Сочинение моя прекрасная леди
Обновлено: 05.07.2024
Дело происходит в Лондоне. Сюжет следующий. Генри Хиггинс, лингвист, выходец из богатой семьи, который может определить по выговору, откуда человек приехал, и кто его родители, случайно встречает на улице простую девушку, продавщицу фиалок, Элизу Дулитл. Послушав ее безобразную речь, Генри говорит, что все ее проблемы от того, что она не умеет правильно выражаться, и ее произношение просто ужасное, но он бы мог сделать из нее графиню за полгода. На следующий день, придя на площадь с фиалками, посмотрев на всю эту грязь и безнадегу, Элиза припоминает слова Хиггинса, и идет к нему, с просьбой научить ее правильно говорить.
Вот так вот Элиза поселяется в доме Генри Хиггинса, который начинает ваять из нее герцогиню.
На самом деле, Генри Хиггинс не только занимался фонетикой Элизы, но и приказал ее намыть, приодеть, обучил ее манерам. Так что говорить, что он добился всего только одной фонетикой, было бы, мягко говоря, не совсем правильно. Если посмотреть, как Элиза выглядела в начале, и в какую принцессу ее нарядили под конец, то можно было бы ей просто молчать и играть глухонемую и просто улыбаться, и тогда бы ее все равно приняли бы за герцогиню.
Что касается героев, то они довольно забавные. Генри Хиггинс – такой высокомерный зазнайка, думает, что он самый умный и может спокойно как-то обидно пошутить или проигнорировать человека. Он называет себя закоренелым холостяком, хотя, на самом деле, просто, мне кажется, женщины от него сбегали. Элиза поначалу для него была игрушкой и развлечением. Ему нравилось как-то ее облагораживать, смотреть на результат своей работы.
Элиза – девушка из бедной семьи, никогда не знавшая простых радостей, типа ванны и шоколада. Она такой напуганный звереныш, который боится, что ее хотят обмануть или воспользоваться. На самом деле, в начале она производит впечатление человека абсолютно неадекватного, и не понимающего обращенную речь. Так что даже удивительно, что под конец она приобретает какое-то сознание, и может нормально вести беседу и даже не заученными фразами, а выражать свои собственный мысли. Вот это мне осталось, кстати, не понятно. Можно человека вымыть, приодеть, научить правильно говорить, манерам. Но как вложить в голову человека умение логически рассуждать, для меня загадка.
Одри Хэпберн для меня в этом фильме показала себя с иной стороны. До этого я видела только "Римские каникулы" и "Завтрак у Тиффани" с ее участием, и там ее героини, хотя и разные, но такие неземные, воздушные. Здесь же Одри показала как она естественно может изображать простую замарашку.
Вообще, фильм довольно красочный и яркий. Очень красивые костюмы, особенно женщин на балу. Шляпы вообще поражают воображение. Даже не верится, что в таком вообще ходили.
Фильм похож на театральную постановку. Некоторые играют немного театрально, есть реплики в стихах, и много песен. В какой-то мере из-за них фильм длится 2.5 часа. На самом деле, сюжет вполне можно было бы уложить и в гораздо меньшее время. Кинолента разбита на две части, будто бы антрактом.
Так что я советую фильм, довольно забавный, особенно размышления Хиггинса о женщинах, не скучный. Подойдет для семейного просмотра и для детей там нет ничего запретного, все очень платонически, даже поцелуев нет.
Я получила эту возможность — сыграть Элизу Дулиттл! Уже одно это было праздником.
Генри Хиггинс действительно перевоспитал Элизу Дулиттл, и ее приняли за заезжую принцессу. Кто же тогда мог подумать, что между сухарем-учителем и строптивой ученицей вспыхнет настоящее чувство?
Я мечтала об этой роли, как только появилась на Бродвее. Это, конечно, было заоблачной высью, потому что у роли есть много сложных вокальных номеров. У меня таких данных просто не было, о нескольких простых нотах и гитарном сопровождении речи идти просто не могло, но я так хотела эту роль…
В бродвейском спектакле Элизу Дулиттл играла Джулия Эндрюс, вокальные данные которой были просто великолепны! Молодая, красивая, задорная, она и пела, и двигалась прекрасно, чем обеспечила обожание зрителей. Мюзикл на Бродвее выдержал 2717 представлений, билеты раскупались на полгода вперед, сам спектакль сняли, кажется, просто потому, что он надоел самим исполнителям. Профессора Хиггинса на театральной сцене играл Рекс Харрисон, который работал в паре с Джулией Эндрюс с удовольствием и полным взаимопониманием.
Мне снова предстояло погрузиться в мир костюмных съемок и даже для начала сыграть замарашку, но беспокоило не это. Я прекрасно понимала, что не обладаю достаточными вокальными данными для блестящего исполнения своих партий, а потому решила усердно трудиться над постановкой голоса все время подготовки к съемкам, чтобы к началу записей спеть достаточно хорошо. Кьюкор и Уорнер обещали мне это.
Преодолевать такое пусть не сопротивление, но неприятие трудно, я не знала, что все еще впереди. С Харрисоном мы подружились на съемках, с остальными тоже, а вот переубедить зрителей и критику, что я играю не хуже, чем исполнительница в бродвейском спектакле, в Америке не удалось. Европа, не видевшая Джулию Эндрюс на Бродвее, приняла меня хорошо, Америка нет. Свою роль в этом сыграл еще один не слишком приятный факт, но о нем чуть позже.
Это было время, когда я почти забыла о существовании Мела Феррера, со мной в Америку отправился Шон и его няня-итальянка, у меня была масса работы и не меньше беспокойства по поводу собственного предстоящего исполнения. Феррер снимался во всякой ерунде, чтобы не оставаться без дела. Думаю, он сам сбился со счета, в каком количестве откровенной халтуры сыграл, но Мела это устраивало, он считал, что актер не должен простаивать и дня. Я так не считала, но переубеждать мужа было просто бесполезно. Наш брак трещал по швам, но этот треск я просто не слышала из-за голоска своего обожаемого двухлетнего сынишки и собственных вокальных упражнений.
Ежедневные занятия вокалом и репетиции со специалистом по дикции, исправляющим мое классически правильное произношение на характерное для кокни, дали свои результаты, я стала вполне прилично петь и говорила так, словно полжизни провела в лондонских трущобах. Особенно меня беспокоил вокал, словно что-то предчувствуя, я несколько раз переспрашивала Уорнера:
— Я сама буду петь?
Мне бы насторожиться, но я решила, что еще успею доработать и все будет в порядке.
Когда я только начинала репетировать, однажды мне показалось, что в зале в углу в сторонке сидит Джулия Эндрюс. Но позже, внимательно приглядевшись, я никого не увидела. Неприятное чувство, что за тобой следят. Я понимала досаду Джулии: столько лет с блеском играть эту роль, а потом узнать, что почти всех актеров спектакля оставляют в экранизации, а тебя лишают возможности играть только потому, что твое имя мало известно по другую сторону океана. Но ведь и мне оказалось не легче! У Эндрюс блестяще сочетались актерские и вокальные данные, то, на что мне потребовались недели репетиций и немало усилий, она исполняла легко, словно играючи.
Это были дельные советы. Понимая, что она совершенно права, я не вытягиваю партию как надо, я все же решила не сдаваться. Оказывается, Джулия надеялась, что если уж не играть роль Элизы, то хотя бы петь ей позволят, тем более у нас похожи голоса, только ее поставлен и много сильнее. Но, желая избежать даже такой конкуренции, Уорнер отказал ей в этом.
Кьюкор куда больше занимался моей игрой, причем его меньше волновало то, что будет, когда цветочница Элиза превратится в леди Элизу, и гораздо больше, как выглядит и ведет себя замарашка. Постепенно я поняла почему — именно это могло стать в моей игре провальным, и едва не стало. У Кьюкора с Битоном даже начались трения. А у меня с гримерами. Мне вовсе не хотелось, чтобы грязь под ногтями и на лице портила меня совсем, но режиссер был непреклонен: грязь должна быть настоящей! Черные полоски под ногтями, настоящая пыль на искусственных булыжниках под ногами, потрепанная одежда, почти лохмотья, грязь на лице… Но я все равно услышала чье-то замечание:
— Нет, на замарашку не похожа…
— Да, это не Эндрюс…
Это было то, чего я меньше всего желала. Если еще и во время пения произнесут такое, ничего хорошего не получится.
Сложности добавлял категорический отказ Рекса Харрисона записывать вокал заранее:
— Я не просто пою, я обыгрываю каждую фразу! Это не пластинка, а действие.
Ему хорошо, по роли профессору Хиггинсу позволялось даже не петь, а скорее говорить речитативом, я же должна в каждой песне показывать все, на что способна и чему научилась.
Замарашка… оборвыш… и это все, когда статистки, изображающие дефилирующее мимо высшее общество, носят потрясающие наряды Сесила Битона!
В порыве эмоций я почти сокрушенно заявила Сесилу Битону, что зря согласилась на роль Элизы Дулиттл, у нее так мало красивых платьев! Битон был того же мнения, он считал, что роль замарашки, даже превращавшейся в леди, не для меня, потому что я уже леди. В каком-то интервью он даже сказал, что именно из-за моей светскости не очень удалась главная сцена фильма — первый бал цветочницы, потому что Элиза должна чувствовать себя не слишком уверенно, ведь, несмотря на все обучение, это не ее место, и девушка прекрасно это понимает. А у меня, мол, сразу чувствуется, что мое место на балу в роскошном платье, а не на мостовой в тряпье.
Наверное, он прав, я действительно мучилась, пока мы не отсняли сцены до переезда в дом Хиггинса, но и там играть бывшую замарашку было тяжело. Это не моя роль, не мой характер. Борясь за нее, я представляла только одно: победу Элизы над Хиггинсом и ее триумф на балу, забывая, что абсолютно большая часть фильма посвящена происходившему до этого. Но тогда я этого не понимала, а все вокруг уверяли, что я играю прекрасно, пою хорошо, все идет отлично.
Кьюкор — не Уайлер, он добровольно по тридцать дублей не делал, зато делал под нажимом Рекса Харрисона. Рекс, словно оправдываясь перед всеми, кто видел его на Бродвее, старался превзойти самого себя, без конца совершенствуя и совершенствуя свою игру, борясь за каждую фразу, каждый жест. Это прекрасно, но очень трудно для меня.
Страшно раздражал грим и вообще все, что касалось цветочницы Элизы, терпеть не могу растрепанные волосы, неопрятность, а здесь нужно делать вид, что для меня это привычно. К тому же Кьюкор решил действовать наверняка и каждую свою придумку тут же снимал, делая десятки дублей в разных вариантах. Одну и ту же сцену мы проигрывали несколько раз, играя чуть иначе, и несколько раз снимали.
Рекс Харрисон оказался очень похож на собственного героя, он держал себя со мной так, словно и был тем самым профессором-воспитателем, то есть совсем не дружелюбно. Особенно ему удавалось это, когда требовалось показать раздражение Хиггинса на непонятливую или не желавшую подчиняться Элизу. Нет, Рекс не грубил, он просто отказывался помогать мне и идти навстречу. Совсем недавно купавшаяся в обожании Кэрри Гранта и окружающих, я чувствовала себя почти несчастной, страшно нервничала из-за вокала, а еще из-за новых планов Мела.
Настроение на некоторое время поднял переход к сценам, в которых Элиза появляется на балу уже в наряде леди. Наконец-то я получила возможность играть то, ради чего напросилась на эту роль! Вот тогда все увидели настоящую Одри Хепберн. Я помню изумленное восхищение труппы, когда я впервые вышла в белом бальном платье Элизы. Хотелось громко сказать:
Но почти сразу последовал страшный удар: мне наконец объявили, что, как бы я ни старалась, песни не звучат достаточно хорошо, а потому в фильме будет голос Марии Никсон! Я не могла поверить своим ушам. Столько усилий, столько надежд, и все прахом?!
— Одри, мы не можем рисковать, твое исполнение недостаточно хорошо.
— Позвольте мне перезаписать, у меня все получится!
— В смете не заложены деньги на перезапись, к тому же все готово.
Это был просто крах!
— Вы отняли у меня половину роли!
— Одри, свой миллион вы получите все равно. У нас не может быть никаких личных пристрастий, все ради дела.
Что было делать: плакать, умолять? Но если песни в исполнении Марии Никсон уже записаны, значит, все было заранее известно, а меня просто дурачили похвалами?! Аплодировали, как маленькой девочке, чтобы не надула губки в обиде? Я знала, что в похожей ситуации Мэрилин Монро закатила сцену и вытребовала, чтобы все песни, исполненные ею, вошли в фильм. Я не Мэрилин и так сделать не смогла.
Вдруг меня взяло зло на саму Марии. Если она записывалась, значит, точно знала, что будет звучать ее голос? Знала, но от меня скрыла! Мы не были дружны, но такой поступок граничил с подлостью. Когда я все же получила возможность высказать Марии свое отношение к такому поведению, та пожала плечами:
— Ты делала свое дело, я свое. А претензии к режиссеру и к Уорнеру.
А еще меня пронзило понимание, что знала не только Марии, но и Джулия Эндрюс, возможно, она, послушав тогда мое исполнение, сказала свое веское слово, перевесившее чашу весов не в мою пользу? Не знаю… А Харрисон, неужели он тоже знал? Типично голливудский способ решать дела — выгода и только выгода, на остальное наплевать.
Только я знаю, чего стоило довести дело до конца и не подать вида, насколько я удручена и обижена. Пригодилось мамино воспитание. Леди не плачут и не взрываются. Я терпела, но боль внутри скрутила такая, что не хотелось не то что играть, но и никого видеть. Я понимала, что лично для меня это провал. Я так давно мечтала об этой роли, с таким трудом добилась ее, так старалась научиться петь, но даже если запомнят меня как Элизу Дулиттл, то обязательно вспомнят, что пела не я.
Мама только пожала плечами:
— Как можно на что-то надеяться в Голливуде? Значит, ты недостаточно хорошо спела…
Фильм был номинирован по всем возможным позициям, кроме одной — за лучшую женскую роль!
Когда меня саму спрашивали, почему это произошло, я только пожимала плечами:
— Я недостаточно хорошо сыграла эту роль.
Я поздравила Джулию Эндрюс от души, она не виновата в моих неприятностях и просчетах, действительно, не стоило верить фальшивым словам Уорнера и Кьюкора, никто не виноват, что я возомнила себя певицей. Мне самой прислала телеграмму Кэтрин Хепберн, получавшая заветную статуэтку много раз:
— Я надеюсь, вы не ошиблись, вручая его мне, потому что обратно я не отдам.
— Юл, воскреси его! Оживи его, Юл! Мы любим Криса!
Но Бриннер в одеянии священника гнусавым голосом тянул отходную молитву (по-русски!) и грозил собравшимся кулаком. На площади поставили столы и желающих угощали русской водкой, блинами и еще чем-то. Сам Юл пил водку прямо из горлышка бутылки и танцевал на столе что-то невообразимое, приседая и выбрасывая вперед ноги.
Куклу похоронили, но от необходимости играть подобные роли это Бриннера не избавило. Кстати, с Дорис они довольно быстро разошлись, несчастная женщина сильно страдала, не понимая, чем же не угодила странному русскому мужу. Бриннер женился еще несколько раз, продолжая изумлять всех: на его вилле у Женевского озера жила целая стая… пингвинов!
Мама ничего не говорила, но я точно знала, что именно она думает. Если бы с самого начала я не возомнила себя певицей и согласилась на дубляж, мы могли бы спеться даже не с Марии Никсон, а с Джулией Эндрюс получился бы великолепный тандем! У Джулии голос хорош и на мой похож, можно было бы отрепетировать каждую музыкальную фразу, каждое движение, чтобы все совпадало не только по времени, но и по духу. Никсон записывалась тайно от меня (я ее не виню, хотя тогда была очень обижена за, как считала, предательство), а потому совсем не по роли, у нее просто красивое, правильное, сильное исполнение, но на Элизу Дулиттл в моей игре не похоже. Получается, что в фильме две Элизы — одна движется и говорит, а вторая поет. Разве такой разлад мог получиться удачным?
Самым разумным было просто перестать оправдываться и на все обращать внимание, что я и сделала. В конце концов, жизнь ролью Элизы Дулиттл не ограничивается, у меня есть другие роли, есть Шон, есть семья.
Пришлось вежливо отказать.
Сегодня я хочу поговорить о фильме "Моя прекрасная леди". Может быть моё мнение будет предвзятым, потому что я люблю Одри Хепберн и мне тяжело оставаться беспристрастной к фильмам с её участием. Потому заранее прошу прощения, если кто-то найдёт мой отзыв чрезмерно восторженным.
О сюжете
Итак, перед нами фильм 1964 года, экранизация бродвейского мюзикла Германа Левина, поставленного в свою очередь по пьесе Бернарда Шоу "Пигмалион". Эта история о своего рода Золушке - история молодой девушки, которая из замарашки становится прекрасной леди. Но в этой истории фея-крёстная и прекрасный принц совсем не похожи на героев сказок: фея использует не магию, а добрые слова и почтительное отношение, а принц - заядлый холостяк, который не влюбляется "с первого взгляда", а в течение всего фильма проникается трепетной любовью к девушке, боясь признаться в этом самому себе.
О персонажах
Саму Одри в начале фильма я не узнала - настолько привыкла видеть её в образе утончённой девушки, что её Элиза в заношенном платье, с крикливым голоском и чумазым личиком меня поразила. Мне было даже как-то стыдно за её поведение. Но идут минуты фильма и раскрывается характер героини: вспыльчивая, заносчивая и очень гордая в начале, она открывается нам с заботливой, ранимой и даже доверчивой стороны.
Рекс Харрисон в роли профессора Хиггинса просто великолепен. Он несносен, его поведение настолько возмутительно, что его собственная мать просит его уехать, чобы он не опозорился перед её друзьями. Интересно наблюдать за его собственными изменениями на фоне успехов Элизы: она из дурнушки превращается в леди, в то время как поведение Хиггинса всё больше смахивает на поведение сапожника. И как медленно до него доходит осознание, что предмет его спора становится для него чем-то большим, чем он хотел.
Отдельно хочется рассказать об отце Элизы - Альфреде П. Дулитле. Эволюция его персонажа происходит с лёгкой руки профессора Хиггинса. От свободного и безработного пьяницы с мыслями философа и хорошо подвешенным языком, к концу фильма он приходит уже богатым человеком. Однако, сам он несчастен своих обретённых денег, поскольку богатство загнало его в рамки "буржуазной морали". На предложение своей дочери отказаться от этих денег, раз они делают его несчастным, он отвечает вполне честно: "Это я на словах такой, а духу не хватает".
О цветах
О, как же наполнен цветами этот фильм! С самых первых кадров мы видим именно их цветущее великолепие: перед нами предстают прекрасные раскрывшиеся пионы, ромашки и нежные гвоздики. А наша главная героиня уличная цветочница, мечтающая работать в настоящем цветочном салоне.
Далее в фильме мы видим будни таких цветочниц: они приходят рано утром и старательно собирают маленькие букетики, чтобы продавать их в течение дня.
Цветочницы - это пожалуй единственное место, где мы видим цветы в "низшем обществе", в остальной части фильма они являются атрибутом исключительно высшего света.
К примеру, взглянем на скачки в Аскоте, где Элиза первый раз выходит в свет. Это прекрасный образец тематического оформления: всё от декораций до одежды гостей выдержано в чёрно-серо-белой гамме. И цветы идеально вписываются в общую тематику мероприятия: белые бутоньерки у мужчин, цветы в шляпах дам, рассыпчатые букеты гвоздик в высоких вазах на фуршетных столах, огромные подвесные вазоны в ложе.
Сцена в Аскоте показывает нам, настолько точны и отлажены действия каждого из гостей. Все движения настолько выверены и слажены, что вторжение наших главных героев сразу заметно на общем фоне. Профессор Хиггинс мало того, что одет в коричневый костюм с красным платком, так ещё и умудряется столкнуться с девушкой, нарушив общий механизм, пока ищет свою мать в толпе гостей. В наряде Элизы мы так же видим отклонение от общей темы - она единственная носит красный цвет - красный бант на сумочке и красные цветы на шляпке. Также на шляпке есть колоски пшеницы, что может быть имеет отсылку к происхождению Элизы (но может это только моё воображение).
На посольском приёме мы также наблюдаем большое количество цветов. Те же непременные бутоньерки у мужчин, большие цветочные композиции в залах, украшения в причёсках дам, и, конечно, букет королевы Трансильвании на портбукетнице (кстати, мне одной она показалась немного.. демоничной?). Помимо живых цветов очень много искусственных в деталях одежды и украшениях.
Отдельно хочу отметить ещё две сцены фильма. Первая, когда влюблённый Фредди приезжает с букетом цветов к Элизе, но его не пускают в дом и он поёт на улице. Тут также присутствует многообразие цветов. А сам букет, как можно заметить достаточно простой, небольшой и упакован в бумагу. Мне очень импонируют именно такая упаковка, есть в ней что-то очаровательное. Такой букет явно не куплен по “особому случаю”, а просто взят по дороге домой или в гости, чтобы сделать приятное другому человеку без какого-либо повода.
И вторая сцена это домашний сад мамы профессора Хиггинса. Чудесное место с большим количеством зелени, зоной отдыха и стеной, похожей на свод пещеры. Я бы не отказалась от такой комнаты в доме.
О мнении
Советую фильм всем фанатам Одри и любителям мюзиклов. Да, сюжет достаточно прост и предсказуем, но сама постановка, исполнение песен и игра актёров понравятся многим. “Моя прекрасная леди” это отличное кино для чашечки чая и уютного пледа в дождливый день и красивая сказка поднимающая настроение, когда жизнь кажется серой и унылой.
Разумеется, с истории профессора фонетики Генри Хиггинс – закоренелого холостяка. Он заключил пари со своим коллегой, полковником Пикерингом, что за три месяца сможет превратить безграмотную лондонскую цветочницу Элизу Дулиттл в настоящую леди. Профессор взялся обучить девушку, говорящую на уличном жаргоне, великосветским манерам и идеально правильной речи. По истечении заявленного срока Элиза должна была быть представлена на посольском балу, и если никто из присутствующих не догадался бы о ее невысоком происхождении, полковник признал бы победу профессора и оплатил бы все расходы по обучению девушки. Сама Элиза надеялась, что хорошее произношение позволит ей устроиться в цветочный магазин. Таково, если коротко, содержание мюзикла, представленного на Бродвее 15 марта 1956 года. Шоу, к слову, пользовалось невероятной популярностью, а билеты распродавались на полгода вперед.
По условиям контракта студия имела право использовать другой голос. И 16 мая 1962 года режиссер картины встретился с певицей Марни Никсон, которая уже дублировала некоторых актрис в фильмах. После короткого прослушивания, Никсон была приглашена для дубляжа Одри, но это решение должно было остаться в секрете. Одри продолжала брать уроки пения и не подозревала о планах студии. Запись песен для фильма стала для Одри тяжелым испытанием.
Художественным оформлением фильма занимался Сесил Битон, получивший за свою работу Оскарa. При оформлении основного места действия картины (библиотеки в доме Генри Хиггинса) Битон вдохновлялся комнатами в Шато де Груссэ, расположенном в Монфор-л’Амори во Франции, и художественно обставленный его владельцем Карлосом де Беистеги. Битон и режиссёр Джордж Кьюкор были давними друзьями, и Битону была предоставлена полная творческая свобода. Однако в процессе трудоёмкой работы над фильмом Кьюкор нередко конфликтовал с Битоном, и, в конце концов, фактически отстранил его от работы. Имя Битона уже были внесено в титры и оговорено в контракте, поэтому Кьюкор обратился к своему близкому другу и помощнику художника картины Джину Аллену с просьбой занять место Битона и закончить работу над декорациями.
Ещё несколько фактов. Название фильма не появляется ни в каком-либо диалоге, ни в песне.
Действие фильма происходит в 1912 году.
27A Уимпол-стрит в Лондоне — адрес профессора Хиггинса, такой улицы на самом деле не существует, есть 27 Уимпол-стрит.
Ширли Джонс была одной из актрис, которой Джек Л. Уорнер планировал предложить роль, если бы Одри Хепберн отказалась. Кандидатура Джули Эндрюс была отвергнута, так как продюсеры считали ее недостаточно известной. Элизу также очень хотела сыграть Элизабет Тейлор.
Но не все было гладко. Например, В мюзикле Элизе 21 год, а Одри Хепберн на момент съемок было 34 года (этот факт возмущал поклонников бродвейской постановки).
Одри Хепберн позднее призналась, что никогда бы не приняла роли Элизы Дулиттл, если бы знала, что Джек Л. Уорнер захочет продублировать все ее песни. Кроме того, она однажды сказала Джули Эндрюс лично, что та должна была сыграть Элизу вместо нее. Во время своего выступления в Университете Калифорнии в Лос-Анджелесе в 2008 году Джули Эндрюс подтвердила этот факт.
Читайте также: