Бунин птицы небесные краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
C горы, по наглаженной, ухабистой дороге, спускался к реке студент Воронов. Возле моста, положив руки на костыль и глядя на реку, стоял какой-то маленький человечек.
Изумрудные льдины лежали вокруг темно-лиловой проруби. Голоса баб, полоскавших белье, звонко раздавались в морозном воздухе. Солнце скрывалось сзади, за горою, снежная долина вся была в тени, но оконца изб и кресты церкви на противоположной вороновской стороне еще горели лучистым золотом.
Глубокие январские снега, огромные снежные шапки на избах алели. Красновато чернел и сквозил возле церкви сад вороновского поместья, густо и свежо темнели сосны палисадника перед его домом. Дым из труб дома поднимался в чистое зеленое небо ровными фиолетовыми столбами.
Казалось, что стоявший возле моста любуется.
Мимо него, со скрипом, раскатывались, неслись розвальни: шибко возвращался обоз порожняком. И он благоразумно отошел к сторонке.
— Держись, срежу! — крикнул один из обозчиков, сани которого раскатились особенно лихо.
Стоявший обернулся, что-то крикнул в ответ… И, махнул рукой, закашлялся.
Студент сбежал к мосту, — он все кашлял. По вытянутой шее и склоненной голове, по тому, как он отставил костыль, опершись на него обеими руками, видно было, что кашель затяжной, мучительный. Но, должно быть, притворный: верно, что был дурачок, бродяга по святым местам, и, верно, он заметил барина.
Студент поравнялся с ним, заглянул ему в лицо, под самодельную шапку с наушниками и назатыльником, мехом внутрь. Тогда он смолк, низко поклонился и, отдуваясь, медленно побрел по мосту, с визгом вонзая в морозный снег железный наконечник костыля. Худые ноги в больших лаптях еле волочились…
Нет, не дурачок. Просто нищий и больной.
Необычна была только аккуратность, с которой лежали мешки за его спиной. Необычен и зипунишка, старый, но тщательно заплатанный. И уже совсем необычно было лицо — лицо подростка лет под сорок: бледное и изможденное, простое и печальное. Черные глазки глядели со странным спокойствием. Печальные губы среди реденьких усов и бороды полуоткрывались. Прядь длинных волос, по-женски ложившаяся на маленькое восковое ухо под наушником, была суха и мертва. Тело — щуплое, тощее, с болезненно приподнятыми плечами.
— Застыл, старик? — крикнул студент с деланной бодростью.
Нищий приостановился и тяжело перевел дыхание, раскрывая рот, поднимая грудь и плечи.
— Нет, — ответил он неожиданно просто и даже как будто весело. — Застыть не застыл…
И опять собрался с духом и прибавил еще бодрее, таким тоном, точно все обстояло вполне благополучно, кроме того, с чем уж ничего не поделаешь:
— Застыть не застыл. А вот здоровье… Он приподнял грудь:
— А вот здоровье все хужеет! И легонько двинулся вперед.
Студент осмотрел его лапти, онучи: ноги тонки и слабы, онучи тонки и стары, лапти разбиты, велики… И как это он ухитряется ходить по такому морозу?
— Уж очень у тебя, дядя, обужа-одежа плоха! — сказал студент.
— Обужа, верно, плоха, — согласился нищий. — А вот одежа… Нет, одежа ничего. У меня под ней кофта ватная.
— Все-таки студишься небось без валенок-то?
— Студишься… Бока колет… Закашляешься — прямо смерть.
Говорить на ходу было трудно. И студент остановился. Остановился и нищий и поспешил положить дрожавшие руки на костыль.
— Дальний… Из-под Ливен.
— Селитру не жег? Очень помогает.
— Нет. Перец… пил. Студент покачал головою.
— Глупо, — сказал он. — Я вот на доктора учусь, доктором, значит, буду… Понимаешь?
— Дело хорошее… Как не понимать…
— Ну, так и послушайся меня: перец не пей, а купи селитры. И стоит-то всего две копейки. Разведи, намочи бумагу, высуши и жги. Подышишь — полегчает.
И опять согласился нищий, не придав, видимо, ни малейшего значения селитре:
— Это можно. Деньги не велики.
— А ночевать-то где ноне будешь?
— Ночевать-то? Ночевать везде можно… В Знаменском ночую…
— Как в Знаменском? — сказал студент. — Но ведь ты туда к свету со своей ходьбой придешь!
— Мне спешить некуда, — ответил нищий и так просто, что студент слегка смешался. Помолчал и спросил:
— Побор в мешках-то?
— Ну, побор! Добришко… Рубахи, портки. Порток у меня много… Трое…
За мостом дорога раздваивалась: одна шла круто в гору, к вороновскому поместью, другая, отлогая, наискось к церкви.
— Слушай, — сказал студент, — пойдем к нам. Я бы тебе деньжонок дал…
Солнце закатывалось. Нищий посмотрел на гору, на черную, густую зелень елок в вороновском палисаднике, на мертвеющие сизые крыши усадьбы, на малахитовые снега выгона… И не спеша ответил:
— Беден только бес, на нем креста нет. А мне они почесть без надобности. А коли хочется, дай.
— Ну вот, и пойдем.
— А пойтить… не пойду. Ночую в Знаменском, ежели… дойду…
И, склонив голову, отдуваясь, полегоньку, нищий упорно побрел по дороге к церкви.
Студент забежал домой, захватил кошелек и догнал его на выезде в поле. Оттуда, с севера, дуло острым ветром, клейко схватывавшим усы и ресницы. Темнела и вся двигалась мутно-фиолетовая снежная равнина, отлого поднимавшаяся к высокому ветряку на горизонте. Свет заката еще брезжил на ее крестом простертых крыльях. А темнеющее поле все курилось и курчавилось, бежало быстрой дымящейся зыбью поземки.
— Ну-ка вот тебе полтинничек, — слегка задохнувшись, сказал студент, когда на скрип его шагов нищий обернулся и остановился. — Да скажи, как понимать тебя, — прибавил он шутливо.
— А мне теперь ничего, полегчало, — ответил он бодро, хотя лицо его посинело и сморщилось, а на глазах от ветра выступили слезы.
Сняв большую варежку, он неловко взял ледяными пальцами монету и задумчиво посмотрел на нее. Студент ждал великой радости, но поблагодарил нищий довольно спокойно:
— Вот за это спасибо… А поминать меня, бог даст, не придется… Дойду.
— Серьезно, как звать-то тебя и что ты за чудак такой? — спросил студент.
— Звать-то? Звали Лукой… А уж чем чуден я — не знаю.
— Да ведь замерзнешь!
— И замерзнешь, не откажешься. Смерть, брат, она как солнце, глазами на нее не глянешь. А найдет — везде. Да и помирать-то не десять раз, а всего один.
— В рай, значит, спешишь попасть? — сказал студент, трогая ухо и поворачиваясь от ветра.
— Зачем в рай? Это еще дело темное — не то есть он, рай-то, не то нет. А мне и тут не плохо.
Ветер все сильнее дул в спину, в голову, леденил затылок, делал легкими ноги. Студент с удивлением взглянул в лицо нищего:
— Это тебе-то не плохо?
Нищий гоже взглянул ему в глаза.
— А что ж мне? — спросил он. — Беден только бес, на нем креста нет. А я живу себе.
— Живешь, как птицы небесные?
— А что ж птицы небесные? Птицы-звери всякие, они, брат, о раях не думают, замерзнуть не боятся.
— А ты что? Философ? Атеист?
— Не понимаю я этих слов.
— Знаю, что не понимаешь. Я хотел спросить: в бога-то ты веришь?
— В бога нет того создания, чтоб не верило, — твердо сказал он.
Студент взглянул на него с еще большим удивлением. Но стоять было так холодно, что он поколебался, поколебался и решительно выговорил:
— Стало быть, прощайте, — отозвался нищий и тряхнул своей круглой шапкой. — Спаси Христос…
И, подумав, надел варежку и повернулся. Маленький, сгорбленный, с высоким костылем, он скоро стал еще меньше, по пояс утонул в сумерках и волнистой снежной зыби, густо бежавшей на него от мельницы…
Вечером студент долго ходил из угла в угол по залу. Прислуга спала. На столе горела лампа, в углу, перед иконой — лампадка: когда барыни не было дома, нянька всегда зажигала ее, — чтобы бог дал благополучную дорогу. И теперь студент с тревогой посматривал на часы, — был уже девятый, а матери все не было.
— Дикарь! — говорил он иногда вслух, вспоминая нищего.
Ночью он спал мало. С вечера читал Юнга и часов в десять, в валенках и башлыке, вышел взглянуть на восход Близнецов. И на пороге сеней оторопел: показалось, что свету божьего не видно, — так гулко шумел сад от морозной бури, так бешено несла поземка. Но сад четко чернел над ее непрерывно несущимися вихрями, и звезды огнем горели па черном чистом небе. Утопая в снегу, нагибая голову от жгучей, захватывающей дух пыли, студент одолел гудящую аллею и глянул в поле: темь, смутно волнующееся белесое море — и над ним, как два страшных, то исчезающих, то появляющихся алмазно-голубых глаза, две яркие, широко расставленные звезды…
Второй раз студент добрался до садового вала в двенадцатом часу. Стало еще морознее и страшнее. Все спит мертвым сном, нигде ни огонька, сад ревет властно и дико. Небо еще чище, чернее, звезды еще пламеннее. А над белим морем метели — два других, еще шире раскинутых, кровавых глаза; Арктур и Марс. Остро блещут зерна Волопаса, веером рассыпанные па горизонте за мельницей. Близнецы, сдвинувшись, горят почти над головой…
И всю ночь тревожно и однообразно стучали в темный дом, заносимый снегом, плохо прикрытые ставни. До костей промерзнув на ветру, студент заснул крепко, но потом стал сквозь сон томиться этим стуком. Он очнулся, зажег свечу, оделся… Ставни уже не стучали. И, выйдя на крыльцо, он услыхал отдаленную сонно-певучую перекличку петухов и замер от восхищения. Свежо и остро пахло тем особенным воздухом, что бывает после вьюги с севера. Тихая, звонкая ночь, вся золотистая от полумесяца, низко стоявшего над горой, за долиной, мешалась с тонким светом зари, чуть алевшей на востоке. Треугольником дрожащего расплавленного золота висела там Венера. Марс и Арктур искрились высоко на западе. И все звезды, мелкие и крупные, так отделялись от бездонного неба, так были ярки и чисты, что золотые и хрустальные нити текли от них чуть не до самых снегов, отражавших их блеск. Горели огни по избам на селе, петухи как бы убаюкивали нежно-усталый, склоняющийся полумесяц. И с звонким скрипом, с визгом въезжала в ворота знакомая тройка вся серо-курчавая от инея, с белыми пушистыми ресницами…
Когда студент подбежал к саням, мать и кучер в один голос крикнули ему, что на знаменской дороге лежит в снегу мертвое тело.
Спускаясь к замерзшей реке от своего поместья, студент Воронов видит возле моста незнакомого маленького человечка. Он стоит, положив обе руки на костыль. Студент замечает, что человек крикнул что-то проезжающему мимо обознику и сильно закашлялся.
Когда Воронов сбегает к мосту, человек еще кашляет.
Сперва студенту кажется, что это – обычный дурачок, бродяга, скитающийся по святым местам. Но потом Воронов заглядывает ему в лицо под самодельную шапку с наушниками, и понимает: это не дурачок, а нищий и очень больной человек. Студент замечает,
И уже совсем необычно было лицо – лицо подростка лет под сорок: бледное и изможденное, простое и печальное.
Человек кланяется студенту и направляется к мосту, опираясь на костыль и с трудом переставляя худые ноги в больших, разбитых лаптях и тонких, старых онучах.
Воронов догоняет странника и заводит с ним разговор. Как студент-медик, он понимает, что кашель у него нехороший, и советует человеку вдыхать дым от сожженной селитры. Странник согласно кивает, но, очевидно, не придает совету никакого значения.
Воронов узнает, что странник идет издалека.
Он предлагает ему деньги и ночлег в своем поместье. Деньги странник взять согласен, хотя и относится к ним безразлично, а от ночлега отказывается, несмотря на сильный мороз и надвигающуюся ночь.
Странник твердо решает ночевать в соседнем селе и сворачивает на ведущую к нему дорогу, которая пролегает через открытую всем ветрам степь. Студент бежит в поместье, затем догоняет странника на краю степи и отдает деньги. Продолжая разговор, воронов узнает, что этот странный человек, назвавшийся Лукой, не верит ни в рай, ни в ад.
Верит Лука только в Бога и в свою судьбу и живет “как птицы небесные”.
А что ж птицы небесные? Птицы-звери всякие, они, брат, о раях не думают, замерзнуть не боятся.
Распрощавшись с Лукой, Воронов возвращается в поместье, а странник отправляется в путь через степь “в сумерках и волнистой снежной зыби”.
Вечером студент долго не может уснуть, думает о страннике и волнуется за мать, которой все еще нет дома. Ночью Воронов выходит во двор и обнаруживает, что началась снежная буря.
Два раза за эту ночь Воронов добирается до границы сада, вглядывается во вьюжную степь, слушает властный и дикий рев сада и смотрит на две яркие звезды, – Арктур и Марс – которые сияют “над белым морем метели”.
Под утро Воронова будит стук незакрепленной ставни. Он выходит на крыльцо и видит, как “с звонким скрипом, с визгом” въезжает в ворота знакомая тройка – это приехала мать.
Когда студент подбегает к саням, мать и кучер “в один голос” сообщают ему, что на дороге через степь “лежит в снегу мертвое тело”.
Студент встречает зимой у реки нищего и предлагает ночлег. Тот объясняет, что живет, как птицы, не думая о смерти. Старик идет дальше. Утром на дороге его находят мертвым.
За минуту
Студент Воронов спускается к реке. Около моста стоит человек, опираясь на костыль. Юношу удивляет необычный вид бродяги: аккуратные мешки за спиной, заплатанный зипун, печальное лицо. Воронов заговаривает с ним. Тот жалуется на сильный кашель. Студент замечает, что у бедняги плохая обувь для зимы.
Молодой человек из жалости предлагает ночлег и деньги. Старик соглашается на подаяние, но идти в поместье отказывается. Воронов забегает домой за кошельком и догоняет нового знакомого. Нищий благодарит за монету. Зовут его Лука, а идет он в Знаменское. Уже метет поземка, и старик может замерзнуть. Но он не боится смерти, потому что не думает о рае, живет, как птицы или звери.
Чудной бродяга прощается со студентом и скрывается в снежных сумерках. К ночи поднимается настоящая буря. Молодой человек переживает за нищего и за мать, которая едет домой. Утром влетает во двор знакомая тройка. Мать сообщает, что по дороге на Знаменское лежит мертвый человек.
Спускаясь к замёрзшей реке от своего поместья, студент Воронов видит возле моста незнакомого маленького человечка. Он стоит, положив обе руки на костыль. Студент замечает, что человек крикнул что-то проезжающему мимо обознику и сильно закашлялся. Когда Воронов сбегает к мосту, человек ещё кашляет.
Сперва студенту кажется, что это — обычный дурачок, бродяга, скитающийся по святым местам. Но потом Воронов заглядывает ему в лицо под самодельную шапку с наушниками, и понимает: это не дурачок, а нищий и очень больной человек. Студент замечает, что одет он бедно, но необычайно аккуратно и чисто.
И уже совсем необычно было лицо — лицо подростка лет под сорок: бледное и измождённое, простое и печальное.
Человек кланяется студенту и направляется к мосту, опираясь на костыль и с трудом переставляя худые ноги в больших, разбитых лаптях и тонких, старых онучах.
Воронов догоняет странника и заводит с ним разговор. Как студент-медик, он понимает, что кашель у него нехороший, и советует человеку вдыхать дым от сожжённой селитры. Странник согласно кивает, но, очевидно, не придаёт совету никакого значения.
Воронов узнаёт, что странник идёт издалека. Он предлагает ему деньги и ночлег в своём поместье. Деньги странник взять согласен, хотя и относится к ним безразлично, а от ночлега отказывается, несмотря на сильный мороз и надвигающуюся ночь.
А что ж птицы небесные? Птицы-звери всякие, они, брат, о раях не думают, замёрзнуть не боятся.
Вечером студент долго не может уснуть, думает о страннике и волнуется за мать, которой всё ещё нет дома. Ночью Воронов выходит во двор и обнаруживает, что началась снежная буря.
Читайте также: