Приехав в москву я воровски остановился сочинение

Обновлено: 01.07.2024

Краткое содержание.. .
Приехав в Москву, я воровски остановился в незаметных номерах в переулке возле Арбата и жил томительно, затворником - от свидания до свидания с нею. Была она у меня за эти дни всего три раза и каждый раз входила поспешно, со словами:
- Я только на одну минуту.. .
Она была бледна прекрасной бледностью любящей, взволнованной женщины, голос у нее срывался, и то, как она, бросив куда попало зонтик, спешила поднять вуальку и обнять меня, потрясало меня жалостью и восторгом.
- Мне кажется, - говорила она, - что он что-то подозревает, что он даже знает что-то, - может быть, прочитал какое-нибудь ваше письмо, подобрал ключ к моему столу.. .Я думаю, что он на все способен при его жестоком, самолюбивом характере. Раз он мне прямо сказал: "Я ни перед чем не остановлюсь, защищая свою честь, честь мужа и офицера! " Теперь он почему-то следит буквально за каждым моим шагом, и, чтобы наш план удался, я должна быть страшно осторожна. Он уже согласен отпустить меня, так внушила я ему, что умру, если не увижу юга, моря, но, ради бога, будьте терпеливы!
План наш был дерзок: уехать в одном и том же поезде на кавказское побережье и прожить там в каком-нибудь совсем диком месте три-четыре недели. Я знал это побережье, жил когда-то некоторое время возле Сочи, - молодой, одинокий, - на всю жизнь запомнил те осенние вечера среди черных кипарисов, у холодных серых волн.. .И она бледнела, когда я говорил: "А теперь я там буду с тобой, в горных джунглях, у тропического моря. " В осуществление нашего плана мы не верили до последней минуты - слишком великим счастьем казалось нам это.
В маленьком купе первого класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше. Я немедля опустил оконную занавеску и, как только носильщик, обтирая мокрую руку о свой белый фартук, взял на чай и вышел, на замок запер дверь. Потом чуть приоткрыл занавеску и замер, не сводя глаз с разнообразной толпы, взад и вперед сновавшей с вещами вдоль вагона в темном свете вокзальных фонарей Мы условились, что я приеду на вокзал как можно раньше, а она как можно позже, чтобы мне как-нибудь не столкнуться с ней и с ним на платформе. Теперь им уже пора было быть. Я смотрел все напряженнее - их все не было. Ударил второй звонок - я похолодел от страха: опоздала или он в последнюю минуту вдруг не пустил ее! Но тотчас вслед за тем был поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью и рукой в замшевой перчатке, которой он, широко шагая, держал ее под руку. Я отшатнулся от окна, упал в угол дивана. Рядом был вагон второго класса - я мысленно видел, как он хозяйственно вошел в него вместе с нею, оглянулся, - хорошо ли устроил ее носильщик, - и снял перчатку, снял картуз, целуясь с ней, крестя ее. Третий звонок оглушил меня, тронувшийся поезд поверг в оцепенение. Поезд расходился, мотаясь, качаясь, потом стал нести ровно, на всех парах.. .Кондуктору, который проводил ее ко мне и перенес ее вещи, я ледяной рукой сунул десятирублевую бумажку.
Войдя, она даже не поцеловала меня, только жалостно улыбнулась, садясь на диван и снимая, отцепляя от волос шляпку.
Он искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи он купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.

Основные проблемы:
→ В чём смысл жизни?
→ Какую роль играет любовь в жизни человека?
→ К чему может привести обман?
→ Что такое честь?
→ Как измена влияет на человека? Можно ли пережить измену?
→ Что может довести человека до самоубийства?

И.А. Бунин
Кавказ

В Москве шли холодные дожди, похоже было на то, что лето уже прошло и не вернется, было грязно, сумрачно, улицы мокро и черно блестели раскрытыми зонтами прохожих и поднятыми, дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. И был темный, отвратительный вечер, когда я ехал на вокзал, все внутри у меня замирало от тревоги и холода. По вокзалу и по платформе я пробежал бегом, надвинув на глаза шляпу и уткнув лицо в воротник пальто.
В маленьком купе первого класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше. Я немедля опустил оконную занавеску и, как только носильщик, обтирая мокрую руку о свой белый фартук, взял на чай и вышел, на замок запер дверь. Потом чуть приоткрыл занавеску и замер, не сводя глаз с разнообразной толпы, взад и вперед сновавшей с вещами вдоль вагона в темном свете вокзальных фонарей. Мы условились, что я приеду на вокзал как можно раньше, а она как можно позже, чтобы мне как-нибудь не столкнуться с ней и с ним на платформе. Теперь им уже пора было быть. Я смотрел все напряженнее — их все не было. Ударил второй звонок — я похолодел от страха: опоздала или он в последнюю минуту вдруг не пустил ее! Но тотчас вслед за тем был поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью и рукой в замшевой перчатке, которой он, широко шагая, держал ее под руку. Я отшатнулся от окна, упал в угол дивана, рядом был вагон второго класса — я мысленно видел, как он хозяйственно вошел в него вместе с нею, оглянулся, — хорошо ли устроил ее носильщик, — и снял перчатку, снял картуз, целуясь с ней, крестя ее. Третий звонок оглушил меня, тронувшийся поезд поверг в оцепенение. Поезд расходился, мотаясь, качаясь, потом стал нести ровно, на всех парах. Кондуктору, который проводил ее ко мне и перенес ее вещи, я ледяной рукой сунул десятирублевую бумажку.

Утром, когда я вышел в коридор, в нем было солнечно, душно, из уборных пахло мылом, одеколоном и всем, чем пахнет людный вагон утром. За мутными от пыли и нагретыми окнами шла ровная выжженная степь, видны были пыльные широкие дороги, арбы, влекомые волами, мелькали железнодорожные будки с канареечными кругами подсолнечников и алыми мальвами в палисадниках. Дальше пошел безграничный простор нагих равнин с курганами и могильниками, нестерпимое сухое солнце, небо подобное пыльной туче, потом призраки первых гор на горизонте.

Из Геленджика и Гагр она послала ему по открытке, написала, что еще не знает, где останется. Потом мы спустились вдоль берега к югу.

Он искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи, он купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.

я до свидания с нею. Была она у меня за эти дни всего три раза и каждый раз входила поспешно, со словами:

– Я только на одну минуту…

Она была бледна прекрасной бледностью любящей взволнованной женщины, голос у неё срывался, и то, как она, бросив куда попало зонтик, спешила поднять вуальку и обнять меня, потрясало меня жалостью и восторгом.

– Мне кажется, – говорила она, – что он что-то подозревает, что он даже знает что-то, – может быть, прочитал какое-нибудь ваше письмо, подобрал ключ к моему столу… Я думаю, что он на всё способен при его жестоком, самолюбивом характере. Раз он мне прямо сказал: "Я ни перед чем не остановлюсь, защищая свою честь, честь мужа и офицера!


сделайте полный синтаксический разбор двух осложненных предложений, двух ССП, СПП, БСП, двух предложений с прямой речью.

Приехав в Москву, (обстоят.) я (подлеж.) воровски (обстоят.) остановился (сказуем.) в незаметных (определ.) номерах (обстоят.) в переулке возле Арбата (несоглас. определен.) и жил (сказуем.) томительно, затворником – от свидания до свидания (обстоят) с нею(дополнен.) Предлож. повествоват. , невоскл., распространенное, простое ,двусоставное с однородными сказуемыми, осложнено обособленным обстоят., выраженным деепричастным оборотом, однородными обстоят., выраж. наречием, сущест. в тв. пад. и уточняющим членом предлож.
[ \ -.-.-.\ , _ .-.-. = ≈ -.-. ≈ ≈ и = -.-. , -.-. - -.-.-. --- ]
Была (сказ) она (подлеж.) у меня (обстоя.) за эти (определ.) дни (обстоят.) всего три раза (обстоят.) и каждый раз (обстоят.) входила (сказуем.) поспешно (обстоят.), со словами:(обстоят.)
– Я (подлеж.) только на одну минуту…(обстоят.)
Предлож. с прямой речью, оформленной диалогом, состоит из 2-х частей. 1-я часть - слова автора
2-я часть прямая речь -диалог
1 предлож. повествов. невосклиц. распространенное простое двусоставное
осложнено однородн. обстоят.
2 предлож. простое, повеств., невоск., распространенное, двусоставное неполное –пропущено сказуемое, не осложнено
А : - П …

(1) Она (подл.) была бледна (сказ.) прекрасной (определ.) бледностью (обстоят.) любящей взволнованной ( определ.) женщины (дополн.) , (2) голос (подлеж.) у неё (дополн.) срывался (сказ.) , (3) и то ( подлеж.) , (4) как она (подлеж.) , бросив куда попало зонтик (обстоят.) , спешила (сказ.) поднять (обстоят.) .) вуальку (дополн.) и обнять (обстоят.) меня (дополн.), (3) потрясало (сказ.) меня (дополн.) жалостью и восторгом. (дополн.) Предлож. повествоват., невосклиц., сложное с бессоюзной, сочинительной и подчинит. связями 1 предлож. распространенное, двусоставное, полное, не осложнено 2 предлож. распостран. Двусоставное, полное, не осложнено 3 предлож. – распростран., двусоставное полное, не осложнено 4 предлож. – распростран., двусоставное, полное, придаточное изъяснительное, осложнено обособлен. Обстоятельством, выраж. деепричастным оборотом
[ - = ] , [- = ] , и [ -,( как - ,\ -.-.-./, = ) , = ]

Раз (обстоят.) он (подлеж.) мне (допол.) прямо (обстоя.) сказал (сказ.) : "Я (подлеж.) ни перед чем (дополн.) не остановлюсь (сказ.) , защищая свою честь, честь мужа и офицера! (обстоят.) Предлож. с прямой речью, состоит из слов автора и прямой речи 1 предлож. – повествоват. невоскл. распростран., простое, двусоставное полное, не осложнено 2 предлож. – повествов., восклицат., простое, распростран., полное, двусоставное, осложнено обособлен. обстоят., выраж., деепричаст. оборотом
[- = ]: " [ П ! ] "

12 нояб­ря 1937 года

При­е­хав в Моск­ву, я воров­ски оста­но­вил­ся в неза­мет­ных номе­рах в пере­ул­ке воз­ле Арба­та и жил томи­тель­но, затвор­ни­ком — от сви­да­ния до сви­да­ния с нею. Была она у меня за эти дни все­го три раза и каж­дый раз вхо­ди­ла поспеш­но со словами:

— Я толь­ко на одну минуту…


Фото доре­во­лю­ци­он­ной Моск­вы 1910‑х годов

Она была блед­на пре­крас­ной блед­но­стью любя­щей взвол­но­ван­ной жен­щи­ны, голос у неё сры­вал­ся, и то, как она, бро­сив куда попа­ло зон­тик, спе­ши­ла под­нять вуаль­ку и обнять меня, потря­са­ло меня жало­стью и восторгом.

В Москве шли холод­ные дожди, похо­же было на то, что лето уже про­шло и не вер­нёт­ся, было гряз­но, сумрач­но, ули­цы мок­ро и чер­но бле­сте­ли рас­кры­ты­ми зон­та­ми про­хо­жих и под­ня­ты­ми, дро­жа­щи­ми на бегу вер­ха­ми извоз­чи­чьих про­ле­ток. И был тём­ный, отвра­ти­тель­ный вечер, когда я ехал на вок­зал, всё внут­ри у меня зами­ра­ло от тре­во­ги и холо­да. По вок­за­лу и по плат­фор­ме я про­бе­жал бегом, надви­нув на гла­за шля­пу и уткнув лицо в ворот­ник пальто.

В малень­ком купе пер­во­го клас­са, кото­рое я зака­зал зара­нее, шум­но лил дождь по кры­ше. Я немед­ля опу­стил окон­ную зана­вес­ку и, как толь­ко носиль­щик, обти­рая мок­рую руку о свой белый фар­тук, взял на чай и вышел, на замок запер дверь. Потом чуть при­от­крыл зана­вес­ку и замер, не сво­дя глаз с раз­но­об­раз­ной тол­пы, взад и впе­рёд сно­вав­шей с веща­ми вдоль ваго­на в тём­ном све­те вок­заль­ных фона­рей. Мы усло­ви­лись, что я при­еду на вок­зал как мож­но рань­ше, а она как мож­но поз­же, что­бы мне как-нибудь не столк­нуть­ся с ней и с ним на плат­фор­ме. Теперь им уже пора было быть. Я смот­рел всё напря­жён­нее — их всё не было. Уда­рил вто­рой зво­нок — я похо­ло­дел от стра­ха: опоз­да­ла или он в послед­нюю мину­ту вдруг не пустил её! Но тот­час вслед за тем был пора­жён его высо­кой фигу­рой, офи­цер­ским кар­ту­зом, узкой шине­лью и рукой в зам­ше­вой пер­чат­ке, кото­рой он, широ­ко шагая, дер­жал её под руку. Я отшат­нул­ся от окна, упал в угол дива­на, рядом был вагон вто­ро­го клас­са — я мыс­лен­но видел, как он хозяй­ствен­но вошёл в него вме­сте с нею, огля­нул­ся, — хоро­шо ли устро­ил её носиль­щик, — и снял пер­чат­ку, снял кар­туз, целу­ясь с ней, кре­стя её… Тре­тий зво­нок оглу­шил меня, тро­нув­ший­ся поезд поверг в оце­пе­не­ние… Поезд рас­хо­дил­ся, мота­ясь, кача­ясь, потом стал нести ров­но, на всех парах… Кон­дук­то­ру, кото­рый про­во­дил её ко мне и пере­нёс её вещи, я ледя­ной рукой сунул деся­ти­руб­лё­вую бумажку…

Вой­дя, она даже не поце­ло­ва­ла меня, толь­ко жалост­но улыб­ну­лась, садясь на диван и сни­мая, отцеп­ляя от волос шляпку.

Утром, когда я вышел в кори­дор, в нём было сол­неч­но, душ­но, из убор­ных пах­ло мылом, оде­ко­ло­ном и всем, чем пах­нет люд­ный вагон утром. За мут­ны­ми от пыли и нагре­ты­ми окна­ми шла ров­ная выжжен­ная степь, вид­ны были пыль­ные широ­кие доро­ги, арбы, вле­ко­мые вола­ми, мель­ка­ли желез­но­до­рож­ные буд­ки с кана­ре­еч­ны­ми кру­га­ми под­сол­неч­ни­ков и алы­ми маль­ва­ми в пали­сад­ни­ках… Даль­ше пошёл без­гра­нич­ный про­стор нагих рав­нин с кур­га­на­ми и могиль­ни­ка­ми, нестер­пи­мое сухое солн­це, небо, подоб­ное пыль­ной туче, потом при­зра­ки пер­вых гор на горизонте…

Из Гелен­джи­ка и Гагр она посла­ла ему по открыт­ке, напи­са­ла, что ещё не зна­ет, где останется.

Потом мы спу­сти­лись вдоль бере­га к югу.

Мы нашли место пер­во­быт­ное, зарос­шее чина­ро­вы­ми леса­ми, цве­ту­щи­ми кустар­ни­ка­ми, крас­ным дере­вом, маг­но­ли­я­ми, гра­на­та­ми, сре­ди кото­рых под­ни­ма­лись веер­ные паль­мы, чер­не­ли кипарисы…

Потом мы ухо­ди­ли на берег, все­гда совсем пустой, купа­лись и лежа­ли на солн­це до само­го зав­тра­ка. После зав­тра­ка — всё жарен­ная на шка­ре рыба, белое вино, оре­хи и фрук­ты — в зной­ном сумра­ке нашей хижи­ны под чере­пич­ной кры­шей тяну­лись через сквоз­ные став­ни горя­чие, весё­лые поло­сы света.

Когда жар спа­дал, и мы откры­ва­ли окно, часть моря, вид­ная из него меж­ду кипа­ри­сов, сто­яв­ших на ска­те под нами, име­ла цвет фиал­ки и лежа­ла так ров­но, мир­но, что, каза­лось, нико­гда не будет кон­ца это­му покою, этой красоте.

На зака­те часто гро­моз­ди­лись за морем уди­ви­тель­ные обла­ка; они пыла­ли так вели­ко­леп­но, что она порой ложи­лась на тах­ту, закры­ва­ла лицо газо­вым шар­фом и пла­ка­ла: ещё две, три неде­ли — и опять Москва!

Ночи были теп­лы и непро­гляд­ны, в чёр­ной тьме плы­ли, мер­ца­ли, све­ти­ли топа­зо­вым све­том огнен­ные мухи, стек­лян­ны­ми коло­коль­чи­ка­ми зве­не­ли дре­вес­ные лягуш­ки. Когда глаз при­вы­кал к тем­но­те, высту­па­ли ввер­ху звёз­ды и греб­ни гор, над дерев­ней выри­со­вы­ва­лись дере­вья, кото­рых мы не заме­ча­ли днём. И всю ночь слы­шал­ся отту­да, из духа­на, глу­хой стук в бара­бан и гор­ло­вой, зауныв­ный, без­на­деж­но-счаст­ли­вый вопль как буд­то всё одной и той же бес­ко­неч­ной песни.

Неда­ле­ко от нас, в при­бреж­ном овра­ге, спус­кав­шем­ся из лесу к морю, быст­ро пры­га­ла по каме­ни­сто­му ложу мел­кая, про­зрач­ная реч­ка. Как чудес­но дро­бил­ся, кипел её блеск в тот таин­ствен­ный час, когда из-за гор и лесов, точ­но какое-то див­ное суще­ство, при­сталь­но смот­ре­ла позд­няя луна!

Ино­гда по ночам надви­га­лись с гор страш­ные тучи, шла злоб­ная буря, в шум­ной гро­бо­вой чер­но­те лесов то и дело раз­вер­за­лись вол­шеб­ные зелё­ные без­дны и рас­ка­лы­ва­лись в небес­ных высо­тах допо­топ­ные уда­ры гро­ма. Тогда в лесах про­сы­па­лись и мяу­ка­ли орля­та, ревел барс, тяв­ка­ли чекал­ки… Раз к наше­му осве­щён­но­му окну сбе­жа­лась целая стая их, — они все­гда сбе­га­ют­ся в такие ночи к жилью, — мы откры­ли окно и смот­ре­ли на них свер­ху, а они сто­я­ли под бле­стя­щим лив­нем и тяв­ка­ли, про­си­лись к нам… Она радост­но пла­ка­ла, гля­дя на них.

Он искал её в Гелен­джи­ке, в Гаграх, в Сочи. На дру­гой день по при­ез­де в Сочи, он купал­ся утром в море, потом брил­ся, надел чистое бельё, бело­снеж­ный китель, позав­тра­кал в сво­ей гости­ни­це на тер­ра­се ресто­ра­на, выпил бутыл­ку шам­пан­ско­го, пил кофе с шар­тре­зом, не спе­ша выку­рил сига­ру. Воз­вра­тясь в свой номер, он лёг на диван и выстре­лил себе в вис­ки из двух револьверов.

Полный текст и аудиокнига

Аудиоверсию можно послушать на YouTube.

Краткое содержание

Тем не менее недавно женщина убедила супруга, что нуждается в поездке на юг. И вот теперь они сядут в один поезд с любовником и отправятся на Чёрное море, чтобы несколько недель провести в уединении на кавказском побережье.

Они знают, что муж через несколько дней отправится следом, будет искать её в Геленджике и в Гаграх, но это уже не важно. Вскоре они добираются до укромного места на черноморском побережье.

Действие замирает, сменяясь описаниями чудесной южной природы и беззаботной жизни влюблённых у моря. Яркое солнце, море фиалкового цвета, горы, кипарисы, необычные наряды горцев, вино и фрукты, облака и звёзды. Возлюбленная главного героя плачет то от радости, то от грустной мысли, что через пару недель придётся возвращаться в холодную осеннюю Москву.


Иллюстрация Игоря Пчелко

Муж тем временем ищет её по всему побережью: в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. Не найдя супруги в Сочи, он сдаётся. Офицер купается в море, переодевается в белый китель, пьёт шампанское и выкуривает сигару. Затем ложится на диван в гостиничном номере и совершает самоубийство, выстрелив себе в виски сразу из двух револьверов.

Анализ: что писать в сочинении

Тональность повествования резко меняется. Сюжет практически исчезает: рассказчик описывает красоты кавказского побережья, счастливый и мирный отдых на лоне природы. Любовники словно забыли, что их запретный роман грозит бедой. Однако об этом не забыл читатель: ощущение опасности не даёт ему расслабиться, убаюканному гениальными бунинскими описаниями. Читателю очевидно, что добром всё это не кончится.

И в конце рассказа драма действительно происходит. Но совсем не та, которой ждёшь. Ревнивец-офицер не мстит жене или любовнику, а не выносит позора и сводит счёты с жизнью. Выпив напоследок шампанского и выкурив сигару, он стреляет себе в голову сразу из двух револьверов.

Любовь — парадоксальное явление, даёт понять Бунин, соединяя в рассказе несоединимое. Счастье для одного легко оборачивается трагедией для другого. Любовники окунаются в жизнь с головой, а сломленный муж тем временем решает уйти из жизни. Эти две стороны любви — радость и трагизм — в восприятии писателя неразрывно связаны.


Иван Бунин в 1937 году. Getty Images

Читайте также: