Сочинение мой пушкин цветаева

Обновлено: 07.07.2024

Так назвала Цветаева одно из своих эссе. "Мой в данном случае не как притязание на единоличное владение и претензия на единственно верное толкование, а указательное местоимение: тот Пушкин, которого я знаю и люблю с ещё до-грамотного детства, с памятника на Тверском бульваре". Она не отнимала Пушкина у других, просто ей хотелось, чтобы они прочли его её глазами, глазами и сердцем ребёнка, т.е. первое прочтение без помощи и вмешательства взрослых.

"Мой Пушкин" - это воспоминание автора о своём детстве, повесть о девочке, которую водили гулять по Страстному бульвару к памятнику Пушкина, а ещё на стене одной из комнат её родного дома в Трёхпрудном висела картина "Дуэль Пушкина". С детских лет она рассматривала эту картину, рано узнала, что Пушкин был убит на этой дуэли пулей в живот, и уже тогда поняла, что поэт не тот, кто рифмует строки, а живой человек, который может испытывать боль, страдание, как любой другой… Вот поэтому ей всю жизнь было тесно в рамках прохладной почтительности.

"Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть выманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трёх лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и, - вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, - об этом животе поэта, который так часто не - сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе… Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта - убили…

С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова – убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё моё младенчество, детство, юность, - я поделила мир на поэта – и всех и выбрала поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать – поэта – от всех, как бы эти ни одевались и ни назывались".

С самого детства помнятся прогулки к "Памятник Пушкину". Так говорила няня и для маленькой Марины эти два слова слились в одно. "Памятник – Пушкина был – обиход, как рояль или за окном городовой Игнатьев… памятник- Пушкина был одна из двух… ежедневных неизбежных прогулок – на Патриаршие Пруды – или к Памятник-Пушкину. И я предпочитала – к Памятник Пушкину. Потому что мне нравилось, что уходим мы или приходим, а он всегда стоит. Под снегом, под летящими листьями, в заре, в синеве, в мутном молоке зимы- всегда стоит".

В центре существования Цветаевой была поэзия и в ней непреходящая величина – Пушкин. Самое показательное для понимания Цветаевой – её свобода в отношении к Пушкину. Она острее других чувствовала непревзойдённость его гения и уникальность его личности. Восторг и восхищение его творчеством она выражала на равных, глаза в глаза, без намёка на подобострастие.

В юношеском стихотворении 1913 года "Встреча с Пушкиным", написанным в Крыму, она по девичьи, как с приятелем, беседует с Пушкиным:

…Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе…

Она взрослела и вместе с ней взрослело её отношение к Пушкину. Но чувство его дружеской, братской руки оставалось с ней, не исчезало, а лишь крепло с годами:

Вся его наука –
Мощь. Светло – гляжу:
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.

Свою "Пушкиниану" Цветаева начала с простейшего – с судьбы поэта, с его семейной драмы, как она её понимала: недвусмысленно выражено неприятие жены Пушкина, осуждение её "пустоты". Неприятие Натальи Николаевны Гончаровой было вполне в духе Цветаевой, естественно для неё – человека и поэта, поэта-женщины в особенности.

В цветаевском неприятии главным было ощущение неодухотворённости жены Пушкина: "Было в ней одно: красавица. Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая как меч". Несоответствие "пустого места" тому, кто для неё был "всех живучей и живее", тем больнее ранило Цветаеву, что она жила в убеждении необходимости гению понимания, сочувствия. И брак Пушкина она трактует не как несчастную случайность, а как веление судьбы, рок. "Гончарова не причина, а повод смерти Пушкина". "Гончарову, не любившую, он взял уже с Дантесом в придачу, т.е. с собственной смертью".

Вот так всей силой своей любви к Пушкину Цветаева безжалостно расправляется с его женой. Пристрастное отношение Цветаевой к Гончаровой часто заявляло о себе наперекор реальным фактам. Наталья Николаевна не предала забвению имя Пушкина, взяв на себя заботу о сохранении его архива, который оставила старшему сыну поэта Александру. Именно благодаря ей братья Анненковы смогли отредактировать полное собрание сочинений Пушкина и подготовить к печати его биографию. Кроме того, Гончарова и её сын Александр устраивали по субботам дни поминовения поэта.

Цветаева позволяла себе превратное толкование фактической стороны жизни Пушкина и делала это осознанно, так как внимание её было приковано к пушкинским текстам, а не к реальным событиям его жизни. Есть ощущение, что Пушкин жил в Цветаевой, как бы сопровождая её всё более зрелые размышления о поэзии и литературе вообще, заменяя собою отсутствие равновеликих собеседников. Он возникал во всех её работах о поэзии, и каждый раз другой в подходе к разным вещам.

Перед "её Пушкиным" не надо было только благоговеть, его надо было читать, знать, любить, у которого надо было учиться. Свободный дух Пушкина жил в ней, сопутствовал в любую минуту жизни. Среди разочарований, потрясений работа, дети, Пушкин (именно в такой последовательности) – это то, что пребудет с ней до конца. И это даёт ей свободу понимать и толковать Пушкина. В стихах к Пушкину Цветаева рисует образ поэта – человека, живого, страстного, противоречивого, непредсказуемого:

Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен…

Две ноги свои – погреться
Вытянувший, и на стол
Вспрыгнувший при Самодержце
Африканский самовол –
Наших прадедов умора…

Последний – посмертный - бессмертный
Подарок России – Петра.

Это был Пушкин "глазами любящих".

В начале 30-х Марина Цветаева создает цикл из шести стихотворений – "Стихи к Пушкину". И перед нами встаёт образ пламенного бунтаря, свободолюбивого и неизменно истового. В этом цикле отразилось цветаевское раздражение современным литературоведением, которое выставляло Пушкина совсем не таким, каким его видела Цветаева. Для литературоведения того времени Александр Сергеевич был эталоном "золотой середины", гармонии, меры.

Цветаева всем своим существом восстает против проповедников "уравновешенности". Ведь это не только искажение пушкинского дара и личности поэта, но и своего рода самозащита Цветаевой, поэзия которой кипит, бурлит, пронизываемая молниями, переливается, выплёскивается через край, не укладывается ни в какое "чувство меры". И в строках великого поэта Цветаева находит не "урок меры", а урок отклика на стихию.

К прозе Цветаевой принадлежат две работы, связанные с именем классика: "Мой Пушкин" и "Пушкин и Пугачёв", но в записных книжках и рабочих тетрадях есть множество упоминаний о поэте, как – будто он постоянно присутствовал в жизни и сознании Марины.

Для Цветаевой Пушкин олицетворял духовность как таковую. Он был Богом или мистическим воплощением Бога. И она сравнивает поэта с духовным эмигрантом, пленником земной жизни. Словом, цветаевское восприятие жизни Пушкина было предрешено мифологическим подтекстом, так как её собственная мифологическая модель корнями глубоко уходит в греческую мифологию:

… А там, в полях необозримых
Служа небесному царю –
Чугунный правнук Ибрагимов
Зажёг зарю…

Никто не любил Пушкина так, как Марина Цветаева. Не того Пушкина, которого постепенно "окаменевали" и "бронзовели", но того, который всегда оставался лучшим другом для неё. После революции пушкинское наследие приобрело статус общегосударственного. Цветаева остро ощутила политизацию имени и творчества Пушкина не только в России, но и со стороны эмиграции, и она старается отстоять пушкинское кредо политической независимости, как отстаивает своё. Анастасия Ивановна Цветаева в "Воспоминаниях" пишет: "Делом Марины было – оплакивание судьбы поэта, судьбы любимого, плач Ярославны о каждом князе Игоре на земле".

Музей Марины и Анастасии Цветаевых входит в структуру Государственного бюджетного учреждения Республики Крым "Историко-культурный, мемориальный музей-заповедник "Киммерия М. А. Волошина"

Мы рассмеялись бы и побежали

За руку вниз по горе.

Отношение к Пушкину взрослело вместе с ней, но чувство его дружеской, братской руки не исчезало, а лишь крепло с годами:

Мощь. Светло – гляжу:

Пушкин – в меру пушкиньянца?

Всех румяней и смуглее

До сих пор на свете всем,

Всех живучей и живее!

Пушкин – в роли мавзолея?

Что вы делаете, карлы,

Этот – голубей олив —

Самый вольный, самый крайний

Лоб – навеки заклеймив

Золота и середины?

Охват цикла широк. Пушкин – живой человек с мускулатурой атлета, неутомимый пешеход, любитель карт, трудолюб: Пушкин – в жизни. Из книги В. Вересаева под таким названием Цветаева черпала подробности.

Бич жандармов, бог студентов,

Желчь мужей, услада жен.

Две ноги свои – погреться —

Вытянувший – и на стол

Вспрыгнувший при Самодержце —

Наших прадедов умора.

Последний – посмертный – бессмертный

Подарок России – Петра.

В той же мастерской!

Как своей рукой.

Цветаева не стесняется объявить себя правнучкой Пушкина: вдохновение и общий труд позволяют ей это.

Пушкин в цепких лапах не любившего и опасавшегося его Николая Первого:

Мне, в котле чудес

Сём – открытой скобки

Смысл, короче – всё.

Пуще, чем родство!

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного сулит

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут
Меня, и жизни ход сопровождает их.

Субъективно и все, написанное Цветаевой о поэзии и поэтах, – ведь это мир ее Бытия. Помимо статей, она оставила эссе-воспоминания о Валерии Брюсове, Осипе Мандельштаме, Андрее Белом, Максимилиане Волошине и Михаиле Кузмине. Трудно назвать жанр этих работ: это не литературные портреты в обычном смысле; каждый раз это портреты души – поэта, о котором пишет Цветаева, – и ее самой.

«. Не могу разбивать художественного и живого единства, как не могла бы, из внешних соображений, приписать, по окончании, ни одной лишней строки. Пусть лучше лежит до другого, более счастливого случая, либо идет – в посмертное, т. е. в наследство тому же Муру (он будет БОГАТ ВСЕЙ МОЕЙ НИЩЕТОЙ И СВОБОДЕН ВСЕЙ МОЕЙ НЕВОЛЕЙ) – итак, пусть идет в наследство моему богатому наследнику, как добрая половина написанного мною в эмиграции, и эмиграции, в лице ее редакторов, не понадобившегося, хотя все время и плачется, что нет хорошей прозы и стихов.

За эти годы я объелась и опилась горечью. Печатаюсь я с 1910 г. (моя первая книга имеется в Тургеневской библиотеке), а ныне – 1933 г., и меня все еще здесь считают либо начинающим, либо любителем, – каким-то гастролером.

Не в моих нравах говорить о своих правах и преимуществах, как не в моих нравах переводить их на монету – зная своей работе цену – цены никогда не набавляла, всегда брала, что дают, – и если я нынче, впервые за всю жизнь, об этих своих правах и преимуществах заявляю, то только потому, что дело идет о существе моей работы и о дальнейших ее возможностях.

Я не хочу сказать, что литературная судьба Цветаевой была благополучна, но в споре о том, где бы ей жилось лучше, в эмиграции или в Советском Союзе – бесплодном споре, – я вспоминаю о писательской судьбе Михаила Булгакова или Осипа Мандельштама, оставшихся на родине. У обоих большая и важнейшая часть их произведений не была опубликована десятилетия после их смерти; многое из наследия Мандельштама появилось лишь в девяностых годах. Цветаева жила в свободном мире – тем больнее, что и здесь она оказалась парией.

Цветаева была достаточно трезвым человеком, чтобы понимать: пожелай она приспособиться, она могла бы стать и знаменитой, и благополучной. В письме Ломоносовой она сказала об этом с присущей ей прямотой: «. я могла бы быть первым поэтом своего времени, знаю это, ибо у меня есть всё, все данные, но – своего времени я не люблю, не признаю его своим,

. Ибо мимо родилась

Времени. Вотще и всуе

Ратуешь! Калиф на час:

Время! Я тебя миную.

ВЕЧЕР МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

В четверг, 29 декабря в Доме Мютюалите (24, рю С.-Виктор) состоится вечер стихов Марины Цветаевой – "Детские и юношеские стихи " (Мои детские стихи о детях. Мои детские революционные стихи. Гимназические стихи. Юношеские стихи). Начало в 9 час. вечера. Билеты – при входе[199].

В этом объявлении – важное свидетельство: революционные стихи Цветаевой исследователям неизвестны, они никогда не были напечатаны, но, очевидно, в те годы они еще существовали.

Дорогой Владимир Феофилович!

Очень прошу уделить мне что-нибудь с Пушкинского вечера. Прилагаю прошение. И конверт с адресом и маркой – не обижайтесь! Это я, зная Вашу занятость, для простоты и быстроты – с большой просьбой черкнуть ровно два слова: есть ли надежда на получку и когда за ней. Я ведь по телефону звонить не умею, а ехать на авось мне невозможно, я ведь целый день (8 концов!) провожаю сына в школу.

Не быть тебе нулем

Из молодых – да вредным! —

Это отрывки из писем ее к В. Н. Буниной. Даже если в возбуждении и запальчивости Цветаева сгустила краски, даже если весь эпизод – случайная вспышка взаимного раздражения, даже если она виновата в нем не меньше других участников, – его достаточно, чтобы почувствовать, как сжимало Цветаеву одиночество.

11 февраля 1935 г.: «. я сейчас внешне закрепощена и душевно раскрепощена: ушла – Аля и с нею относительная (последние два года – насильственная!) помощь, но зато и вся нестерпимость постоянного сопротивления и издевательства.

Тогда Сергей Яковлевич, взбешенный (НА МЕНЯ) сказал ей, чтобы она ни минуты больше не оставалась, и дал ей денег на расходы.

Я не знаю, надолго ли и куда уходила Аля, когда вернулась. Я знаю, что они не переставали любить друг друга, что страшные обстоятельства жизни, быта, нищеты – и политики – вмешивались в их отношения и уродовали их. Можно ли было жить и писать в такой обстановке? Можно ли, поднявшись от плиты или корыта, отрешившись от отшумевшей ссоры, вернуться в стихию, единственную, которую Цветаева считала своим действительным миром? Это кажется невероятным, но она не переставала работать.

а мудрости. Главное же в ином мироощущении, которое они выражают: это стихи отрешенности. Понятия одиночества и уединения сплетаются в сознании, переходят одно в другое. Цветаева отчуждается от людей, замыкая свой мир предметами близкими, но неодушевленными: дом, стол, куст, бузина, сад, деревья. Они заменяют людей, она одушевляет их, с ними она чувствует себя свободно, на равных, от них ждет понимания.

Да, был человек возлюблен!

И сей человек был – стол

Сад – одинокий, как сама.

(Но около и Сам не стань!)

– Сад, одинокий, как ты Сам.

В себя, как прадеды в феоды.

Уединение: в груди

Ищи и находи свободу.

Уединение в груди.

И вдруг – человек. Неожиданно, уже нежданно – человек, в котором ей почудилась нужда в ней:

У кого-то смертная

Могла бы – взяла бы

В утробу пещеры:

В пещеру дракона,

В трущобу пантеры.

В пантерины лапы

– Могла бы – взяла бы.

Но мало – пещеры,

И мало – трущобы!

Могла бы – взяла бы

В пещеру – утробы.

Обнимаю тебя кругозором

Гор, гранитной короною скал.

. И рекой, разошедшейся на две —

Чтобы остров создать – и обнять.

Обнимаю тебя кругозором

. Кругом клумбы и кругом колодца,

Куда камень придет – седым!

Круговою порукой сиротства, —

Одиночеством – круглым моим!

Всей Савойей и всем Пиемонтом,

И – немножко хребет надломя —

Обнимаю тебя горизонтом

Голубым – и руками двумя!

Она оказалась опять одна с горами, деревьями, ручьями, горизонтом – всем огромным миром, в котором ощущала себя одинокой, как созревшая маковая головка. В заключительном стихотворении цикла ей видятся лето, маковое поле, смерть.

Дорогие друзья, наш проект существует исключительно благодаря вашей поддержке.

Читайте также: