Быков облава краткое содержание по главам

Обновлено: 02.07.2024

Василь Быков — Облава

Один непосильный налог,затем другой — все это не только разоряло Федора, но и делало его, по понятиямместных руководителей, врагом народа. Ему бы бежать из деревни, куда глаза глядят,но он корнями врос в родную землю, в свой дом, в свою усадьбу. Да еще хотелосьФедору, чтобы сын Миколка вышел в люди. Федор не хотел опрометчивым поступком мешать егослужебной карьере.Но вот в деревне началось раскулачивание. И хотя семья Федора уже бедствовала,не сумев рассчитаться с государством, Федора все же признали кулаком. Тут постарался одиниз соседей, активист комбеда, который задолжал Федору за молотьбу. Именноон и подсказал записать Федора в кулаки.С женой и маленькой дочкой Федор был сослан на север. Работал на лесозаготовках,не имея возможности хоть как-то уберечь от бед и болезней жену и дочь.

Жену схоронилв мерзлой северной земле, а затем и дочку не сумел спасти от беды и недобрых людей.Оставшись один, Федор задумал бежать во что бы то ни стало. Не сразу это удалось ему,но в конце концов оказался он снова в родных краях. Он даже сам толком не знал,зачем он вернулся. Какая-то сила тянула его к тем местам, где он рос, трудился, где росли егодети, где был он когда-то счастлив. Ничего не осталось от его прежней усадьбы, но Федорбезошибочно мог бы найти то место, где она стояла. Но вся беда в том и заключалась, чтоне мог он просто так подойти к знакомому месту, пройтись по деревне, взглянутьв глаза людям. Красная пропаганда сделала свое черное дело. Люди считали его классовым врагом,преступником. Как же так могло случится, что бывшие соседи стали врагами.

Это для Федора былобольнее всего.Голодный, измученный, бродил он вокруг родной деревни. Ему очень хотелось узнать, какова она,новая жизнь. Случайный разговор с незнакомым стариком, встреченным на опушке леса, убедилего, что дела в колхозе идут неважно. Кормов не хватает, урожаи бедные. Пережили страшныйголод, замучены налогами. Да Федор и сам видел, как работали крестьянские женщинына колхозном картофельном поле. Так за что же тогда он пострадал. Его несчастьяне стали основой для зажиточной и радостной жизни других людей. Но самое страшное быловпереди. Он все-таки попался на глаза односельчанам, и те поднялись против него,устроили облаву, как на дикого зверя. Приехали из города милиционеры, районные активисты,которыми руководил его родной сын Миколка.

Действие происходит в белорусской деревне в середине тридцатых годов. Уже прошла коллективизация, создан колхоз, раскулачены и выселены в необъятные места так называемые кулаки, а на самом деле — крепкие хозяева. Один из них — Федор Ровба — когда-то поверил революционным идеалам, провозгласившим, что крестьянин — истинный хозяин земли.

От советской власти получил он земельный надел, усердно работал на этой земле, получал хороший урожай. Хозяйство давало прибыль, и он приобрел молотилку. Вся округа пользовалась этой машиной, а

платили, кто сколько может. Федор не наживался засчет своих односельчан. Но жил он в достатке, это его и погубило.

Да еще хотелось Федору, чтобы сын Миколка вышел в люди. Федор не хотел опрометчивым поступком мешать его служебной карьере.

Но вот в деревне началось раскулачивание.

И хотя семья Федора уже бедствовала, не сумев рассчитаться с государством, Федора все же признали кулаком. Тут постарался один из соседей, активист комбеда, который задолжал Федору за молотьбу.

Именно он и подсказал записать Федора в кулаки.

Не сразу это удалось ему, но в конце концов оказался он снова в родных краях. Он даже сам толком не знал, зачем он вернулся. Какая-то сила тянула его к тем местам, где он рос, трудился, где росли его дети, где был он когда-то счастлив.

Ничего не осталось от его прежней усадьбы, но Федор безошибочно мог бы найти то место, где она стояла. Но вся беда в том и заключалась, что не мог он просто так подойти к знакомому месту, пройтись по деревне, взглянуть в глаза людям. Красная пропаганда сделала свое черное дело: люди считали его классовым врагом, преступником. Как же так могло случится, что бывшие соседи стали врагами?

Это для Федора было больнее всего.

Да Федор и сам видел, как работали крестьянские женщины на колхозном картофельном поле. Так за что же тогда он пострадал? Его несчастья не стали основой для зажиточной и радостной жизни других людей. Но самое страшное было впереди.

Он все-таки попался на глаза односельчанам, и те поднялись против него, устроили облаву, как на дикого зверя. Приехали из города милиционеры, районные активисты, которыми руководил его родной сын Миколка. Федора окружили со всех сторон, оставив ему один путь — в болотные топи.

Но болотная глушь казалась не такой страшной, как преследовавшие его люди. Федор для них уже не человек, эти люди уже не живут по человеческим законам. У них своя правда, свои лозунги, свои законы.

Новое время разрушило сложившиеся годами жизненные устои. Государство подавило человека. И Федор не хочет быть своим среди таких людей.

Он знает, что там, в болоте, его погибель, но он не вернется к людям, у него с такими людьми ничего общего нет. Трясина поглотила его вместе с его болью.

Продолжение после рекламы:

Но вот в деревне началось раскулачивание. И хотя семья Федора уже бедствовала, не сумев рассчитаться с государством, Федора все же признали кулаком. Тут постарался один из соседей, активист комбеда, который задолжал Федору за молотьбу. Именно он и подсказал записать Федора в кулаки.

С женой и маленькой дочкой Федор был сослан на север. Работал на лесозаготовках, не имея возможности хоть как-то уберечь от бед и болезней жену и дочь. Жену схоронил в мёрзлой северной земле, а затем и дочку не сумел спасти от беды и недобрых людей. Оставшись один, Федор задумал бежать во что бы то ни стало. Не сразу это удалось ему, но в конце концов оказался он снова в родных краях. Он даже сам толком не знал, зачем он вернулся. Какая-то сила тянула его к тем местам, где он рос, трудился, где росли его дети, где был он когда-то счастлив. Ничего не осталось от его прежней усадьбы, но Федор безошибочно мог бы найти то место, где она стояла. Но вся беда в том и заключалась, что не мог он просто так подойти к знакомому месту, пройтись по деревне, взглянуть в глаза людям. Красная пропаганда сделала своё чёрное дело: люди считали его классовым врагом, преступником. Как же так могло случится, что бывшие соседи стали врагами? Это для Федора было больнее всего.

Брифли существует благодаря рекламе:

Голодный, измученный, бродил он вокруг родной деревни. Ему очень хотелось узнать, какова она, новая жизнь. Случайный разговор с незнакомым стариком, встреченным на опушке леса, убедил его, что дела в колхозе идут неважно. Кормов не хватает, урожаи бедные. Пережили страшный голод, замучены налогами. Да Федор и сам видел, как работали крестьянские женщины на колхозном картофельном поле. Так за что же тогда он пострадал? Его несчастья не стали основой для зажиточной и радостной жизни других людей. Но самое страшное было впереди. Он все-таки попался на глаза односельчанам, и те поднялись против него, устроили облаву, как на дикого зверя. Приехали из города милиционеры, районные активисты, которыми руководил его родной сын Миколка. Федора окружили со всех сторон, оставив ему один путь — в болотные топи. Но болотная глушь казалась не такой страшной, как преследовавшие его люди. Федор для них уже не человек, эти люди уже не живут по человеческим законам. У них своя правда, свои лозунги, свои законы. Новое время разрушило сложившиеся годами жизненные устои. Государство подавило человека. И Федор не хочет быть своим среди таких людей. Он знает, что там, в болоте, его погибель, но он не вернётся к людям, у него с такими людьми ничего общего нет. Трясина поглотила его вместе с его болью.

“Облава”, краткое содержание

С женой и маленькой дочкой Федор был сослан на север. Работал на лесозаготовках, не имея возможности хоть как-то уберечь от бед и болезней жену и дочь. Жену схоронил в мерзлой северной земле, а затем и дочку не сумел спасти от беды и недобрых людей. Оставшись один, Федор задумал бежать во что бы то ни стало. Не сразу это удалось ему, но в конце концов оказался он снова в родных краях. Он даже сам толком не знал, зачем он вернулся. Какая-то сила тянула его к тем местам, где он рос, трудился, где росли его дети, где был он когда-то счастлив. Ничего не осталось от его прежней усадьбы, но Федор безошибочно мог бы найти то место, где она стояла. Но вся беда в том и заключалась, что не мог он просто так подойти к знакомому месту, пройтись по деревне, взглянуть в глаза людям. Красная пропаганда сделала свое черное дело: люди считали его классовым врагом, преступником. Как же так могло случится, что бывшие соседи стали врагами? Это для Федора было больнее всего.

Голодный, измученный, бродил он вокруг родной деревни. Ему очень хотелось узнать, какова она, новая жизнь. Случайный разговор с незнакомым стариком, встреченным на опушке леса, убедил его, что дела в колхозе идут неважно. Кормов не хватает, урожаи бедные. Пережили страшный голод, замучены налогами. Да Федор и сам видел, как работали крестьянские женщины на колхозном картофельном поле. Так за что же тогда он пострадал? Его несчастья не стали основой для зажиточной и радостной жизни других людей. Но самое страшное было впереди. Он все-таки попался на глаза односельчанам, и те поднялись против него, устроили облаву, как на дикого зверя. Приехали из города милиционеры, районные активисты, которыми руководил его родной сын Миколка. Федора окружили со всех сторон, оставив ему один путь — в болотные топи. Но болотная глушь казалась не такой страшной, как преследовавшие его люди. Федор для них уже не человек, эти люди уже не живут по человеческим законам. У них своя правда, свои лозунги, свои законы. Новое время разрушило сложившиеся годами жизненные устои. Государство подавило человека. И Федор не хочет быть своим среди таких людей. Он знает, что там, в болоте, его погибель, но он не вернется к людям, у него с такими людьми ничего общего нет. Трясина поглотила его вместе с его болью.

В. В. Быков
Облава
Действие происходит в белорусской деревне в середине тридцатых годов. Уже прошла коллективизация, создан колхоз, раскулачены и выселены в необъятные места так называемые кулаки, а на самом деле – крепкие хозяева. Один из них – Федор Ровба – когда-то поверил революционным идеалам, провозгласившим, что крестьянин – истинный хозяин земли. От советской власти получил он земельный надел, усердно работал на этой земле, получал хороший урожай.

Хозяйство давало прибыль, и он приобрел молотилку. Вся округа пользовалась

этой машиной, а платили, кто сколько может. Федор не наживался засчет своих односельчан. Но жил он в достатке, это его и погубило.

Районные власти по доносу завистливого человека решили принять меры к “новому богачу”. Один непосильный налог, затем другой – все это не только разоряло Федора, но и делало его, по понятиям местных руководителей, врагом народа. Ему бы бежать из деревни, куда глаза глядят, но он корнями врос в родную землю, в свой дом, в свою усадьбу. Да еще хотелось Федору, чтобы сын Миколка вышел в люди.

Федор не хотел опрометчивым поступком мешать его служебной карьере.
Но вот

в деревне началось раскулачивание. И хотя семья Федора уже бедствовала, не сумев рассчитаться с государством, Федора все же признали кулаком. Тут постарался один из соседей, активист комбеда, который задолжал Федору за молотьбу.

Именно он и подсказал записать Федора в кулаки.
С женой и маленькой дочкой Федор был сослан на север. Работал на лесозаготовках, не имея возможности хоть как-то уберечь от бед и болезней жену и дочь. Жену схоронил в мерзлой северной земле, а затем и дочку не сумел спасти от беды и недобрых людей.

Оставшись один, Федор задумал бежать во что бы то ни стало. Не сразу это удалось ему, но в конце концов оказался он снова в родных краях. Он даже сам толком не знал, зачем он вернулся. Какая-то сила тянула его к тем местам, где он рос, трудился, где росли его дети, где был он когда-то счастлив.

Как же так могло случится, что бывшие соседи стали врагами? Это для Федора было больнее всего.
Голодный, измученный, бродил он вокруг родной деревни. Ему очень хотелось узнать, какова она, новая жизнь. Случайный разговор с незнакомым стариком, встреченным на опушке леса, убедил его, что дела в колхозе идут неважно.

Кормов не хватает, урожаи бедные. Пережили страшный голод, замучены налогами. Да Федор и сам видел, как работали крестьянские женщины на колхозном картофельном поле.

Так за что же тогда он пострадал? Его несчастья не стали основой для зажиточной и радостной жизни других людей. Но самое страшное было впереди.

Новое время разрушило сложившиеся годами жизненные устои. Государство подавило человека. И Федор не хочет быть своим среди таких людей. Он знает, что там, в болоте, его погибель, но он не вернется к людям, у него с такими людьми ничего общего нет.

Трясина поглотила его вместе с его болью.
Быков очень остро переживает судьбу своего народа, по которому прокатилось “красное колесо” сталинских преобразований. Книга написана с сердечной болью, и с большой любовью к народу-труженику, понесшему огромные жертвы во имя ложных идеалов.

Продолжение после рекламы:

Брифли существует благодаря рекламе:

Евгений Сухов

Я — вор в законе: Облава

Свободы всем!

Пользуясь случаем, хочу также обратиться и к тем, кто чалится сейчас на нарах разных тюрем и пересылок нашей необъятной. Будьте терпимее, арестанты! Хочу также пожелать босоте российской матушку-удачу и сто тузов по сдаче. Положение у нас в стране сейчас, слава богу, налаживается к лучшему, и дай-то бог, чтобы заснувший вулкан мракобесия и идиотизма уснул навеки и не просыпался никогда больше. От этого польза будет всем нам, всему народу нашему российскому — и тем, кто в неволе, и тем, кто на свободе. На этой обнадеживающей ноте я и хочу закончить свое послание к читателю, пожелав всем вам здоровья и по возможности больше земных благ.

Бог в помощь. С уважением ко всем ваш Варяг.

ПРОЛОГ

Грозно взревев, три вороных джипа с тонированными стеклами и могучими никелированными решетками на радиаторах один за другим вырвались из ворот нахабинского Центра пульмонологии и понеслись к шоссе, со свистом рассекая плотный вечерний воздух.

— Ну, Владислав Геннадьевич, можете не сомневаться: эта лихая кавалькада от внимания любопытствующих точно не ускользнет! — повернувшись к Варягу, тихо проговорил шеф его личной службы безопасности Чижевский.

Они стояли на крыльце старенького лечебного корпуса и сквозь кустарник, густо поросший вокруг, глазами провожали удаляющийся кортеж.

— Мне кажется, Николай Валерьяныч, наш план с джипами должен сработать, уж больно все убедительно, — кивнул в ответ Варяг и тут же повернулся к светловолосому, плотному, крепко скроенному мужчине лет пятидесяти, одетому в простую бежевую куртку, стоящему рядом с ним на обшарпанных ступеньках крыльца: — Ну давай, Степа, и ты тоже поезжай. В конце недели нам предстоит большое дело. Надо будет все подготовить. Больше нельзя допускать никаких проколов. Надеюсь, что встреча состоится, как и было уговорено. Но завтра я все уточню окончательно и дам тебе знать: адрес, время и прочие детали. Чижевский своих людей сам расставит, а ты будь там загодя… Тут рисковать я не могу, кто знает, что там и как: береженого бог бережет, а то и впрямь не ровен час — пристрелят или взорвут с потрохами и его, и меня заодно, а это сейчас было бы крайне обидно! Такие возможности наконец-то открываются! Сколько лет к этому шли!

С этими словами смотрящий по России невесело улыбнулся.

— Нет-нет, — упрямо мотнул головой Варяг. — Так оно будет надежнее. Во-первых, эти три джипана ментов с толку собьют как пить дать, а во-вторых, из соображений безопасности это лучше: вряд ли кому придет в голову искать меня в пригородной электричке… К тому же от Рижского мы поедем на машине. Николай Валерьяныч только что отзвонил в Москву и вызвал ее к семи часам вечера. Так что, Степа, не переживай и двигай один! Но будь все время на связи. Если в дороге заметишь что-то сомнительное — сразу сообщи. И как домой в свое Крылатское доберешься, тоже просигналь. Если у тебя будет чисто, мы с Никитиной Горы завтра днем к тебе прямо и рванем.

— Вот черт! Батарея села. А зарядку я оставил в старой машине.

Сержант был человеком исключительно собранным. Он практически никогда не совершал оплошностей, и тем более таких глупых, как эта. В преддверии столь серьезной операции нелепость с телефоном явно испортила ему настроение. Чтобы как-то сгладить ситуацию, Чижевский, похлопав Сержанта по плечу, пошутил:

— Стареешь, брат! В следующий раз, идя на свидание, не забудь имя девушки записать.

— Бери мой! Завтра встретимся — вернешь. Связь будем держать через мобилу Чижевского… Звонки на мое имя пересылай туда же.

Проведя три с лишним недели в Центре пульмонологии в Нахабине, куда его перевезли из госпиталя Главспецстроя, Варяг почти полностью оправился от страшных ранений, и теперь о недавнем покушении на Ленинградском шоссе чисто внешне напоминала разве что легкая хромота во время ходьбы: давали о себе знать боли в правом бедре, изуродованном при взрыве. Особенно они ощущались в дождливую погоду. Лечащий врач Людмила Сергеевна, милая молодая женщина, регулярно навещавшая его в этом укромном больничном уголке, уверяла, что через месяц-другой мышечная ткань полностью восстановится и о хромоте можно будет забыть.

По-хорошему, Владиславу следовало бы провести в больнице, в этом тихом райском уголке, еще с месяц, но он спешно засобирался, как только почувствовал, что может обходиться без врачей. Дела не могли больше ждать.

Облава. Василий Владимирович Быков

ЧЕЛОВЕК НА ОКОЛИЦЕ

Приречная луговая пойма с разбросанными по ней широкими кустами лозняка дружно зеленела поздней осенней отавой. После недавних дождей окрестные болота разлились, до краев наполнив обычно неглубокую летом речушку, и подтопили пойму, которая по-болотному вспучилась мягким молодым мхом. Мох податливо оседал под ногами, выдавливая на поверхность мутную жижу, но не проваливался, трясины здесь не было. Это сейчас, осенью, пойма обильно сочилась влагой, летом же, в сенокосную пору, здесь было сухо, вольно ходили косари, ездили возы с сеном. Следы от колес и лошадиных копыт в свежей траве еще и теперь слабо поблескивали черной водой. вода была всюду. Словно щелок, она разъедала кожу постолов, насквозь промочила портянки. Надо бы присесть, переобуться, но человек, казалось, не обращая внимания на мокрядь и бездорожье, упрямо пробирался по заболоченной пойме.

Осенний день был на исходе, вокруг стояла ветреная тишь, никого живого поблизости не было. Люди работали в поле, убирали картошку, наверно, до далекой поймы никому не было дела. Человек вроде знал это и все же был неспокоен, почти встревожен. Торопливая походка его казалась неестественно напряженной; давняя застарелая тревога сквозила в цепком, настороженном взгляде, привычно таилась в угрюмом выражении немолодого, заросшего серой щетиной лица. Рот полураскрыт — от усталости или постоянного напряжения, из-под вислых усов выглядывали два нижних зуба, верхних совсем видно не было. Человек часто и хрипло дышал — наверное, нелегко далась ему эта ходьба по болоту. Одет он был в порыжевший от старости, самотканый армячок с заплатой у воротника; на тощем животе кособоко держался узкий, с болтающимся концом ремешок. Глубоко натянутая на голову черная кепка давно потеряла форму — наверно, служила не первый год. Как и портки. В больших и малых заплатах, они казались совсем ветхими, чего нельзя было сказать о постолах. Хотя и раскисшие от воды, но скроенные из прочной сыромятной кожи, стянутые на щиколотках новыми веревочными оборами, они ловко обхватывали снизу и мокрые штанины портков. Никакой ноши, сумки или узла у человека не было, свободные руки настороженно согнуты в локтях, будто наизготовку. Нетрудно было догадаться, что человек давно шел один, свыкся со своим одиночеством и старательно избегал людей. Люди для него представляли наибольшую опасность в поле, в деревнях, на дорогах, и он выбирал путь окольный — перелесками, нолем, а еще лучше лесом. За время своего одиночества он почти отвык от звуков человеческого голоса, сам все время молчал, до боли в голове думал, то и дело торопливо озирая окрестное. Слух его стал таким чутким, что он легко различал шорох птицы в ветвях, за версту ловил стук колес на дороге, негромкие детские голоса в отдалении указывали ему место, где пасется деревенское стадо. Стада он не боялся. Раза три добывал у подпасков пищу — хлеб или картошку, однажды разжился кусочком сала у девочек, пасших коров возле леса, выйдя из кустарника, сперва поинтересовался, какая деревня рядом и как зовут девочек, а потом попросил хлеба. Девочки — заметно было — испугались, но та, что постарше, вынула из кармана большой, болтавшейся на ней свитки кусок хлеба с салом и молча протянула ему. Он взял кусок, отошел и, хотя оголодал, как мартовский волк, не сразу принялся есть — так тронул его испуганный взгляд девочки, неожиданно напомнивший ему Олю. Он забрался в хвойную чащу и заплакал — может, впервые с того дня, как похоронил дочку. Не суждено было ей увидеть родную землю, прибрал Бог на чужой стороне. А отец — увидал.

Сенокосные угодья с лозняком и речушкой сворачивали в сторону, впереди, над пойменным мелколесьем, зазеленела хвойная рощица на пригорке, и Хведор замедлил шаг, пораженный неожиданно открывшимся видом. На пригорке высилась видная издалека купа старых высоких сосен, внизу под ней пролегал большак, которым он много раз ездил на станцию, в местечко — за покупками, на базар, когда вывозил продналог или хлопотал по начальству. Все те хлопоты оказались пустыми, налоги пришлось выплатить полностью, пока не обложили твердым. На твердом его возможности кончились…

Да, вот так обернулась жизнь — распроклятая его судьба вырвала его из родных мест, бросила в другие, никогда прежде не слыханные места. дважды за последний год пускался оттуда в бега — по-дурному, без малейшего шанса на удачу. Но вот — повезло, и как раз в тот момент, когда надежда, казалось, навсегда покинула его и он готов был примириться с неволей. Неужели и в самом деле он скоро увидит свой родной угол, бывшее свое поле, деревенские крыши Недолища с его малоурожайными землями, болотистым выгоном, непролазным ольшаником возле речки? Здесь он родился, тут прошли его молодые годы и будущее вспыхнуло сладкой в такой обманчивой надеждой…

Надо было обойти пригорок, узкой, заросшей кустарником ложбинкой проскочить на ту сторону большака; на этой стороне, вдоль речки, начиналось залитое водой болото, по которому сейчас не пройдешь. Здесь он хорошо знал местность, не надо было спрашивать дорогу. Он и прежде редко у кого о ней спрашивал, разве что у ребят-подпасков в ноле, однажды остановил тетку, она несла хворост в село. И никогда — у мужчин или молодых парней, которые, знал он, могли его задержать и сдать в милицию. На молодых надежды у него не было. Молодые теперь сплошь комсомольцы, воспитанные в ненависти и подозрении к любому чужому и незнакомому. А к такому знакомому, как он — тем более.

большак он перебежал удачно, никем не замеченный, и, скрываясь в кустах ольшаника, вышел к сосновой опушке. Это был край большого Казенного леса, в котором сельскому люду когда-то выделяли деревья для постройки жилья. Он и сам пилил здесь сосны на хату, когда после революции строился на своем наделе, полученном от сельсовета, — двенадцать десятин земли.

Распределяли по две десятины на душу, а у него к тому времени было уже шестеро душ: он с женой Ганной, двое стариков, сын Миколка да родившаяся в тот год малая Олечка. И он, батрак, потомственный малоземелен в одно весеннее утро стал владельцем пахотного участка, счастливо доставшегося ему на панском поле у леса. душа пела от счастья, белый свет казался солнечным раем. Построил хату, гумно, хлева, обзавелся скотиной. Порой было до чертиков трудно, думал, протянет ноги от работы. Но был молодой, сильный ж выжил, а потом и вовсе зажил неплохо.

где-то в той стороне леса среди зарослей подлеска пряталась старая стежка, но он не стал ее искать, дошел напрямик. Усталый, голодный, с мокрыми ногами, он не мог одолеть в себе лихорадочного нетерпения и, не очень разбирая дороги, упрямо стремился вперед. временами почти забывая об осторожности, шумно продирался сквозь подрост и кустарник, бежал, сминая постолами трескучий хвойный валежник. Миновал неширокую рощицу березняка среди сосен и выбрался на почти чистую, усыпанную старыми пнями делянку. Кажется, это была та самая делянка, на которой он с шурином Томашем пилил зимой бревна для хаты. Подросток Миколка жег рядом костерок и помогал обсекать сучья. Но теперь его мало интересовала делянка, близость желанной цели захватила его целиком.

Последние сотни метров он бежал по какой-то полузаросшей лесной тропе — идти спокойно уже недоставало сил, все в нем напряглось от нетерпения. вот-вот должна была показаться опушка, с которой он увидит поле и свою осиротевшую усадьбу. Он понимал, что усадьба теперь вряд ли пустует, кто-то занял ее, может, даже кто из деревенских, знакомых ему. Но главное — скорее бы увидеть ее крыжу из дранки с красным кирпичным дымоходом, соломенные стрехи сараев, палисадник под окнами, когда-то полный ярких осенних георгинов, яблони в саду над прудом. Прививал еще совсем малые, тонкие деревца — теперь, наверно, стоят уже с яблоками…

Он выбрался на опушку возле старой груши-дуплянки, которую помнил с детства, смятая трава под нею пестрела россыпью опавших плодов. Видно, никто их не собирал здесь, и они гнили на земле, во множестве белея на дереве среди поредевшей листвы. Отсюда, с опушки, уже хорошо стало видно широкое пространство вспаханного под зябь поля. Хведор медленно пошел вдоль края леса, все вглядываясь в пространство поля, где чуть дальше лежал и его осиротевший надел. Скоро в отдалении появились и крайние хаты Недолита, крыши сараев, сады и опускавшиеся к выгону шнуры огородов. На крайнем из них, согнувшись, ковырялась в земле женщина в красном платке — наверно, кто-то из Антосевых баб копал картошку. Но где же его усадьба? Где хата, гумно, дворовые постройки? На равнинной, слегка покатой от леса пашне со слабенькой зеленью озими шевелилось на ветру несколько плодовых деревцев, и ни одного строения не было рядом. Повсюду простиралось голое поле — от леса до самого пруда внизу.

Загребая постолами в пересохшем бурьяне, Хведор брел по опушке. Силы его быстро убывали, шаг делался тяжелее, он остановился, постоял и обессиленно опустился наземь.

Ну вот и добрел. Дошел, добежал, дотянулся за три месяца невероятного нуги, мук и терпенья… Да и на что было надеяться? Чего он хотел? На что рассчитывал? Прежде всего — увидеть. Ну вот и увидел,… Разве здесь его ждали? Разве обязан был кто-то беречь его брошенную усадьбу? Перевезли в другое место, наверно, и давно уже служит добрым людям — детям да старикам. И уж наверняка посчастливей они, чем он. А земля?… Земля все так же и даже весело зеленеет озимью. Кажется, вроде и неплохая озимь. Только на том конце, У пруда, потемнела от влаги. Но там и у него всегда вымокала. Он старался сажать там картошку и лишь два раза посеял коноплю. Зерновые же у пруда не родили. Новые хозяева, наверно, не зная об этом, посеяли рожь.

Он долго сидел, подавленный и вконец обессиленный, уныло вглядываясь в поле и деревню, которых не видел целую вечность. Они снились ему каждую ночь, оставаясь в недостижимой дали. И вот они рядом — рукой подать. Вокруг

Читайте также: