Паустовский беспокойная юность сочинение

Обновлено: 25.06.2024

Также данная книга доступна ещё в библиотеке. Запишись сразу в несколько библиотек и получай книги намного быстрее.

Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли

По вашей ссылке друзья получат скидку 10% на эту книгу, а вы будете получать 10% от стоимости их покупок на свой счет ЛитРес. Подробнее

Объем: 290 стр. 1 иллюстрация
Жанр:б иографии и мемуары, д окументальная литература, л итература 20 века
Теги:б иографии писателей и поэтов, в оспоминания и мемуары, ж изненный путь, к ультурное наследие, р усские писатели, с удьба человекаРедактировать

Эта и ещё 2 книги за 299 ₽

По абонементу вы каждый месяц можете взять из каталога одну книгу до 600 ₽ и две книги из персональной подборки.Узнать больше

Отзывы 7

История,…которую нужно изучать не только по учебникам.

Документальная книга на основе собственной жизни, чувствуется искренность, которой веришь. Спасибо автору.

История,…которую нужно изучать не только по учебникам.

Документальная книга на основе собственной жизни, чувствуется искренность, которой веришь. Спасибо автору.

Безумно интересно! Такой красивый слог, сразу в голове рисуются образы.

Почему-то игнорировала книги Паустовского. Напрасно! Читаю с удовольствием

Безумно интересно! Такой красивый слог, сразу в голове рисуются образы.

Почему-то игнорировала книги Паустовского. Напрасно! Читаю с удовольствием

правдивая история! Описано все так как было: и первая мировая , и начало революции, по книгам Паустовского можно изучать историю, правдивую и не в угоду сущесвующим властям.

Замечательная книга! Я бы ее советовала прочитать всем неравнодушным людям к нашей стране, к нашей истории. Образы, картины происходящего встают перед глазами как живые, трогают сердце, т.к. это написано настоящим художником. Повесть подтверждает теорию развития по спирали, очень многое через 100 лет снова повторяется, кажется современным, и заставляет задуматься о том, что нас ждет впереди…

. нет ничего человечнее слез от любви, нет ничего, что бы так сильно и сладко разрывало сердце. И нет ничего омерзительнее, чем равнодушие человека к своей стране, ее прошлому, настоящему и будущему, к ее языку, быту, к ее лесам и полям, к ее селениям и людям, будь они гении или деревенские сапожники.

Как хорошо после нескольких книг, которые мне не очень понравились, взять книгу своего любимого писателя и насладиться его творчеством. Даже самое предвкушение чтения сродни ожидания праздника. Но часто ожидание праздника лучше самого праздника, а в случае с Паустовским это, конечно, не так.

Итак, мой любимый автор - Паустовский. Мой любимый стиль - публицистика. Мой нелюбимый жанр - автобиография, которая под пером Константина Георгиевича трансформируется в увлекательнейшее произведение. Образный язык. Тонкий юмор. Меткие и мудрые наблюдения.

. как мало в конце концов нужно человеку для счастья, когда счастья нет, и как много нужно, как только оно появляется.

Я писал, и не устану повторять, что читая Паустовского, я испытываю физически все ощущения, которые испытывал он. Чувствую гарь воздуха. Холод дождя. Мерзость той жратвы, которую приходилось есть на фронте. Я презирал тех людей, которых презирал Паустовский. Я влюблялся в тех женщин, которых любил он. Я уверен, что ненавидел бы тех, кого он мог ненавидеть. Но он о них не пишет. Либо предпочел умолчать, либо, что более вероятно, он был выше этого чувства.

"Беспокойная юность" - вторая повесть из шести, вошедших в большую "Книгу о жизни". "Беспокойная юность" - о самом золотом, самом лучшем времени человека, о его ранней молодости. Это тот возраст, когда человек уже не юн, но еще не взрослый. Этот возраст очень незаметно наступает и очень внезапно проходит. Это те годы, когда человек определяется и самоопределяется. В случае с Паустовским это тот возраст, который определил в нем Человека и Писателя.

Но эти годы выпали на очень трудное время (впрочем последующее время было еще труднее). Позади учеба, и начинается Первая мировая война. Перед этим автор, чтобы содержать семью, поступает на службу и работает в московском трамвае. И мы знакомимся не только с этой профессией, но и с географией города, с несколькими трудными, а также анекдотическими случаями.

Давно замечено, что люди, чья жизнь проходит в постоянном движении - машинисты, моряки, летчики, шоферы, - бывают несколько суеверны. Суеверны были и мы, кондукторы московского трамвая.

Потом война. Санитарный поезд. Новые трудности, и первое видение психологии войны. ничего жуткого он не пишет, а по коже мурашки бегают. Потом передовая. Злоключения в составе медицинской бригады. И так вплоть до 1917 года.

Вы знаете, какое чувство я испытывал? Вот читал про бессонные ночи, про беганье через весь санитарный состав с ведрами, про кровь и раненых, про смерть близких людей. Вроде картина мрачная, а написано так, что немного жалеешь о том.

. что это произошло не с тобой.

— Как ни старайся, — сказал он наконец, — а к чужой земле нету у нашего брата привычки. И дождь тут не тот. И трава будто знакомая, да не своя.

. нет ничего человечнее слез от любви, нет ничего, что бы так сильно и сладко разрывало сердце. И нет ничего омерзительнее, чем равнодушие человека к своей стране, ее прошлому, настоящему и будущему, к ее языку, быту, к ее лесам и полям, к ее селениям и людям, будь они гении или деревенские сапожники.

. как мало в конце концов нужно человеку для счастья, когда счастья нет, и как много нужно, как только оно появляется.

Давно замечено, что люди, чья жизнь проходит в постоянном движении - машинисты, моряки, летчики, шоферы,-- бывают несколько суеверны. Суеверны были и мы, кондукторы московского трамвая.

Люди обычно уходят в природу, как в отдых. Я же думал, что жизнь в природе должна быть постоянным состоянием человека.

. запомните, что каждому человеку надо понимать штормовые сигналы. И на море, и в собственной жизни. Во избежание непоправимых несчастий.

Тогда в поездах еще не было электричества. Горели свечи. В полумраке вагонов хорошо было представлять себе свое будущее, всегда заманчивое и разнообразное.

. способность ощущать печаль — одно из свойств настоящего человека. Тот, кто лишен чувства печали, так же жалок, как и человек, не знающий, что такое радость, или потерявший ощущение смешного.

Выпадение хотя бы одного из этих свойств свидетельствует о непоправимой духовной ограниченности.

ЖАНРЫ 360
АВТОРЫ 282 266
КНИГИ 670 052
СЕРИИ 25 805
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 120

Недавно я перелистывал собрание сочинений Томаса Манна и в одной из его статей о писательском труде прочел такие слова:

Эти слова следовало бы поставить эпиграфом к большинству автобиографических книг.

Писатель, выражая себя, тем самым выражает и свою эпоху. Это – простой и неопровержимый закон.

Для всех книг, в особенности для книг автобиографических, есть одно святое правило – их следует писать только до тех пор, пока автор может говорить правду.

По существу, творчество каждого писателя есть вместе с тем и его автобиография, в той или иной мере преображенная воображением. Так бывает почти всегда.

Я хочу закончить это маленькое введение одной мыслью, которая давно не дает мне покоя.

Кроме подлинной своей биографии, где все послушно действительности, я хочу написать и вторую свою автобиографию, которую можно назвать вымышленной. В этой вымышленной автобиографии я бы изобразил свою жизнь среди тех удивительных событий и людей, о которых я постоянно и безуспешно мечтал.

Гиляров читал студентам Киевского университета лекции по истории философии. Седой, небритый, в мешковатом люстриновом пиджаке, обсыпанном табачным пеплом, он торопливо подымался на кафедру, сжимал ее края жилистыми руками и начинал говорить – глухо, неразборчиво, будто нехотя.

За окнами аудитории горели позолотой и никак не могли догореть киевские сады.

Осень в Киеве всегда была затяжная. Южное лето накапливало в городских садах столько солнечного жара, зелени и запаха цветов, что ему было жаль расставаться с этим богатством и уступать место осени. Почти каждый год лето вмешивалось в распорядок дней и оттягивало свой уход.

Как только Гиляров начинал говорить, мы, студенты, уже ничего не замечали вокруг. Мы следили за неясным бормотаньем профессора, завороженные чудом человеческой мысли. Гиляров раскрывал ее перед нами неторопливо, почти сердясь. Великие эпохи перекликались одна с другой. Нас не оставляло ощущение, что поток человеческой мысли нельзя разъять на части, что почти невозможно проследить, где кончается философия и начинается поэзия, а где поэзия переходит в обыкновенную жизнь.

Иногда Гиляров вынимал из оттопыренного кармана пиджака томик стихов с оттиснутым на переплете филином – птицей мудрости – и отрывисто прочитывал несколько строк, скрепляя ими свои речи философа:

Изредка щетина на щеках у Гилярова топорщилась и прищуренные глаза смеялись. Так было, когда Гиляров произнес перед нами речь о познании самого себя. После этой речи у меня появилась вера в безграничную силу человеческого сознания.

Гиляров просто кричал на нас. Он приказывал нам не зарывать наших возможностей в землю. Надо чертовски трудиться над собой, извлекать из себя все, что в тебе заложено. Так опытный дирижер открывает в оркестре все звуки и заставляет самого упрямого оркестранта довести до полного выражения любой инструмент.

В этом старом профессоре, похожем внешне на Эмиля Золя, было много презрения к благополучному обывателю и либеральной интеллигенции того времени.

Это вязалось с медной дощечкой на его дверях о ничтожестве человека. Мы понимали, конечно, что дощечку эту Гиляров повесил назло своим благопристойным соседям.

Гиляров говорил об обогащении жизни человеком. Но мы не знали, каким образом добиться этого. Вскоре я пришел к выводу, что для этого нужно с наибольшей полнотой выразить себя в своей кровной связи с народом. Но как? В чем? Самым верным путем казалось мне писательство. Так родилась мысль о нем, как об единственной моей жизненной дороге.

С тех пор началась моя взрослая жизнь, – часто трудная, реже – радостная, но всегда беспокойная и настолько разнообразная, что можно легко запутаться, вспоминая о ней.

Моя юность началась в последних классах гимназии и окончилась вместе с Первой мировой войной. Она окончилась, может быть, раньше, чем следовало. Но на долю моего поколения выпало столько войн, переворотов, испытаний, надежд, труда и радости, что всего этого хватило бы на несколько поколений наших предков.

За время, равное обращению Юпитера вокруг Солнца, мы пережили так много, что от одного воспоминания об этом сжимается сердце. Наши потомки будут, конечно, завидовать нам, участникам и свидетелям великих переломов в судьбе человечества.

Кроме того, после гимназии я долго не мог привыкнуть, что слушать лекции вовсе не обязательно и в часы университетских занятий можно безнаказанно сидеть дома над книгами или бродить по городу.

Постепенно я привык к университету и полюбил его. Но полюбил не лекции и профессоров (талантливых профессоров было немного), а самый характер студенческой жизни.

Лекции шли своим порядком в аудиториях, а студенческая – очень бурная и шумная – жизнь шла тоже своим порядком, независимо от лекций, в длинных и темных университетских коридорах.

В этих коридорах весь день кипели споры, шумели сходки, собирались землячества и фракции. Коридоры тонули в табачном дыму.

В кипении этих страстей уже чувствовалось приближение каких-то новых времен. И странным казалось, что тут же, в нескольких шагах, за дверями аудиторий, почтенные и седовласые профессора читают в скучноватой тишине лекции о торговых обычаях в ганзейских городах или сравнительном языкознании.

Чтобы легче было соориентироваться, чего следует ожидать от второй повести, давайте выделим несколько ключевых тем.

~ Паустовский и литература ~

На всём протяжении 1914-1917гг Константин Георгиевич не оставлял своей мечты стать писателем. К нему словно притягивало людей, так или иначе имеющих отношение к литературе. Он неоднократно работал в газетах, писал очерки, статьи. В одной из газет он познакомился с публицистом и бытописателем Гиляровским — дядей Гиляем, — который был любимцем, как рядовых москвичей, так и маститых писателей: Чехового, Куприна, Бунина и т. д. Уже тогда этот человек, с лёгкостью разрывающий подковы, сподвигал Паустовского перейти от журналистики к написанию серьёзной литературы.

Также не без интереса читатель узнает о встрече К. Г. с наборщиком типографии Елисеем Сверчковым. Его тираду об умении настоящего писателя связывать слова таким манером, чтобы эта связка оставляла в сердце читателя нужный отклик, Паустовский пронесёт в голове на протяжении всей жизни.

~ Паустовский и природа ~

Такое обострённое чувство всеобъемлющей любви позволяло Паустовскому наслаждаться красотами России, Польши, Белоруссии, Галичины (Галиции) даже тогда, когда смерть витала рядом с ним, забирая жизни у лучших людей из его окружения. Шла Первая Мировая Война.

~ Паустовский и война ~

Пожалуй, стоит обозначить, что этой теме в повести выделена львиная часть. Хотя все предпосылки, чтобы Паустовский был от фронта как можно дальше, были. Даже несколько.

И вот он в санитарном поезде, курсирующем по Польше и Белоруссии. И вот он впервые сталкивается с ужасами войны. Читатель! Прочитав эту повесть, ты узнаешь удивительный случай, как некая всевышняя сила оберегает человека, рождённого не для войны, а для искусства. И это не пустые слова. Смерть несколько раз подкрадывалась к будущему писателю так близко, что он мог бы, наверное, ощутить Её зловонное дыхание. Взорвавшийся корабль, чёрная оспа, лодчонка в шторм — и это лишь несколько примеров, читая которые впечатлительный читатель способен ощутить стягивающуюся на затылке кожу. Но он выживал! А кругом гибли близкие ему люди. Будучи в госпитале, на обрывке газеты, в которую его друзья завернули для него колбасу, он узнал о смерти своих родных братьев — они погибли в один день на разных фронтах. Но судьба не останавливалась и на этом. Душераздирающая история отношений Константина и Лели заслуживает отдельного упоминания. Ловушка в объятья чёрной оспы, в которую их затащили перипетии войны, оказывается роковой для одного из них. Закалялся ли характер Паустовского при этом? Закалялся. Но где-то внутри себя он всё явственнее стал ощущать пустоту, которую, как ему казалось, ничем заполнить уже было нельзя.

—— ЧТО ЕЩЁ В ПОВЕСТИ? ——

— Интересная веха в жизни писателя — его работа кондуктором. Это было перед санитарным поездом. Казалось бы, что может здесь заинтересовать читателя? Но вам будет интересно, поверьте. Здесь наверняка вам запомнится история, как Паустовский проучил одного старичка-пассажира — предвестника несчастий и просто большого любителя не платить за проезд.

— Вы узнаете, чему мог бы позлорадствовать такой великий человек, как Паустовский.

— Вместе с Паустовским вы поймёте, как мало нужно человеку для счастья, когда его нет, и как много становится нужно, когда оно появляется.

— Вместе с К. Г. мы убедимся, что для того, чтобы стать писателем, необходима постоянная смена мест и людей. Но, Боже! Как же его тяготила эта вторая сторона медали: каждая новая веха жизни означала прощание (и зачастую навсегда) с почти друзьями или просто хорошими знакомыми!

— А ещё вместе с К. Г. мы узнаем о свержении царского режима. Это был 1917 год. Где революция застанет Паустовского и при каких обстоятельствах? Читайте, и непременно узнаете.

Ну, и напоследок выкладываю ещё два фото — следующую дозу моих шпаргалок после прочтения уже второй повести гексалогии.

Как я и указывал в рецензии к первой книге цикла, делал я эти шпаргалки для демонстрации, как можно обогатить свой словарный запас после прочтения всего одной книги. Делал я это для себя, для своей супруги, для своего ребёнка — но не для рецензии. Просто мне кажется, что сейчас это тоже к месту. Возможно, кто-то из вас сможет почерпнуть какие-то слова и для себя. Если же кому-то это покажется неинтересным и ненужным, не обессудьте. Просто пропустите фото. И спасибо тем, кто осилил рецензию до конца. Надеюсь, она помогла хоть кому-нибудь определиться с выбором хорошей книги.

Читайте также: