подписью дьяка Емельяна Украинцова;

царя Михаила Федоровича крестьянам Егорьевского погоста Толвуйской волости Гаврилке и Климке Ереминым детям Глезду- новым и их детям Авдюшке, Федьке и Наумке от 15 ноября 7130 г. за подписью дьяка Ивана Курбатова, с подтверждением царей Пет­ра и Иоанна Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны от 18 ок­тября 7195 г. за подписью дьяка Емельяна Украинцова;

царя Михаила Федоровича Выгозерского стану Егорьевского погоста толвуйскому священнику Ермолаю Герасимову с сыном Исаком от 18 марта 7122 г. с подтверждением царей Алексея Ми­хайловича от 1 марта 7154 г. и царей Петра и Иоанна Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны от 3 апреля 7196 г.

Это была первая научная публикация обельных грамот за- онежским крестьянам за их помощь Марфе Романовой. Вероятно, грамоты были изучены участником Археографической экспедиции 1829-1830 гг. Я.И. Бередниковым во время его пребывания в Пет­розаводске в мае 1834 г. 25

Показательно, что в этой грамоте упоминается некая Наталья. Это единственный случай упоминания женщины во всех обельных грамотах, связанных с заонежской ссылкой Марфы Романовой.


Грамота толвуйскому священнику Ермолаю Герасимову и ему сыну Исаку также является одной из наиболее ранних в своей группе. Этим подчеркивается роль Ермолая и Исака в оказании по­мощи Марфе в период ее ссылки в Толвую.

Грамота 1622 г. содержала пожалования крестьянам Егорьев­ского погоста Толвуйской волости Гаврилке и Климке Ереминым детям Глездуновым и их детям Ондрюшке, Федотке и Наумке. Они уже получили грамоту в 1617 г., но при составлении писцовой книги в 129 (1621) г. писец Петр Воейков и дьяк Иван Льговский отрезали у них часть земель, и Глездуновым пришлось вновь обра­щаться в Кремль.

Грамота 1622 г. была подтверждена в 1687 г. царями Иваном и Петром Алексеевичами и царевной Софьей Алексеевной. В 1687 г. грамоту для подтверждения представили Стенка, Малафейка и Ларка Глездуновы с братьями.

Грамота 1628 г. Исаку Герасимову (его отец Ермолай к тому времени, вероятно, уже скончался) также появилась после жало­бы Исака на писца Петра Воейкова и дьяка Третьяка Копнина, которые при составлении писцовой книги отрезали в 1621 г. часть пожалованных по грамоте 1614 г. Ермолаю и Исаку Герасимовым земель.

Таким образом, научная публикация в 1836 и 1841 гг. в издани­ях Археографической комиссии пяти жалованных обельных грамот жителям Заонежья за помощь, оказанную ими Марфе Романовой, создала хорошую основу для научного и краеведческого изучения ссылки Марфы Романовой в Толвую.

С конца 1830-х гг. сведения о толвуйской ссылке Марфы Рома­новой и об обельных крестьянах стали появляться в краеведческих изданиях Олонецкой губернии 29 .

В статье перечислены четыре обельные грамоты:


Таким образом, к 1861 г. ссылка Марфы Романовой в Заонежье стала одним из ключевых событий в исторической памяти жителей Олонецкой губернии, особенно Заонежья, в силу как значимости это­го события (в ссылку попала мать первого царя династии Романовых и местные жители помогли ей там выжить), так и наличия документов, его подтверждавших (царских жалованных обельных грамот). Кроме того, данный сюжет укладывался в официальную монархическую идеологию, поэтому его популяризация поддерживалась властями.

Определенные успехи, достигнутые российскими историками и археографами, а также краеведами Олонецкой губернии, в изу­чении ссылки Марфы Романовой в Заонежье, стали основой изу­чения этого сюжета, которое продолжилось во второй половине XiX - начале XX в.

1 Биография М.И. Романовой дается по: Морозова Л.Е. Великая государыня ста­рица Марфа // Преподавание истории в школе. 2000. № 4. С. 30-35; Она же. Великая государыня старица // Морозова Л.Е., Демкин А.В. Дворцовые тайны. Царицы и царевны XVii века. М., 2004. С. 129-183.

Морозова Л.Е. Великая государыня старица Марфа. С. 31. См. также: Козля­ков В.Н. Михаил Федорович. М., 2010. С. 24.

(Монах рассказывает Марфе Иоанновне о прибытии своем в Карелию.)

«В страну сию пришел я летом,

Тогда был небывалый жар,

И было дымом всё одето:

В лесах свирепствовал пожар,

В Кариоландии горело.

От блеска не было ночей,

И солнце грустно без лучей,

Как раскаленный уголь, тлело!

Огонь пылал, ходил стеной,

По ветвям бегал, развивался,

Как длинный стяг перед войной;

И страшный вид передавался

Озер пустынных зеркалам…

От знойной смерти убегали

И зверь, и вод жильцы, и нам

Тогда казалось, уж настали

Кончина мира, гибель дней,

Давно на Патмосе в виденье

Предсказанные. Всё в томленье

Снедалось жадностью огней,

Порывом вихрей разнесенных;

И глыбы камней раскаленных

Трещали. — Этот блеск, сей жар

И вид дымящегося мира, —

Мне вспомянули песнь Омира:

В его стихах лесной пожар

Но осень нам дала и тучи

И ток гасительных дождей;

И нивой пепел стал зыбучий

И жатвой радовал людей.

Дика Карелия, дика!

Надутый парус челнока

Меня промчал по сим озерам;

Я проходил по сим хребтам,

Зеленым дебрям и пещерам;

Везде пустыня: здесь и там

От Саломейского пролива

К семье Сюйсарских островов,

До речки с жемчугом игривой, [67]

До дальних северных лесов,

Нигде ни городов, ни башен

Пловец унылый не видал,

Лишь изредка отрывки пашен

Висят на тощих ребрах скал;

И мертво всё… пока Шелойник

В Онегу, с свистом, сквозь леса

И нагло к челнам, как разбойник,

И рвет на соймах паруса,

Под скрыпом набережных сосен.

Но живописна ваша осень,

Страны Карелии пустой:

С своей палитры, дивной кистью,

Она златит, малюет листья:

Янтарь, и яхонт, и рубин

Горят на сих древесных купах,

И кудри алые рябин

Висят на мраморных уступах.

И вот, меж каменных громад,

Порой я слышу шорох стад,

Бродящих лесовой тропою,

И под рогатой головою

Привески звонкие брянчат…

Край этот мне казался дик:

Малы, рассеяны в нем селы;

Но сладок у лесной Карелы

Ее бесписьменный язык.

Казалось, я переселился

В края Авзонии опять:

И мне хотелось повторять

Их речь: в ней слух мой веселился

Игрою звонкой буквы Л.

Еще одним я был обманут:

Вдали, для глаз, повсюду ель

Да сосна, и под ней протянут

Нагих и серых камней ряд.

Тут, думал я, одни морозы,

Гнездо зимы. Иду… Вдруг… розы!

Всё розы весело глядят!

И Север позабыл я снова.

Как девы милые, в семье,

Обсядут старика седого,

Так розы в этой стороне,

Собравшись рощей молодою,

Живут с громадою седою.

Сии места я осмотрел

И поражен был. Тут сбывалось

Великое. Но кто б умел,

Кто б мог сказать, когда то сталось.

Везде приметы и следы

И вид премены чрезвычайной

От ниспадения воды —

С каких высот? осталось тайной…

Но Север некогда питал,

За твердью некоей плотины,

Запасы вод; доколь настал

Преображенья час! — И длинный,

Кипучий, грозный, мощный вал

Сразился с древними горами;

Наземный череп растерзал,

И стали щели — озерами.

Их общий всем, продольный вид

Внушал мне это заключенье.

Но ток, сорвавшись, всё кипит,

Забыв былое заточенье,

Бежит и сыплет валуны

И стал. Из страшного набега

Явилась — зеркало страны —

Здесь поздно настает весна;

Глубоких долов, меж горами,

Карела дикая полна:

Там долго снег лежит буграми,

И долго лед над озерами

Упрямо жмется к берегам.

Уж часто видят, по лугам

Цветок синеется подснежный,

И мох цветистый оживет

Над трещиной скалы прибрежной;

А серый безобразный лед

(Когда глядим на даль с высот)

Большими пятнами темнеет

И от озер студеным веет…

И жизнь молчит, и по горам

Бедна карельская береза;

И в самом мае, по утрам,

Блистает серебро мороза…

Мертвеет долго всё… Но вдруг

Проснулось здесь и там движенье;

Дохнул какой-то теплый дух

И вмиг свершилось возрожденье:

Помчались лебедей полки,

К приютам ведомым влекомых;

Снуют по соснам пауки;

И тучи, тучи насекомых

В веселом воздухе жужжат.

Взлетает жавронок высоко,

И от черемух аромат

Лиется долго и далёко…

И в тайне диких сих лесов

Живут малиновки семьями:

В тиши бестенных вечеров

Луга и бор и дичь бугров

Полны кругом их голосами.

Поют… поют… поют оне

И только с утром замолкают:

Знать, в песне высказать желают,

Что в теплой видели стране,

Где часто провождали зимы;

Или, предчувствием томимы,

Что скоро, из лесов густых,

Дохнет, как смерть, неотвратимый,

От Беломорских стран пустых,

Губитель роскоши и цвета,

Он вмиг, как недуг, всё сожмет,

И часто в самой неге лета

Природа смолкнет и замрет!

По Суне плыли наши челны.

Под нами стлались небеса,

И опрокинулися в волны

Спокойно всё на влаге светлой,

Была окрестность в тишине,

И ясно на глубоком дне

Песок виднелся разноцветный.

И, за грядою серых скал,

Прибрежных нив желтело злато,

И с сенокосов ароматом

Я в летней роскоши дышал.

Но что шумит. В пустыне шепот

Растет, растет, звучит, и вдруг —

Как будто конной рати топот,

Дивит и ужасает слух!

Гул, стук! — Знать, где-то строят грады;

Свист, визг! — Знать, целый лес пилят!

Кружатся, блещут звезд громады,

И вихри влажные летят

Холодной, стекловидной пыли:

И выслал бурю он в ответ.

Кипя над четырьмя скалами,

Он, с незапамятных нам лет,

Могучий исполин, валами

Катит жемчуг и серебро;

Когда ж в хрустальное ребро

Пронзится, горними лучами

Чудесной радуги цветы

Его опутают, как ленты;

Его зубристые хребты

Блестят — пустыни монументы.

Таков Кивач, таков он днем!

Но под зарею летней ночи

Вдвойне любуются им очи:

Как будто хочет небо в нем

На тысячи небес дробиться,

Чтоб после снова целым слиться

Внизу, на зеркале реки…

Тут буду я! Тут жизнь теки.

О, счастье жизни сей волнистой!

Где ты? — В чертоге ль богача,

В обетах роскоши нечистой,

Или в Карелии лесистой,

Духи основали свое царство в пустынях лесной Карелы. Вот как поэт наш изображает их.

Приближается 400-летие воцарения династии Романовых на Российский престол (1613—2013 гг.). Знаменитое Заонежье стояло у истоков зарождающихся исторических событий.

Заонежье — особенный край России на её северных просторах. Много загадочных тайн сокрыто в его истории. Например, как дикое захолустье избрал его царь Борис Годунов (1598—1605 гг.), сослав в древнее поселение Толвуя (упоминается в исторических источниках с 1375 г.) знатную боярыню — инокиню Марфу, мать будущего царя Михаила Романова (1613 —1645 гг.).

С 1601 года она провела в заточении долгих 5 лет. Марфа, заонежская заточница, в миру — Ксения Шестова, происходила из небогатой семьи костромских дворян. Была образованна и красива. Замуж вышла за Фёдора Романова из влиятельного боярского рода, явного претендента на царский престол в борьбе с Борисом Годуновым. Полный разгром опальной семьи, ссылка в Заонежье тридцатилетней инокини, пострижение мужа в монастырь, неизвестная судьба детей тягостно томили боярыню Марфу.

Поэма Федора Глинки начинается словами:

Карельцы бродят боязливо У терема с большим крыльцом. Он, новый, выстроен красиво, И тын кругом его кольцом. Стрельцы с пищалями на страже. А кто ж под стражей? Как узнать? Она Романовых почтенныя семьи; Самоохотный царь их гонит без причины. Весь род Романовых по ссылкам разослал, И Марфе Иоанновне пришлось у нас с кручины Свой век окоротать, тоскуя сиротой!

Ф.Н. Глинка проявил немало усилий, чтобы поглубже вникнуть в этот увлёкший его период истории.

Он сумел при посредничестве губернатора Т.Е. фон-дер Флита снять списки с трёх доставленных ему грамот. И это было не просто: «С великим речением, как залог их счастья, хранятся сии грамоты у крестьян обельных в Олонецкой губернии.

*** Карельцы уж неробко ходят Близ терема: уж он и тих И пуст. Не остановит их Стрелец с пищалью…

*** Оно прошло уж время злое! И кроткая царёва мать Давно уж на Москве. А терем? С годами тихо он ветшал.
*** Теперь уж с давних, давних лет Былого терема там нет.

Читайте также: