Белов все впереди краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
Зато нашел много удивительного, подробный разбор творчества Белова, написанный Солженицыным, напр.:
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2003/12/solzh.html - он так подробно и как-то бесхитростно честно прочитывает этот "Все впереди", что оторопь берет - сам никогда не смог бы такими детскими глазами.
А вот что хотел написать-то: про очень характерную для "почвенников" (и поборников суверенной демократии) интенцию посторонности зла. Зло, в виде новых веяний, приходит в стабильный мир снаружи, и сдвигает его с орбиты. Любу Медведеву (в Париже) соблазняет некий Аркадий, отчего вокруг нее, жены и матери, начинает описывать круги растущий ком скомканных судеб - а ведь не поддайся она соблазну, все осталось бы на своих, хороших, местах. Нарколог Иванов видит развратную картину Тулуз-Лотрека, и она поселяется в его голове как заноза - а нечего было глядеть. Понятия сопротивления злу, регенерации души - отсутствует.
Поразительна статичность всех положительных персонажей - носителей авторского сочувствия. На Медведева пытаются списать гибель его сотрудника, а он не сопротивляется посадке, хотя невиновен. Иванов добывает подследственному спасительный бюллетень, но комкает его, понимая греховность обмана. Пока Медведев сидит, Миша Бриш женится на его жене и пробует лишить его родительских прав - он бездействует и тут.
Все герои живут спустя рукава и повесив голову, заранее уверенные в собственном поражении. В облике современного мира они видят личину дьявола, в изменении обихода - разрушение устоев. Вслед за автором они предпочитают видеть стороннее злокозненное влияние там, где стоило бы, думаю, отыскать закономерности - но, как известно, конспирологическое мышление само себя крепит, наблюдение об общности всемирных процессов только укрепит подозрение в мощи Мировой Закулисы. Человеку остается сесть на пенек и предаться печали о своей судьбе.
Воззрение такое, вероятно, вполне крестьянское, исконное, фаталистичное ("царь далеко, бог высоко", миром правит кривда) - но ужасно видеть, как древнее смирение выставляется чуть ли не идеальным поведением всякого честного человека, а всякий хоть как-то действующий оказывается подлецом, эгоистом, штольцем, бришем.
Автор будто не замечает, что пытается постичь чужую ему область, что наблюдает как рыба из-под воды, и видит обман и ложь там, где просто-напросто кривизна искажений его взгляда достигает критических величин. Он отшатывается от собственных теней - например, разгула пороков современного мира ("в Вологде у женщин кисточками ищут эрогенные зоны!" - "какая мерзость!") - и не видит, что действительный ужас его воззрений - в их линейной конечности. Уступка пороку влечет за собой ужасные непременные последствия и гибель - вот мораль романа. Белов, хоть и говорит о своем христианстве, надежд ни на что не имеет: ход вещей для него равносилен эрозии куба бетона, однажды данного и могущего только разрушаться: вот сойдет с бетона защитная корочка краски - начнется выветривание - рухнет пирс - весь берег обречен.
Это подход к человечеству как к трупу, к истории как его повапленному гробу.
Впрочем, писатель все же надеется на живые силы:
Но нет, ход истории опять зло, безличное, стороннее и активное - а исконный образ жизни, добро - локально, неподвижно и жертвенно. Эта наша национальная формула - credo пня - кажется, будет вечной.
Проходят годы, отпадает шелуха сиюминутности, и всё более чётко видно, что Василий Белов написал роман философский, роман-предсказание… Предсказания его продолжают сбываться…
Странно, но именно этот роман я читал большее количество раз, чем все остальные произведения Белова (кажется, раз пять). Первый раз, чтобы увидеть, за что же его так ругают (почти никто не хвалил), а потом, что-то всё заставляло вернуться к этому роману – мысли, которыми он наполнен, события, предсказанные в нём…
Сейчас я ещё раз перечитаю этот небольшой, динамичный и очень ёмкий роман. И по ходу чтения буду записывать некоторые свои мысли…
События происходят в 1974-м и 1984-м годах.
История, вроде бы, действительно, бытовая и семейная: одноклассники влюблённые в одноклассницу, их семьи, отношения…
Невольно и задумаешься: если впереди идёт всё омертвляющий Бриш, то, что же впереди.
Развивающиеся события романа: развал семьи, смерть Грузя и т. д., дополняются размышлениями и разговорами героев. Многие свои мысли отдал Белов и Медведеву, и Иванову, и Жене Грузю…
Вот, например, разговор Иванова с Бришем на даче Медведевых (на этой даче происходят многие события романа, она, дача, как и Москва – тоже герой романа):
«Теперь разговор на веранде шел о том, считать ли человека составной частью среды обитания. Бриш говорил:
- Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник. Это еще Тургенев сказал.
- Сказал это не Тургенев, а всего лишь Базаров. Отнюдь не одно и то же. А во-вторых, кем ты хочешь видеть человека? Работником или мастером?
- Не вижу разницы.
- Я согласен, - натужно засмеялся Бриш. - Будем говорить не работник, а мастер.
- А согласен ли ты, что для настоящего мастера его мастерская и есть храм?
А вот мысли Медведева: «Оказалось, что ежедневно и едва ли не каждый час его дочь – это маленькое, самое дорогое для него существо – утрачивает черты и свойства младенчества, лишается то одного, то другого, что было так прекрасно и так дорого для него. Приобретения же не вызывали в нем никакого энтузиазма… Еще вчера она могла делать то, что ей хочется, сегодня половину своего дня она тратила на обязанности. А завтра не будет у нее и второй половины…
К слову, Белов часто цитирует украинские песни, вообще, любит украинцев (справедливо считая их такими же русскими людьми). Он говорил (и, кажется, где-то даже писал), что и украинского языка нет, а есть диалект русского (многие любимые им украинцы с ним не согласны).
Хороший человек Женя Грузь, весёлый, умный… И он погибает во время работы над суперкомпьютером (по этой причине Медведева осудили, и он отсидел шесть лет). Именно у матери Жени в подмосковном посёлке нашёл Дмитрий Медведев приют после лагеря и там читает письма и дневники Грузя (Белов, отдаёт им многие свои заветные мысли).
А тем временем, пока Медведев отбывал срок, Михаил Бриш женился на Любе, ставшей Любовью Викторовной Бриш, готовит документы на усыновление дочери и сына Медведева и собирается вместе с ними эмигрировать в США…
Всё это показал и предсказал Белов…
И каким же грозным предупреждением звучит рассказ о страшном урагане, пронёсшемся по центральным областям России в 1984 году (особенно пострадали Ивановская и Костромская области). Вид разрушаемых домой, поднимаемых в воздух машин, людей разрываемых на куски… Сама природа восстаёт против людей и их дел…
Иванов требует от Медведева действия, борьбы за справедливость…
Медведев, возможно, предвидит будущее и молчит…
« - Когда ты решишь, они будут уже в каком-нибудь Арканзасе. Ты предал своих детей!
- Прекрати, говорю тебе! В гневе мы теряем остатки мужества.
- И когда это ты научился говорить афоризмами? Залюбуешься… Это самое сделало тебя таким… жалким.
- Замолчи! - Медведев остановился и побелел. - Или я врежу тебе…
- Я сам тебе врежу! - тихо сквозь зубы произнес Иванов и, сжав кулаки, напрягая челюсти, придвинулся ближе.
Оба замерли. Они сверлили, пронизывали друг друга глазами. Их обходили, на них оглядывались, а они стояли, готовые броситься друг на друга. Это было как раз посредине моста…
В этом романе он круто сменил манеру письма, усвоил (впрочем, уже не впервые) живую и хлёсткую манеру вполне современного заправского московского писателя, как бы отдался этой круговерти телефонных звонков, метаний в такси по улицам (всегда с уверенной точностью называя их) и даже – чего уж совсем не ждать бы от Белова! – начал с туристической поездки льготных (политически проверенных) москвичей во Францию. (Впрочем, эти страницы скучны, Франции почти не видим, лишь туристическую нудь, да наверно автор так и хотел, – только дивимся: как сам он вместился в подобную поездку?) При том остро новые ноты, зазвучавшие в советской жизни как раз в середине 80-х, Белов игнорирует (да он и относит действие на 10 лет раньше) и собирает внимание читателя на пустоте развращённых нравов и распаде семей. А примеры легко нанизываются, их и правда немало вокруг.
Василий Иванович Белов
В тоне автора нарастает раздражение. И этот тон проходит черезо всю книгу и портит её. Само по себе раздражение не может стать движущей силой художественной удачи. Но сначала автор не ограничивается назиданием (мол, нынешние женщины не хотят детей, а мужчины хотят, раздражение против женщин), а строит весьма правдоподобный сюжет из 7 – 8 персонажей, связанных между собой или родственно, или прежним соучением в одном школьном классе, – и всею 1-й частью убедительно передаёт нервную, замотанную обстановку, типичные столичные сцены (у всех что-то много свободного времени, легко обращаются со служебными часами), – и динамично доводит их до драматической развязки. И ограничь автор свой роман этой 1-ю частью – он воплотил бы свои назидания лишь в художественной форме, и мы могли бы упрекнуть его лишь в крайней непроявленности главных персонажей – Медведева, Бриша (о нём – только несколько раз, что у него длинные ноги, долговязый, больше – ни приметы) и нарколога Иванова, которому всё более поручается выражать автора, а он какой-то невыразительно деревянный, да и, настойчиво борясь против пьянства, сам всё время хлещет спиртное. (Впрочем, и все рядом пьют да пьют – укоренившийся и в образованном классе порок.) В романе немало совсем случайных сцен, малозначных засорённых диалогов и даже целые страницы ощущаются как посторонние вставки. И ещё: сплошь неудачен юмор, какие-то затрёпанные городские остроты, пустословные попытки острить, даже неловко читать. Кончаешь 1-ю часть с ощущением: всё это – духовно неплотно. И язык Белова – угас, нет его. Плата за смену манеры?
Однако Белов добавляет 2-ю часть. Действие рывком переносится на 10 лет.
Но Медведев от этого отказывается. Да он бездействует и в усилиях вернуть детям свою фамилию. Не видно, что осталось от его только что объявленной энергии, программы, выдающихся качеств воли, – вообще становится непонятно, чтó же задумывал автор выразить фигурой Медведева? Явная авторская неудача.
В. Белов. Всё впереди
Первый. Нельзя ли из критических суждений и замечаний в том случае, когда они опираются на текстовые реалии, сделать другие, нежели предложенные их авторами, выводы? Второй. Насколько романная форма затронута в этих спорах, насколько свойственны писателю нарушения формально-
содержательных канонов и нет ли связи между таковыми и специфичностью предмета изображения? Наконец, третий: насколько уникальна и связана исключительно с национальной судьбой отражаемая в романе проблематика и исчерпала ли она свою актуальность сегодня?
На фоне общей остроты суждений о романе обе статьи авторов, не принявших произведение, выдержаны в достаточно спокойном и аналитическом ключе. Дискуссия скорее идет не об отношении к тексту, а о причинах неудачи признаваемого обоими критиками выдающимся художника слова. Поиск этих причин проводится в различных плоскостях, но в нем есть и общая составляющая: попытка объяснения их через внешнее состояние современной литературной и, шире, социальной среды.
Д. Урнов пытается найти глубинные истоки и предпосылки во внелитературном контексте, социальной действительности, сформировавшей особый тип человека времени. Для А. Мальгина текст — повод, основание и свидетельство авторского кризиса. Но виновные в этом — формирующие литературную моду критики, настойчиво требующие от писателей одного — социальности.
Через героя произведения — к характерным типам времени движется логика Урнова. Герои Белова —
люди — недавние, с короткой памятью, прежде всего, по отношению к себе, хотя груз прошлого, казалось бы, давит им на мозги. Груз давит, но ничего не выжимает, не изменяет у них мыслительной механики, которая как была, так и остается одноплановой, однодневной: сегодня они уже не верят тому, во что верили вчера, но как произошла перемена и, главное, чего стоили их прежние убеждения (а стало быть, и нынешние), — этим вопросом они не задаются. Вот Василий Белов, видимо, и решил: пусть на себя посмотрят и хоть немного одумаются [Урнов 1987: 114].
Статьи Урнова и Мальгина содержат принципиальные вопросы к роману, подталкивают к его дальнейшему осмыслению. Попробуем использовать некоторые из суждений критиков с целью поиска возможностей других интерпретаций. Не для опровержения их и тем более не для защиты текста Белова, который в этом вовсе не нуждается, а для того, чтобы еще раз задуматься над исследуемым феноменом.
Если обобщить претензии к художественной стороне романа, то наиболее очевидными являются следующие: нестройность сюжета, нарушенная логика повествования, соотношение текста автора-повествователя и текста героя, неразграничение героя и автора, пренебрежение проработкой деталей, насыщение текста провоцирующими, скандальными, даже скандалезными мелочами, никак не вытекающими из повествовательной или эстетической необходимости, наконец, мерцающие повсюду конспирологические и эсхатологические намеки.
Ведь и Урнов в приведенной цитате без восторга, но все же признает право автора выйти за пределы нормативной литературной эстетики и, более того, соглашается воспринимать это нарушение как выполнение авторского долга перед избранным этим автором типом героя.
Беловские герои живут в мире помысленных последствий далеко не очевидных причин. Но в этом и суть того мира, в котором они живут: от смены информационной повестки до исторических коллизий.
Но при этом сама временнáя ткань повествования постоянно разрывается. Десятилетняя лакуна тюремного заключения того же Медведева — лишь самый очевидный и масштабный пример. Можно сюда отнести и тщательно перечисленные Мальгиным нестыковки: путаница временных поясов, сроков пребывания героини за границей (то несколько дней назад, то минувшей весной). Время в повествовании постоянно стремится свернуться, исчезнуть, превратиться в такую же лакуну, как тюремный период Медведева… Время путается и рвется, вместе с ним путается и рвется пространство.
Вновь оттолкнемся от Мальгина, перечислившего досадные нестыковки в тексте. Путаница со станциями метро, переходами и выходами, традицией нумерации этажей в Европе и другие странные огрехи:
Не вписываются ли все эти пространственно-временные нестыковки в общую картину пространственно-временного разлада, как личностного, так и общественного, как социального, так и физического? Распад общего пространства не может не затронуть и распада пространств локальных.
Настойчиво повторяющийся образ белой лошади закрепляет и усиливает эсхатологические мотивы в романе.
Но является ли комплекс затрагиваемых писателем проблем сугубо национальным, для других культур, эпох и ситуаций не свойственным? Например, скорбь об ушедшей деревне, селе, деревенской или сельской цивилизации — вовсе не исключительная особенность российской словесности.
Аналогично и западная научная мысль, прежде всего социологическая, связанная с умеренно консервативными взглядами и направлениями, могла бы и сегодня солидаризироваться с Беловым в ряде позиций. Не в деталях и мелочах, не в образах и авторских суждениях, а в общем ощущении конца времени. Современные исследования часто свидетельствуют о цикличности и универсальности подобных состояний общества, возникающих по разным поводам и не синхронизированных в пространстве.
Отсюда, по мысли З. Баумана, многие вещи, которые вдруг возникли на повестке дня начала ХХI века: реабилитация племенной модели общества, возврат к понятию исконного (первобытного) самосознания, предопределенного внекультурными или невосприимчивыми к культуре факторами, и в целом отказ от сложившихся к настоящему времени представлений (и в социальной науке, и в обществе) о важнейших, непреложных, sine qua non чертах цивилизованного порядка [Бауман 2019: 21–22].
Консервативная традиция в социальной философии конца ХХ века не раз обращалась к подобным мыслям. Социальная реальность 10-х годов нового века с массовым разочарованием целых поколений в своем, казалось, безоблачном будущем актуализировала их.
На таких зигзагах истории эсхатология не может не появиться. Как не может не быть апокалиптической темы в беловской парадигме. Она проступает во множестве образов и деталей. Явных, как белая лошадь — конь блед, или скрытых. Среди последних, кажется, остался незамеченным интертекстуальный аспект финала:
Они шли по Москве довольно быстро. Они входили на Бородинский мост
— Замолчи! — Медведев остановился и побелел. — Или я врежу тебе…
— Я сам тебе врежу! — тихо сквозь зубы произнес Иванов и, сжав кулаки, напрягая челюсти, придвинулся ближе.
Оба замерли. Они сверлили, пронизывали друг друга глазами. Их обходили, на них оглядывались, а они стояли, готовые броситься друг на друга. Это было как раз посредине моста.
И Москва шумела на двух своих берегах.
Читайте также: