Долгая осень екимов краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Борис Екимов — Возвращение

Весной идут к ней за семенами да рассадой. Легкая рука у бабы Надежи. Соседи идут, а родня да свойство — словно в дом свой. Порой копеечку надо занять, на хлеб. Опять — к бабе Надеже.

Домик у нее — хозяйке под стать — ветхая скворечня. Словно на курьих ножках, стоит на какой-то шаткой подставе. Дунь — улетит вместе с хозяйкой, которая все больше говеет. А там уж, по правде, и говеть нечему — живые мощи: под старой кофтенкой — узкие худые плечики, за ними — горб; иссохшие плети рук с большими ладонями и шишковатыми пальцами; под белым платком теплится, словно свеча, беззубая улыбка. Она — для всех.

— На провед. — радуется любому гостю. — Спаси Христос… Не забывают люди добрые. Кто с нуждой, а кто меня поглядеть, трухлю старую. Соседи идут, родненькие, свои. Мы все тута посплелися, как плетень. Гостинцы несут. А мне какие гостинцы, я говею.

Она говеет. Великий пост да Рождественский, Петров да Успенский, среды да пятницы.

— Покушай моей тыковки, — угощает она гостей жданных и нежданных. — И свеколку я нынче парила, сладимая свеколка…

На черном листе противня светят оранжевые кусочки печеной тыквы. Они душисты, сладки даже на погляд, в коричневых каплях и подтеках пахучей сахарной патоки.

Печеная тыква для старой женщины — это баловство, на заедку, а больше для гостей угощенье. Еда ее — вечные казачьи щи: картошка, кислая капуста, красная помидорная да капустная заправа.

В доме пахнет сладостью щей, печеной тыквы, кислиной яблочной кулаги, горькими травами, что висят за печкой, и, конечно, старостью.

Лет бабке Наде много и много.

— Не помирай, — говорят ей. — Как без тебя. Ты — первая огородница. Семена да рассаду где будем брать?

Окраина малого степного поселка. Невеликие дома, просторные огороды, от них — жизнь. Долгое лето, жаркое солнце. Зимой поселок засыпан снегом. Осенью чернеет заборами да нехитрым строеньем. Летом вскипает цветом и зеленью, словно рай.

В пору теплую, от светлого апреля до черной осени, жилье у бабы Нади царское: над головой — небо, под ногами — теплая земля и сочная зелень вокруг. С утра до ночи старая женщина в трудах: сажает, рыхлит, поливает; недолго, по-стариковски, спит где-нибудь в меже, кинув на землю дерюжку. Подремлет, очнется — и снова за дело.

Летом ее хатенка пустая стоит, двери — настежь. Гости придут, ищут:

— Баба Надежа! Ты где?! Хозяйка!!

— Аюшки… — тихим эхом отвечает она из огородной чащобы.

Она не хоронится, она живет в огородной зелени, словно плеть огуречная, тыквенная. Кипень головного платка, словно белый цвет, порой всплывает над зеленью ботвы.

Зимой — тесная хатка. Печь, железная кровать, стеганое одеяло, серая телогрейка — на гвозде, возле двери. Закопченный чайник — на плите. Хата словно пещерка. В малые оконца еле цедится непогожий день. В переднем углу божница: Спаситель и Богоматерь, Никола, Иоанн Златоуст. Иконы старинного письма, староверские, от дедов. Они и во тьме светят. А когда погожий день заглянет в окошко или лампочка вспыхнет, тогда сразу праздник: густая киноварь, медовая желтизна, лазурь — иконы словно новехонькие. И будто раздвигаются стены. Не хатка, а храм Господний.

Далекий степной поселок. Окраинная улица. Ветхий домик с шатким скрипучим крылечком. Порой по нему поднимаются чередом: родные, внуки да правнуки, соседи. Все — с нуждой. А порою словно отрежет. Никого нет. Особенно в непогоду. Но старой женщине не скучно. Она не торопясь потрудится, помолится, отдохнет. Пригреется на кровати: так покойно, так тихо, словно в могилке.

В непогожий осенний день, как раз перед Анной-зимней, пришла беда. Как всегда, порой утренней старая женщина, выйдя во двор, копошилась позади хатки своей, возле сарая: дров набирала, секла топором хворост на разжижку, нагребала уголь. Слышала она от старости плохо и глазами не больно хорошо видела, но что-то почудилось: какие-то шаги, движенье у крыльца ли, у калитки. Она откликнулась:

Но никто не ответил.

В хату она вернулась не вдруг, копошась по-стариковски неторопливо. А когда вернулась, то сразу почуяла неладное.

Во дворе стояла осенняя сумеречь, а в хате — и вовсе тьма. И пахнбуло каким-то смрадом. Словно не в родную хату вошла, а в чужой дом, давно брошенный.

Она щелкнула выключателем. Тусклая лампочка, подчиняясь приказу, лишь обозначила желтый зрак, сумерек не рассеяв.

Еще не видя, старая женщина все поняла и шагнула к тому углу, перед каким молилась. Она шагнула и стала руками обшаривать стены, глазам не веря.

Угол был пуст. Осталась лишь липкая паутина, пустые гвозди. И не было икон. Все ушли: Спаситель, Богоматерь, Никола, Иоанн Златоуст. Сухие цветы и цветки бумажные, прежде украшавшие иконы, теперь валялись на полу.

Она вернулась в дом и словно заведенная, по вечной привычке, затопила печь, поставила чайник. А когда он запел, закипая, достала мешок с травой, стала ломать и сыпать, накладывать в клокочущее чрево узкие листы, розовые цветы, обломки граненых стеблей. Пряная горечь клубами растекалась по хате. Рука привычно потянулась к кружке. Но вдруг, опомнившись, старая женщина упала на колени и поползла к пустому углу:

— Прости, Христа ради… Прости… Не уберегла…

Она не молилась, она просто плакала, припав к дощатому полу. По-женски, по-детски наивные слова лились чередой, невнятно, со всхлипом. Потом она замерла, словно ожидая ответа. А не дождавшись, почуяла, что озябла, устала. Добралась до кровати, легла, но не заснула, а просто лежала, отдыхая и приходя в память.

Но день требовал своего. За печкой нужно глядеть, чтобы не прогорела. И маковой росинки не было во рту.

За полдень объявилась девочка. Как всегда, она поскреблась у двери, встала у порога, тихо спросила:

— Бабушка, можно я у тебя поживу?

— Живи, моя хорошая… Живи, — ни о чем не выспрашивая и все понимая, ответила баба Надя, хотя нынче ей было не до гостей и тем более не до жильцов.

Тест по рассказу

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Начать тест(новая вкладка)

Чтобы попасть сюда — пройдите тест.

ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА,ДАЙТЕ КРАТКИЙ ПЕРЕСКАЗ БОРИСА ЕКИМОВА:ВОЗВРАЩЕНИЕ.

Прислонись к дверному косяку

Хочется думать, что это событие обозначает перемену в отношении православных издателей к современной отечественной литературе. Ведь почти четверть века они переиздавали сокровища дореволюционной и эмигрантской литературы и с опаской смотрели как на советскую, так и на современную литературу. В понятном стремлении оградить православного читателя от сомнительных в нравственном отношении книг, его лишили текущей словесности, а заодно и той недавней советской литературы, которая по-своему хранила понятия о христианских устоях бытия.

Каждый рассказ Екимова — это художественное исследование нашей повседневности, но не холодное, а милосердное. Взгляд Екимова точен и милосерден одновременно, и это большой дар. Его герои (в большинстве своем — жители задонских станиц и хуторов) постоянно слышат голос совести, и часто именно это делает их одинокими в нынешней жизни.

Баба Надя приютила у себя соседскую девочку и счастлива, что не одна. Им хорошо вместе вечерами: девочка рисует, а старушка молится или рассказывает истории из своей жизни. Однажды, когда девочка была в школе, а баба Надя хлопотала в огороде, грабители зашли в хату и унесли иконы — видно, больше поживиться было нечем.

Прочитайте у Екимова все, что найдете. Каждый его рассказ — это возможность прислониться к дверному косяку отчего дома. Кто-то после такого чтения станет чуть мудрее, кто-то укорит себя и станет чуть внимательнее к старикам и детям.

Возвращение

Продолжение после рекламы:

Брифли существует благодаря рекламе:

Он уходит утром на вокзал, выпивает водки и садится на поезд, чтобы ехать к Маше, у которой волосы пахнут природой. Дома Петрушка, проснувшись, видит одну только Настю — мать ушла на работу. Расспросив Настю, как уходил отец, он на минуту задумывается, одевает сестру и ведёт её за собой.

Похоже, Вы воспроизводите эпизоды из реальной жизни. Уж не знаю, с вами то произошло или нет, но звучит вполне реалистично. Может, конечно, и с чужих слов, но ощущение "документалистики" присутствует))))

Валя, все "фантазии ума",но в каждой сказке есть намек. главное урок правильный извлечь из "эпизода реальной жизни".

Регина, прочитала Долгую осень и Однажды ты проснешься счастливым.
Мило, красиво, жизненно.
Люблю такие легкие рассказы о жизни.
Все правдиво.
Сусанна

все правдиво?! и да и нет . спасибо за теплый отзыв Сусанна.

Уважаемая Регина! Прочел Ваш "роман" ( В кавычках, потому что это скорее всего рассказ) Темы рассказа не касаюсь - важно не ЧТО написано, а КАК.
А вот КАК - много претензий.Встречаются корявые фразы. Небрежное отношение к слову. Проходные слова и фразы. Тескт довольно-таки сырой.
Регина, я не ругаюсь, честное слово, просто хочу помочь.
Если б все было безнадежно, я бы не написал Вам.
Просто надо работать и работать. До навязчивых идей, до умопомешателства,до отвращения к самому себе и к своему творчеству.
Думаю, у Вас это получится.
Поэтому - успехов Вам и наилучших пожеланий.

спасибо Вам за отзыв, работать действительно надо много и серьезно. но не чувствую я в себе такого бешенного рвения к работе. пишу только тогда,когда
башка разрывается,садишься и что то крапаешь. может быть при другом образе жизни сидела бы и целыми днями писала и писала. спасибо что обратили внимание на мою скромную работу. она была написана порывом чувств.конечно этого мало.

Кружева и оборки. Да, это тоже нужно в жизни. В том числе и читателям.
Замечания: "Она долго никак не могла заснуть" что-то одно из "долго" и "никак" уберите.
И где вы видели, чтоб при знакомстве на дороге люди сообщали друг другу фамилии? Отчества еще куда ни шло - это долг вежливости, а фамилии зачем?
Если собираетесь дерзать дальше, вам потребуется интрига.

СПАСИБО ЗА ЗАМЕЧАНИЕ, УБЕРУ.А В ОСТАЛЬНОМ,ПИШУ КАК ЧУВСТВУЮ, ДА, НЕ "КЛАССИК", НО И НЕ ХОЧУ БЫТЬ ИМ.РАБОТАТЬ КОНЕЧНО НАДО, НО ЛЕНЬ СИЛЬНЕЕ БЫВАЕТ.
С УВАЖЕНИЕМ РЕГИНА,ЗАХОДИТЕ В ГОСТИ
БАРБАРИОВНА.

Мне понравилось! Хорошо то, что хорошо заканчивается! Хороший текст, легко написано и быстро читается! Удачи Вам и вдохновения на новые романы! С ув. Люда.

людмила, Вы первая кто откликнулись!
Спасибо. Успехов и вдохновения Вам!

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Меня завут Стив Миломан. Я родился в этом же доме, в котором нахожусь и по сей день. Мне уже девяносто шесть лет и я чувствую что костлявая рука смерти тронула мое плечо. Сейчас двадцать третие сентября тысяча девятьсот восемдесят второго года.

Я прожил достойную жизнь. У меня были деньги, веселье, хорошая работа, любящая женщина. Проблемы появились с справкой от врача. „ Рак печени” – было в ней написано. Требовалась срочная операция по пересадке. На нее пошли все мои деньги. После операции я узнал от моей мамы что моя девушка уехала с кем-то на машине в другой штат. Я ужасно горевал. Мне было тредно ходить, говорить, думать. Пересаженная печень дала мне второе дыхание, но я потерял шанс.

В восемдесят лет умерла моя мама. Мне пришлось хоронить ее самому. Денег на поминки и правильные похороны у меня не было. Нас никто не знал, мы проводили почти все время в доме, по этому на похоронах был только я и могильщик.

Теперь я сижу один, рас в месяц мне привозят еду и немного денег, но этого хватает только на неделю. Остольное время я голодаю и пью воду с хледом. ₪

В дверь постучали. Дед медленно встал и опершись на стену волоча ногу подходил к двери. Нащупав ручку он отварил дверь. В глаза ударил яркий луч света. Он закрыл глаза руками и прошептал хрипящим и ели слышным голосом:

Со стороны двери послышался плач и всхлипы.

– Это он. – Захлебываясь в слезах сказала молодая девушка.

Кто-то маленький подбежал к деду и взял его за руку. Это была маленькая девочка в комбинезоне малинового цвета.

– Кто? – повторил он.

– Я твоя доч – Элиза. – Говорила она через слезы. – Мою маму завут Барбара и она расказала мне о тебе.

По щеке деда покатилась слеза, потом вторая. Он сжал маленькую ладошку девочки в руке.

– Мама сказала что ты живешь сдесь, она очень сильно болеет и она знала о твоем положении и отправляла деньги с продуктами на оставшиеся в семье деньги. – Она вчтерла слезы. – А девочка, которую ты держишь за руку – Твоя внучка – Ева.

Стив почувствовал тяжесть. Руки стали ватные. Он опустился на колени и упал на живот.

Вокруг послышался крик, плач, телефонные гудки.

Стив понимал что умирает. Он чувствовал боль. Его сердце. Оно было разбито, он считал что Барбара его бросила и всю жизнь держал на нее обиду. Он понял что жил только благодаря ей.

Под его лицом на полу образовалась лужа из слез, на которые он потратил последние силы.

На его похораны пришли сотни человек, узнавшие его историю. Историю больного старика, бро

Балка – это обычная ложбина меж степными курганами ли, увалами. Обрывистая, глубокая или просторная, с пологими склонами. Их много, балок и балочек, в донской степи. В балках вода ближе, там – родники. Там трава зеленей и гуще, и не только цепучие терн да шиповник растут, но и осокорь, осина, липа. Липологовская балка, Осинологовская. От летнего моего жилья, дома в поселке, до ближайшей балки в Задонье – час пешего хода, на велосипеде – вдвое быстрей, на машине вовсе рукой подать. Березовая балка да Ореховая – эти на виду, возле моста через Дон. Но я больше Грушевую люблю: она – просторная и от людских набитых дорог поодаль.

Мост минуешь, оставляя позади донские воды; поднимешься в гору по шумной асфальтовой трассе; свернешь налево, узкой, тоже асфальтовой дорогой три километра пробежишь и – прочь с нее. Теперь глинистой, не больно езженной колеей вниз и вниз. Это уже Грушевая балка.

Ранняя весна. Апрель. Только-только стало теплеть. Лишь другой день солнышко греет.

И сразу потянуло в Задонье. Поехал. А там еще по-зимнему скучно и пусто: черная степь, стылый ветер.

Свернул с дорога, в Грушевую балку спустился в полгоры, вышел из машины и понял, что рано приехал, поторопился: все голо, черно, лишь кое-где на дубах сухие листья порой шелестят. Но уж коли приехал, не уезжать же разом. Отошел от машины, на бугорке присел.

Ясный день. Солнышко греет. Потревоженная моим прибытием полуденная тишь снова сомкнулась, словно тихая вода: поплескались волнешки и успокоились. Простенькая бабочка-лимонница, сверкающе-желтая, чертила воздух.

Обостренным слухом, в безветрии, в полуденной тиши, я почуял какой-то слитный шорох, огляделся и увидел проснувшийся, живой муравейник. Довольно великий для наших мест – в колено – холмик кипел весенней муравьиного жизнью. Я подошел к нему, наклонился: в лицо мне пахну́л острый муравьиный дух. Вспомнив детство, положил я на муравейник сухую былку, а потом облизал ее, сладко морщась от муравьиной кислоты. Нарядная кофейно-пятнистая бабочка-крапивница неторопливым, порхающим лётом кружила передо мной, то вспыхивая под солнцем радужными переливами крыльев, то притухая.

Потекло время иное – медленное, тягучее; всё вместе: и жизнь, и сладкое забытье. Гудливые земляные пчелы не торопясь ищут сияющие цветы калужницы или звездочки гусиного лука – первый цвет. Красные клопы-солдатики, сбившись гурьбою, греются на старом пеньке. Рядом алая капелька божьей коровки спешит вверх по высохшему стеблю, хочет взлететь.

Солнце над головой, теплая земля, острый дух листовой прели и молодых горьких почек. Тихий мир жизни. Это ранняя весна, Задонье, Грушевая балка. Сюда нетрудно добраться, но нет сил уйти. А молодым летом и вовсе. Жарким полуднем проедешь поселковыми улицами, потом Дон минуешь. Везде – лето, зелень. Но в Грушевую балку спустились, встали, вышли из машины – и словно ударило, ослепило. Жмуришься, не веришь глазам: это иная земля или волшебный сон?

Цветущие поляны – будто цветные озера в зеленых берегах дубков да вязов. Сочевник цветет розовым – розовое озеро. Фиолетовый разлив чины да мышиного горошка. Солнечно-желтые копья коровяка, розовые – дикой мальвы. Милые ромашки, шпорник. Все сияет, все полыхает под солнцем, источая пьянящий дух.

Бредем. Зелень и цвет – выше колен, по пояс. На губах – сладость и горечь. Белое, розовое, сиреневое, фиолетовое, золотое – по светлой, по темной зелени. Нет, это не моя донская скупая земля – песок да глина, выгорающая до рыжины, это сказочный сон золотой.

Зелень малых балочек рассекает ланами цветущую землю. И это – спасенье. От яркого, слепящего многоцветья отдыхает глаз на зелени дубков, чернокленов. Дикая вишня стелется по земле, по лаковой зелени – россыпь розовеющих ягод. Миновали балочку, прохлада ее остудила лицо и тело. И снова – желтое, алое, лиловое, голубое. Качаются, плывут на тонких упругих стеблях, колышутся, млеют под солнцем созвездия зверобоя, облачка белых и розовых кашек, пахучие заросли донника. Медовая сладость и сладимая, терпкая горечь. Все здесь: полынь, чабер, тысячелистник, железняк, бессмертник, душица, еще не раскрывшая цвета, но знак подающая. Вот она – у опушки.

Жара, зной, но дышится легко. Идешь трогаешь, обнимаешь цветущее, которое осыпает и дарит тебя золотистой пыльцой, лепестками, горьким соком и сладкой медвяной сытью. И вот уже ты весь пропах этой сладостью, терпкостью, горечью…

Падаешь, закрываешь глаза, проваливаясь не в забытье, а в такой же праздничный сон: плывет перед глазами голубое и алое. Пьешь густой и пахучий воздух, тягучий настой, пьешь и чуешь, как в жилах твоих кровь клокочет. Это июнь: молодое лето в цветенье, Грушевая балка, что огромным распахом спускается от вершин задонских курганов до самой воды. Грушевая, Красная балка, Голубая – вся донская земля теперь словно женщина в самой спелой, знойной своей поре: ослепительно красива, горяча, сладка, пьяняще пахуча и так желанна.

Вспоминают, что раньше, когда в ручной сенокос неделями жили в шалашах, на покосе, то самые красивые дети рождались в марте, через девять месяцев после косьбы.

Время к осени. Погожим августовским днем пробирались мы от хутора Осиновского к Большому Набатову. Как всегда, хотели путь сократить и маленько заплутались. И лишь наткнувшись на заброшенный полевой стан, поняли, куда угодили.

Из машины вышли и не сговариваясь побрели от дороги вниз – к зелени, к тени, к прохладе, туда, где с угора стекала в дол лесистая балка. Подошли, сели, а потом и прилегли на траву, под сень дубков, уже набравших гроздья молодых желудей. После гудящей машины, тряской дороги хорошо дышалось, гляделось и уже не хотелось никуда спешить.

Кончалось сухое жаркое лето. Земля выгорела, пожелтели, высохнув, степные травы. А рядом, в лесистой балке, сочно зеленела листва деревьев, журчала вода родничка где-то внизу, в глубине балки. Синие цветы цикория-полуденника, желтая пахучая пижма, живокость пестрели на опушке. Дух зелени, близкой воды, влажной земли, прокатываясь волнами, растворялся в горячей степи. Стрекотали кузнечики, и какая-то птаха – кажется, славочка – негромко журчала рядом, в кустах.

Нынче – опять зима. За окнами – поздний декабрь, мерклый, с короткими днями. Попалось среди бумаг письмо читательницы, и сразу вспомнилась иная пора – весна да лето. Это память долгая, на всю жизнь. А всего лишь – степная балка, где-нибудь в Задонье, на полпути от Калача-на-Дону к Суровикину. Надо лишь остановиться, выйти из машины.