Египетские ночи пушкин краткое содержание
Обновлено: 03.07.2024
«Мы проводили вечер на даче у княгини Д.
— Какая славная эпиграмма! — заметил один из гостей.
— И поделом ей! — сказала одна дама. — Как можно так неловко напрашиваться на комплименты?
— А мне так кажется, — сказал Сорохтин, дремавший в гамбсовских креслах, — мне так кажется, что ни m-me de Stael не думала о мадригале, ни Наполеон об эпиграмме. Одна сделала вопрос из единого любопытства, очень понятного, а Наполеон буквально выразил настоящее свое мнение. Но вы не верите простодушию гениев.
Гости начали спорить, а Сорохтин задремал опять.
— Однако в самом деле, — сказала хозяйка, — кого почитаете вы первою женщиною на свете?
— Берегитесь, вы напрашиваетесь на комплименты.
— Нет, шутки в сторону.
Тут пошли толки. Иные называли m-me de Stael, другие Орлеанскую деву, третьи — Елисавету, английскую королеву, m-me de Maintenon, m-me Roland[246] и проч.
Молодой человек, стоявший у камина (потому что в Петербурге камин никогда не лишний), в первый раз вмешался в разговор:
— Для меня, — сказал он, — женщина самая удивительная — Клеопатра.
«Цезарь путешествовал; мы с Титом Петронием следовали за ним издали… По захождении солнца нам разбивали шатер, расставляли постели — мы ложились пировать и весело беседовали. На заре снова пускались в дорогу и сладко засыпали каждый в лектике своей, утомленные жаром и ночными наслаждениями.
Мы достигли Кум и уже думали пуститься далее, как явился к нам посланный от Нерона. Он принес Петронию повеление Цезаря возвратиться в Рим и там ожидать решения своей участи вследствие обвинения.
Мы были поражены ужасом: один Петроний выслушал равнодушно свой приговор; отпустил гонца с подарком и объявил свое намерение остановиться в Кумах. Он послал своего любимого раба выбрать ему дом и стал ожидать его возвращения в кипарисной роще, посвященной эвменидам.
Мы окружали его с беспокойством. Флавий Аврелий спросил его: долго ли думает он оставаться в Кумах и не страшится ли раздражать цезаря ослушанием?
— Я не только не думаю ослушаться его, — отвечал Петроний с улыбкою, — но даже намерен предупредить его желания. Но вам, друзья мои, советую возвратиться: путник в ясный день отдыхает под тению дуба, но во время грозы от него благоразумно удаляется, страшась ударов молнии.
Второй отрывок начинается у Пушкина программой, которая важнее всего, что им сделано было для своей повести, потому что она только и сообщает настоящее значение ее чертам, неясным и пропадающим из глаз. Программа изложена так:
«Им управлял старый отпущенник в отсутствие хозяина, уже давно покинувшего Италию. Несколько рабов под его надзором заботились о чистоте комнат и садов. В широких сенях нашли мы кумиры девяти муз; у дверей стояли два кентавра.
Петроний остановился у мраморного порога и прочел начертанное на нем приветствие: здравствуй! Печальная улыбка изобразилась на лице его. Старый управитель повел его в библиотеку, где осмотрели мы несколько свитков и вошли потом в спальню хозяина. Она убрана была просто. В ней находились только две семейные статуи: одна изображала матрону, сидящую в креслах, другая девочку, играющую мячом. На столике подле постели стояла маленькая лампада. Здесь Петроний остался и отпустил нас, пригласив вечером к нему собраться.
Я не мог уснуть. Печаль наполняла мою душу. Я видел в Петронии не только благодетеля, но и друга, искренно ко мне привязанного. Я уважал его обширный ум, любил его прекрасную душу. В разговорах его почерпал я знание света и людей, известных мне более по умозрениям божественного Платона, нежели по собственному опыту. Его суждения обыкновенно были быстры и верны: равнодушие избавляло его от пристрастия. Искренность в отношении к самому себе делала его проницательным. Жизнь не могла представить ему ничего нового: чувства его дремали, притупленные привычкою, но ум его хранил удивительную свежесть. Он любил игру мыслей, как и гармонию слов, охотно слушал философические рассуждения и сам писал стихи не хуже Катулла.
Я сошел в сад и долго ходил по излучистым его тропинкам, осененным старыми деревьями. Я сел на скамейку под тень широкого тополя, у которого стояла статуя молодого сатира, прорезывающего тростник. Желая развлечь как-нибудь печальные мысли, я вынул записные дощечки и перевел одну из од Анакреона, которую и сберег в память этого печального дня.
Кудри, честь главы моей,
Зубы в деснах ослабели,
И потух огонь очей,
Сладкой жизни мне не много
Провожать осталось дней:
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей.
Страшен хлад подземна свода:
Из него же нет исхода:
«… Солнце клонилось к западу: я пошел к Петронию. Он расхаживал в библиотеке, с ним был его домашний лекарь Септимий. Петроний, увидя меня, остановился и произнес шутливо:
Узнаем коней ретивых
Мы по выжженным таврам,
Узнаем парфян кичливых
По высоким клобукам.
Я любовников счастливых
Узнаю по их глазам.
— Не скромничай, — продолжал Петроний, — вынимай из-под тоги свои дощечки и прочти.
— Ты угадал, — отвечал я Петронию и подал дощечки. Он прочитал мои стихи. Облако задумчивости прошло по его лицу и тотчас рассеялось.
— Когда читаю подобные стихотворения, — сказал он, — мне всегда любопытно знать, как умерли те, которые так сильно были поражены мыслию о смерти. Анакреон уверяет, что Тартар его ужасает, но не верю ему, так же как не верю трусости Горация. Вы знаете оду его:
Ты помнишь час ужасной битвы,
Когда я, трепетный квирит,
Бежал, нечестно брося щит,
Творя обеты и молитвы?
Как я боялся! Как бежал!
Но Эрмий сам незапной тучей
Меня покрыл и вдаль умчал
И спас от смерти неминучей…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Глава XXXV
Глава XXXV Воспоминание. — Еще один лошадиный анекдот. — Поездка с бывшей лошадью молочника. — Пикник. — Потухший вулкан Халеакала. — Сравнение с Везувием. — Мы заглядываем вовнутрь.Мы объездили верхом весь остров Гавайи (проделав в общей сложности двести миль) и
HAGGADAH – ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ
HAGGADAH – ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ Каждое путешествие для истинного художника является источником вдохновения и ведет к созданию новых работ. Так случилось и после путешествия во Францию, которое Бен с женой Бернардой и тремя детьми совершил в 1958 году.Будучи в Бургундии, все
Глава I. ДЕТСКИЕ ГОДЫ (1835 -1846)
Глава I. ДЕТСКИЕ ГОДЫ (1835 -1846) Родители Г. Н. Потанина. Казачьи станицы на пограничных линиях. Детство в Ямышеве, Семиярской и Пресновской. В отцовской избе и в доме полковника Эллизена. Рабыни-калманки. Цветники ЭллизенаГригорий Николаевич Потанин, известный исследователь
Летательный аппарат вертикального взлета: история создания
Летательный аппарат вертикального взлета: история создания 8 июня 1908 года Мой дорогой полковник, Я полностью готов принять ваш заказ на самодвижущуюся летающую машину легче или тяжелее воздуха. Искренне ваш, Никола Тесла Астор особенно интересовался летательными
История создания и публикации
История создания этой книги
История создания картины
Глава XXXV
Глава XXXV В половине апреля 1834 года Пушкин расстался на несколько месяцев с женою: Наталья Николаевна уехала с малолетними дочерью и сыном из Петербурга в калужские имения Гончаровых – Полотняный Завод и Ярополец, а дядя Александр оставался в северной столице до
История создания. Хосе Мария Аризмендарриета (1919-1976)
История создания. Хосе Мария Аризмендарриета (1919-1976) В марте 1939 года испанские фашисты под водительством генерала Франко при помощи вооруженных сил нацистской Германии и фашистской Италии и благодаря предательству красного фашиста Сталина одержали победу над
В.М.Виноградов К истории Советско-Египетских отношений
В.М.Виноградов К истории Советско-Египетских отношений Советские воины в Египте… Для многих этот факт тридцатилетней давности покажется необычным. Ведь, он до сих пор слабо освещен в печати. О нем упоминают иногда для того, чтобы попытаться бросить тень то ли на внешнюю
История создания
Глава 3 Мы отвратительные свихнувшиеся создания
“Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было еще тридцати лет; он не был женат; служба не обременяла его. Покойный дядя его, бывший виц-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение.
Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем”.
Чарский не любил, когда его считали сочинителем.
“Чарский был в отчаянии, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках… Однако ж он был поэт и страсть его
была неодолима; когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своем кабинете, и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие. Остальное время он гулял, чинясь и притворяясь и слыша поминутно славный вопрос: не написали ли вы чего-нибудь новенького?”
Однажды утром, когда Чарский пишет стихи, к нему приходит незнакомец лет тридцати, высокий и худощавый. Его платье и внешность в целом были таковы, что “встретясь с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за разбойника; в обществе – за политического заговорщика;
в передней – за шарлатана, торгующего элексирами и мышьяком”.
Чарский не слишком гостеприимно интересуется, кто незнакомец таков и что ему нужно. Тот поясняет, что он “неаполитанский художник”, и, назвав Чарского собратом по творчеству, просит “вспоможения” и одолжения ввести в дома, в которые тот имеет доступ.
Чарский злится на то, что его сочли поэтом, прибавляет, что “звания поэтов у нас не существует”, что “наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа”, что “поэты не ходят пешком из дому в дом выпрашивая себе вспоможения”.
Уже собираясь уходить, итальянец говорит, что он импровизатор. Это в корне меняет отношение к нему Чарского. Он протягивает ему руку и в тот же вечер поехал за него хлопотать.
На другой день Чарский пришел в трактир, где остановился итальянец. Он сообщает импровизатору, что некая княгиня дает ему свою залу: “вчера на рауте я успел завербовать половину Петербурга; печатайте билеты и объявления. Ручаюсь вам, если не за триумф, то по крайней мере за барыш…” В благодарность итальянец предложил выслушать Чарскому импровизацию.
Тот удивляется, как он может обходиться без публики, без музыки, без грома рукоплесканий. Итальянец отмахивается и просит задать ему тему.
Чарский предлагает: “поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением”.
Итальянец под гитару импровизирует:
Поэт идет: открыты вежды,
Ho он не видит никого;
А между тем за край одеждыПрохожий дергает его…
“Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет”.
– Зачем крутится ветр в овраге, Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носит он – Орлу подобно, он летаетИ, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона избираетКумир для сердца своего.
На Чарского импровизация производит сильное впечатление – как мысль, высказанная совершенно чужим человеком в мгновение ока смогла стать близкой импровизатору, как он смог ее почувствовать и пережить.
Импровизатор на это отвечает:
“Всякой талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера, и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами размеренная стройными однообразными стопами?” Сразу после этого импровизатор переходит к разговору об оплате. Чарскому было неприятно “с высоты поэзии вдруг упасть под лавку конторщика”.
Во время расчетов итальянец “обнаружил такую дикую жадность, такую простодушную любовь к прибыли, что он опротивел Чарскому, который поспешил его оставить, чтобы не совсем утратить чувство восхищения, произведенное в нем блестящим импровизатором”.
На следующий день к княгине приходит множество народу. Все с нетерпением ждут начала представления. Наконец выходит импровизатор.
Он не производит никакого впечатления на публику. Он на плохом французском языке просит собравшихся назначить несколько тем, написав их на особых бумажках. Все недоуменно переглядываются. В конце концов все взгляды обращаются к Чарскому.
Тот пишет тему; его примеру последовали другие. Итальянец кладет все бумажки в вазу. Собрав все, он, возвращается на подмостки, вынимает бумажки одну за другой, читая каждую вслух. Затем предлагает публике выбрать.
Все решают, что тема должна определиться жребием. Молодая красавица, которой импровизатор предлагает вытащить бумажку, вытягивает тему “Клеопатра и ее любовники”. Итальянец просит пояснить, что имеется в виду, все молчат.
Тогда Чарский говорит, что тема предложена им и что он имел в виду легенду, будто бы Клеопатра назначила смерть ценою своей любви, и что нашлись обожатели, которых таковое условие не испугало и не отвратило.
“… импровизатор чувствовал приближение бога… Он дал знак музыкантам играть… Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота… и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь… музыка умолкла…
Импровизация началась.
Чертог сиял. Гремели хоромПевцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к ее престолу,
Ho вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивною главой…
И пышный пир как будто дремлет. Безмолвны гости. Хор молчит.
Ho вновь она чело подъемлет
И с видом ясным говорит:
В моей любви для вас блаженство? Блаженство можно вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенствоМеж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купитЦеною жизни ночь мою? –
Рекла – и ужас всех объемлет,
И страстью дрогнули сердца…
Она смущенный ропот внемлет
С холодной дерзостью лица,
И взор презрительный обводитКругом поклонников своих…
Вдруг из толпы один выходит,
Вослед за ним и два других.
Смела их поступь; ясны очи;Навстречу им она встает;
Свершилось: куплены три ночи,
И ложе смерти их зовет.
Благословенные жрецами,
Теперь из урны роковой
Пред неподвижными гостями
Выходят жребии чредой.
И первый – Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый;Снести не мог он от женыВысокомерного презренья;
Он принял вызов наслажденья,
Как принимал во дни войны
Он вызов ярого сраженья.
За ним Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура,
Критон, поклонник и певец
Харит, Киприды и Амура.
Любезный сердцу и очам,
Как вешний цвет едва развитый, Последний имени векам
He передал. Его ланиты
Пух первый нежно отснял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом…
И грустный взор остановила
Царица гордая на нем.
– Клянусь… – о матерь наслаждений, Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушенийПростой наемницей всхожу.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь – до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю. Ho только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь – под смертною секиройГлава счастливцев отпадет.
Точная дата неизвестна, но предполагают, что произведение Пушкин писал в 1835 году. Сказать, что Александр Сергеевич НАписал повесть нельзя, так как она не закончена.
Пушкин изучал сочинения Аврелия Виктора о Клеопатре и вдохновился ими. Прежде чем приступить к написанию, Пушкин вынашивал идею около десяти лет.
Глава первая. Петербург. Чарский – известный поэт, которому надоело, что обыватели лезут в его любимое дело и опошляют поэзию. Он начинает скрывать ото всех свой талант и прикидывается одним из светских денди. Однажды к Чарскому, когда он по вдохновению пишет стихи, приходит гость – подозрительный итальянец, который оказывается импровизатором, и просит хозяина дома помочь в организации концерта.
 |
| "Клеопатра и Цезарь" Жана-Леона Жерома |
*Импровизаторы – поэты, которые экспромтом, без подготовки и письменных заготовок сочиняли стихотворения прямо со сцены на заданные зрителями темы. В 30-х годах XIX века в Европе и России был всплеск моды на итальянских импровизаторов.
-Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было еще тридцати лет; он не был женат; служба не обременяла его.
-Он был высокого росту — худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого его лица были выразительны: бледный высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные сверкающие глаза, орлиный нос и густая борода, окружающая впалые желто-смуглые щеки, обличали в нем иностранца. На нем был черный фрак, побелевший уже по швам; панталоны летние (хотя на дворе стояла уже глубокая осень); под истертым черным галстуком на желтоватой манишке блестел фальшивый алмаз; шершавая шляпа, казалось, видала и вёдро и ненастье. Встретясь с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за разбойника; в обществе — за политического заговорщика; в передней — за шарлатана, торгующего эликсирами и мышьяком.
-Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом… Он вел жизнь самую рассеянную…
-Чарский употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище. Он избегал общества своей братьи литераторов и предпочитал им светских людей, даже самых пустых.
-Пустое, пустое! где найти мне лучшую публику? Вы поэт, вы поймете меня лучше их, и ваше тихое ободрение дороже мне целой бури рукоплесканий…
-Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату и введете меня в дома, в которые сами имеете доступ.
-Покойный дядя его, бывший виц-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем.
Он поглядел вокруг себя. Картины, мраморные статуи, бронзы, дорогие игрушки, расставленные на готических этажерках, — поразили его.
Однажды утром Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда стихи легко ложатся под перо ваше и звучные рифмы бегут навстречу стройной мысли. Чарский погружен был душою в сладостное забвение. и свет, и мнение света, и его собственные причуды для него не существовали. Он писал стихи.
-Однако ж он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своем кабинете и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие.
-Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению. Удивительно, удивительно.
-Но уже импровизатор чувствовал приближение бога. Он дал знак музыкантам играть. Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота. и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь. музыка умолкла. Импровизация началась.
*Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия. Возвратится ли он из деревни, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь новенького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни милого ему человека: тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно, что-нибудь сочиняете! Влюбится ли он? —. красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждет уж элегии. Придет ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле, тот уж кличет своего сынка и заставляет читать стихи такого-то; и мальчишка угощает стихотворца его же изуродованными стихами.
* Поедут — не опасайтесь: иные из любопытства, другие, чтоб провести вечер как-нибудь, третьи, чтоб показать, что понимают итальянский язык; повторяю, надобно только, чтоб вы были в моде.
Для пересказа можешь воспользоваться нижеследующим (что не войдет - вышлю в почту) .
На этом контрасте построены и взаимоотношения Чарского и импровизатора. Чарского коробит, когда полунищий итальянец в потрепанной одежде, походящий на шарлатана, называет его собратом. Однако стоило Чарскому убедиться, что перед ним подлинный поэт, и он искренне восхищается его замечательным искусством.
Вспомним основные моменты характеристики Чарского. «Чарский, — пишет Пушкин, — употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище. Он избегал общества своей братьи литераторов, и предпочитал им светских людей, даже самых пустых. Разговор его был самый пошлый и никогда не касался литературы. В своей одежде он всегда наблюдал самую последнюю моду с робостью и суеверием молодого москвича, в первый раз отроду приехавшего в Петербург. В кабинете его, убранном как дамская спальня, ничто не напоминало писателя.. . Чарский был в отчаянии, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках.. .
Читайте также: