Дзяды мицкевича краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
АДАМ МИЦКЕВИЧ
ДЗЯДИ1, МОНОЛОГ КОНРАДА
(сцена II, Импровизация)
В стихотворном вступлении посреди ночи на кладбище встает призрак юноши, который из-за несчастной любви покончил жизнь самоубийством. Теперь он обречен находиться в промежуточном состоянии - между миром умерших и миром живых. Встав из гроба, он страдает, тоскует по любимой и с нежностью вспоминает прошлое.
1 Дзяды, или деды, - это умершие предки.
В прозаическому вступлении автор объясняет, что Дзяды - это старинный народный обряд чествования памяти умерших, в основе которого лежит культ предков (дедов). Борясь с остатками языческих верований, церковь пыталась искоренить этот обычай, поэтому народ производил Дзяды тайно, в молитвенных домах или домах, которые пустуют, возле кладбищ, где люди ставили ночью угощение, призвали неприкаянные души и пытались помочь им обрести вечный покой.
Автор описывает процедуру проведения старинного языческого обряда дзядів.
Ночью в часовне Волшебник с помощью заклинаний вызывает души умерших. Старец и хор подпевающих ему. Крестьяне с помощью священника вызывают духов и вступают с ними в диалог. Души двух невинных детей просят горчичных зернышек. Страшный призрак покойного господина вымаливает у своих крестьян хоть крошку хлеба, потому что только тогда прекратятся страдания злодея. Но люди, которых заморил он когда-то голодом, превратились после смерти на воронов и сов и теперь вырывают еду в жестокого господина из глотки.
Последним приходит призрак юноши-самоубийцы, о котором говорилось в прологе. С бледным и ужасным ликом, с раной в сердце, что кровоточит, призрак в трауре направляется к женщине. Не смотря ни на какие заклинания, призрак идет следом за женщиной, та же смеется в ответ.
Сцена заканчивается неудачной попыткой колдуна наладить контакт с призраком.
Вторая свеча гаснет. Густав прячет кинжал и объясняет ксендзу, что лишь повторил для назидания сделанное ранее. Он появился лишь для того, чтобы просить ксендза вернуть людям Дзяды: ведь покойным так нужны искренние слезы и молитвы живых! Сам Густав стал после смерти тенью своей любимой и будет с Марилею до ее кончины, когда они встретятся на небесах. Ведь он испытал рядом с ней райское наслаждение, а тот, кто на небе был хоть раз живым, мертвый туда попадает не сразу!
Бьют часы. Густав исчезает.
В действий части рассказывается о событиях, свидетелем и участником которых был сам Мицкевич.
В прозе форме писатель изображает страдания Польши под властью Александра И, вспоминает безжалостные гонения, которые обрушились в 1823 г. на польскую молодежь, которая училась в Вильно и стремилась сохранить родной язык и национальную культуру. Автобіографічністю обозначен и один из центральных образов этой части - романтичного юношу-поэта Конрада, в которого вращается в царской тюрьме бывший призрак Густав.
Конрад снова засыпает. Дух же увлекается силой человеческой мысли.
Сцена II, которая посвящена так называемой Импровизации - монолога Конрада, в котором он выражает свое загальносвітоглядне и национально-патриотическое кредо, является одной из кульминационных вершин части III. В этой импровизации превоВНОсится поэтическое слово, из которого рождаются высокие мысли, подчеркивается особой роли поэта, который сравнивается с Творцом вселенной, играет на звездной клавиатуре человеческих судеб и поет песни:
Я, мастер, протягиваю руки!
К небу протянул - и вот кладу я руки
На заре-клавиши гармонии стеклянной,
То буйным, то медленным движением
Сливаю их, делю и сполучаю.
Миллион тонов плывет; и тонов в миллионе
Я каждый тон получил и знаюсь в каждом тоне;
Сливаю их, делю и сполучаю,
В аккорды пышные, в строфы их сплетаю,
В соцветия молний и радуги ясной.
Вот я отнял руки, поднял над мира грани -
И звезды-клавиши остановились в молчании.
Пою и слушаю те песни,
Как дуновениями ветра протяжные и игривые;
Жизнь человеческого в них вся гамма проплывает.
В них стонут сожаления, гнев говорит
И глухо века им вторят.
А каждый звук поет, и играет, и пылает, -
В глазах и в ухах он у меня.
Как ветер, что колышет волны;
Его в облаке вижу белой,
В свисте слышу лет его безумный.
Бога, природы-песня достойная,
Творчества песня величественна и стройна,
Песня такая - то сила и действие,
Песня такая - то бессмертие надежда!
Бессмертие слышу я, его творить могу, -
А большего ведь и ты не создашь. Божье?
Конрад поет гневную песню, призывая к великой мести, и падает, теряя сознание. Друзья его разбегаются, заслышав шаги патрульных. А Конрад, поднявшись, говорит об одиночестве поэта.
Теперь душа моя вся воплощена в отчизне;
Она - жизнь моя и дыхание.
Родина, я - существо единое.
Зовусь миллионом я, ибо за миллионы ближних
Люблю я и терплю страдания.
Смотрю на бедную родину,
Как сын на отца, прикованного к плахи;
Я слышу боль своего народа,
Как иметь в лоне боль своего вчуває плода.
Юноша снова падает без памяти. Демоны злятся: если бы он в гордыне своей продолжил свой спор с Богом, они получили бы душу поэта! Но, увидев ксендза Петра, которого привел страж, черти разбегаются. Петр изгоняет из Конрада злого духа. Ангелы просят Всевышнего простить поэта, ведь хотя он и не чтил Бога, но любил свой народ и страдал за него.
Название поэмы связана со старинным языческим обрядом почитания памяти предков, который, несмотря на запрет католической церкви, отправляли в белорусских и литовских селах. Суть обряда заключалась в попытке налаживания своеобраВНОго связи между миром живых и миром умерших, в частности тех, души которых якобы находятся в чистилище, после которого они, в зависимости от степени греховности, попадали либо в рай, либо в ад.
Здесь Вы можете ознакомиться и скачать Краткое содержание "Дзяды" Мицкевича.
Если материал и наш сайт сочинений Вам понравились - поделитесь им с друзьями с помощью социальных кнопок!
Содержание
Каждый день с воспоминаньем о нудных событиях, людях
К одиночеству я возвращаюсь, к книгам — мечтам,
Как странник, посреди дикого острова брошенный,
Каждое утро взор направляет и ноги в разные стороны,
Каждую ночь в пещеру свою возвращаясь в отчаяньи.
Co dzień z pamiątką nudnych postaci i zdarzeń
Wracam do samotności, do książek — marzeń,
Jak podróżny, śród dzikiej wyspy zrzucony,
Co rana wzrok i stopę niesie w różne strony,
I co noc w swą jaskinią powraca w rozpaczy.
Кто мечтаний тронут болезнью —
Сам виновник собственных мучений,
Он даром хотел найти пред собою,
Что только в душе имел.
Kto marzeń tknięty chorobą,
Sam własnej sprawca katuszy,
Darmo chciał znaleźć przed sobą,
Co miał tylko w swojej duszy.
Dziady. Jest to nazwisko uroczystości, obchodzonej dotąd między pospólstwem w wielu powiatach Litwy, Prus i Kurlandyi, na pamiątkę dziadów, czyli w ogólności zmarłych przodków. Uroczystość ta początkiem swoim zasięga czasów pogańskich . W teraźniejszych czasach pospólstwo święci Dziady tajemnie, w kaplicach lub pustych domach, niedaleko cmentarza. słuchałem bajek, powieści i pieśni o nieboszczykach, powracających z prośbami lub przestrogami; a we wszystkich zmyśleniach poczwarnych można było dostrzedz pewne dążenie moralne i pewne nauki, gminnym sposobem zmysłowie przedstawiane. Poema niniejsze przedstawi obrazy w podobnym duchu; śpiewy zaś obrzędowe, gusła i inkantacye, są po większej części wiernie, a niekiedy dosłownie z gminnej poezyi wzięte.
Стиснуты зубы, опущены веки,
Сердце не бьётся — оледенело;
Здесь он ещё и не здесь уж навеки!
Кто он? Он — мёртвое тело.
Живы надежды, и труп оживился,
Память зажглась путеводной звездою,
Видишь: он в юность свою возвратился,
Ищет лицо дорогое.
Serce ustało, pierś już lodowata,
Ścięły się usta i oczy zawarły;
Na świecie jeszcze, lecz już nie dla świata!
Cóż to za człowiek? — Umarły!
Patrz, duch nadziei życie mu nadaje,
Gwiazda pamięci promyków użycza;
Umarły wraca na młodości kraje
Szukać lubego oblicza.
Хор крестьян и крестьянок
Глушь повсюду, тьма ложится,
Что-то будет, что случится?
Кудесник
Дверь часовни затворите,
Станьте перед домовиной;
Все лампады потушите,
Не оставьте ни единой.
А на окна — покрывала,
Чтоб луна не проникала.
Ну-ка, живо, смело, дружно!
Чистилища души
В воде и на суше:
Вы, пылающие в смолах
Где-то в огненной геенне,
Или зябнущие в речках,
Иль для мук, стократ тяжёлых,
Грубо вбитые в поленья,
Чтоб пищать и плакать в печках, —
Мчитесь к нам! Врата открыты
Дома этого святого,
Милостыня вам готова —
Угощенья, и напитки,
И молитвы, и обряды —
Будет всё у вас в избытке:
Нынче мы справляем Дзяды!
Это — сонмы душ легчайших,
Души тех, кто здесь в округе
Средь рыданий, мрака, вьюги
И лишений глубочайших
Отсверкали и сгорели,
Словно горсточка кудели.
Вас, — в какой бы дальней дали
Между адом вы и раем
По сегодня ни блуждали, —
Призываем, заклинаем!
Chór wieśniaków i wieśniaczek
Ciemno wszędzie, głucho wszędzie,
Co to będzie, co to będzie?
Guślarz
Zamknijcie drzwi od kaplicy
I stańcie dokoła truny;
Żadnej lampy, żadnej świécy,
W oknach zawieście całuny:
Niech księżyca jasność blada
Szczelinami tu nie wpada.
Tylko żwawo, tylko śmiało!
Czyscowe duszeczki!
W jakiejkolwiek świata stronie:
Czyli która w smole płonie,
Czyli marznie na dnie rzeczki,
Czyli, dla dotkliwszej kary,
W surowem wszczepiona drewnie,
Gdy ją w piecu gryzą żary,
I piszczy i płacze rzewnie:
Każda spieszcie do gromady!
Gromada niech się tu zbierze!
Oto obchodzimy Dziady!
Zstępujcie w święty przybytek;
Jest jałmużna, są pacierze
I jedzenie i napitek.
Naprzód wy z lekkiemi duchy,
Coście śród tego padołu
Ciemnoty i zawieruchy,
Nędzy, płaczu i mozołu,
Zabłysnęli i spłonęli,
Jako ta garstka kądzieli.
Kto z was wietrznym błądzi szlakiem,
W niebieskie nie wzleciał bramy,
Tego lekkim, jasnym znakiem,
Przyzywamy, zaklinamy.
Ангелочек
Мы сегодня к вам на Дзяды,
Но не нужно нам обряда,
И молитв нам не читайте,
Молоком не угощайте,
Пирожков не надо тоже,
И не хочется печенья —
Два зерна горчичных дайте!
Эти зёрнышки дороже
Всяческого отпущенья.
Кудесник
Детки горемычные,
Вот вам на дорогу
Два зерна горчичные
И — летите к богу!
А чьё ухо к просьбам глухо —
Во имя отца и сына и святого духа! —
Видите господень крест?
Кто не пьёт здесь и не ест —
Убирайтесь прочь от нас!
Кыш! Сгиньте с глаз!
Aniołek
Przylatujemy na Dziady,
Nie dla modłów i biesiady;
Niepotrzebna msza ofiarna;
Nie o pączki, mleczka, chrósty,
Prosim gorczycy dwa ziarna:
A ta usługa, tak marna,
Stanie za wszystkie odpusty.
Guślarz
Aniołku! duszeczko!
Czego chciałeś, macie obie.
To ziarneczko, to ziarneczko,
Teraz z Bogiem idźcie sobie!
A kto prośby nie posłucha:
W imię Ojca, Syna, Ducha!
Widzicie pański krzyż?
Nie chcecie jadła, napoju:
Zostawcież nas w pokoju!
A kysz, a kysz!
Призрак
Нет! Я не хочу на небо!
Одного хотелось мне бы:
Для души освобожденья!
Одного душе бы надо —
В ад бы! Пусть в глубины ада,
Лишь бы только не влачиться
С тёмной нечистью по свету,
Видя пепел наслажденья,
Видя копоть преступленья, —
От заката до рассвета,
От рассвета до заката
Жаждой, голодом томиться,
Быть добычей хищной птицы…
Нет жесточе наказанья!
До тех пор я в теле буду
Душу волочить, покуда
Вы, рабы мои, крестьяне,
Есть и пить мне не дадите!
Хор ночных птиц
Тщетны просьбы, тщетны стоны:
Вот мы кружим чёрной тучей,
Совы, филины, вороны.
Были мы людьми твоими:
Голодом ты нас замучил, —
Пищу мы твою отымем!
Филины, вороны, совы,
Гей, бросайтесь на него вы,
Налетайте, полны злобы!
Когти остры, кривы клювы —
Шарьте у него во рту вы,
Пасть, и глотку, и утробу
Обыщите и проверьте…
Пан, не знал ты милосердья!
Гей, сычи, вороны, совы,
Будем мы теперь готовы
Беспощадно, в лютой злости
Пищу пана рвать на части.
Нету пищи в панской пасти,
Будем пана рвать на части, —
Пусть белеют в поле кости!
Призрак
Знайте, справедлива воля неба!
Ведь тому, который хоть немного
Человеком в этой жизни не был,
Люди помощи подать не могут!
Кудесник
Если нет тебе помоги —
Так исчезни, дух убогий!
Widmo
nie! ja nie chcę do nieba;
Ja tylko chcę, żeby ze mnie
Prędzej się dusza wywlekła.
Stokroć wolę pójść do piekła,
Wszystkie męki zniosę snadnie:
Wolę jęczeć w piekle na dnie,
Niż z duchami nieczystemi
Błąkać się wiecznie po ziemi,
Widzieć dawnych uciech ślady,
Pamiątki dawnej szkarady;
Od wschodu aż do zachodu,
Umierać z pragnienia, z głodu,
I karmić drapieżne ptaki.
Lecz niestety! wyrok taki:
Że dopóty w ciele muszę
Potępioną włóczyć duszę,
Nim kto z was, poddani moi,
Pożywi mię i napoi.
Chór ptaków nocnych
Darmo żebrze, darmo płacze:
My tu czarnym korowodem,
Sowy, kruki i puhacze,
Niegdyś, panku, sługi twoje,
Któreś ty pomorzył głodem,
Zjemy pokarmy, wypijem napoje.
Hej, sowy, puhacze, kruki!
Szponami, krzywemi dzioby
Szarpajmy jadło na sztuki!
Chociażbyś trzymał już w gębie,
I tam ja szpony zagłębię,
Dostanę aż do wątroby.
Nie znałeś litości, panie!
Hej, sowy, puhacze, kruki,
I my nie znajmy litości!
Szarpajmy jadło na sztuki;
A kiedy jadła nie stanie,
Szarpajmy ciało na sztuki,
Niechaj nagie świecą kości!
Widmo
Tak, muszę dręczyć się wiek wiekiem:
Sprawiedliwe zrządzenia boże!
Bo kto nie był ni razu człowiekiem,
Temu człowiek nic nie pomoże.
Guślarz
Gdy nic tobie nie pomoże,
Idźże sobie precz, nieboże!
Кудесник
Встаньте перед нами ныне,
Промежуточные духи,
Вы, кто в сей земной долине
Средь несчастья и разрухи,
Темноты, метели, мрака
Прозябали, но, однако,
Не терпели никакого
Над собой суда людского!
Не для нас и не для света
Жили вы, как мальва эта,
Как чабрец среди равнины, —
Нет в них прока для скотины,
Для людей в них нету прока,
Но, сплетённые венками,
На стене висят над нами
Так высоко, так высоко,
Как когда-то, в дни иные,
Возвышали грудь и око
Вы, о женщины земные!
Teraz wy pośrednie duchy,
Coście u tego padołu
Ciemnoty i zawieruchy,
Żyłyście z ludźmi pospołu;
Lecz od ludzkiej wolne skazy,
Żyłyście nie nam, nie światu.
Jako te cząbry i ślazy:
Ni z nich owocu, ni kwiatu,
Ani się ukarmi zwierze,
Ani się człowiek ubierze;
Lecz w wonne skręcone wianki
Na ścianie wiszą wysoko:
Tak wysoko, o ziemianki,
Była wasza pierś i oko!
Девушка
Одного лишь надо мне бы:
Повстречаться с пареньками,
Чтоб, обняв меня руками,
Притянули бы к земле.
Поиграть бы с ними мне!
Слушайте вы все и разумейте,
Знайте — так господь повелевает:
Кто с землёй не знался здесь на свете,
Тот на небесах не побывает!
Dziewczyna
Nic mnie, nic mnie nie potrzeba!
Niechaj podbiegą młodzieńce,
Niech mię pochwycą za ręce,
Niechaj przyciągną do ziemi,
Niech poigram chwilkę z niemi!
Bo słuchajcie i zważcie u siebie,
Że według bożego rozkazu:
Kto nie dotknął ziemi ni razu,
Ten nigdy nie może być w niebie.
… to są ludzkiej własności narowy,
Że, co dzień cały w sercu tkwi boleśnie,
Na noc przychodzi do głowy:
Wtenczas człowiek sam nie wie, co rozplecie we śnie.
Nazajutrz, gdy dzień dobry przyniosłem dla mamy:
„Co to jest — mówi do mnie, — żeś taki pobożny?
Modlisz się przez noc całą, wzdychasz nieustannie,
I litanią mówisz o Najświętszej Pannie.“
Nie mam domu; gdzie przyjdę, tam posłanie moje;
A często przez sen gadam… W myślach, jak na fali,
Ustawna burza, zawieja,
Błyśnie i zmierzchnie,
Mnóstwo się zarysów skleja,
W jakieś tworzydło ocali
I znowu pierzchnie…
Jeden tylko obrazek na zawsze wyryty,
Czy rzucam się na piasek i patrzę w głąb ziemną,
Błyszczy jak księżyc w wodzie odbity:
Nie mogę dostać, lecz błyszczy przedemną;
Czyli wzrokiem od ziemi strzelę na błękity,
Za moim wzrokiem dokoła
Płynie i postać anioła,
Aż na górne nieba szczyty;
Potem, jak orlik na żaglach pierza,
Stanie w chmurze i z wysoka,
Nim sam upadnie na zwierza,
Już go zabił strzałą oka;
Nie wzrusza się i zlekka w jednem miejscu chwieje,
Jakby uplątany w sidło,
Albo do nieba przybity za skrzydło…
Тут свет мелькнул в окне. Вхожу я. Что такое?
Чей там фонарь горит в глубокой тьме покоя?
Там — вор! Топор — в руках. Гляжу я — что-то рубит!
Остатки прошлого вконец, проклятый, губит.
Где ложе матери стояло — место это
Он рушит топором, дробит куски паркета.
Ujrzałem światło w oknach, — wchodzę: cóż się dzieje?
Z latarnią, z siekierami plondrują złodzieje,
Burząc do reszty świętej przeszłości ostatki!
W miejscu, gdzie stało niegdyś łoże mojej matki,
Złodziej rąbał podłogę i odrywał cegły…
О женщина! Создание пустое!
Пушинка на ветру! Ты внешней красотою
Внушаешь зависть ангелам крылатым,
Но как бездушна ты! Ослеплена ты златом!
Кубышка почестей, сияя и блистая,
Но так же, как и ты, внутри совсем пустая,
Слепит твои глаза… Так пусть же станет златом
Всё, что ты тронешь сердцем и устами!
Иду! Пускай дрожат повинные в измене!
(Доставая кинжал и злобно усмехаясь.)
Паны вельможные! Вот штучка пресмешная!
Для тостов свадебных вам нацежу вина я!
О дева-выродок! Я твой венец сумею
Сорвать и, как петлю, надеть тебе на шею!
Иду! Сгребу тебя и брошу в пламень ада,
Как собственность…
Kobieto! puchu marny! ty wietrzna istoto!
Postaci twojej zazdroszczą anieli,
A duszę gorszą masz, gorszą niżeli…
Przebóg! tak ciebie oślepiło złoto
I honorów świecąca bańka, wewnątrz pusta!
Bodaj!… Niech, czego dotkniesz, przeleje się w złoto;
Gdzie tylko zwrócisz serce i usta,
Całuj, ściskaj zimne złoto!
Idę, zadrżyjcie odmieńce!
(dobywa sztylet i ze wściekłą ironią)
Błyskotkę niosę dla jasnych panów!
Ot tym wina utoczę na ślubne toasty…
Ha! wyrodku niewiasty!
Śmiertelne ścisnę wkoło szyi twojej wieńce!
Idę jak moję własność do piekła zagrabić…
Есть ценное такое
Оружье, что не поражает тела,
Но насмерть расправляется с душою.
Таким оружьем я убит два раза…
(Помолчав с улыбкой.)
При жизни были им два женских глаза.
(Мрачно.)
А после смерти я убит моими
Раскаяньями!
Są kosztowne bronie,
Których ostrze przenika i aż w duszy tonie:
Przecież widomie nie uszkodzą ciału.
Taką bronią po dwakroć zostałem przebity…
(po pauzie z uśmiechem)
Taką bronią za życia są oczy kobiéty,
(ponuro)
A po śmierci grzesznika cierpiącego skrucha!
Ксендз
Чего же хочешь ты. О, хитрости упырьи!
Nic nie potrzebuję, jest potrzebnych tylu!
(łowi koło świecy motyla)
A tuś mi, panie motylu!
Ten migający wkoło oćmy rój skrzydlaty
Za życia gasił każdy promyczek oświaty;
Za to po strasznym sądzie ciemność ich zagarnie;
Tymczasem, z potępioną błąkając się duszą,
Chociaż nie lubią światła, w światło lecieć muszą:
To są dla ciemnych duchów najsroższe męczarnie!
Patrzaj, ów motyl strojny barwionemi szaty,
Był jakiś królik, albo pan bogaty,
I wielkim skrzydeł roztworem
Zaciemiał miasta, powiaty;
Ten drugi mniejszy, czarny i pękaty,
Był książek głupim cenzorem,
I przelatując sztuk nadobne kwiaty,
Oczerniał każdą piękność, którą tylko zoczył,
Każdą słodkość zatrutym wysysał ozorem,
Albo przebijał do ziemi środka,
I nauk ziarno, z samego zarodka
Gadziny zębem roztoczył…
Ci znowu, w licznym snujący się gwarze,
Są dumnych pochlebnisie, czernideł pisarze:
Na jakie pan ich gniewał się zagony,
Tam przeklęta chmura leci,
I czy ledwie wschodzące, czy dojrzałe plony,
Jako szarańcza wybija…
Za tych wszystkich, moje dzieci,
Nie warto zmówić i Zdrowaś Maryja…
Во время обряда язычников – дзяды, в часовне, где собрался народ, Кудесник вызывает духов для приношения им жертвы. Сначала прилетают два ангелочка - души брата и сестры, они не берут ничего из предлагаемого, так как все есть и они проводят время в радости, играх и веселье, но не могут найти дорогу на небо. Это потому что дети умерли безгрешными, не знали горечи, а значит, после смерти радости не познают. Так поясняет Кудесник. Им дают горчичные зерна, чтобы познали горечь.
Приходит дух помещика, который не ест и не пьет. При жизни сделал много зла людям. Ему вечно голодать, а телу мучиться. Он просит зернышко в жертву. Кудесник его прогоняет. Является призрак девушки, которая при жизни была бесполезной. Она обречена на вечное бесполезное время. Кудесник поясняет, что она уже через два года будет в раю. В конце обряда Кудесник призывает любую душу. Видят страшный призрак, вылезший из земли. Он показал на сердце молодой пастушки, сидящей в черной одежде. Не отвечает на вопрос Кудесника, не говорит, что ему нужно. Пастушка молчит улыбаясь. Оба исчезают.
К Ксёндзу приходит Отшельник. Дети, испугавшись, приняли его за покойника. Ксёндз не может вспомнить, кого он ему напоминает. Приступы безумия мучают его. Говорит, что погубили его книги. Любимая девушка вышла за другого. Он с горя сошел с ума. Стал Отшельником. Любимую считает мертвой, хотя она еще жива и живет в богатом доме. Ксёндз успокаивает его и тут узнает в нем Густава - когда-то приемного сына и ученика. Тот обвиняет Ксёндза в смерти. Неоднократно вонзает себе кинжал в грудь, но не может умереть. Ксёндз догадался, что покойник пришел в день обряда Дзядов. С рассветом он исчезает.
Описываются репрессии в Польше. Огромное число студенческой молодежи было сослано в Сибирь.
На кладбище с Кудесником стоит женщина. Она ждет гостя. Кудесник считает, что душа ожидаемого гостя еще жива, так как на вызов не явилась. Под конец ночи Дзядов Кудесник в последний раз вызывает духа. Вдруг появляется он, которого ждут, в черной одежде, израненный врагами народа. Он грозно посмотрел на женщину с Кудесником и исчез. Время не пришло.
Читайте также: