Битов оглашенные краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Оглашенные: краткое содержание, описание и аннотация
Андрей Битов: другие книги автора
Кто написал Оглашенные? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Оглашенные — читать онлайн ознакомительный отрывок
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
ничего не придумано,
Схема зарождения гибели
Птицы, или Новые сведения о человеке
Два человека вошли в храм…
Мне бы не хотелось находить в этом стиль.
То есть мне бы не хотелось ………………………… а не тому, что я хотел бы вам сейчас сказать.
Более того …………………………………… что я собираюсь сказать.
Мы живем на дне воздушного океана. Среди домов и деревьев, как меж ракушек и водорослей. И вот ползет такой краб, скребя своим днищем по асфальту, с панцирно-неподвижной шеей, задерет лишь ненароком голову, переползая обстоятельство на пути, – там полощется небо, в нем повисла, еле шевеля плавниками, птица. Птицы – рыбы нашего океана.
Мы живем на границе двух сред. Это принципиально. Мы не то и не другое. Только птицы и рыбы знают, что такое одна среда. Они об этом, конечно, не знают, а – принадлежат. Вряд ли и человек стал бы задумываться, если бы летал или плавал. Чтобы задуматься, необходимо противоречие, которого нет в однородной среде, – напряжение границы.
На этой границе – постоянный конфликт и инцидент. Мы – напряжены, мы расслабляемся лишь во сне – в какой-нибудь отрысканной безопасности, как под камнем. Сон – наше плавание, единственный наш полет. Взгляните, как тяжко идет человек по земле…
Как будто ему больно. То ли асфальт под ногою слишком тверд, то ли обувь тесна, то ли рабочий день долог, то ли сетки оттянули руки. Вот его поступь.
«Взгляните на птиц небесных…
«Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего;
У вас же и волосы на голове все сочтены;
Легко сказать, не бойтесь…
Боюсь, что этот текст в каком-то смысле обобщает всё, что мы знаем о птицах.
Птицы странным образом отсутствуют в нашей жизни, хотя с несомненностью наблюдаются невооруженным взглядом. Будто летают на краю нашего сознания как нарисованные как раз на внутренней стороне того колпака, которым мы накрыли обитаемый мир. Кажущиеся теперь столь наивными представления о небесном своде – по сути, точная внутренняя граница нашего знания, которую объявили внешней. Этот непрозрачный колпак, который мы несем с собою, чуть колышется при каждом шаге. Птица летает всегда на краю его, и приблизиться мы к ней не можем – там кривизна, загиб, соскольз…
Так что птица – есть, и ее – нету. Мы смотрим по природе все-таки под ноги, задирать голову – роскошь. От Аристофана до Хичкока – нету птиц, а есть вызванные ими представления. Птицу можно рассмотреть лишь дохлую, еще ее можно подстрелить и съесть. Но контакта нет. Это так же, как и с небесным сводом: мы уже знаем, что он там не кончается, но земля для повседневной жизни остается плоской, а обозримость накрыта сферой опыта, как крышкой.
Я берусь утверждать, что с птицей мы сталкиваемся (в буквальном смысле – столкновения…) в наименьшей степени из всех живых существ. Трудно представить себе, что вы к ней прикоснулись, погладили или что она вас клюнула. Она себе летает. Непосредственного опыта общения у нас гораздо больше с более далекими отрядами уменьшенных перспективой эволюции существ: скажем, с мухами. Самолет по-прежнему не напоминает птицу, однако вертолет отвратительно похож на стрекозу. Хичкок провел детство в чучельной лавке – птица клюнула человека, не защищаясь, а нападая. В искусстве птица – животное по природе сюрреалистическое.
Рассказ обо всём, чтобы обо всём рассказать, ибо оглашенные те, кто без умолку говорит, не до конца доверяя истине. Есть ли Бог? А если есть, то творец он сущего или подобен художнику, раскрасившему холст и предоставив право жить творению собственной жизнью? А существовал ли витязь в тигровой шкуре, описанный грузинским поэтом-сказителем Шотой Руставели? Скелет такового в действительности был найден, пусть и возрастом в шесть тысяч лет, зато укутанным в звериную шерсть. Это лишняя смысловая нагрузка! Основное внимание Битов уделил страстям по орнитологии. Вкусны ли чайки? Они отвратительны. Иной читатель в схожей манере спросит себя: удобоварима ли проза Андрея Битова? И ответит в схожем духе: она…
Вот Битов говорит о художниках. Кризис их жанра — получение возможности фотографировать. С той поры начался отход от реализма, ежели к оному живопись вообще когда-то стремилась. Во всяком случае, Битов иначе не считает, видя в импрессионизме попытку поиска нового видения действительности. В литературе примерно схожая ситуация — это извечная борьба романистов с реалистами, приведшая к созданию третьего направления — отчасти протестного — модернизма. Его Битов как раз и придерживается, никак не желая ладно сказывать о имеющем место быть, всякий раз уходя от ладного повествования, при этом стремясь всё к тому же реализму, правда с налётом романтизма. Ни рыба ни мясо, значит птица. Собственно, о птицах потому Битов и взялся повествовать. Почему бы не сделать такое предположение?
Поискам истины предстоит продолжиться. Битов достаточно сказал слов для её установления. Скажут и другие.
Автор: Константин Трунин
Дополнительные метки: битов оглашенные критика, анализ, отзывы, рецензия, книга, Andrei Bitov, analysis, review, book, content, Oglashennyye
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Андрей Битов - Оглашенные краткое содержание
Оглашенные читать онлайн бесплатно
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
ничего не придумано,
Схема зарождения гибели
Птицы, или Новые сведения о человеке
Два человека вошли в храм…
Мне бы не хотелось находить в этом стиль.
То есть мне бы не хотелось ………………………… а не тому, что я хотел бы вам сейчас сказать.
Более того …………………………………… что я собираюсь сказать.
Мы живем на дне воздушного океана. Среди домов и деревьев, как меж ракушек и водорослей. И вот ползет такой краб, скребя своим днищем по асфальту, с панцирно-неподвижной шеей, задерет лишь ненароком голову, переползая обстоятельство на пути, – там полощется небо, в нем повисла, еле шевеля плавниками, птица. Птицы – рыбы нашего океана.
Мы живем на границе двух сред. Это принципиально. Мы не то и не другое. Только птицы и рыбы знают, что такое одна среда. Они об этом, конечно, не знают, а – принадлежат. Вряд ли и человек стал бы задумываться, если бы летал или плавал. Чтобы задуматься, необходимо противоречие, которого нет в однородной среде, – напряжение границы.
На этой границе – постоянный конфликт и инцидент. Мы – напряжены, мы расслабляемся лишь во сне – в какой-нибудь отрысканной безопасности, как под камнем. Сон – наше плавание, единственный наш полет. Взгляните, как тяжко идет человек по земле…
Как будто ему больно. То ли асфальт под ногою слишком тверд, то ли обувь тесна, то ли рабочий день долог, то ли сетки оттянули руки. Вот его поступь.
«Взгляните на птиц небесных…
«Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего;
У вас же и волосы на голове все сочтены;
Легко сказать, не бойтесь…
Боюсь, что этот текст в каком-то смысле обобщает всё, что мы знаем о птицах.
Птицы странным образом отсутствуют в нашей жизни, хотя с несомненностью наблюдаются невооруженным взглядом. Будто летают на краю нашего сознания как нарисованные как раз на внутренней стороне того колпака, которым мы накрыли обитаемый мир. Кажущиеся теперь столь наивными представления о небесном своде – по сути, точная внутренняя граница нашего знания, которую объявили внешней. Этот непрозрачный колпак, который мы несем с собою, чуть колышется при каждом шаге. Птица летает всегда на краю его, и приблизиться мы к ней не можем – там кривизна, загиб, соскольз…
Так что птица – есть, и ее – нету. Мы смотрим по природе все-таки под ноги, задирать голову – роскошь. От Аристофана до Хичкока – нету птиц, а есть вызванные ими представления. Птицу можно рассмотреть лишь дохлую, еще ее можно подстрелить и съесть. Но контакта нет. Это так же, как и с небесным сводом: мы уже знаем, что он там не кончается, но земля для повседневной жизни остается плоской, а обозримость накрыта сферой опыта, как крышкой.
Я берусь утверждать, что с птицей мы сталкиваемся (в буквальном смысле – столкновения…) в наименьшей степени из всех живых существ. Трудно представить себе, что вы к ней прикоснулись, погладили или что она вас клюнула. Она себе летает. Непосредственного опыта общения у нас гораздо больше с более далекими отрядами уменьшенных перспективой эволюции существ: скажем, с мухами. Самолет по-прежнему не напоминает птицу, однако вертолет отвратительно похож на стрекозу. Хичкок провел детство в чучельной лавке – птица клюнула человека, не защищаясь, а нападая. В искусстве птица – животное по природе сюрреалистическое.
По небу плыли пушечные облачка.
Кто стрелял? Дымок забыл о выстреле. Артиллерист – о пушке. Облачка были как набор младенческих щечек, соскользнувших порезвиться с колен мадонн. Деревья, однако, пребывали в некоторой растерянности насчет ветра, относительно которого росли… Иные из них особенно покорялись ему и росли от моря под углом 45 градусов. Этот угол обозначал тогда постоянство ветров наглядно, как в учебнике.
Но ветер, разбившись о дюны, дул уже во все стороны, и тогда деревья, имевшие в своей породе навык и память линии наименьшего сопротивления, терялись и не знали, куда расти, и начинали расти во все стороны. Они препятствовали тогда ветру более, чем подчинялись, тем меняя свою задачу. Они образовывали некий живой бурелом, росли, как надолбы, крест-накрест – иксы и игреки во всех направлениях – уравнение не было разрешено.
Автобус остановился, и я вышел.
Первым делом мне следовало повидаться с доктором Д.
Мне было разрешено посидеть в углу.
Передо мной сидело шесть пар студентов, неумные затылки.
Он прошелся по аудитории, заложив руки за спину, мимо доски и мимо доски. По своей манере ходить был он несколько более высок и худ, чем на самом деле. Он чуть выше задирал ноги, чуть поклевывая вперед головою при каждом шаге и взглядывая так, словно глаз его был положен сбоку, как у птицы, оттого в его облике господствовал профиль. Повертывался он так быстро, что снова оказывался в профиль. Словно бегал вдоль прутьев решетки. Наконец он приостановил свой бег против доски и прочертил прямую линию. Звук мела как бы отставал…
И так же боком глянул на нас, словно победил.
Ни проблеска сознания не отметил он во взгляде аудитории. Он втянул живость своего взгляда в себя, как голову в плечи.
– То есть, – продолжил он суше, – ограниченный со всех сторон объем. Герметичный. Без доступа. В нем ничего нет.
Квадрат на доске стал еще чуть пустее, чем был. Одиночеством веяло из этого квадрата.
– И поместим в него птицу.
По суровости, с какою он нарисовал квадрат, казалось, он был способен лишь к прямым линиям – и вдруг с живостью и легкостью, одним росчерком нарисовал в углу прямоугольника птичку – естественно, в профиль. Студентка на передней парте хихикнула.
Это было первое допущение. На допущении, как известно, зиждется теория. И это было первое упущение – как, бедная, могла туда попасть.
– Что в первую очередь нужно, чтобы она могла дальше существовать? – Он подождал, пробуждая мысль в аудитории, и сам ответил: – Воздух.
Сказав так, он протер пальцем окошечко в верхней стороне квадрата. Все вздохнули – словно туда со свистом вошел воздух. Птичка была спасена.
И он пририсовал чашечку с водой.
Так он снабжал птичку всем необходимым, и ряд этот устрашающе рос и усложнялся. Как молодой Творец, предвосхищал он ее потребности, и они не кончались. Доска покрывалась уже несколько более сложными формулами, чем О2 и Н2О, с которых все началось, однако все еще недостаточно сложными, чтобы выглядеть наукой в современном представлении. Однако птичке было уже тесно в предоставленном ей объеме: она обросла утварью и семьею, – и все же это было единственное место, где еще можно было хоть на жердочке посидеть, потому что весь объем, предоставленный лектором ей для жизни (такой сначала пустой и маленький на огромной и пустой доске), был теперь окружен, стиснут, сжат со всех сторон формулами ее бытия; там, во внешнем пространстве, развивалось отрицательное давление недостаточного знания жизни… и где-то уже далеко позади осталось радостное библейское начало: воздух, вода, пища. Наука начинает с того, что действительно сложно и невозможно постичь, – с начала – оставляет его где-то на дне начальной школы в виде аксиом и лемм и заканчивает всего лишь тем, чему может научиться любой доктор наук.
Книга распространяется на условиях партнёрской программы.
Все авторские права соблюдены. Напишите нам, если Вы не согласны.
Описание книги "Оглашенные"
Описание и краткое содержание "Оглашенные" читать бесплатно онлайн.
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
ничего не придумано,
Схема зарождения гибели
Птицы, или Новые сведения о человеке
Два человека вошли в храм…
Мне бы не хотелось находить в этом стиль.
То есть мне бы не хотелось ………………………… а не тому, что я хотел бы вам сейчас сказать.
Более того …………………………………… что я собираюсь сказать.
Мы живем на дне воздушного океана. Среди домов и деревьев, как меж ракушек и водорослей. И вот ползет такой краб, скребя своим днищем по асфальту, с панцирно-неподвижной шеей, задерет лишь ненароком голову, переползая обстоятельство на пути, – там полощется небо, в нем повисла, еле шевеля плавниками, птица. Птицы – рыбы нашего океана.
Мы живем на границе двух сред. Это принципиально. Мы не то и не другое. Только птицы и рыбы знают, что такое одна среда. Они об этом, конечно, не знают, а – принадлежат. Вряд ли и человек стал бы задумываться, если бы летал или плавал. Чтобы задуматься, необходимо противоречие, которого нет в однородной среде, – напряжение границы.
На этой границе – постоянный конфликт и инцидент. Мы – напряжены, мы расслабляемся лишь во сне – в какой-нибудь отрысканной безопасности, как под камнем. Сон – наше плавание, единственный наш полет. Взгляните, как тяжко идет человек по земле…
Как будто ему больно. То ли асфальт под ногою слишком тверд, то ли обувь тесна, то ли рабочий день долог, то ли сетки оттянули руки. Вот его поступь.
«Взгляните на птиц небесных…
«Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего;
У вас же и волосы на голове все сочтены;
Легко сказать, не бойтесь…
Боюсь, что этот текст в каком-то смысле обобщает всё, что мы знаем о птицах.
Птицы странным образом отсутствуют в нашей жизни, хотя с несомненностью наблюдаются невооруженным взглядом. Будто летают на краю нашего сознания как нарисованные как раз на внутренней стороне того колпака, которым мы накрыли обитаемый мир. Кажущиеся теперь столь наивными представления о небесном своде – по сути, точная внутренняя граница нашего знания, которую объявили внешней. Этот непрозрачный колпак, который мы несем с собою, чуть колышется при каждом шаге. Птица летает всегда на краю его, и приблизиться мы к ней не можем – там кривизна, загиб, соскольз…
Так что птица – есть, и ее – нету. Мы смотрим по природе все-таки под ноги, задирать голову – роскошь. От Аристофана до Хичкока – нету птиц, а есть вызванные ими представления. Птицу можно рассмотреть лишь дохлую, еще ее можно подстрелить и съесть. Но контакта нет. Это так же, как и с небесным сводом: мы уже знаем, что он там не кончается, но земля для повседневной жизни остается плоской, а обозримость накрыта сферой опыта, как крышкой.
Я берусь утверждать, что с птицей мы сталкиваемся (в буквальном смысле – столкновения…) в наименьшей степени из всех живых существ. Трудно представить себе, что вы к ней прикоснулись, погладили или что она вас клюнула. Она себе летает. Непосредственного опыта общения у нас гораздо больше с более далекими отрядами уменьшенных перспективой эволюции существ: скажем, с мухами. Самолет по-прежнему не напоминает птицу, однако вертолет отвратительно похож на стрекозу. Хичкок провел детство в чучельной лавке – птица клюнула человека, не защищаясь, а нападая. В искусстве птица – животное по природе сюрреалистическое.
По небу плыли пушечные облачка.
Кто стрелял? Дымок забыл о выстреле. Артиллерист – о пушке. Облачка были как набор младенческих щечек, соскользнувших порезвиться с колен мадонн. Деревья, однако, пребывали в некоторой растерянности насчет ветра, относительно которого росли… Иные из них особенно покорялись ему и росли от моря под углом 45 градусов. Этот угол обозначал тогда постоянство ветров наглядно, как в учебнике.
Но ветер, разбившись о дюны, дул уже во все стороны, и тогда деревья, имевшие в своей породе навык и память линии наименьшего сопротивления, терялись и не знали, куда расти, и начинали расти во все стороны. Они препятствовали тогда ветру более, чем подчинялись, тем меняя свою задачу. Они образовывали некий живой бурелом, росли, как надолбы, крест-накрест – иксы и игреки во всех направлениях – уравнение не было разрешено.
Автобус остановился, и я вышел.
Первым делом мне следовало повидаться с доктором Д.
Мне было разрешено посидеть в углу.
Передо мной сидело шесть пар студентов, неумные затылки.
Он прошелся по аудитории, заложив руки за спину, мимо доски и мимо доски. По своей манере ходить был он несколько более высок и худ, чем на самом деле. Он чуть выше задирал ноги, чуть поклевывая вперед головою при каждом шаге и взглядывая так, словно глаз его был положен сбоку, как у птицы, оттого в его облике господствовал профиль. Повертывался он так быстро, что снова оказывался в профиль. Словно бегал вдоль прутьев решетки. Наконец он приостановил свой бег против доски и прочертил прямую линию. Звук мела как бы отставал…
И так же боком глянул на нас, словно победил.
Ни проблеска сознания не отметил он во взгляде аудитории. Он втянул живость своего взгляда в себя, как голову в плечи.
– То есть, – продолжил он суше, – ограниченный со всех сторон объем. Герметичный. Без доступа. В нем ничего нет.
Квадрат на доске стал еще чуть пустее, чем был. Одиночеством веяло из этого квадрата.
– И поместим в него птицу.
По суровости, с какою он нарисовал квадрат, казалось, он был способен лишь к прямым линиям – и вдруг с живостью и легкостью, одним росчерком нарисовал в углу прямоугольника птичку – естественно, в профиль. Студентка на передней парте хихикнула.
Это было первое допущение. На допущении, как известно, зиждется теория. И это было первое упущение – как, бедная, могла туда попасть.
– Что в первую очередь нужно, чтобы она могла дальше существовать? – Он подождал, пробуждая мысль в аудитории, и сам ответил: – Воздух.
Сказав так, он протер пальцем окошечко в верхней стороне квадрата. Все вздохнули – словно туда со свистом вошел воздух. Птичка была спасена.
И он пририсовал чашечку с водой.
Так он снабжал птичку всем необходимым, и ряд этот устрашающе рос и усложнялся. Как молодой Творец, предвосхищал он ее потребности, и они не кончались. Доска покрывалась уже несколько более сложными формулами, чем О2 и Н2О, с которых все началось, однако все еще недостаточно сложными, чтобы выглядеть наукой в современном представлении. Однако птичке было уже тесно в предоставленном ей объеме: она обросла утварью и семьею, – и все же это было единственное место, где еще можно было хоть на жердочке посидеть, потому что весь объем, предоставленный лектором ей для жизни (такой сначала пустой и маленький на огромной и пустой доске), был теперь окружен, стиснут, сжат со всех сторон формулами ее бытия; там, во внешнем пространстве, развивалось отрицательное давление недостаточного знания жизни… и где-то уже далеко позади осталось радостное библейское начало: воздух, вода, пища. Наука начинает с того, что действительно сложно и невозможно постичь, – с начала – оставляет его где-то на дне начальной школы в виде аксиом и лемм и заканчивает всего лишь тем, чему может научиться любой доктор наук.
Читайте также: