Шел штурм берлина грозно грохотали советские орудия сочинение
Обновлено: 05.07.2024
1. Творческий диктант.
— Какой глагол нужно употреблять? (Учащиеся обсуждают, записывают.)
Шел штурм Берлина. Грозно . (грохотали) советские орудия. От разрывов и мин . .. (содрогалась) земля. Огромные каменные здания . . . (рушились) и горели с треском, как соломенные. (Н. Богданов.)
При выборе наиболее подходящего глагола проводится работа над группой слов-синонимов:
1) Греметь, грохотать, рокотать.
2) Содрогаться, трястись.
3) Рушиться, обвалиться. (В скобках в тексте указан глагол, употребленный автором.)
— В каком времени употреблены глаголы? Докажите.
2. Наблюдения над написанием суффиксов в глаголах прошедшего времени.
— Объясните написание глаголов в предложении: В мирном Берлине построили и строят замечательные жилые дома, школы, больницы.
Учащиеся объясняют написание окончания глагола настоящего времени: неопределенная форма — что делать? строить, глагол на -ить, значит, II спряжения, в 3-м лице множественного числа окончание -ят. Написание глагола в прошедшем времени учащиеся объяснить затрудняются. (Создается поисковая ситуация.) На доске запись:
Коллективно делается обобщение-вывод о глаголах прошедшего времени: перед суффиксом -л пишется та же буква, что и перед -ть в неопределенной форме.
Учащиеся записывают с комментированием: В мирном Берлине построили и строят замечательные жилые дома, школы, больницы. Советские люди и жители ГДР — большие друзья. Они многое сделали для того, чтобы отстоять мир.
— Найдите глаголы прошедшего времени, объясните их написание.
— Что вы нового узнали на уроке?
На уроке русского языка особое внимание уделяется воспитанию любви к родному языку, бережного отношения к слову. Поэтому тщательно отбираются тексты на урок. Большое место в процессе обучения языку занимает лексико-стилистическая работа. На уроке русского языка часто звучат стихи; наряду с адаптированными текстами используются высокохудожественные авторские тексты.
Шёл штурм Берлина. Грозно грохотали советские орудия, от разрывов мин и снарядов содрогалась земля. Огромные каменные здания рушились и горели с треском, как соломенные.
Особенно жестокий бой шёл на подходах к рейхстагу и у канцелярии Гитлера.
С шипением, с пламенем взрывались фауст-патроны. Танки вспыхивали, как дымные костры. А в узком переулке, совсем рядом с грохотом и взрывами, — мирная картина. Бородатый русский солдат варит кашу. Привязал к решётке чугунной ограды пару верблюдов, запряжённых в походную кухню, задал им корма. А сам деловито собирает обломки мебели и подбрасывает в дверцу печки, поставленной на колёса.
Откроет крышку, помешает кашу, чтобы не пригорела, и снова подкинет дров. За его мирной работой наблюдает множество детских глаз из подвала полуобвалившегося дома напротив. В фашистской Германии русскими детей пугали. Детворе очень страшно, но любопытно. Преодолевая страх, немецкие ребятишки уставились во все глаза на первого русского солдата, появившегося в их переулке.
Особенно страшат немецких детей его кони, чудовищные горбатые животные с облезлой шкурой. Они живут где-то там, в сибирских пустынях, и называют их верблюдами…
А русский похлопывает их по шершавым бокам, поглаживает страшные морды.
— Это Маша и Вася. Умные, от самой Волги с нами дошли…
Наверное, она действительно вкусна, эта солдатская каша. Запах её прекрасен. Так и щекочет ноздри, так и зовёт попробовать. Ах, если бы съесть хоть маленькую ложку… Так есть хочется, так оголодали дети, загнанные в подвалы! Который день не только без горячего супа — совсем без еды…
И когда солдат стал облизывать ложку, подмигивая детворе, самый храбрый не выдержал. Выскочил из подвала и застыл столбиком, испугавшись своей резвости.
— Ну, давай-ка, давай топай, зайчишка, — поманил его солдат. — Подставляй чашку-миску. Что, нету? Ну, давай в горстку положу.
И хотя никто не понял чужого говора, до всех дошёл ласковый смысл его слов. Из подвала мальчишке бросили миску.
С великим напряжением, вытянув тощие шеи, малыши наблюдали, как миска храбреца наполняется кашей. Как он возвращается, веря и не веря, что остался жив, и говорит удивлённо-счастливо:
— Она с мясом и с маслом!
И тут подвал словно прорвало. Сначала ручейком, а затем потоком хлынули дети, толкая друг друга, звеня мисками, кастрюльками.
— По очереди, по очереди, — улыбался солдат. Многие ребята просили добавки. Иные, получив добавку, бежали в подвал и возвращались с пустой миской.
— Что, свою муттер угостил? Ну бери, тащи, поделись с бабушкой.
И солдат ласково поддавал шлепка малышу. Вскоре у походной кухни появился старый немец. Он стал наводить порядок, не давая вне очереди получать по второй порции.
— Ничего, — усмехнулся солдат, — кто смел, тот два съел.
— У вас есть приказ кормить немецких детей, господин солдат? — спросил старый немец, медленно выговаривая слова. — Я был пленным в Сибири в ту войну, ещё при царе, — объяснил он своё знание русского языка.
— Сердце приказывает, — вздохнул солдат. — У меня дома тоже остались мал мала меньше…
— А не совершаете ли вы воинского проступка, раздавая нашим детям солдатскую кашу? Разве у вас нет строгости дисциплины?
— Всё есть, любезный. Порядки воинские знаем, не беспокойтесь…
Дети присели, сжались, но не убежали.
С площади донеслись крики, застучали пулемёты.
— Ну, пошли рейхстаг брать, — проговорил солдат. — Теперь уж недолго, возьмём Берлин — войне капут! А ну, детвора, подходи! Давайте, господин, вашу миску, добавлю! Не стесняйтесь, это за счёт тех, кто из боя не вернётся, — видя его нерешительность, сказал солдат.
Но эти слова словно обожгли старого немца. Отойдя за угол, он сел на развалинах, уронив на колени миску с недоеденной кашей. А дети ещё долго вились вокруг походной кухни. Они освоились даже с верблюдами. И не испугались, когда к кухне стали подходить русские солдаты. В окровавленных бинтах, в разорванных гимнастёрках. Закопчённые, грязные, страшные. Но немецкие дети уже не боялись их.
Уцелевшие после боя солдаты не хотели каши, а просили только пить. И произносили отрывисто непонятные слова:
— Кушайте, сироты, кушайте…
И украдкой, словно стесняясь, всё смахивал что-то с ресниц. Словно в глаза ему попадали соринки и пепел, вздыбленные вихрем жестокого боя.
Немецкие дети ели кашу и, поглядывая на русского солдата, удивлялись: разве солдаты плачут?
СОЛДАТСКАЯ КАША
На братском кладбище советских воинов, павших при штурме Берлина,
возвышается замечательный памятник солдату-освободителю. Русский воин в
одной руке держит меч, другой прижимает к груди ребенка.
Великий смысл вложен в эту скульптуру - советские солдаты, сокрушив
фашизм, спасли будущее человечества.
Не мстителями пришли наши бойцы в столицу своего злейшего врага -
Гитлера и его приспешников, - а освободителями всех народов, в том числе
и немецкого, от фашистского ига.
В 1965 году советские люди праздновали двадцатилетие славного Дня
Победы над гитлеровской Германией. Все честные люди еще раз с
благодарностью вспомнили героев, отдавших свою жизнь за их свободу и
независимость.
Шел штурм Берлина. Грозно грохотали советские орудия, от разрывов мин
и снарядов содрогалась земля. Огромные каменные здания рушились и горели
с треском, как соломенные.
Особенно жестокий бой шел на подходах к рейхстагу и у канцелярии
Гитлера.
С шипением, с пламенем взрывались фауст-патроны. Танки вспыхивали,
как дымные костры. А в узком переулке, совсем рядом с грохотом и
взрывами, - мирная картина. Бородатый русский солдат варит кашу.
Привязал к решетке чугунной ограды пару верблюдов, запряженных в
походную кухню, задал им корма. А сам деловито собирает обломки мебели и
подбрасывает в дверцу печки, поставленной на колеса.
Откроет крышку, помешает кашу, чтобы не пригорела, ч снова подкинет
дров. За его мирной работой наблюдает множество детских глаз из подвала
полуобвалившегося дома напротив. Детворе очень страшно, но любопытно.
Преодолевая страх, немецкие ребятишки уставились во все глаза на первого
русского солдата, появившегося в их переулке.
И хотя ружье у него за плечами, а в руках вместо оружия большой
половник, им жутковато. Страшат и его лохматые брови, и его внимательные
хитроватые взгляды исподлобья. Словно он видит их и хочет сказать: "Вот
я вас, постойте. "
Особенно страшат немецких детей его кони, чудовищные горбатые
животные с облезлой шкурой. Они живут где-то там, в сибирских пустынях,
и называют их верблюдами.
Такие в Тиргартене были только за решетками, и над ними -
предупреждение: "Близко не подходить, опасно".
А русский похлопывает их по шершавым бокам, поглаживает страшные
морды.
- Это Маша и Вася. Умные, от самой Волги с нами дошли.
Солдат достает кашу большим половником и пробует с довольной
гримасой: "Ах как вкусна!"
Наверное, она действительно вкусна, эта солдатская каша. Запах ее
прекрасен. Так и щекочет ноздри, так и зовет попробовать. Ах, если бы
съесть хоть маленькую ложку. Так есть хочется, так оголодали дети,
загнанные в подвалы! Который день не только без горячего супа - совсем
без еды.
И когда солдат стал облизывать ложку, подмигивая детворе, самый
храбрый не выдержал. Выскочил из подвала и застыл столбиком, испугавшись
своей резвости.
- Ну, давай-ка, давай топай, зайчишка, - поманил его солдат. -
Подставляй чашку-миску. Что, нету? Ну, давай в горстку положу.
И хотя никто не понял чужого говора, до всех дошел ласковый смысл его
слов. Из подвала мальчишке бросили миску.
С великим напряжением, вытянув тощие шеи, малыши наблюдали, как миска
храбреца наполняется кашей. Как он возвращается, веря и не веря, что
остался жив, и говорит удивленно-счастливо:
- Она с мясом и с маслом!
И тут подвал словно прорвало. Сначала ручейком, а затем потоком
хлынули дети, толкая друг друга, звеня мисками, кастрюльками.
- По очереди, по очереди, - улыбался солдат.
Многие ребята просили добавки. Иные, получив добавку, бежали в подвал
и возвращались с пустой миской.
- Что, свою муттер угостил? Ну бери, тащи, поделись с бабушкой.
И солдат ласково поддавал шлепка малышу. Вскоре у походной кухни
появился старый немец. Он стал наводить порядок, не давая вне очереди
получать по второй порции.
- Ничего, - усмехнулся солдат, - кто смел, тот два съел.
- У вас есть приказ кормить немецких детей, господин солдат? -
спросил старый немец, медленно выговаривая слова. - Я был пленным в
Сибири в ту войну, - объяснил он свое знание русского языка.
- Сердце приказывает, - вздохнул солдат. - У меня дома тоже остались
мал мала меньше.
Старый немец, потупившись, протянул свою миску, попробовал кашу и,
буркнув "благодарю", сказал:
- А не совершаете ли вы воинского проступка? Разве у вас нет
строгости дисциплины?
- Все есть, любезный. Порядки воинские знаем, не беспокойтесь.
- Но как же.
Старым немец не договорил. Ударили фашистские шестиствольные
минометы, а их накрыли русские "катюши". Все вокруг зашаталось. Переулок
заволокло едким дымом.
Дети присели, сжались, но не убежали.
С площади донеслись крики, застучали пулеметы.
- Ну, пошли рейхстаг брать, - проговорил солдат. - Теперь уж недолго,
возьмем Берлин - войне капут! А ну, детвора, подходи! Давайте, господин,
вашу миску, добавлю! Не стесняйтесь, это за счет тех, кто из боя не
вернется, - видя его нерешительность, сказал солдат.
Но эти слова словно обожгли старого немца. Отойдя за угол, он сел на
развалинах, уронив на колени миску с недоеденной кашей. А дети еще долго
вились вокруг походной кухни. Они освоились даже с верблюдами. И не
испугались, когда к кухне стали подходить русские солдаты. В
окровавленных бинтах, в разорванных гимнастерках. Закопченные, грязные,
страшные. Но немецкие дети уже не боялись их.
Уцелевшие после боя солдаты не хотели каши, а просили только пить. И
произносили отрывисто непонятные слова: "Иванов", "Петров", "Яшин".
Бородатый солдат повторял их хриплым голосом, каждый раз вздрагивая. И,
добавляя немецким детям каши, говорил:
- Кушайте, сироты, кушайте.
И украдкой, словно стесняясь, все смахивал что-то с ресниц. Словно в
глаза ему попадали соринки и пепел, вздыбленные вихрем жестокого боя.
Дети ели кашу и, поглядывая на солдата, удивлялись: разве солдаты
плачут?
Шел штурм Берлина. Грозно грохотали советские орудия, от разрывов мин и снарядов содрогалась земля. Огромные каменные здания рушились и горели с треском, как соломенные.
Особенно жестокий бой шел на подходах к рейхстагу и у канцелярии Гитлера.
С шипением, с пламенем взрывались фаустпатроны. Танки вспыхивали, как дымные костры. А в узком переулке, совсем рядом с грохотом и взрывами, — мирная картина. Бородатый русский солдат варит кашу. Привязал к решетке чугунной ограды пару верблюдов, запряженных в походную кухню, задал им корма. А сам деловито собирает обломки мебели и подбрасывает в дверцу печки, поставленной на колеса.
Откроет крышку, помешает кашу, чтобы не пригорела, и снова подкинет дров. За его мирной работой наблюдает множество детских глаз из подвала полуобвалившегося дома напротив. Детворе очень страшно, но любопытно. Преодолевая страх, немецкие ребятишки уставились во все глаза на первого русского солдата, появившегося в их переулке.
Особенно страшат немецких детей его кони, чудовищные горбатые животные с облезлой шкурой. Они живут где-то там, в сибирских пустынях, и называют их верблюдами.
А русский похлопывает их по шершавым бокам, поглаживает страшные морды.
— Это Маша и Вася. Умные, от самой Волги с нами дошли.
Наверное, она действительно вкусна, эта солдатская каша. Запах ее прекрасен. Так и щекочет ноздри, так и зовет попробовать. Ах, если бы съесть хоть маленькую ложку. Так есть хочется, так оголодали дети, загнанные в подвалы! Который день не только без горячего супа — совсем без еды.
И когда солдат стал облизывать ложку, подмигивая детворе, самый храбрый не выдержал. Выскочил из подвала и застыл столбиком, испугавшись своей резвости.
— Ну, давай-ка, давай топай, зайчишка, — поманил его солдат. — Подставляй чашку-миску. Что, нету? Ну, давай в горстку положу.
И хотя никто не понял чужого говора, до всех дошел ласковый смысл его слов. Из подвала мальчишке бросили миску.
С великим напряжением, вытянув тощие шеи, малыши наблюдали, как миска храбреца наполняется кашей. Как он возвращается, веря и не веря, что остался жив, и говорит удивленно-счастливо:
— Она с мясом и с маслом!
И тут подвал словно прорвало. Сначала ручейком, а затем потоком хлынули дети, толкая друг друга, звеня мисками, кастрюльками.
— По очереди, по очереди, — улыбался солдат.
Многие ребята просили добавки. Иные, получив добавку, бежали в подвал и возвращались с пустой миской.
— Что, свою муттер угостил? Ну бери, тащи, поделись с бабушкой.
И солдат ласково поддавал шлепка малышу. Вскоре у походной кухни появился старый немец. Он стал наводить порядок, не давая вне очереди получать по второй порции.
— Ничего, — усмехнулся солдат, — кто смел, тот два съел.
— У вас есть приказ кормить немецких детей, господин солдат? — спросил старый немец, медленно выговаривая слова. — Я был пленным в Сибири в ту войну, — объяснил он свое знание русского языка.
— Сердце приказывает, — вздохнул солдат. — У меня дома тоже остались мал мала меньше.
— А не совершаете ли вы воинского проступка? Разве у вас нет строгости дисциплины?
— Все есть, любезный. Порядки воинские знаем, не беспокойтесь.
Старый немец не договорил. Ударили фашистские шестиствольные минометы, а их накрыли русские катюши. Все вокруг зашаталось. Переулок заволокло едким дымом.
Дети присели, сжались, но не убежали.
С площади донеслись крики, застучали пулеметы.
— Ну, пошли рейхстаг брать, — проговорил солдат. — Теперь уж недолго, возьмем Берлин — войне капут! А ну, детвора, подходи! Давайте, господин, вашу миску, добавлю! Не стесняйтесь, это за счет тех, кто из боя не вернется, — видя его нерешительность, сказал солдат.
Но эти слова словно обожгли старого немца. Отойдя за угол, он сел на развалинах, уронив на колени миску с недоеденной кашей. А дети еще долго вились вокруг походной кухни. Они освоились даже с верблюдами. И не испугались, когда к кухне стали подходить русские солдаты. В окровавленных бинтах, в разорванных гимнастерках. Закопченные, грязные, страшные. Но немецкие дети уже не боялись их.
— Кушайте, сироты, кушайте.
И украдкой, словно стесняясь, все смахивал что-то с ресниц. Словно в глаза ему попадали соринки и пепел, вздыбленные вихрем жестокого боя.
Дети ели кашу и, поглядывая на солдата, удивлялись: разве солдаты плачут?
Читайте также: