Григорий нисский о жизни моисея законодателя краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Что испытывают на себе охотники смотреть на конские ристалища, о ком из состязующихся в скорости бега заботятся они, хотя бы у того не было ни малого недостатка в усердии ускорить бег, из заботливости, однако же, о его победе подают ему голос сверху, следя за ним глазами по всему поприщу, и увеличивают (по их мнению) стремительность ездока, крича в то же время на коней, протягивая к ним руки и размахивая ими; а все это делают не потому, что этим действительно способствуют победе, но чтобы из благорасположения к состязающимся в жару усердия и голосом, и телодвижениями выразить свою заботливость, — подобное нечто, кажется, делаю и я с тобою, дражайший для меня из друзей и братьев, и когда ты прекрасно подвизаешься в божественном течении на поприще добродетели, частыми и легкими скачками стремишься достигнуть почести вышняго звания (Флп. 3:14), и голос подаю тебе, и побуждаю тебя поспешать, и прошу заботливо усилить скорость. Делаю же не каким–либо неразумным усердием движимый к этому, но, как возлюбленному чаду, желая доставить тебе удовольствие.

Поскольку письмо, недавно тобою присланное, сообщило мне прошение, чтобы дали мы тебе какое–либо правило для совершенной жизни, то признал я приличным удовлетворить этому. Хотя иное в сказанном не будет, может быть, и сколько–нибудь для тебя полезным, однако же не останется, конечно, бесполезным то самое, что послужу для тебя примером благопокорности. Если мы, поставленные заменять собою отцов для стольких душ, признаем приличным для этих седин принять приказ целомудрствующей юности, то тем паче естественно в тебе преимуществовать преспеянию в благопокорности, когда юность твоя под руководством нашим обучается добровольному послушанию.

Но об этом довольно. Время уже приступить к предложенному, призвав Бога быть наставником в слове.

Просил ты меня, любезная глава, описать тебе, какая жизнь совершенна, — просил, имея в виду, конечно, узнать, каким образом, если в слове найдено будет искомое, указанные черты совершенства прилагать к собственной своей жизни. А я равно не силен в том и другом и утверждаю, что, как объять умом совершенство, так и показать в жизни, что мог бы постигнуть ум, выше моих сил. А может быть, не я один, но многие из великих и преимуществующих в добродетели сознаются, что подобное дело и для них недоступно. Но, чтобы не подать мысли, будто бы, говоря словами Псалмопевца, тамо убоялся я страха, идеже не бе страх (Пс. 13:5), яснее представлю тебе свою мысль.

Совершенство во всем другом, что измеряется чувством, ограничивается каким–либо известными пределами, например относительно к количеству будет ли это чем непрерывным и раздельным. Так как всякая мера количества объемлется своими какими–либо пределами и, кто видит локоть или число десять, тот знает, чем начинается и чем кончается то, в чем должно заключаться совершенство. О добродетели же узнаем мы от апостола, что у нее один предел совершенства — не иметь самого предела. Даже сам сильный и высокий разумом божественный апостол в течении своем поприщем добродетели никогда не останавливался, простираяся в предняя (Флп. 3:13), потому что небезопасна ему была остановка в этом течении. Почему же? Потому что всякое добро по природе своей не имеет предела, ограничивается же приближением к противоположному, например, жизнь — к смерти, свет — к тьме. И вообще всякое добро оканчивается всем тем, что представляем себе противоположным добру. Как конец жизни есть начало смерти, так и остановка в течении поприщем добродетели делается началом течения по пути порока. Поэтому не лжет наше слово, утверждая, что в добродетели достижение совершенства невозможно.

По крайней мере, им доказано, что заключающееся в пределах еще не есть добродетель. Поскольку же сказал я, что и ведущим добродетельную жизнь невозможно достигнуть совершенства, то слово об этом объяснено будет так. Первоначально и в собственном смысле добро — то, что естеством своим имеет благость: это Само Божество, которое, чем умопредставляется по естеству, то действительно и есть, тем и именуется. Поэтому так как доказано, что нет иного предела добродетели, кроме порока, а Божество не допускает противоположного, то следует, что естество Божие неограниченно и беспредельно. Но идущий путем истинной добродетели не иного чего причастен, как Самого Бога, потому что Он есть всесовершенная добродетель. Итак, поскольку знающим то, что по естеству прекрасно, непременно вожделенно причастие его (а оно не имеет предела), то по необходимости вожделение причащающегося, простираясь в беспредельность, не имеет остановки. Следовательно, всеконечно, нет средств достичь совершенного, потому что совершенство, по сказанному, не объемлется пределами, у добродетели же один предел — беспредельность. Как же кому дойти до искомого предела, не находя самого предела?

Впрочем, потому что искомое вовсе недостижимо, как доказало слово, не должно нерадеть о заповеди Господней, которая говорит: Будите совершени, яко же Отец ваш Небесный совершен (Мф. 5:48). В том, что прекрасно по естеству, хотя и невозможно улучить все, для имеющих ум великая выгода: не остаться не улучившим и части. Поэтому должно прилагать все тщание о том, чтобы не вовсе лишиться возможного совершенства, но столько приобрести его, сколько успеем узнать искомое. Ибо, может быть, иметь у себя прекрасное для того, чтобы всегда желать приобрести его еще больше, есть уже совершенство человеческой природы.

Прекрасным мне кажется делом советником в этом употребить Писание. Ибо где–то в пророчестве Исаии говорит Божий глас: Воззрите на Авраама отца вашего, и на Сарру породившую вы (Ис. 51:2). Конечно же, повеление такое дает слово блуждающим вне пути добродетели, чтобы, как на море унесенные с прямого пути, ведущего к пристани, исправляют ошибочное свое направление по усмотренному знаку, увидев поднимающийся с высокого места вверх факел или открывшуюся вершину какой–либо горной высоты, то подобно этому примером Сарры и Авраама направили снова путь свой в пристань Божией воли те, которые блуждают по житейскому морю с утратившим кормило умом. Поскольку человеческое естество делится на мужской пол и женский и обоим равно предоставлено во власть избрание пути к добродетели и к пороку, то каждому полу Божиим словом указан соответственный образец добродетели, чтобы те и другие, взирая на сродное им: мужи — на Авраама, а другая часть — на Сарру, — оба пола по свойственным им образцам направлялись к жизни добродетельной. Поэтому, может быть, достаточно для нас будет памяти одного какого–либо мужа, благоискусного по жизни, чтобы послужить факелом и показать, как можно в отверстую пристань добродетели ввести душу, не дав ей испытать невзгод среди обуреваний житейских и потерпеть крушение в пучине порока от непрерывного треволнения страстей. Для того–то, вероятно, и представляется историей во всей точности образ жизни высоких мужей, чтобы подражанием их преспеяниям последующая наша жизнь была направлена к добру.

Итак, что же, спросит иной, если я не халдей, как упоминается об Аврааме, и не воспитанник дочери царя египетского, как говорится в Писании о Моисее, и вообще в подобном этому по жизни не имею ничего сходного с кем–либо из древних, то как же поставлю себя в один ряд с одним из них, не имея и возможности в своих занятиях подражать человеку, столь от меня отдаленному? На это скажем вопрошающему: быть халдеем не признаем пороком или добродетелью; не жизнью в Египте, не пребыванием в Вавилоне человек делается далеким от жизни добродетельной. А также не во Иудеи только бывает ведом Бог достойным, и не Сион один, как можно подумать с первого взгляда, есть Божие жилище (Пс. 75:1–2). Напротив того, нам потребны некое более тонкое разумение и более острый взор, чтобы усмотреть из истории, от каких халдеев или египтян держа себя вдали и от какого вавилонского освободившись плена, взойдем на высоту блаженной жизни.

Поэтому образцом жизни для нас пусть будет в этом слове представлен Моисей, которого жизнь изобразив сперва кратко, как дознали ее из Божественного Писания, потом поищем приличного истории смысла к извлечению правил добродетели, чтобы по ним познать совершенную жизнь, какая доступна людям.


Свт[L.D.1] . Григорий еп.Нисский – один из великих каппадокийцев, в пер­вые десятилетия христианского государства, заложивших основы всеобъ­ем­лющей христианской культуры.

В последние годы жизни свт.Григорий постоянно участвует в Констан­ти­но­польских Соборах и, видимо, имеет авторитет при дворе. Последнее сви­детельство о нем, как участнике Собора, встречается в 394 г. Вероятно, вско­ре он умер.

Произведение можно разделить на две неравные по размеру части – жи­з­неописание пророка Моисея и аллегорическое истолкование важнейших фактов и событий.

Наш анализ посвящен преимущественно второй части труда св. Григория и ставит своей целью показать понимание Григорием жизни христианина как динамичного процесса, как возможности бесконечного совершенствования и приближения к Богу.

1. Epéktasis.

Однако, если субъективные препятствия к богопознанию и могут быть постепенно преодолены через продвижение человека, поддерживаемого благодатью, по пути добродетели, всё же в конце концов он оказывается перед этим объективным препятствием, то есть непознаваемостью Бога по Его сущности. Но парадоксальным образом эта преграда открывает перед человеком перспективу безграничного движения.

2. Этапы духовного развития.

Ж. Даниелю, и с ним некоторые другие исследователи, выделяют в описании процесса духовного развития человека у Григория Нисского три этапа, или пути.

Григорий описывает странствия народа избранного по пустыне, истолковывая в аллегорическом ключе происходящие в это время события: утоление жажды из камня, остановки в оазисах, насыщение манной, сражения с неприятелями и проч. Всё это органично включается в повествование Григорием, во всем этом он видит некую последовательность, akolythia, о которой будет сказано чуть ниже, посредством которой народ и Моисей ведутся к высшей степени богопознания:

3. Akolythia.

Было бы, однако, ошибочно предположить, будто Григорий рассматривает возрастание в добродетели как некий непрерывный процесс, не встречающий на пути никаких препятствий. Epektasis, как уже было сказано, — это, скорее, свойство души, условие ее существования; однако наряду с такой позитивной последовательностью, Григорий говорит и о последовательности негативной, последовательности греха.

При этом Григорий утверждает, что человек имеет возможность сам выбрать как зло, так и добро, неся ответственность за свой выбор:

4. Дружба с Богом.

Цель такой добродетельной жизни, согласно Григорию, - сделаться Божиим другом, тогда как результат жизни во грехе — утрата Божией дружбы, что следует считать для себя самым страшным (ср. II, 320). В дружбе с Богом Григорий видит совершенство жизни, причем он говорит об этом в самом конце своего трактата, как бы подводя этим итоги всему, сказанному ранее.

Трансцендентный, неприступный Бог открывает Себя как Личность, Которая призывает человека к близости. Epektasis, бесконечное стремление души к Богу, делает возможным для человека последовательное продвижение по пути добродетели, приводя к созерцанию несозерцаемого, божественному мраку, в котором открывается истинное познание Бога.

Невозможность видения лица Бога обусловлена, согласно Григорию, и тем, что человек движется не навстречу Богу, но следует за Ним, что в контексте Нового Завета безусловно означает следование за Христом как ответ на Его призыв. В этом следовании человек находит совершенство своей жизни.

Самое опасное на этом пути — это остановка, поскольку остановиться — значит сойти на параллельный путь, путь порока, всегда поджидающий человека. И человек ответственен за то, по какому пути он идет, ибо ему дана возможность выбора.

В конечном итоге, познание Бога требует от человека великого смирения и великой дерзости, которые Григорий и находит в Моисее.

[1] Daniélou J. Platonisme e theologie mystique, 317. Цит. по: Arko A. L'uomo interiore secondo San Gregorio di Nissa, 171.

[2] Cf Arko A. Op. cit., 171.

[3] Simonetti M., Gregorio di Nissa. La vita di Mosè, XXXIII.

[6] См. Мейендорф И. Введение в святоотеческое богословие, с. 194-195.

[7] Simonetti M., Gregorio di Nissa. La vita di Mosè, XXXI.

[8] Мейендорф И. Введение в святоотеческое богословие, с. 195.

[9] Evdokimov P. Poznanie Boga w Kościele wschodnim, 50.

[11] Мейендорф И. История церкви и восточно-христианская мистика, с. 289.

[12] Simonetti M., Gregorio di Nissa. La vita di Mosè, XXXII.

[13] Cf Daniélou J. L'essere e il tempo in Gregorio di Nissa, 30-31.

[14] Cf Daniélou J. L'essere e il tempo in Gregorio di Nissa, 32-36.

[15] Špidlík T., Gargano I. Duchowość ojców greckich i wschodnich, 148.

[16] Ср. Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви, с. 29.

15 февраля, в двунадесятый праздник Сретения Господня, архиепископ Амвросий совершил Божественную литургию в семинарском храме преподобного Иоанна Лествичника. На праздничном богослужении владыка ректор рукоположил студента МДА и сотрудника Учебного комитета чтеца Иоанна Захарова в сан диакона.

13 февраля 2019 года в Отделе внешних церковных связей состоялось заседание Межведомственной координационной группы по преподаванию теологии в вузах. В заседании принял участие ректор Московской духовной академии архиепископ Верейский Амвросий.

Официальный сайт Московской духовной академии
© Учебный комитет Русской Православной Церкви — Московская духовная академия
Все права защищены 2005-2015

При копировании материалов с сайта ссылка обязательна в формате:
Источник: Сайт МДА.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов публикаций.

Комментарии

Сети богословия

Мнение

К 30-летию обретения мощей патриарха Тихона
Святитель Тихон стал патриархом Московским и всея России в самую сложную для нашей Церкви эпоху. Христос обещал, что врата ада не одолеют Его Церковь. Но из истории мы знаем, что отдельные Поместные Церкви прекращали свое существование. Например, такая участь когда-то постигла древнюю Карфагенскую Церквь. Читать дальше

Тема недели: Патриаршество

Новые материалы


Библия традиционно считается не просто главным христианским текстом, но самым центром христианской духовной жизни. Для человека, который стремится хранить верность этой традиции, немыслимо видеть в ней пусть даже важный, но утративший всякую актуальность документ прошлых веков. Немыслимо, но… на практике нередко так происходит сегодня и, судя по всему, происходило и прежде. Может быть, потому, что Библия кажется слишком непонятной и далекой?

Как же сделать этот документ актуальным для совершенно других эпох и ситуаций? Этот вопрос задавали себе и христианские богословы, и пастыри прошлых веков. Решения, которые они предлагали своим читателям или единоверцам полтора тысячелетия назад, могут выглядеть не вполне современными сегодня – но они подсказывают, как именно древнее повествование может быть актуализовано для аудитории, которая сильно отличается от изначальных читателей библейского текста.

Но начнем мы, разумеется, с самого библейского текста. Не будем сейчас рассуждать о том, когда и кем именно были составлены эти книги в их нынешнем, знакомом нам виде – эти вопросы постоянно обсуждаются учеными и не имеют однозначных решений. Но в любом случае Пятикнижие писалось для израильского народа как важнейший в его истории текст, повествующий, откуда, собственно, возник этот народ и в чем он видит свое предназначение. И этот же народ сохранил этот текст и донес его до остального человечества.

И в центре этой истории – личность Моисея. Казалось бы, в этом тоже нет ничего уникального: героический эпос и разнообразные сказания практически всех народов содержат упоминания священных предков, положивших начало культурной и политической истории своих единоплеменников, давших им закон, религию и обычаи. Даже рационалистические коммунистические идеологии не обходятся без такой фигуры ни в одной стране, где утверждается их власть.

Но личность Моисея в Библии не очень похожа на таких вождей и основателей. Перед нами – великий пророк, но вместе с тем и простой, часто колеблющийся, иногда и вовсе беспомощный человек. В младенчестве его от смерти спасают мать и сестра, затем, накануне самой истории Исхода, его снова спасает жена, обрезав сына (об этом мы еще поговорим подробнее), и даже в истории Исхода он не может действовать один, без Аарона. А после дарования Закона самое первое, с чем ему приходится столкнуться – он никому с этим Законом не нужен, народ радостно пляшет перед золотым тельцом, забыв о Моисее. И сколько еще раз во время перехода через пустыню он почувствует себя чужим среди своих…

Эти рассказы чем-то напоминают семейные истории про чудаковатого прадедушку, который вечно попадал в сложные ситуации, но в конечном итоге всё оборачивалось хорошо – и вот мы здесь и мы такие, какие есть, благодаря ему. История богоизбранного народа с самого начала – история не героев и богатырей, а совсем не идеальных людей, которые идут туда, куда их призвал Бог, идут благодаря его милости, а не собственным выдающимся качествам и заслугам. В этом свете каждый эпизод из жизни Моисея обретает особое значение: это еще одна грань большой истории его взаимоотношений с Богом. И в этом смысле его история – прообраз истории всего народа и каждого человека в этом народе.

Но христианам, которые не ощущают непосредственной принадлежности к этому народу, эту историю следовало рассказать под несколько иным углом. В особенности это требовалось в IV веке, в котором и жил св. Григорий Нисский. Христианство из гонимой религии стало превращаться в государственную, и в Церковь стало приходить все больше людей, воспитанных в рамках классической античной культуры и совершенно не знакомых ни с Ветхим Заветом, ни с особенностями библейского языка и библейского богословия.

Таким новым христианам было необходимо объяснить значение Ветхого Завета. Сделать это предстояло на понятном им языке, связав библейские повествования с жизнью каждого, чтобы Авраам, Моисей или Давид выглядели не просто героями древних преданий, но учителями и примерами для подражания. Иначе многие бесхитростные страницы Ветхого Завета могли показаться собранием примитивных и недостоверных преданий совершенно чуждого народа, что реально и происходило, в частности, у маркионитов, отвергнувших Ветхий Завет и даже его Бога.

Для решения этих задач св. Григорий выбрал аллегорический и типологический методы истолкования, для которых важна не столько историческая плоть событий, сколько их духовное перетолкование. Экзегет как будто совершенно отвлекается от реальных, происшедших много веков назад событий и рассматривает их описание как некий символ, своего рода словесную икону, в которой надо разглядеть сокровенный смысл. Так он стремился актуализировать библейский текст, перенести библейские события в повседневную жизнь каждого человека.

Разумеется, метод аллегории имеет и свои ограничения. Вот как описывает их Григорий:

Эти рассуждения он приводит в связи с тем, что Аарон, которого он трактует как ангела-хранителя, во многих отношениях не подходит на эту роль: например, ангелы-хранители, насколько нам известно, не сооружают золотых тельцов.

Характерно, что аллегорический метод не устанавливает однозначного соответствия между образом и идеей. Вполне возможно связать одну и ту же идею с двумя образами: языческой философией становится и приемная мать Моисея, египетская царевна, и его жена, мадианитянка Сепфора. С другой стороны, один и тот же образ может связываться с разными идеями: сандалии трактуются то в отрицательном смысле, как мертвость греховной человеческой природы (в сцене у неопалимой купины), то в положительном, как аскетическая жизнь (в предписаниях о Пасхе), в зависимости от того, должен ли Моисей разуться или обуться.

Вместе с тем, типологические параллели могут образовывать достаточно развернутые цепочки. Посох Моисея, который обратился в змея, уподобляется Христу, и Григорий приводит сложное обоснование для такой параллели, ссылаясь на разные места Ветхого и Нового Заветов:

Но самое главное, что исследования Григория – не теоретичны. Они имеют свою практическую цель, и читатель призван не просто получить некоторый объем информации о тексте, но найти практическое руководство к действию. Он отмечает, что его труд отнюдь не исчерпывает всех возможных истолкований, он – лишь указатель на том пути к Богу, который каждый человек проходит самостоятельно.

Противоречит ли толкование св. Григория буквальному прочтению библейского текста? Оно с ним, безусловно, не совпадает. Но речь, полагаю, может скорее идти о раскрытии в Писании еще одного смысла, который вовсе не противоположен буквальному, как об этом пишет и сам Григорий. В конце концов, и для древних израильтян Исход – это еще и личная история Моисея, а Моисей – образец для подражания. Верующий, принадлежит ли он к древнему Израилю или к христианской общине, так или иначе призван пройти тем же путем и обрести то же общение с Богом, что было у праотцев и Моисея.

А теперь мы можем перейти непосредственно к истории Моисея, как описывает ее библейский текст и как его толкует св. Григорий Нисский.

Рождение Моисея – проблема для его родных и нежелательный факт для всего остального мира. Рассказывая о первых годах будущего величайшего пророка, книга Исход подчеркивает его несамостоятельность и уязвимость. Это первая подобная история в Ветхом Завете: патриархов мы видим, как правило, в зрелом возрасте, когда они могут самостоятельно принимать решения (исключение – история о том, как Авраам был готов принести в жертву мальчика Исаака, но ведь и это история скорее об Аврааме). Григорий видит в новорожденном младенце благой помысл, стремление человека к добродетели, и можно задуматься о том, насколько вообще начало духовной жизни зависит от окружающих людей и от их отношения к тому, кто, может быть, станет великим пророком – но только если он для начала останется в живых и, более того, будет воспитан любящими его людьми. Повивальные бабки оставили Моисея в живых, родители пустили его по речным волнам, сестра проследила, куда попадет младенец, а египетская царевна его усыновила, а сестра к тому же всё подстроила так, что он был вскормлен материнским молоком.

Воспитание Моисея при египетском дворе – определенная проблема для толкователей с древнейших времен. Тот, кому предстояло освободить израильтян от египетского рабства, сам сначала оказался на стороне поработителей. С практической точки зрения, конечно, можно назвать это обстоятельство прекрасной подготовкой к будущей миссии при дворе фараона – но разве не справился бы он и без нее? Зачем Господу понадобилось вести Моисея таким, казалось бы, кривым путем?

Григорий видит в египетской царевне аллегорию языческой мудрости, которая может помочь человеку в его дальнейших поисках мудрости высшей, и это вполне справедливо. Но можно увидеть здесь и нечто более земное, психологическое. Человек получает первый в своей жизни опыт любви именно в семье, в которой он растет, и без этого опыта, вероятно, ему самому очень трудно научиться любить других. Но при этом настоящая его родина – не здесь. Ему придется расстаться с той семьей, которая любила и воспитывала его – расстаться с искренней благодарностью, но без сожаления.

Но расставание – время вовсе не зрелости, а подросткового бунта. Моисей вспоминает о своем происхождении: пусть он воспитан при египетском дворе, но он природный израильтянин. Потому поднимается на борьбу против угнетения своего собственного народа и убивает египтянина, поднявшего руку на соплеменников Моисея. Но на следующий же день он видит, как один еврей точно так же избивает другого: граница между добром и злом не совпадает с национальными или социальными границами. Григорий трактует это аллегорически, как отвержение нечестивых помыслов, в том числе и таких, которые притворяются своими. Но нам, наследникам двадцатого века с его войнами, революциями и социальными экспериментами, понятнее будет толкование более прямое: борьба со злом насильственным методом – самое примитивное, подростковое по сути своей действие, не приводящее ни к чему, кроме эскалации насилия.

Нам открыто лишь та сторона жизни Моисея, которая обращена к другим людям. Его мистический опыт, духовный рост или его отсутствие не могут быть предметом нашего обсуждения уже просто потому, что сердце другого человека сокрыто от нас. Мы можем знать лишь то, чему он нас научил, что поведал нам – и потому настоящая история Моисея начинается с призвания, когда Господь явился ему в горящем кусте и отправил к своему народу.

Причем действует Моисей не один – с ним к фараону отправляется его брат Аарон. Григорий видит в нем образ ангела-хранителя, но и буквальное прочтение текста здесь для нас не менее ценно: даже самый великий пророк нуждается в братской помощи, которая восполнит его собственные слабости и недостатки. Отправляется с Моисеем в путь и его жена Сепфора, и с ней связан, может быть, самый загадочный из всех эпизодов этой истории:

Дальше мы читаем о противостоянии с фараоном, о напряженной борьбе, которую Моисей ведет за свой народ. Эту борьбу, конечно, христианам приходится понимать аллегорически, как пишет и Григорий:

Но сначала им предстояло получить Закон. Восхождение на Синайскую гору Григорий толкует как восхождение к высотам богопознания; это, впрочем, вытекает напрямую из самого текста. На этом пути Моисей оказывается один – ему не может помочь ни брат, ни супруга, ни кто бы то ни было из соплеменников. Таинственное общение с Богом, как мы уже видели, описано всего в нескольких словах – если угодно, это один из первых опытов апофатического богословия.

Горечь и ужас Моисея понятны: завет был нарушен, по сути, в момент его заключения. Этот завет, в общем-то, не очень нужен народу, и Моисею еще не раз предстояло в этом убедиться. Трудно было бы вести через пустыню даже такой народ, который готов идти – но народ, который сам не знает, чего хочет, который постоянно ропщет то от отсутствия пищи, то от ее однообразия, то от любых других причин? Народ, который на самом пороге Земли обетованной отказывается войти в нее из-за страха перед ее обитателями? Народ, который мечтает об утраченном рабстве как о чем-то невыразимо прекрасном?

Но Моисей умоляет Господа сохранить этот народ, он заново поднимается на гору с новыми скрижалями, он сооружает скинию в полном соответствии с тем образцом, который был ему показан, он ведет свой народ к должной цели. Он берет на себя ответственность за него. И может быть, помнит о том эпизоде по дороге в Египет, когда он сам оказался не готов к исполнению Закона и не достоин отведенной ему роли…

Григорий, как будто утомившись истолковывать отдельные детали этого повествования, дает общий вывод:

Совершенство для земного человека – не итог пути, а скорее сам путь в верном направлении. И это особенно хорошо видно по истории Моисея, который при жизни так и не достиг конца того пути, по которому вел израильтян. Он умер на горе Нево, с которой хорошо видна Обетованная Земля – но сам не ступил на нее. Мы уже говорили о том, что он действовал не в одиночку, рядом с ним были Аарон и Сепфора, тесть Иофор, а в странствиях в пустыне – ближайший помощник Иисус Навин, которому и предстояло войти во главе народа в эту землю. Но Моисей не был один и в том смысле, что вся его долгая жизнь была лишь эпизодом священной истории, которая началась задолго до него и которая еще далека от своего завершения и по сей день. Так и строители соборов в средние века успевали увидеть лишь небольшую часть грандиозного сооружения и знали, что лишь правнуки увидят завершение того, что было начато их прадедами, но не опускали рук. Собор строило не одно поколение.

Читайте также: