Губернские очерки краткое содержание

Обновлено: 07.07.2024

С особенным вниманием изображаются писателем русские мужики, в помещичьей кабале не потерявшие доброту души. Очевидны уважение, симпатия, а порой и благоговение по отношению к нищему, но смиренному и нравственно чистому трудовому люду, в чем, несомненно, сказалось увлечение славянофильством.

Это первое произведение, вышедшее под псевдонимом Н. Щедрин. Предназначенные первоначально для “Современника”, “Губернские очерки” были отвергнуты Н. А. Некрасовым и напечатаны в “Русском вестнике”. Профессиональное чутье не подвело М. Н. Каткова: на долю очерков выпал необыкновенный успех. В них разноликая русская провинция впервые в русской литературе предстала как широкая художественная панорама. Очерки внутри цикла сгруппированы преимущественно по тематическому принципу (“Прошлые времена”, “Богомольцы, странники и проезжие”, “Праздники”, “Казусные обстоятельства” и др.) и лишь в разделе “Драматические сцены и монологи” – по жанровому принципу. Крутогорск – собирательный образ дореформенной провинции. Название города, подсказанное архитектурнымпейзажем Вятки, расположенной на крутом берегу реки, положило начало оригинальной сатирической “топонимике” Салтыкова-Щедрина. Позже в художественном мире писателя появятся Глупов, Ташкент, Пошехонье, Брюхов, Навозный и пр. Генетически связанные с образами гоголевских городов в “Ревизоре” и “Мертвых душах” (а именно Гоголя Салтыков считал своим учителем), города в художественном мире писателя получат собственную “историю”, конфликты, “народонаселение”. Крутогорск представлен знакомыми всем россиянам топосами (постоялый двор, острог, суд, лачужки городских бедняков, церкви, общественный сад, особняк губернского чиновника высокого ранга и т. д.). Собранное вокруг губернского города художественное пространство разомкнуто, действие нередко переносится в глубинку: уездный центр, помещичью усадьбу, крестьянскую избу, а внутри вставных повествований – в сопредельные и отдаленные российские земли. Образ дороги, также восходящий к известному гоголевскому мотиву, возникающий во “Введении” и символически завершающий весь цикл (Глава “Дорога /Вместо эпилога/”), помогает автору и читателю легко передвигаться от одной сюжетно-тематической картины к другой. Соответственно упрощаются, становятся в значительной мере условными переход от одной повествовательной манеры к другой, смена стилей и жанровых форм внутри цикла. Неизменным остается сатирический пафос, причем диапазон его уже здесь необычайно широк: от легкой иронии до ядовитого сарказма. В “Губернских очерках” воссозданы характерные русские типы. В социальном отношении они представляют главным образом народ (крестьян и разночинный люд), чиновников и помещиков-дворян. В нравственно-психологическом плане авторская типология также отражала реалии России последних лет крепостного права. С особенным вниманием изображаются писателем русские мужики, в помещичьей кабале не потерявшие доброту души. Очевидны уважение, симпатия, а порой и благоговение по отношению к нищему, но смиренному и нравственно чистому трудовому люду, в чем, несомненно, сказалось увлечение славянофильством. “Признаюсь, я сильно гну в сторону славянофилов”, – признавался сам Салтыков-Щедрин в 1857 г. Известно, что раздел “Богомольцы, странники и проезжие” был первоначально посвящен славянофилу С. Т. Аксакову. Вслед за славянофилами в исследовании духовного мира простого русского человека Салтыков обращается к проявлениям подлинной религиозности. Паломничество (“богомолье”) воспринимается в народе как “душевный подвиг”. Религиозному подвижничеству низов (“Отставной солдат Пименов”, “Пахомовна”) противопоставляются честолюбивые и корыстные мотивы участия в богомолье представителей более высоких в социальной иерархии сословий. В “Острожных рассказах” драматизм судьбы простых людей (крестьянского парня, мужика-бедняка, крепостной Аринушки) обнажает не их преступные наклонности, а прекрасные природные качества. Однако своеобразный антропологизм Салтыкова не противоречит социально-историческому подходу. Сформулированное еще в Вятке убеждение: “Борьбу надлежит вести не столько с преступлением и преступниками, сколько с обстоятельствами, их вызывающими”, – определило в очерках пафос протеста против существовавших форм и методов уголовного наказания. Разные типы чиновников – от подъячих “прошлых времен” до современных администраторов – “озорников” и “живоглотов” (разделы “Прошлые времена”, “Юродивые” и др.) – главный объект сатиры Салтыкова. Взяточничество и казнокрадство, клевета и насилие, подлость и идиотизм – вот далеко не полный перечень общественных пороков, ставших неотъемлемыми качествами государственного управления. Автор прибегает к лаконичным зарисовкам характеров и развернутым биографиям чиновников, бытовым сценам и диалогам “в присутствии”; сюжетам, рассказывающим “об административных казусах и должностных преступлениях, – широка палитра сюжетно-композиционных приемов социальной критики писателя. “Губернские очерки” наглядно демонстрируют, как Салтыков-Щедрин постепенно преодолевает ученичество, все увереннее осваивает собственный стиль. Если в образе корыстолюбивого Порфирия Петровича из одноименной главы ощущаются гоголевские ноты, то в сатирической классификации чиновников по видам рыб (чиновники-осетры, пескари, щуки) из рассказа “Княжна Анна Львовна” виден уже сам Салтыков, а не Гоголь. Одним из самых сильных по гражданскому пафосу в книге является очерк “Озорник”, где политическая сатира обретает собственно щедринские формы. Она явлена в форме доверительного монолога чиновника высокого ранга, осуществляющего “принцип чистой творческой администрации”, чиновника-теоретика, поборника обскурантизма и нивелировки масс. Художественный эффект достигается за счет своеобразного перепада эстетического напряжения: философствующе-холодному тону рафинированного администратора, брезгливо безразличного к судьбам “всех этих Прошек”, контрастирует скрытый сарказм автора, глубоко сочувствующего Прошкам и Куземкам – жертвам чиновничье-дворянского произвола. Своеобразие психологизма автора заключается в воспроизведении потока сознания – сознания развитого, но одномерного, арефлективного, не способного слушать и слышать другого. В цикле изображены доморощенные коммерсанты, находящиеся во власти тех же мздоимцев-чиновников (“Что такое коммерция ”); европеизированные разбогатевшие купцы-откупщики, неспособные, впрочем, освободиться от тяжелого наследия: “подлого” поведения, бескультурья, презрения к народу, кичливости и чванства и т. д. (“Хрептюгин и его семейство”); агрессивные раскольники (“Старец”, “Матушка Мавра Кузьмовна”). Создавая дворянские образы, Салтыков в “Губернских очерках” сосредотачивается не столько на мотивах эксплуатации крестьянства дворянами, сколько на проблеме нравственного одичания высшего сословия, порочности крепостнической морали (“Неприятное посещение”, “Просители”, “Приятное семейство”, “Госпожа Музовкина”). Замечено, что на этом групповом портрете высший класс общества ни разу не показан в цветении дворянской культуры, как это бывало у Тургенева и Толстого. Опошление, грубая меркантильность, бездуховность сближают щедринских дворян этого цикла с героями рассказов и повестей А. П. Чехова, запечатлевшего один из “финальных актов” жизнедеятельности русского провинциального дворянства. Пристальному изучению Салтыкова-Щедрина подвергаются измельчавшие “лишние люди”, в 50-х годах превратившиеся в праздных обывателей, губернских позеров и демагогов (раздел “Талантливые натуры”). В итоге русская провинция 40-50-х годов предстает в книге не столько как понятие историко-географическое, сколько бытийно-нравственное, социально-психологическое: “О провинция! Ты растлеваешь людей, ты истребляешь всякую самодеятельность ума, охлаждаешь порывы сердца, уничтожаешь все, даже самую способность желать!”. Повествователь – образованный дворянин демократических убеждений – воспринимает провинциальную дворянско-чиновничью среду как “мир зловоний и болотных испарений, мир сплетен и жирных кулебяк”, мир полусна-полуяви, “мглы и тумана”. “Где я, где я, господи!” – заканчивается кульминационная в бытийно-личностной сфере конфликта глава “Скука”. Вновь, как и в “Запутанном деле”, социальные проблемы оборачиваются экзистенциальными; эти первые ростки обнаженного психологизма Салтыкова-Щедрина дадут богатые всходы в романах писателя “Господа Головлевы” и “Пошехонская старина”. В символической картине похорон “прошлых времен”, венчающей цикл (“В дороге”), сказались либеральные пред-реформенные иллюзии писателя. Сравнивая пафос “Губернских очерков” и написанной в 1869-1870-х годах “Истории одного города”, исследователь отмечал: “Для Крутогорска еще существует надежда на возможность “возрождения”, тогда как для Глупова такая перспектива будет, в конечном счете, исключена”. Современные Салтыкову критики разошлись в идейной и эстетической оценке “Губернских очерков”. Ф. М. Достоевский в почвенническом “Времени” писал: “Надворный советник Щедрин во многих своих обличительных произведениях – настоящий художник”. Либеральная критика говорила о протесте против частных общественных недостатков (“Библиотека для чтения”, “Сын Отечества”). Славянофил К. С. Аксаков, высоко оценивая общественный пафос очерков, отказывал им в художественности, упрекал в “карикатурности” и “ненужном цинизме” (“Русская беседа”). Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов в “Современнике” писали о неприятии в “Губернских очерках” самих устоев России, подводили читателя к мысли о революционных переменах.

М. Е. Салтыков (Н. Щедрин) (1826–1889)

Ранние литературно‑общественные связи писателя

Творчество 1840‑х годов

Литературно‑общественные взгляды Салтыкова на рубеже 1850‑1860‑х годов

Сатирик, блестящими образными ходами обезоруживая свирепствовавшую цензуру, разоблачал, развенчивал, клеймил и уничтожал вполне определенных носителей общественного зла, конкретные, известные всем порядки, установления и нравы.

Художественно‑публицистические циклы М. Е. Салтыкова‑Щедрина моделировали особую эстетическую реальность, соотносящуюся с современной Россией и превосходящую ее: многие мотивы и образы придавали ей новые временные и пространственные измерения (легендарно‑историческое, утопическое) и качество универсальных психологических обобщений.

Основной конфликт произведения – народ и власть в России; проблемы, поднятые писателем, глубоко национальные и одновременно общемировые.

книги, заявленный на первой же странице и воплощенный в разнообразных сюжетно‑тематических ходах.

Терпение народа, покорно и бездумно несущего ужас самодержавия, – еще один сквозной мотив

Михаил Салтыков-Щедрин - Губернские очерки краткое содержание

Губернские очерки - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Вероятно, Пименыч замечает это, потому что глядит на меня как-то особенно ласково и весело.

– Так как же тут не поверуешь, сударь! – говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, – конечно, живем мы вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится в тебе сердце, мягче воску сделается.

В это время подошла пожилая женщина тоже в странническом одеянии и остановилась около нас. Пименов узнал ее.

– А что, Пахомовна, – спросил он, – видно, тоже богу помолиться собралась?

– Собралась, голубчик, да чтой-то уж и не знаю, дойти ли: ништо разломило всеё!

– А посиди с нами, касатка; барин добрый, кваску велит дать… Вот, сударь, и Пахомовна, как не я же, остатнюю жизнь в странничестве препровождает, – обратился Пименов ко мне, – Да и других много таких же найдется…

Пахомовна набожно перекрестилась.

– Нашего брата, странника, на святой Руси много, – продолжал Пименов, – в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?

– Так, голубчик, на народе и богу молиться веселее.

– Лето-то все таким родом проходишь, а зиму прозимуешь у мощей святых или у образа чудотворного, а потом опять лето пространствуешь, да уж на другую зиму домой воротишься… И чего-чего тут не наслышишься, и каких божиих чудес не насмотришься! Довольно того, например, что в Соловках об летнюю пору даже и ночи совсем нет! И такова, сударь, благость господня, что только поначалу и чувствуешь, будто ноги у тебя устают, а потом даже и усталости никакой нет, – все бы шел да шел. Идешь этта временем жаркиим, по лесочкам прохладныим, пташка божья тебе песенку поет, ветерочки мягкие главу остужают, листочки звуками тихими в ушах шелестят… и столько становится для тебя радостно и незаботно, что даже плакать можно. Идем, что ли, Пахомовна!

Пименов встал, снял шапку, поклонился мне и писарю, потом несколько раз перекрестился и заковылял по дороге рядом с Пахомовной.

Идет Пахомовна путем-дороженькой первый день, идет она и другой день; на третий день нет у Пахомовны ни хлебца, ни грошика, что взяла с собой, всё поистеривала на бедныих, на нищиих, на убогиих. Идет Пахомовна, закручинилась: "Как-то я, горькая сирота, до святого града доплетусь! поести-испити у меня нечего, милостыню сотворить – не из чего, про путь, про дороженьку поспрошать – не у кого!"

И видит Пахомовна, впереде у нее стоит дубравушка; стоит свет-дубравушка веселая, а муравушка в ней зеленая. Садится Пахомовна середь той дубравушки, садится и горько плачется: "Ты взмилуйся надо мной, государыня дубрава зеленая! приюти ты мое недостоинство, ты насыть меня алчную, ты напой меня жадную!" Вдруг предстал перед ней медведь-лютый зверь; задрожала-испужалась Пахомовна того зверя лютого, звериного его образа невиданного; взговорила она ему: "Ты помилуй меня, лютый зверь, ты не дай мне помереть смертью жестокою, не вкусимши святого причастия, в прегрешениях не вспокаявшись!"

И держал ей медведь такую речь: "Ты на что, божья раба, испужалася! мне не надобно тело твое худое, постом истощенное, трудом изможденное! я люблю ести телеса грешные, вынеженные, что к церкви божьей не хаживали, середы-пятницы не имывали, великого говенья не гавливали. постом не постилися, трудом не трудилися! А тебе принес я, странница, медвяный сот, твою нужу великую видючи, о слезах твоих сокрушаючись!"

И дивилася много Пахомовна той божией милости, благому божиему произволению!

Идет Пахомовна путем-дороженькой, призастигла ее ночка темная. Не видит Федосьюшка жила человеческого, не слышит человечьего голосу; кругом шумят леса неисходные, приутихли на древах птицы воздуственные, приумеркли в небесах звезды ясные; собираются в них тучи грозные, тучи грозные собираются, огнем-полымем рассекаются… Раздалися гулы-громы подземные, стонет от них матушка сыра-земля, стонет, дрожит, хочет восколыбнуться. Растужилася Пахомовна от великого страха и ужаса: "Не страши мя, государь небесный царь, превеликиими ужасами; ты не дай мне померети безо времени, не дай скончать живота без святого причастия, без святого причастия, без слезного покаяния!"

По молитве ее в лесу место очищается; стоят перед нею хоромы высокие, высоки рубленые, тесом крытые; в тех хоромах идет всенощное пение; возглашают попы-диаконы славу божию, поют они гласы архангельские, архангельские песни херувимские, величают Христа царя небесного, со отцем и святым духом спокланяема и сославима. А на самом пороге у хором хозяин стоит, хозяин муж честен и праведен, сединами благолепными изукрашенный. Он убогую старицу зазывает, свет-Пахомовну ночевать унимает, за белые руки ее принимает. "Ты, хозяюшка молодая, и вы, детки малые! упокойте вы старицу божию, старицу божию, странницу убогую!" – "Отдохни ты здесь, Федосьюшка! услади, свет-Пахомовна, душу твою гласами архангельскиими, утоли твой глад от ества небесного!" И брала свет-Пахомовну за руки хозяйка младая, в большое место ее сажала, нозе ее умывала, питьями медвяными, ествами сладкими потчевала. Наслушалась Пахомовна архангельских голосов, насладилась честныих песней херувимскиих, а от сладкого ества и медвяного пойла отказалася.

Отбор годных шёл по национально-вероисповедальному признаку: четыреста русских, двести немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души и тридцать три католика, оправдавшихся тем, что ни в какую церковь не ходят. Начинается ассенизаторская работёнка: пужают стриженых девиц на Невском проспекте; по ночам врываются в квартиры к неблагонамеренным, у которых водятся книги, бумага и перья, да и живут они все в гражданском браке. Веселье неожиданно прерывается, когда ташкентец по ошибке порет статского советника Перемолова.

Просто про него

Господа Головлевы

Критика нигилизма у Лескова

Изображение национального характера у Лескова + положительный тип русского человека

Для праведников Лескова является их незначительное социальное положение, либо непричастность к власти. Это новая разновидность маленького человека — маленькие великие люди, которые представляют созидательные силы русского народа. В создании таких героев автор опирался на дрл. Как выразители авторских представлений об идеальной личности, нравственность которой определяется верой в Христа, праведники Лескова близки положительным героям Достоевского. Но Лесков поэтизирует активную личность, и религиозность его героев – это практическое христианство.

ГАРШИН ВСЕВОЛОД МИХАЙЛОВИЧ

Символика героев Гаршина

Всего Гаршин написал 17 произведений. Однако он был одним из любимых писателей 1880-х гг. Гаршин – один из новаторов в русском реализме 19в., сознательно стремившемся в нем открыть новые пути, преодолеть описательность и объективность литературы. Главный герой рассказов и повестей Гаршина – человек потрясенной совести, наделенный особыми свойствами: чуткостью к чужой боли, переживанием ее как своей собственной, способностью видеть за гримасами жизни социальные бездны и бытийные провалы, острым чувством гражданской ответственности. Всеми этими качествами был наделен сам писатель.

ПОЭЗИЯ

АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ

ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ

Трагедия Анны Карениной

Драматургия Толстого

Драматургия Толстого неоднородна как по способам обрисовки явлений жизни, так и по своему художественному качеству.

“Власть тьмы”, “Плоды просвещения”, “Живой труп” составляют ярчайшую страницу в истории русской и мировой драматургии. Один из создателей эпоса нового времени, Толстой и в драматургии нашел оригинальные, в высшей степени плодотворные пути творчества. Между его художественной прозой и драматургией есть свои внутренние соприкосновения. Если в “Смерти Ивана Ильича” и “Крейцеровой сонате” драматизм положений, переживаний имеет в своей основе “подобие жизни”, то во “Власти тьмы”, “Плодах просвещения” отражена драма народа, драма его повседневного бытия.

Народная тема в русской драматургии разрабатывалась и до Толстого. В драме А. С. Пушкина “Борис Годунов” показана роль народа в исторических событиях.

“Бориса Годунова” и “Власть тьмы” отделяют друг от друга шестьдесят лет. Внимание Толстого привлекают иные явления и стороны народной жизни. Он показывает деревню в тот период ее существования, когда старое тесно сплеталось с “новым”, когда все сильнее и сильнее ощущалось воздействие буржуазных отношений. Писатель изображает повседневное течение жизни, ее “обычный” уклад, но в этой обыденности он вскрывает истинный драматизм, который входит неотъемлемым элементом в ее содержание. Существенной особенностью обрисовки действующих лиц во “Власти тьмы” является ярко выраженный нравственный критерий. Конфликты, характеры героев развиваются в пьесе в силу своей жизненной логики, внутренней необходимости, и вместе с тем стремления, поступки людей показаны здесь в свете высоких этических требований, которым писатель всегда придавал огромное значение. Нравственное начало и драматизм во “Власти тьмы” образуют единое целое.

Стремление любыми средствами добиться материального благосостояния, жажда богатства, легкой жизни, ведущие к преступлениям, вступают во “Власти тьмы” в острое противоречие с горячим желанием жить по справедливости; жестокость и подлость сталкиваются с нравственным чувством. Здесь и выявляются истоки драматического конфликта пьесы, в которой страстно осуждается не только само зло, но условия, породившие его, осуждаются обычные нормы жизни, являющиеся отражением основных принципов собственнического общества.

В совсем иной манере, иной тональности написана драма “Живой труп”. Замысел произведения на тему, очень близкую этой пьесе, относится к середине девяностых годов. В своем дневнике 9 февраля 1884 года Толстой записал: “Ясно пришла в голову мысль повести, в которой выставить бы двух человек: одного — распутного, запутавшегося, павшего до презрения только от доброты, другого — внешне чистого, почтенного, уважаемого от холодности, не любви”. Конкретизация этой мысли привела художника к замыслу драмы, возникшему в 1887 году. Над созданием “Живого трупа” Толстой работал вначале с огромным увлечением, а затем появились сомнения в ценности и нужности этого произведения.

Отличительными чертами пьесы являются воплощение сложных психологических коллизий и одновременно с тем тонкость, мягкость портретного рисунка, внешняя сдержанность драматического повествования и внутренняя напряженность чувств. “Живой труп” написан Толстым вскоре после завершения работы над “Воскресением”. На первый взгляд, кажется не очень понятным переход от гневного обличения, разящей сатиры “Воскресения” к акварельным краскам “Живого трупа”. Однако использование различных средств, путей художественного претворения замысла в жизнь как раз и свидетельствовало о широте восприятия писателем действительности, богатстве его творческих замыслов.

В то время как в “Воскресении” среда, с которой постоянно соприкасается основной герой, представлена людьми, стоящими у власти, хранителями порядка, в “Живом трупе” главное действующее лицо сталкивается с аристократической “добропорядочностью”. В драме нет остро очерченных отрицательных фигур, подобных героям социально-сатирического романа. Те, с кем порывает Протасов, не отличаются какими-либо особыми пороками: это средние, обыкновенные люди определенного общественного круга, обладающие, с общепринятой точки зрения, многими достоинствами. Но замысел художника и заключается в том, чтобы показать не только крайние проявления тех принципов, на которых основана жизнь господствующих классов, но и несостоятельность аристократической респектабельности.

В “Живом трупе” Толстой развивает действие, не проводя вначале резких внутренних разграничений между героями. Но одновременно с тем он рисует в качестве исходной ситуации конфликт, стремясь изнутри прояснить характеры героев. Духовный облик действующих лиц раскрывается постепенно, в противоречии с тем, какими герои кажутся при первом знакомстве с ними, вопреки тому, как оценивают их окружающие, что они думают сами о себе.

И вместе с тем характеристика “респектабельных” героев несет в себе явные обличительные начала. Однако в процессе развития действия хорошее и дурное как бы меняются своими местами; то, что признавалось многими значительным, добропорядочным, выступает как мелкое и ничтожное, и наоборот, то, что оценивалось как ничтожное и низменное, предстает в своем душевном обаянии и силе.

Существенной особенностью “Живого трупа” является неразрывная связь социального, психологического и нравственного аспектов. Освещение коллизий жизни, психология героев в “Живом трупе”, как и в других произведениях Толстого, включает в себя нравственный конфликт, который не обособляется от внутреннего развития драмы, но ясно проступает в обрисовке ее действующих лиц.

Пожалуй, никто из русских и западноевропейских драматургов не выдвигал с такой глубокой художественной мотивацией, как автор “Власти тьмы” и “Живого трупа”, те высокие этические требования к человеку, которые, по мнению писателя, должны составлять важнейшее начало духовной жизни.

Хаджи-Мурат

Из последних произведений Толстого наиболее значительна повесть Хаджи-Мурат. Писатель работал над ней длительное время. По первоначальному замыслу, его увлекала проблема обмана веры, губительного для личности. Х М заинтересовал его как человек, наделенный удивительной силой жизни. Поначалу писатель воспринимал Х М как цельного горца, которого обстоятельства убеждали изменить хазавату и который расплатился за это смертью. Но в нем кроме редкой силы, энергии, добродушия и острого чувства чести, обнаружились еще и восточное коварство, и мстительность, и жестокость. В процессе работы не только углублялась история души, но и расширялся эпический замысел. Толстого заинтересовала и царская политика завоевания Кавказа, и национальное отношение в этом регионе, и общая проблема войны, ее оправданности или неизбежности. То и другое толстой отвергает. Для него война не оправдана ничем. По логике Толстого, лишь тщеславцы заинтересованы в разжигании национальной вражды. Писатель вскрывает глубокие исторические корни недоверия чеченцев к русским. Он не полагает эту вражду фатальной. Уточняя замысел повести, Толстой писал: «Меня здесь занимает не один Хаджи-Мурат с его трагической судьбой, Но и крайний любопытный параллелизм двух главных противников той эпохи – Шамиля и Николая 1, представляющих вместе как бы два полюса властного абсолютизма – азиатского и европейского. Внешняя набожность – необходимая черта их облика, но подлинно религиозных чувств они не испытывают. Эта книга редкая по стилю.

САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН

Он был умен, честен, суров и никогда не замалчивал правды, как бы она ни была прискорбна…

Мне кажется, без писателя Салтыкова-Щедрина невозможно разобраться в политической жизни второй половины XIX века. Значение его сатирических произведений для истории России огромно. Многое из того, что произошло в политической жизни нашей страны уже в нашем веке, было пророчески предсказано писателем в романах, политических сказках и очерках.

Кстати говоря, очерки — новый этап в творчестве писателя. На смену юношеским порывам к протесту пришло суровое изображение правды жизни.

Впервые в русской литературе М. Е. Салтыков-Щедрин создал цикл сатирических очерков. В “Губернских очерках” он отразил жизнь дореформенного царского чиновничества.

В начале 60-х годов он пишет ряд очерков, в которых возникает тема города Глупова: “Глупов и глуповцы”, “Глуповское распутство”, “Сатиры в прозе” и “Невинные рассказы”. В них осмысливаются события общественной жизни во время крестьянской реформы, предугадываются пути развития России.

Хочу отметить, что М. Е. Салтыков-Щедрин не был борцом-одиночкой. Он входил в состав прогрессивного журнала “Современник”, который редактировал Н. А. Некрасов. Знал и отстаивал революционно-демократические взгляды Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова.

В 1868—1881 годах особенно ярко расцвел талант великого сатирика. В это время он создает самые значительные свои произведения и среди них сатирический роман-обозрение “История одного города”, цикл сатирических рассказов “Помпадуры и помпадурши”, сатирические хроники “Господа ташкентцы”, “Дневник провинциала в Петербурге”, “Благонамеренные речи”, “Культурные люди”.

Салтыков-Щедрин первым не только в русской литературе, но и в мировой ввел жанр сатирической хроники, создал новый тип социального романа.

Он говорил: “У нас установилось такое понятие о романе, что он без любовной завязки быть не может… Я считаю мои “Современная идиллия”, “Головлевы”, “Дневник провинциала” и др. настоящими романами; в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни”.

Я лично уважаю Салтыкова-Щедрина за то, что он не только в своих сатирических произведениях остро высказывался обо всем, что считал предметом, заслуживающим критики, но и в жизни был истинным гражданином. Его современники свидетельствуют, что писатель был прям, резок с вышестоящим начальством, не боялся его критиковать. В губернии его даже называли “вице-Робеспьером”.

Я уверен, что и в наши дни сатира Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина не утратила своей актуальности, и на примере жизни великого сатирика вырастают новые поколения честных и мужественных писателей и журналистов.

Просто про него

Господа Головлевы

Отключите adBlock!
и обновите страницу (F5)
очень нужно

Николай Александрович Добролюбов

Тяжелый бред, души больной,
Иль пленной мысли раздраженье , —

Да звучит твой стих обронный,
Правды божией набат,
В пробужденье мысли сонной,
В кару жизни беззаконной,
На погибель всех неправд .

Раскаянья слеза нам будет в облегченье
И к новым подвигам нас мощно воззовет, —

Читайте также: