Муза дальних странствий как путеводитель по лирике гумилева сочинение

Обновлено: 06.07.2024

В истории русской поэзии была уникальная пора, когда в литературу сразу пришло много ярких молодых поэтов, талантливых и ищущих новые пути. Увлечение поэзией было массовым – примерно как сейчас ходят на рок-концерты. Поэт, приобретя известность, становился фигурой культовой. Подразумевалось, что именно ему Богом дано понять Истину – и объяснить ее прочим. Каждый из поэтов ощущал себя немного про-. роком, на нем лежала огромная ответственность – выбрать единственно верный путь и указать его прочим.

Крупные поэты объединялись в группы

по интересам, затем к ним примыкало множество подражателей. Символисты, акмеисты, футуристы, имажинисты – каждое из этих течений находило своих пылких приверженцев и почитателей и не менее яростных врагов. Но так как талант редко умещается в рамки теории, рано или поздно крупнейшие представители течения порывали с ним – так было с Блоком, Ахматовой, Маяковским. Так произошло и с Гумилевым, одним из ярчайших представителей русской поэзии “серебряного века”.

Николай Гумилев – вообще удивительное явление, и как поэт, и как личность. У него великолепны не только поздние, более зрелые стихи, но

и юношеские романтические – как бы не упрекали их критики в излишней декоративности и экзотичности, но они и сейчас завораживают – именно своей романтикой и экзотикой. Да и вся его лирика в дождливый серый день – как глоток свежего морского воздуха, сплошное воплощение мечты…

Его стихи – сплав таланта, великолепного образования и темперамента. Как и у Брюсова, у него много хороших стихов и на исторические, и литературные темы, но это, скорее, признак эпохи. Интересен он другим – своей страстной любовью к дальним странствиям, к опасностям и тревогам. Он и поэзию свою называл – Музой дальних странствий.

Трижды он ездил в Абиссинию, где знакомился с министрами и вождями, а также с местными пророками, охотился на диких зверей и акул, исследовал опасные места, поражая своих спутников энергией и бесстрашием. Выступая в роли этнографа, воображал себя конквистадором – о чем грезил подростком.

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Любовь к Африке он пронесет сквозь всю свою жизнь.

Есть музей этнографии в городе этом

Над широкой, как Нил, многоводной Невой,

В час, когда я устану быть только поэтом,

Ничего не найду я желанней его.

Я хожу туда трогать дикарские вещи,

Что когда-то я сам издалека привез,

Чуять запах их странный, родной

Запах ладана, шерсти звериной и роз.

И я вижу, как знойное солнце пылает,

Леопард, изогнувшись, ползет на врага,

И как в хижине дымной меня поджидает

Для веселой охоты мой старый слуга.

Стихи о местах, где довелось побывать – или где хотелось бы, об экзотических племенах, о дивных животных – написаны в заснеженной России…

Современники любили сравнивать его с Киплингом. У них и впрямь много общего – и не только любовь к экзотике. Оба были людьми с ярко выраженным мужским началом – первооткрыватели земель и завоеватели по своей природе.

Поэтому неудивительно, что в начале первой мировой войны Гумилев уходит на фронт добровольцем. Да, мы знаем, что это была “плохая” война – лучшая, образованная часть страны не принимала ее. Но уж такой он был человек – его, как магнитом, притягивала любая опасность. Современники отмечали, что он был храбр до безрассудства. О его презрении к смерти ходили легенды. Он получил два солдатских “Георгия” – редчайшая награда по тем временам. И стихи его той эпохи, при всех ужасах войны, которые он не мог не испытать на собственном опыте, так же пьянят какой-то бесшабашной романтикой.

И залитые кровью недели Ослепительны и легки, Надо мною рвутся шрапнели, Птиц быстрей взлетают клинки.

И это, возможно, самое удивительное в его жизни и творчестве. Легко грезить о боях и опасных путешествиях с книжкой на диване – но продолжать оставаться романтиком после всей грязи, боли, смертей, всего…

Вот такой он был, поэт-воин, поэт-странник.

Для него немыслимо другое отношение к женщине, кроме рыцарского поклонения. И просто – такие нежные, такие прочувствованные строки:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф…

Николай Гумилев был расстрелян в 1921 году за “недонесение” на своего друга, с которым учился и вместе был на фронте. Вот такие “предрассудки дворянской офицерской чести”…

В истории русской поэзии была уникальная пора, когда в литературу сразу пришло много ярких молодых поэтов, талантливых и ищущих новые пути. Увлечение поэзией было массовым — примерно как сейчас ходят на рок-концерты. Поэт, приобретя известность, становился фигурой культовой. Подразумевалось, что именно ему Богом дано понять Истину — и объяснить ее прочим. Каждый из поэтов ощущал себя немного про-. роком, на нем лежала огромная ответственность — выбрать единственно верный путь и указать его прочим.

Николай Гумилев — вообще удивительное явление, и как поэт, и как личность. У него великолепны не только поздние, более зрелые стихи, но и юношеские романтические — как бы не упрекали их критики в излишней декоративности и экзотичности, но они и сейчас завораживают — именно своей романтикой и экзотикой. Да и вся его лирика в дождливый серый день — как глоток свежего морского воздуха, сплошное воплощение мечты.

Его стихи — сплав таланта, великолепного образования и темперамента. Как и у Брюсова, у него много хороших стихов и на исторические, и литературные темы, но это, скорее, признак эпохи. Интересен он другим — своей страстной любовью к дальним странствиям, к опасностям и тревогам. Он и поэзию свою называл — Музой дальних странствий.

Трижды он ездил в Абиссинию, где знакомился с министрами и вождями, а также с местными пророками, охотился на диких зверей и акул, исследовал опасные места, поражая своих спутников энергией и бесстрашием. Выступая в роли этнографа, воображал себя конквистадором — о чем грезил подростком.

Я конквистадор в панцире железном, Я весело преследую звезду, Я прохожу по пропастям и безднам И отдыхаю в радостном саду. Любовь к Африке он пронесет сквозь всю свою жизнь.

Есть музей этнографии в городе этом Над широкой, как Нил, многоводной Невой, В час, когда я устану быть только поэтом, Ничего не найду я желанней его. Я хожу туда трогать дикарские вещи, Что когда-то я сам издалека привез, Чуять запах их странный, родной

Запах ладана, шерсти звериной и роз. И я вижу, как знойное солнце пылает, Леопард, изогнувшись, ползет на врага, И как в хижине дымной меня поджидает Для веселой охоты мой старый слуга. Стихи о местах, где довелось побывать — или где хотелось бы, об экзотических племенах, о дивных животных — написаны в заснеженной России.

Современники любили сравнивать его с Киплингом. У них и впрямь много общего — и не только любовь к экзотике. Оба были людьми с ярко выраженным мужским началом — первооткрыватели земель и завоеватели по своей природе.

И залитые кровью недели Ослепительны и легки, Надо мною рвутся шрапнели, Птиц быстрей взлетают клинки.

И это, возможно, самое удивительное в его жизни и творчестве. Легко грезить о боях и опасных путешествиях с книжкой на диване — но продолжать оставаться романтиком после всей грязи, боли, смертей, всего.

Вот такой он был, поэт-воин, поэт-странник.

Для него немыслимо другое отношение к женщине, кроме рыцарского поклонения. И просто — такие нежные, такие прочувствованные строки:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

В истории русской поэзии был уникальное время, когда в литературу сразу пришло много ярких молодых поэтов, талантливых и ищущих новые пути. Хобби поэзией было массовым — примерно как сейчас ходят на концерты, рок-концерты. Поэт, получив известность, становился культовой фигурой. Имелось в виду, что именно ему Богом предоставлено понять Истину — и объяснить ее другим. Каждый из поэтов чувствовал себя наиболее ответственно, потому что на нем лежала огромная ответственность — выбрать единственно верный путь и указать его другим. Великие поэты объединялись в группы по интересам, потом к ним примыкала множество подражателей. Символисты, акмеистов, футуристы, имажинисты — каждая из этих течений находили своих горячих сторонников и поклонников, а также не менее лютых врагов. Но так как талант редко умещается в рамки теории, рано или поздно крупнейшие представители течения порывали с ней — так было и с Блоком, Ахматовой, Маяковским.

Я Конквистадор в панцире железном, Я весело преследую звезду, Я прохожу по пропасть и бездна и отдыхаю в радостном саду.

Любовь в Африку он пронесет сквозь всю свою жизнь. «Есть музей этнографии в городе этом Над широкой, как Нил, многоводной Невой, В час, когда я утомлюся быть только поэтом, Ничего не найду предпочтительнее его. Я хожу туда трогать дикарские вещи, Что когда я сам издалека привез, Чуяты запах их странный, родной и зловещий, Запах ладана, шерсти звериной и роз. И я вижу, как палящее солнце пылает, Леопард, изогнувшись, ползет на врага, И как в хижине чадно меня ждет Для веселого охоты мой старый слуга. Стихи о местах, где пришлось побывать, или где хотелось бы, о экзотични племена, о прекрасных животных — написаны в заснеженной России … Современники любили сравнивать его с Киплингом. У них действительно много одинаковы — и не только любовь к экзотике. Оба были людьми с ярко выраженным мужским началом — первооткрыватели земель и завоеватели по своей природе.

И залитые кровью недели Ослепительные и легкие, Надо мной рвутся шрапнели, Птиц быстрее взлетают клинки.

И это, пожалуй, самое удивительное в его жизни и творчества. Легко мечтать о боях и опасные путешествия с книжкой на диване — но продолжать оставаться романтиком после всей грязи, боли, смертей, всего … Вот такой он был, поэт-воин, поэт-путешественник. Для него немыслимо иное отношение к женщине, кроме рыцарского поклонения. И просто — такие нежные, такие прочувствованные строки:

Сегодня, я вижу, особенно грустный твой взгляд, И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф …

В истории русской поэзии была уникальная пора, когда в литературу сразу пришло много ярких молодых поэтов, талантливых и ищущих новые пути. Увлечение поэзией было массовым — примерно как сейчас ходят на рок-концерты. Поэт, приобретя известность, становился фигурой культовой. Подразумевалось, что именно ему Богом дано понять Истину — и объяснить ее прочим. Каждый из поэтов ощущал себя немного про-. роком, на нем лежала огромная ответственность — выбрать единственно верный путь и указать его прочим.

Николай Гумилев — вообще удивительное явление, и как поэт, и как личность. У него великолепны не только поздние, более зрелые стихи, но и юношеские романтические — как бы не упрекали их критики в излишней декоративности и экзотичности, но они и сейчас завораживают — именно своей романтикой и экзотикой. Да и вся его лирика в дождливый серый день — как глоток свежего морского воздуха, сплошное воплощение мечты.

Его стихи — сплав таланта, великолепного образования и темперамента. Как и у Брюсова, у него много хороших стихов и на исторические, и литературные темы, но это, скорее, признак эпохи. Интересен он другим — своей страстной любовью к дальним странствиям, к опасностям и тревогам. Он и поэзию свою называл — Музой дальних странствий.

Трижды он ездил в Абиссинию, где знакомился с министрами и вождями, а также с местными пророками, охотился на диких зверей и акул, исследовал опасные места, поражая своих спутников энергией и бесстрашием. Выступая в роли этнографа, воображал себя конквистадором — о чем грезил подростком.

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Любовь к Африке он пронесет сквозь всю свою жизнь.

Есть музей этнографии в городе этом

Над широкой, как Нил, многоводной Невой,

В час, когда я устану быть только поэтом,

Ничего не найду я желанней его.

Я хожу туда трогать дикарские вещи,

Что когда-то я сам издалека привез,

Чуять запах их странный, родной

Запах ладана, шерсти звериной и роз.

И я вижу, как знойное солнце пылает,

Леопард, изогнувшись, ползет на врага,

И как в хижине дымной меня поджидает

Для веселой охоты мой старый слуга.

Стихи о местах, где довелось побывать — или где хотелось бы, об экзотических племенах, о дивных животных — написаны в заснеженной России…

Современники любили сравнивать его с Киплингом. У них и впрямь много общего — и не только любовь к экзотике. Оба были людьми с ярко выраженным мужским началом — первооткрыватели земель и завоеватели по своей природе.

И залитые кровью недели Ослепительны и легки, Надо мною рвутся шрапнели, Птиц быстрей взлетают клинки.

И это, возможно, самое удивительное в его жизни и творчестве. Легко грезить о боях и опасных путешествиях с книжкой на диване — но продолжать оставаться романтиком после всей грязи, боли, смертей, всего.

Вот такой он был, поэт-воин, поэт-странник.

Для него немыслимо другое отношение к женщине, кроме рыцарского поклонения. И просто — такие нежные, такие прочувствованные строки:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Читайте также: