Дом пры дарозе краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
Осенью 1940 года писатель Леонид Максимович Леонов ждал своего ареста, которым ему угрожали за выпуск пьесы, запрещённой властями. Чтобы как-то отвлечься, он бродил по старому кладбищу. У заброшенной церкви он встретил Дуню, дочь бывшего священника Матвея Лоскутова, которая тихо молилась, глядя на ангела, нарисованного на колонне. Вдруг изображение ангела отделилось от колонны и превратилось в высокого худощавого человека. Для чего он появился на Земле, никому не было известно. Ангел взял себе обычную фамилию – Дымков и даже устроился на работу в городской цирк. За короткий период он приобрёл большую известность за удивительные способности.
В цирке Дымков познакомился с Юлией, отец которой был ведущим артистом труппы. Красивая девушка тоже мечтала стать знаменитостью, но у неё ничего не получалось из-за отсутствия трудолюбия и таланта. Она решила использовать способности Дымкова в своих целях, и это у неё получилось. Он даже возвёл для неё невидимый для людей дворец, украшенный копиями с произведений искусств, собранных в лучших музеях мира. Увидеть всё это могли, по мнению Дымкова, только избранные.
О способностях Дымкова узнал профессор Шатаницкий, который был ярым атеистом. Он поставил перед собой цель – наказать небесные силы и не дать возможность ангелу вернуться обратно. Для этого он решил лишить его святости. И тогда между силами добра и зла началась борьба за души людей. Профессор выступил в этом поединке в роли единомышленника дьявола. Он посылал искушения не только Юлии, но и её близким и знакомым, даже самому Сталину. Профессор пытался внушить женщине, что и в окружении дьявола немало людей, достойных её внимания. Часто они сильнее, красивее и совершеннее, чем те, которые поклоняются ангелу. Этим профессор сеет в душе Юлии зерно сомнения.
Тогда в единоборство с профессором включается бывший священник Матвей, который требует от него назвать имя Бога. Когда тот не сумел ответить на его вопрос, Матвей Лоскутов назвал его приемником дьявола на Земле. Но и самого Матвея мучают сомнения, которые расходятся с христианскими представлениями. Он уверен, что Иисус оказался на кресте не за преступления людей, а за ошибку Бога, создавшего таких несовершенных людей.
О способностях Дымкова узнают и в Кремле. Сталин вызывает его на разговор и делится с ним своими размышлениями о вырождении человечества. Он предлагает Дымкову построить на Земле более совершенное государство, но для этого надо уничтожить современное. Но Дымков был против такой постановки вопроса и поэтому, несмотря на препятствия, покинул Землю.
Кузьма Петров-Водкин - Пространство Эвклида краткое содержание
Пространство Эвклида - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
В переходном периоде обычно гармоничнее бывают юноши, чем девушки, но зато в последующий период девушки затмевают стройностью начинающих быть кудластыми и неуклюжими юношей.
Тело вызревает, и наконец, наступает момент остановки роста, и оно как бы окристаллизовывает и уточняет выработанную во время роста форму. Труд и жизнь уберут лишнюю мягкость очертаний, каждый мускул заговорит о проделанной за годы работе, углубятся шейно-ключичные впадины, грудные мускулы решительно подхватят уставшие плети рук, впадет оплотневший живот, выставится бедро с упором на коленную чашку, выступит анатомия, и обозначится скелет мудро улаженными костями, как основа и последняя самозащита человеческого аппарата…
Дальше начнется период распада и пригиба к земле, — потянет она отработанный костяк к недрам своим.
Кончится поэма одной формы, и вольется она в океан космических форм.
С Анжеликой меня познакомил горбоносый и предложил написать ее.
Анжелика с первого впечатления на людях показалась мне несколько заносчивой: у нее был взрывчатый смех и недобрый оскал зубов при смехе, изобличающий некоторую хищность. Но кроме этого в ее лице было нечто от голов Александра Иванова: пытливая открытость глаз на окружающее и законченный до совершенства итальянский тип с матовой смуглостью кожи. Одета она была просто и со вкусом. Ей уже случилось позировать для скульптуры…
Недалеко от Испанской площади нашел я для работы небольшую мастерскую. Односветные наши помещения располагают к работе, они изолируют живописца. Накаленная железная печь в полчаса поднимает температуру до необходимых для обнаженного тела градусов. Верхний свет равномерно укрывает светло-серый сарайчик с голыми стенами и сосредоточивает все внимание у мольберта.
Первый выход у модели всегда сопровождается легким смущением; когда бы он или она ни были уверены за свои формы, у них всегда явится некоторое: а вдруг они не создадут должного впечатления?
В скромной нейтральной по окраске мастерской появление обнаженного тела производит впечатление цветовой вспышки; ведь для живописца голизна, в профессиональном подходе к ней, является тем же натюрмортом, букетом цветов, пейзажем, средством живописной выразительности, и только в процессе работы специфицируются эти разнозначимости: возникает идея предмета, со всеми привходящими в него функциями внутреннего, физиологического, психологического содержания.
Живописцу дана внешняя оболочка предмета, по ней и не срываясь с нее, он исчерпывает полноту предмета. Поэтому анатомическое прощупывание, иллюзорная многослойность покровов кожи, вен так же губительно действует на цельность и убедительность, как и внешние характеристики блеска, налета случайных рефлексов, уже перестающих определять объем тела. Немногие, даже из очень некультурных живописцев, возьмут для этюда, например, плавающий слой нефти на поверхности реки для изображения воды, ибо здесь встречаются два признака, мешающие взаимному определению: масса воды не проявится под радужным слоем, а радужность не явится выразительной для массы нефти. Эта дилемма и ставит перед живописцем трудную задачу сохранить самоценность краски, образующей произведение, не ослабить и не перескочить доступные живописи средства и все-таки исчерпывающе рассказать о том, что есть предмет.
Точно так же подтвердили мне об этой изобразительной этике и мастера Возрождения.
Светотень и цветосила были и есть всегдашние наши философские и технические камни преткновения. Абсолюты света и тьмы природы для живописи иные, но она также может вызвать образ бездонной глубины ночи и сияющей яркости дня, не прибегая к натуралистическим контрастам.
Анжелика оказалась совсем не такой, какой мелькнула она мне на людях.
С первой же установки ее на позу я понял, что ее надо взять такой, какая она есть, без обозначения ее формами побочного сюжета.
Остановился я на позе незавершенного движения: на ходу Анжелика сбрасывала с себя белую ткань, оттенившую ее колорит. Голова ее была повернута на зрителя, где как бы происходило некое интересующее ее событие, но событие не волнующее и не смущающее.
Ноги Анжелики представляли небольшой разворот, а ступни подсказывали дальнейшее направление движения. Левая нога была на подъеме, с приподнятой слегка пяткой и опирающимися о пол пальцами.
Вероятно, по классической традиции и только итальянцы могут иметь такие ноги, с длинными, обделанными хождением по холмам их страны пальцами, легко и бодро несущими торс и голову. Да к тому же, пожалуй, только у восточных людей да в Италии жители не портят обувью свои ноги и дают им возможность нормального роста.
Очень быстро начал я бороться живописью с моей привязанностью к Анжелике. И скоро почувствовал, как бессилел мой холст и все мои силы уходили в нее, в живую.
Однажды, прощаясь со мной, еще не расставшись рукопожатиями, Анжелика сказала:
— Амико, не сделаем несчастья из нашей дружбы! Моя жизнь слишком сложна, а может быть, и ваша не проще моей…
Легко говорить, благоразумить себя до прыжка, но я уже сорвался от одного края над расщелиной, и не все ли мне уже стало равно, когда после ее ухода не знал я, что мне делать и куда девать себя: нити моих мыслей тянулись за ней, обшаривая Рим и отыскивая тот уголок, где жила Анжелика. Где и в каких условиях сна жила, я не знал. То рисовалась мне бесшабашная бандитская обстановка, со свирепым тираном-любовником, то рабочая, тихая семья, с обожающим Анжелику мужем, со стариками родителями, не чающими в ней души… То с сестрой-подростком живет она, коротая вечера за шитьем для заработка на существование… То изолированной, как в монашеской келье, виделась она мне в обстановке, где каждый предмет связан с ней, напоминает о ней.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Кузьма Черный - Ноч пры дарозе (на белорусском языке) краткое содержание
Ноч пры дарозе (на белорусском языке) читать онлайн бесплатно
Ноч пры дарозе (на белорусском языке)
Абодва яны шэрыя i тоўстыя ад сваiх суконных вопратак, з цяжкiмi, грузнымi крокамi ад вялiзарных ботаў.
Буянiўшы па жоўтым iржышчы палявы вецер абвяяў iх каравыя твары, мяў густыя борады, дарэмна стараючыся збiць iх з тропу. А яны ўсё iшлi сухою дарогаю, мала азiралiся назад, як бы не думаючы больш варочацца туды, адкуль выйшлi.
I ўсе iх прылады былi пры iх.
У старшага - Уласа - гладка прыставала к плячам падоўжаная вялiкая пiла ў дзеравянай раме зубамi; у малодшага - Кузьмы - разам з клункамi хлеба горбiлася на спiне торба з малаткамi, напiльнiкамi, грунтвагамi.
Так i хадзiлi яны.
Ад сяла да сяла, з мястэчка ў мястэчка. Праходзiлi праз гарады i чыгуначныя станцыi. Прыпынялiся там, дзе была работа. Цягнулася яна, гэтая работа, год - не пакiдалi яны яе; цягнулася два днi - былi там два днi. А канчалася работа - iшлi далей.
I цягнула iх к рабоце, а значыць, i к людзям, бо дзе работа, там заўсёды людзей спаткаеш.
- Сам ты адкуль, Улас? - запыталi раз у адной вёсцы, дзе яны пiлавалi дошкi.
- Не ведаю, - адказаў Улас.
- Як так не ведаеш?
- Не ведаю. З усяго свету, мусiць. Радзiўся каля Вiльнi, дзе бацька пасля будынкi ў маёнтку будаваў, i што паўгода, то новае месца было. А потым, як сам узняўся на ногi, пайшоў з пiлою па белым свеце. Так i жыву.
- Хоць бы што. Прывычка.
А Кузьма - трохi iначай. Не любiў ён жыцця вечнага валацугi. Была ў яго недзе за Нясвiжам гаспадарка невялiкая, жыў на ёй брат яго малодшы; а з братам ён заўсёды быў душа ў душу. Быў у войску, а потым, як звольнiўся, гранiца дзяржаўная ляжыць мiж iм i братам. Яно то пастараўшыся i можна было б перабрацца туды, але нялiшне квапiў на гэта Кузьма: пасля Чырвонай Армii паны; так i чакаў ён усё перамены.
З Уласам спаткалiся яны ў Жлобiне на станцыi. Гурт пiльшчыкаў там дошкi пiлаваў - мост там нейкi правiлi. А тут якраз таварыш Уласаў пакiнуў яго. I прыстаў Кузьма к Уласу. Так i пiлавалi яны там, пакуль работа не скончылася; а потым, па старой прывычцы, пацягнуў Улас Кузьму за сабою па свеце: дзе чутна работа - туды i пайшлi.
Убiлiся ў глуш. Усе вёскi ды хутары ў палёх i мiж лясоў. У гарачую летнюю пару, калi вёскi пуставалi цэлымi днямi, выправiўшы жывых усiх у поле, мала было работы. Часта тады i не заходзiлi Кузьма з Уласам у вёску, а начавалi i днявалi нават часам каля рэчкi дзе-небудзь, у кустах. Пяклi вечарам сала на ражэнчыках, ранiцаю ўмывалiся ў рэчцы, вымалi з торбы сарочкi чорныя, якiя даўно ўжо мыць трэба было, i, уцёршыся, iшлi далей.
Тады Кузьма, гледзячы на Ўласа, i густую бараду сабе запусцiў.
А ўвосень работы стала многа, хоць нядоўга прыходзiлася прыпыняцца на адным месцы - тыдзень, два - не больш, але затое далей ужо пэўная праца чакала.
Любiў Улас працаваць у глушы восенню. Сытыя вёскi тады. А ў здаровыя ясныя днi "баб'яга лета", калi белае павуцiнне блытаецца ў iржышчы за гумнамi, плавае ў чыстым сiнiм паветры, звон пiлы гучна аддаецца ў прасторы.
Весела робiцца за працаю тады.
У пору, калi восень гатавалася ўжо ўступiць месца зiме, работы па вёсках больш яшчэ стала.
Было хоць ясна ад сонца, але холадна.
Начамi былi першыя марозы, але ў палях мала было iм што замарожваць восень была сухая.
Па аўсяным iржышчы, каля хутароў, цягалiся крыклiвыя гусi, а ў чыстым полi i на паплавах панавалi вясёлыя вароны.
Буян-вецер радасна гайсаў па полi, пераскакваў цераз кусты, з песняй забягаў наперад, зазiраў холадам у вочы, трапятаўся за каўняром, блытаўся ў вусах i бародах. Чуць-чуць ад яго пазвоньвала за плячыма пiла; боты стукалi размерана, паважна.
- От каб дзе, здаецца, на адным месцы засесцi, не люблю цягацца. Каб дзе гаспадарку якую завесцi, - сказаў Кузьма.
- Па мне, - адказаў Улас, - можна засесцi, можна i хадзiць. Мне ўсё роўна. А пакуль што добра было б прыпынiцца дзе сягоння на работу, цягнуцца далёка ахвоты няма ветрам такiм - у вочы сыпле i з ног збiвае.
- Усяго. Табе другое дзела. Прывык ты к аднаму месцу з малых дзён. А мне ўсё роўна.
- Трэба будзе ў вёсцы якой паклапацiцца, каб на вясну зямлi кавалак адвялi - там i засяду, калi гранiца дадому не адкрыецца. Зiмою падумаю.
- Падумай сабе. А сяла не вiдаць нiдзе. Заварочваецца як бы вецер з другога боку.
Потым змоўклi i цiха iшлi далей, аддаўшыся глухой дарозе - куды прывядзе. Як дарога крута спусцiлася ўнiз, узышлi на мосцiк над вузкаю рэчкаю. Чыстая вада, сцiснутая абкошанымi берагамi, баялася некуды спазнiцца i ўсё плыла-плыла, падганяючы сама сябе. Вецер шараваў рэдкiмi калiвамi пакалечанага быдлам плюшнiку аб берагавыя карчы.
- Што гэта ён там робiць, - сказаў Кузьма, ткнуўшы пальцам налева.
Улас стаў i прыгледзеўся.
Там, на жоўта-зялёным беразе, дзе пачыналiся нiзенькiя кусты ядлоўцу, сядзеў, прытулiўшыся к караваму пню крывое, голае вярбы, рыжы мужык у жоўтым, доўгiм кажусе. Ззаду за iм цягалася чорная кабыла, пашчыпваючы нiзенькую мёрзлую траву, а вецер падмахваў пасмамi яго доўгае, чырвонае барады, ад чаго падобнымi яны былi да языкоў полымя на вогнiшчы ўночы.
- Што гэта яму прыйшло ў галаву пасвiць каня гэтакаю парою?
- Не, гэта ён там так нешта робiць другое.
- Можа i гэтак. Давай сядзем на мосце - аддыхнём i закурым. Ды папытаем, дзе тут вёскi якiя ёсць.
Яны селi на халодным мосце, глядзелi ў адно месца, i здавалася iм, што сонца як бы грэць трохi стала.
Рыжы мужык падышоў к пiльшчыкам. Высокаю i лёгкаю фiгураю сваёю стаяў ён проста пры самым мосце ўнiзе, улажыўшы рукi ў рукавы кажуха i ад холаду чмыхаючы тонкiм гарбатым носам.
- I далёка i блiзка. Дзе работа будзе з пiлою - нiдзе не брышкуем. А сёлы далёка тут?
- А ты гэта, чалавеча, што каня пасеш гэтакаю парою?
- Пасу, - усмiхнуўся крыва рыжы.
- Такi праўда пасеш?
Рыжы скрывiў рот i шырока ўсмiхнуўся.
- Ну? - дапытваўся Кузьма. Яму хацелася ведаць, чаго гэта такою парою сядзiць мужык на поплаве. Усiмi сваiмi пачуццямi i думкамi ён сам быў селянiн, i гэта цiкавiла яго.
- Ёсць, браце, прычына сядзець мне тут, - загаварыў рыжы. - Вартаўнiком сяджу, вось што. Унадзiлi ездзiць поплавам - блiжэй, а дарогай - кружней. Па чарзе выходзiм кожны дзень, аж абрыдзела. Я сяджу тут i прашу Бога, каб каго чорт нагнаў - не памiлую, дубiнаю голаў растаўку сукiнаму сыну. Проста хочацца, каб хто праехаў. Вось слаўна было б.
- Э-э-э. дык табе, як я бачу, пра поплаў мала клопату, а пра чужую голаў!
- Да гэтага давялi.
- Вось штука. Што бывае з чалавекам часам, гы-гы-гы-гы.
- Чаго рагочаш, - агрызнуўся рыжы на Кузьму.
- Ды так. Я не з цябе, а з таго, што з чалавекам часам бывае.
- Эх, каб ты згарэла, - гаварыў рыжы, - нiхто, як на злосць, не едзе, як бы ведаюць, што я вартую.
Рыжы цiха, як бы сам над сабою, усмiхнуўся. I ўсе яны ўсмiхнулiся, потым закурылi. Рыжы ўжо ўсадзiў нос у жменю Кузьмы, дзе тлела запалка, але, не прыкурыўшы, раптоўна ўскiнуў галаву ўгору, прыслухаўся i азiрнуўся. Там, дзе ён нядаўна сядзеў, грукалi калясьмi драбiны. Рыжы кiнуў папяросу ў рэчку i сам пабег па беразе. Драбiны ўехалi ў кусты, ён узаскочыў на каня i кiнуўся ўслед.
- От брат, - зарагатаў Кузьма, - што робiцца, каб на яго агнi. Гы-гы-гы-гы.
Ён усiмi сваiмi пачуццямi i думкамi ўвайшоў у справу рыжага мужыка; хацелася яму скiнуць з плеч пiльнiцкую торбу з манаткамi i напiльнiкамi i гнацца разам з рыжым за возам па кустах. I ў тую хвiлiну, нават няведама для яго самога, у глыбiнi яго мазгоў пачала фармавацца думка адцурацца пiлы i ўзяцца за плуг. Дзе i як - усё роўна. Так захапiла яго гэтая сялянская справа на пустым поплаве.
А Ўлас паглядзеў, як рыжы схаваўся ў кустах, паправiў на спiне пiлу i, тузянуўшы за рукаў Кузьму, пайшоў далей.
- А я гляджу, - сказаў ён iдучы, - сядзiць чалавек на беразе, падпёршы плячыма пень, i думаю - нешта тут робiцца. А разабраўся блiжэй - самая пусцячына. Ды гэта яшчэ нiчога. Але часам даводзiлася, бывала, бачыць, як чалавек што-небудзь i сапраўды задумае як бы важнае, а як прыгледзiшся гэтаксама.
Кузьма iшоў i думаў аб тым, як добра было б быць на месцы рыжага мужыка. Чысцiць дома каня, правiць плугi, малацiць, хадзiць па мёрзлым iржышчы к рэчцы, глядзець на паплавы.
I ён ад наплыву думак загаварыў, стараючыся выказаць iх, але блытаючыся ў словах:
- Гэта ж, брат, каб на яго паляруш. От бо, брат, неяк, лiха на яго.
I раптоўна змоўкшы, махнуў рукою i маўчаў ужо ўсю дарогу.
У вёсцы вецер уздзiраў салому на стрэхах, шамятаў ёю, гнаў разам з сухiм i халодным пылам па вулiцы. За вугламi, на сухiм картаплянiку, валялiся сабакi, падымаючы галовы на халоднае сонца. Па зацярушаных саломаю дварах галасiлi пеўнi, дзецi плакалi, ушушканыя ў старыя кажухi i халаты. Дзе-нiдзе стукалi па гумнах цапы, бабы i мужыкi абтыкалi мохам хаты каля вокан, падвалiны пяском абсыпалi, сцены кастрыцай абкладвалi.
Ад хаты да хаты паволi хадзiў кульгавы жабрак i малiўся за "душы змарлых". З каждае хаты яму выносiлi кавалак хлеба або невялiчкую скварку, i ён, схаваўшы ўсё гэта ў торбу, зразу пакiдаў спяваць, абрываючы сваю "малiтву" на паўслове. У iншай жа хаце яму доўга нiчога не выносiлi. Ён канчаў сваю песню, зазубраную за добрую жыццёвую практыку, а з хаты яшчэ нiхто не выходзiў. I тады ён, каб не маўчаць, пачынаў спяваць усё, што прыйдзе ў голаў, абы яно было так цi iначай звязана з "душамi змарлых".
Submit to our newsletter to receive exclusive stories delivered to you inbox!
Энджелл
Лучший ответ:
Пармезан Черница
Мустай Карим рассказывает о жизни обычной детворы в небольшом ауле. Идёт война, и к повседневным заботам добавляется еще одна - чтение долгожданных писем. Одну такую весточку присылает мама главного героя произведения, маленького Ямиля, неожиданно уехавшая в город и оставившая сына на попечение бабушки.
Мама возвращается в родной аул не одна: она привозит Ямилю сестру, девочку по имени Оксана, к которой башкирский мальчишка привязывается всей душой. Девочка говорит только по-русски, и поначалу Ямилю очень трудно говорить с сестрой. Он по-детски защищает её, несмотря на то, что они ровесники, объясняет ей каждый непонятный шорох и терпеливо ждёт, когда сестричка привыкнет к новому дому.
Оксану принимают в детскую компанию, она осваивается и потихоньку начинает доверять окружающим. Ямиль на нее не нарадуется и, рассуждая сам с собой, постоянно сравнивает с соседскими детишками.
Неторопливое светлое повествование с огромным количеством чудесных детских диалогов и добрых моментов. На глазах читателя идёт обычная жизнь с её радостями и горестями. Ямиль изо всех сил старается помогать Оксане, самое страшное для него - это её слёзы. Он защищает её от гусака, вытаскивает из ручья её башмачок, в общем, ведёт себя, как настоящий мужчина.
Как-то Оксана говорит названному брату, что у них когда-то была и еще одна мама. Поначалу Ямиль ничего не понимает и решает, что это сказка, но оказывается, что любимая сёстренка права.
Вся история проникнута щемящей грустью. Финал книги и радостен, и печален одновременно, но с разлукой примиряет то, что для башкирской семьи маленькая Оксана осталась радостью. Радостью дома и мальчика, который с нетерпением будет ждать новой встречи.
Вы можете из нескольких рисунков создать анимацию (или целый мультфильм!). Для этого нарисуйте несколько последовательных кадров и нажмите кнопку Просмотр анимации.
Читайте также: