Комбат колесник выходил уже из третьего окружения сочинение

Обновлено: 28.06.2024

— Поняла? — шепотом спросил Колесник, когда она подошла ближе. — Кажись, добрели.

Он не сказал ничего больше, но и без того она все поняла сразу. Если добрели, значит — до передовой, до своих, значит, там фронт, там свои; теперь только бы перейти этот самый опасный рубеж, и они спасены.

Только вот как перейти?

Прежде всего следовало, наверно, очень спешить, чтобы успеть до рассвета. Но как было торопиться, если впереди, кроме близких своих, еще ближе где-то затаились немцы? Только где? Чтобы их увидеть, надо, чтоб рассвело, но ведь тогда и немцы могут обнаружить их. И комбат Колесник застыл на краю воронки — все вглядывался и вслушивался в тревожно затаенную ночную тишину. Нина опустилась на землю рядом.

— Надо левее брать, — наконец что-то понял комбат.

Может, и левее, подумала девушка. Как всегда в этой страшной дороге, она надеялась на него, как надеялась прежде в зенитной батарее, где обслуживала прожекторный расчет. Комбат у них был царь и бог, он распоряжался всеми — рядовыми и сержантами, а также двумя лейтенантами — командирами огневых взводов. К тому же в батарее он был старше всех чином, а также возрастом, руководил стрельбой во время бомбежек, получал команды от начальства. Разумеется, все девушки-прожектористки были влюблены в него, хотя рослый, видный из себя комбат будто бы и не выделял никого своей особой симпатией. Но Нина Башмакова все же чувствовала особенность его отношения к ней и — ждала. Ждала даже, когда самая симпатичная из них, Света Горепашкина, открыто призналась, что влюблена в комбата и он знает о том. Нина надеялась, и ее надежды в конце концов сбылись. Однажды, когда она дежурила ночью, он пришел, вроде для проверки поста, присел с ней на бровке и поцеловал ее. Она тогда как будто помешалась от счастья, когда только было возможно любовалась им вблизи и издали, следила за каждым его движением на батарее. А потом пришло время встреч — тайком, в темени ночи. Но, по-видимому, неугодным богу оказалось их короткое фронтовое счастье. За шесть дней окружения батарея была разгромлена, не осталось ни прожектора, ни орудий. Сержант Горепашкина в последнем бою осталась распластанной на бруствере с осколком в груди и окровавленным затылком, погибли оба их командира взводов. От всех зенитчиков вчера осталось пятеро, а потом, когда они перебрались под огнем через шоссе, оказались вдвоем — она и комбат. Где остальные, наверно, уже не узнать. Да и что было горевать о батарее, когда за неделю до того погибла вся армия, которую немцы обхватили в танковые клещи и уничтожили по частям.

Стрельба в отдалении то усиливалась, то затихала. Пулеметы сыпали в ночь пунктирами очередей, в небе вспыхивали отблески далеких артиллерийских выстрелов. За лесом то и дело беззвучно взмывали ракеты, отражая чернотой зубчатые вершины деревьев. Но ракеты были далеко, их отсветы недолго скользили по настороженным лицам двоих, и все пропадало в темени. С разбитого бомбами пригорка они спустились в какую-то травянистую ложбину-овражек и по ней стали круто забирать в сторону. В общем тут было безопаснее, чем в поле, отсветы разрывов и ракет сюда не проникали. Но вскоре их путь перегородили густые заросли кустарника, которые они сперва попытались обойти стороной, но лишь влезли в самую гущу на склоне.

Стало и совсем темно, ветки цеплялись за одежду и безбожно шуршали, они склонялись как можно ниже, но это мало помогало в темноте. Нина особенно боялась отстать, потеряться. Хорошо, что Колесник пробирался осторожно, и она старалась держаться поблизости.

Наконец они выбрались из кустарника. Здесь оказалось свободнее, овраг полого раздался в ширину, но, к их несчастью, начался рассвет. Бой вдали за пригорком вроде бы стал ослабевать или отдаляться — в общем, было не понять. Недалеко пройдя по оврагу, они наткнулись на что-то широко разрытое в его боку, какой-то окоп, что ли. Повсюду в траве под ногами белели разбросанные ошметки бумаг, старые бинты. Рядом валялись два черных ящика автомобильных аккумуляторов. По всей видимости, это был брошенный капонир от какой-то обозной или санитарной автомашины, которая перебралась в другое место. Колесник осторожно вошел в земляное укрытие, поддев носком сапога, отбросил в сторону старый промасленный комбинезон и выглянул наружу. Овражек, плавно понижаясь, тянулся дальше, переходя в недалекий полевой простор, где что-то мелькнуло раз и другой. Похоже, это были трассы от пуль, и комбат замер.

— Стоп! Не вылазь! — негромко скомандовал он Нине, когда та добралась до капонира. — Присядь!

Она приткнулась на корточках под земляной стеной, а он, слегка пригнувшись, вгляделся в продолжение оврага. Наверно, там кто-то находился, мелькнули тускло-светловатые утром трассы выстрелов. Но чьи они были, определить было невозможно.

— Что? Что там? Немцы? — встревоженно спрашивала Нина.

— Может, и немцы, — сдержанно ответил он.

Может, немцы, а может, и свои, к которым они пробирались пятеро суток и до которых, кажется, остались последние сотни метров. Последние и, пожалуй, самые опасные. Стоит только поспешить — и ляжешь, прошитый очередью с той или другой стороны. Комбат Колесник выходил уже из третьего окружения и кое-что в том понимал. Из первого выбирались большой группой под минометным и пулеметным огнем, лезли напролом, лишь бы как, надеясь на авось, на то, что повезет. Многие полегли там, на хвойной опушке и особенно после, на травянистой пойме возле реки. Некоторым повезло, в том числе и Колеснику. Не зацепило ни пулей, ни осколком. Зато месяц потом просидел на фильтрации — писал объяснения, отвечал на допросах в особом отделе, заполнял анкеты. Как-то, правда, обошлось, хотя подозревали в худшем, особенно насчет батареи. Вроде он ее бросил. Хорошо, что нашелся свидетель, майор из штаба армии, который подтвердил все, что комбат показал в своем первом объяснении. Поверили и снова послали на батарею, в которой пришлось повоевать ровно один месяц. И снова — окружение, разгром. Выбирались мелкими группами ночью. Тогда им повезло — удалось нащупать прореху между соседними немецкими частями, в которую и проскользнули, разве что без матчасти. Орудия накануне подорвали, потому что двинулись в обход, по болотам и бездорожью, с ранеными, четырех из которых несли на самодельных, из жердей, носилках. В тот раз Колесник искренне пожалел, что не погиб в бою, что вышел, потому как дело его оформили в трибунал, и он неделю просидел без ремня под арестом. Да все-таки что-то там у них переменилось или, возможно, дело повернуло в иную сторону, и его срочно направили в батарею, оставшуюся без командира. Принимать батарею пришлось на переправе, к которой он бежал под огнем, но не из самолетов — из танков, уже прорвавшихся к переправе. Тогда бог его миловал, танки отбили, а батарею перебросили на правый фланг армии — на плацдарм, где она и осталась. Лишь они вдвоем уцелели.

— Что? Что там видать? — спрашивала Нина. Не прекращая наблюдать, он слегка обернулся к ней, снял с плеча автомат ППШ.

— Ни черта не разобрать. Похоже — передовая.

— Где? Там? — вскочив, девушка встала с ним рядом.

— Вон видишь — столбы. Значит, дорога. За дорогой наши.

— Но там простреливается. Жаль, не успели по-темному.

Она разочарованно отвернулась от стены капонира, встряхнула головой, закидывая назад короткие светлые волосы. Пилотку потеряла вчера, волосы были пересыпаны землей и пылью от взрывов, извоженная в пыли воронок юбчонка на коленях и бедрах намокла от росы. В кирзовых сапогах давно сбились портянки, но не было возможности переобуться. Комбат, вроде без внимания к спутнице, все исследовал даль, чтобы окончательно убедиться, что там свои. На его моложавом, с отросшей щетиной, чернобровом лице лежала привычная тень тревожных забот. Ей захотелось, чтобы он взглянул на нее — одарил теплотой всегда желанного для нее внимания.

— Ну, — отозвался он, однако не повернув к ней головы. — Чего тебе?

— Ничего, — сказала она, слегка досадуя. — А мы выйдем?

— Выйдем, выйдем, — ответил он. — Ты сиди, не высовывайся.

Она опустилась наземь возле его запыленных сапог и сидела так, сжавшись в болезненно-нервный комочек. Она уже спала с ним — тайком, ночью, когда батарея отдыхала и лишь часовые бодрствовали возле орудий на огневых позициях. В такое время она тихонько пробиралась к его землянке и скрывалась за натянутой плащ-палаткой, возле которой дремал над телефоном связист Блошкин. Любовь у них была молчаливая, жаркая, она сразу хмелела от прикосновения его требовательных рук и его грубоватой ласки и, наверно, не уходила бы от него, если бы не скорый рассвет. Как только начинало светать, торопливо совала босые ноги в остывшие за ночь сапоги и мчалась на пригорок, где размещалась их прожекторная позиция. Потом ждала. Дежурила, сидела в боевом расчете, ухаживала за матчастью, и все мысли ее, все воспоминания уходили за овражек, на батарейный КП, где оставался он. Так хотелось, чтобы он пришел к их прожектору, чтобы снова увидеть его, может, перекинуться словом. Как-то на склоне дня он и в самом деле наведался к прожектористкам, старшина Дуся Амельченко отрапортовала, он ничего не сказал ей, обошел прожектор, молча потрогал ногой толстые жгуты проводов и ушел. Она помрачнела сразу, ушла в землянку и долго лежала с закрытыми глазами. Не набылась она с ним, не налюбилась — все ждала-жаждала, но не было как, не хватало времени. И так до разгрома, когда они очутились вдвоем. Но тут все оказалось иначе — тут он вроде и не замечал ее, да и ей стало не до него — гибель подруг, ошалелое бегство в ночи, кажется, уничтожили в ее душе все другие чувства, кроме всевластного чувства страха, опасности, единственного стремления — спастись. Опять же бессонные ночные блуждания по полям и перелескам, бесконечные игры со смертью отнимали силы, хмельной усталостью мутили сознание. Временами в провалах памяти она переставала ощущать себя, даже понимать, кто она и где очутилась.

Согнувшись у бровки капонира, Колесник молча и пристально вглядывался в широкое устье рва-ложбины, изучая рискованную возможность выскользнуть из западни. А она сидела и ждала, как всегда, во всем полагаясь на него. Усталость постепенно стала овладевать ею, наваливалась дрема, хотя знала она, спать было нельзя. За пригорком слышалась стрельба, вроде бы издали стали бить минометы, но полета мин не было слышно — значит, стреляли в сторону. Значит, там наши.

— Ну что там? — время от времени спрашивала она у комбата.

И она терпеливо сидела, отчаянно борясь с дремой, как когда-то сидела на КП командира дивизии, когда недолго служила в роте связи. В той роте, наверно, можно было служить долго, наверно, та рота в это окружение не попала, вырвалась вместе со штабом дивизии. Вообще-то, конечно, глупая она, Нинка Башмакова, зачем было ей жаловаться в политотдел на их начальника связи Блажного. Но очень уж он стал липнуть к ней — настойчиво, самонадеянно, как это он делал едва ли не со всеми девушками-связистками. Именно потому и пожаловалась, что слишком настойчиво и нагло. Опять же он был старый, некрасивый и, безусловно, семейный, а она тихонько и безответно любила тогда взводного старшего лейтенанта Артаева, который проявлял ноль внимания к ней. Но Артаева вскоре убило на переправе, а она из-за своей неразумной жалобы очутилась у зенитчиков на плацдарме.

Все-таки, наверно, она задремала и вдруг содрогнулась от совсем близких разрывов — уж не в том ли месте, куда им надлежало идти? С испугу она вскочила. Колесник стоял на своем прежнем месте, прислонясь к стене капонира и не отрывая взгляда от местности.

Комбат не ответил, и она встала рядом, стараясь понять или увидеть, что там происходит. Уже совсем рассвело, начиналось летнее утро, лучи невидимого из-за пригорка солнца ярко высветили спокойное, с редкими облачками небо. Всюду стало видно, особенно на противоположном склоне овражка, но там было пусто — спокойно лежал пологий, заросший сорняками склон.

За пригорком же разгорался огневой бой — вонзались куда-то пулеметные очереди, приглушенно трещали-лопались звуки винтовочных выстрелов; через головы, с усилием полосуя утренний воздух, пронеслись из тыла тяжелые снаряды. Взрывов, однако, не было слышно, все тонуло в грохоте и треске ближнего боя.

— Там наши! — вдруг с уверенностью сказал комбат и присел с ней рядом.

— Так пойдем! — встрепенулась она.

— Немцы, конечно. Но.

Снова вскочив, он прилип к стене капонира — статный, в командирской обмундировке, с портупеей через плечо, тремя кубиками в черных, артиллерийских петлицах. Командир. Комбат. Для всех комбат, а для нее с какого-то времени — Коля.

Она понимала это его но: сейчас наступало самое для них важное и самое страшное. Или они наконец вырвутся из этой смертельной западни, или оба лягут на самом пороге к спасению.

Конечно, погибнуть она всегда боялась, но, может, больше, чем гибели, боялась плена. Она уже была наслышана, как поступают немцы с пленными, особенно девчатами — это было похуже смерти. Может, потому она за весь этот путь к спасению берегла единственную свою "лимонку", что неудобно болталась при ходьбе в кармане юбки. Граната не для немцев, это была граната для себя. В последний свой час. Правда, на батарее у нее была и винтовка образца 1891/30 года (длиннющая, с тонким штыком), но эту винтовку она оставила на позиции после ужасной бомбежки. Заваленная землей, сама кое-как выгреблась из-под завала, а винтовку искать не стала. Пусть пропадает винтовка, дал бы бог ноги. Ноги ее и спасали, как, впрочем, и всех остальных в этой ужасающей круговерти.

Колесник тем временем понял, что вроде бы наступал момент, к которому они стремились. Чувствовалось почти определенно, что за теми придорожными столбами, может, немного поодаль — наши. Он так стремился туда и даже порой терял веру, что это осуществится. Теперь последний рывок, и они среди своих. Но что после?

Вот это после его и смущало, о том после не хотелось и думать. Да он и не думал, пока они бежали в огненной пляске трассирующих очередей из немецких танков, лежали в земляном смерче бомбежек, проползая по ночам через немецкие позиции, теряя при этом своих и чужих бойцов и командиров. И девчат. Этих милых, наивных патриоток, что недавно еще осаждали тыловые военкоматы, приписывали себе недостающие годы рождения, плакали и просились, чтобы как можно скорее послали защищать родину. В этот бесконечный фронтовой бардак, огонь, кровь и смерть. Сколько их, растерзанных бомбами, расстрелянных из пулеметов, окровавленных, умирающих в окопной грязи, осталось там, на плацдарме. Может, только ему с этой милой наивной Башмаковой и повезло. Только ее он и вывел. Но хорошо, что вывел.

— Сейчас рванем, — сказал он и, может, впервые внимательным взглядом повел по ее исстрадавшемуся перепачканному землей лицу.

За пригорком вовсю гремело и грохотало, пули с коротким свистом проносились над ложбиной, наверно, далее оставаться тут было небезопасно, каждую минуту возле капонира могли появиться немцы.

— Бинта не имеешь? — спросил Колесник.

— Нету, как перевязывали Гусева, отдала.

Он выскочил из неглубокого капонира и, пошарив поблизости, собрал на траве раскрученные обрывки немецких бинтов. На ходу пооборвав окровавленные бумажные концы, снова подбежал к ней.

— Нераненным туда выходить нельзя,- сказал он.

— Не понимаешь, что? Хотя ты первый раз. Слушай! Вот тебе автомат! — прежде чем передать ей свой ППШ, щелкнул переводчиком, ставя его на одиночные выстрелы. — Держи. Наведешь мне в руку и выстрели.

Не до конца понимая его, она ослабевшими, ватными руками взяла оружие. В ее расширенных глазах застыли испуг и удивление. А он, отойдя шагов пять, вытянул над бровкой капонира левую руку.

— Что — стрелять? — беззвучно промолвила она одними губами.

— Стреляй, ну! Только скорее.

— Можно и тебе. Если хочешь. Ну!

Он требовательно ждал, застыв возле земляной стены капонира с откинутой в сторону левой рукой в заношенном рукаве гимнастерки с двумя латунными пуговичками на манжете. Его симпатичное чернявое лицо, как всегда, внушало решимость. А в ней поднималось внутри что-то черное и злое, и в мыслях стучало одно только слово — предатель!

— Ну ты что? Давай быстро! Некогда.

Захлебнувшись от непонятного взрыва обиды, она передернула металлический шпенек на автоматический огонь и подняла автомат.

— Пониже локтя. Я стерплю.

"Не стерпишь!" — сказала она себе в мыслях и решительно нажала на спуск. Недлинная очередь брызнула несколькими пулями, взбив возле комбата пыльные комья земли. На подогнутых ногах Колесник сполз по откосу наземь и застыл, неуклюже согнувшись. Показалось, он что-то сказал ей, но она не поняла что — она даже и не взглянула на него. Наверно, какое-то время он еще жил, подергивая головой, а потом затих, будто окончательно смирившись с происшедшим.

Тема Великой Отечественной войны занимает важное место в творчестве белорусского писателя Василя Быкова. Честь, совесть, достоинство, героизм, верность своему долгу — именно эти проблемы часто затрагиваются писателем.

Позиция автора одновременно и ясна, и очень сложна: безусловно, недоверие к вышедшим из окружения унижает и оскорбляет людей, желающих выжить, вернуться к своим и воевать дальше. Но и позицию Колесника писатель не разделяет: не пристало боевому офицеру трусить и искать спасения в мнимом ранении.

Сложно не согласиться с В. Быковым в том, что судьба человека на войне трагична, только нравственно сильным людям дано сделать правильный выбор: героическая смерть или позорная жизнь труса.

Таким образом, можно сделать вывод: на войне человек поставлен в ситуацию нравственного выбора, и кем быть: выжившим подлецом или погибшим героем — зависит исключительно от самого человека.

Текст Василя Быкова:

(1)Комбат Колесник выходил уже из третьего окружения. (2)Из первого выбирались большой группой под миномётным и пулемётным огнём, лезли напролом, надеясь на то, что повезёт. (3)Многие полегли. (4)Некоторым повезло, в том числе и Колеснику. (5)Зато месяц потом писал объяснения, отвечал на допросах в особом отделе, заполнял анкеты. (6)Обошлось, хотя подозревали в худшем. (7)Хорошо, что нашёлся свидетель, который подтвердил всё, что комбат показал в своём первом объяснении. (8)Поверили и снова послали на батарею, в которой пришлось повоевать ровно один месяц. (9)И снова — окружение, разгром. (10)Тогда им повезл — проскользнули в прореху между соседними немецкими частями. (11)Орудия накануне подорвали, потому что двинулись по болотам и бездорожью, с ранеными, четырёх из :которых несли на самодельных носилках. (12)В тот раз Колесник искренне пожалел, что не погиб в бою, что вышел, потому как дело его оформили в трибунал. (13)Да всё-таки что-то там у них переменилось, и его срочно направили в батарею, которую перебросили на плацдарм, где она и погибла. (14)Лишь они вдвоём с зенитчицей Катей, которую комбат любил и с которой был близок, уцелели.

(15)За пригорком разгорался огневой бой. (16)Колесник понял, что вроде бы наступал момент, к которому они стремились. (17)Чувствовалось почти определённо, что за теми придорожными столбами — наши. (18)Он так стремился туда и даже порой терял веру, что это осуществится. (19)Теперь последний рывок, и они среди своих. (20)Но что после?

(21)Вот это после его и смущало, о том после не хотелось и думать. (22)Да он и не думал, пока они бежали в огненной пляске трассирующих очередей из немецких танков, лежали в земляном смерче бомбёжек, проползая по ночам через немецкие позиции, теряя при этом своих и чужих бойцов и командиров. (23)Может, только ему с этой милой наивной Башмаковой и повезло. (24)Только её он и вывел. (25)Но хорошо, что вывел. —(26)Сейчас рванём, — сказал он. — (27)Нераненым туда выходить нельзя.—(28)Как? —(29)Так. —(30)Что?

—(31)Не понимаешь, что? (32)Хотя ты первый раз. (33)Слушай! (34)Вот тебе автомат! (35)Держи. (36)Наведёшь мне в руку и выстрели.

(37)Не до конца понимая его, она ослабевшими, ватными руками взяла оружие. (38)В её расширенных глазах застыли испуг и удивление. (39)А он, отойдя шагов пять, вытянул левую руку. —(40)Что — стрелять? — беззвучно промолвила она одними губами. —(41)Стреляй, ну! (42)Только скорее. (43)Он требовательно ждал. (44)А в ней поднималось внутри что-то чёрное и злое, и в мыслях стучало одно только слово — предатель! —(45)Ну ты что? (46)Давай быстро! (47)Некогда. (48)Захлебнувшись от непонятного взрыва обиды, она подняла автомат. —(49)Пониже локтя. (50)Я стерплю.

(1)Комбат Колесник выходил уже из третьего окружения. (2)Из первого выбирались большой группой под минометным и пулеметным огнем, лезли напролом, надеясь на то, что повезет. (З)Многие полегли. (4)Некоторым повезло, в том числе и Колеснику. (5)Зато месяц потом писал объяснения, отвечал на допросах в особом отделе, заполнял анкеты. (б)Обошлось, хотя подозревали в худшем. (7)Хорошо, что нашелся свидетель, который подтвердил все, что комбат показал в своем первом объяснении. (8)Поверили и снова послали на батарею, в которой пришлось повоевать ровно один месяц. (9)И снова — окружение, разгром. (Ю)Тогда им повезло — проскользнули в прореху между соседними немецкими частями. (Н)Орудия накануне подорвали, потому что двинулись по болотам и бездорожью, с ранеными, четырех из которых несли на самодельных носилках. (12)В тот раз Колесник искренне пожалел, что не погиб в бою, что вы-

шел, потому как дело его оформили в трибунал. (13)Да все-таки что-то там у них переменилось, и его срочно направили в батарею, которую перебросили на плацдарм, где она и погибла. (14)Лишь они вдвоем с зенитчицей Катей, которую комбат любил и с которой был близок, уцелели.

(15)3а пригорком разгорался огневой бой. (16)Колесник понял, что вроде бы наступал момент, к которому они стремились. (17)Чувствовалось почти определенно, что за теми придорожными столбами — наши. (18)0н так стремился туда и даже порой терял веру, что это осуществится. (19)Теперь последний рывок, и они среди своих. (20)Но что после?

(21)Вот это после его и смущало, о том после не хотелось и думать. (22)Да он и не думал, пока они бежали в огненной пляске трассирующих очередей из немецких танков, лежали в земляном смерче бомбежек, проползая по ночам через немецкие позиции, теряя при этом своих и чужих бойцов и командиров. (23)Может, только ему с этой милой наивной Башмаковой и повезло. (24)Только ее он и вывел. (25)Но хорошо, что вывел.

— (26)Сейчас рванем, — сказал он. — (27)Нераненым
туда выходить нельзя.

— (31)Не понимаешь, что? (32)Хотя ты первый раз. (ЗЗ)Слушай! (34)Вот тебе автомат! (ЗбЩержи. (Зб)Наведешь мне в руку и выстрели.

(37)Не до конца понимая его, она ослабевшими, ватными руками взяла оружие. (38)В ее расширенных глазах застыли испуг и удивление. (39)А он, отойдя шагов пять, вытянул левую руку.

— (40)Что — стрелять? — беззвучно промолвила она одними губами.

— (41)Стреляй, ну! (42)Только скорее.

(43)Он требовательно ждал. (44)А в ней поднималось внутри что-то черное и злое, и в мыслях стучало одно только слово — предатель!

— (45)Ну ты что? (46)Давай быстро! (47)Некогда.
(48)3ахлебнувшись от непонятного взрыва обиды, она

— (49)Пониже локтя. (50)Я стерплю.

где жила до войны.

(По В. Быкову)

Сочинение

выходность ситуации, но в последние минуты жизни он неожиданно утратил свою уверенность в праве требовать от других того же, что и от себя. Рыбак стал для него не предателем, а просто старшиной, который как гражданин и человек не добрал, не понял чего-то. Сотников не искал сочувствия в глазах присутствующих при казни людей. Он не хотел, чтобы о нем плохо подумали, и разозлился только на выполнявшего обязанности палача Рыбака. В чем трагизм ситуации? В том, что писатель и предателю Рыбаку оставил возможность иного пути даже после тяжкого преступления. Это и продолжение борьбы с врагом, и исповедальное признание в своем предательстве. В. Быков оставил своему герою возможность покаяния, возможность, которую чаще дает человеку Бог, а не человек. Писатель, по-моему, предполагал, что и эту вину можно искупить.

Проблема отношения к бескорыстию

Текст

(1)На далеком-далеком берегу озера Хантайки, там, где уже кончается земля и нет никакого населения, живут молодые парни. (2)Они ушли от этого оголтелого и усталого мира на природу, первозданную, мало еще побитую и не испорченную.

(З)Они ловят рыбу, добывают зверьков ровно столько, чтоб хватило на нехитрое пропитание и одежду.

(4)Сюда, в эти дивно красивые и суровые края, тоже проникает рука браконьера, чаще всего высоковельможного, владеющего воздушной и водяной техникой. (5)Парни не дают браконьерить никому, в том числе и современным вельможам. (6)Те обещают снять их с берега, вытурить из лесов и потихоньку, но умело — опыт-то по изводу честных людей в нашей доблестной державе, особенно в этих местах каков! — выживают их с Хантайки.

(7)Но пока еще не выжили.

(8)По берегу, по плодоносному песку или дресвянику, в крошеве камешника растут яркие, крупные цветы, россыпью — черничник, голубика и дивная ягода севера — княженика. (9)Эта неженка, цветущая неброским розовым цветком, растет всюду островками, загорожена тонкими жердочками и ветвями, над нетолстыми пеньками стоят связанные треугольником жердочки. (Ю)Бывали тут разные людишки, секли реденький, стойкий лесок бездумно, что поближе, что топору сподручней, оголили мыс, но природа не сдается. (11)В раскоренье пеньев, которые часто не толще человеческого кулака, вдруг зашевелится куропашечным птенчиком, задрожит пушком хвои побег лиственницы — основного здесь дерева, годного на стройматериалы, на топливо, на дрова, на жерди, на плахи для ловушек, и погиб-

нуть тому росточку, что и птенцу лесотундры, суждено чаще, чем выжить.

(12)Парни-первопоселенцы над каждым побегом поставили треугольники — смотри, человек и зверь, не наступи на лесного младенца, не растопчи его — в нем будущая жизнь планеты.

(15)Между тем парней-то дотаптывают потихоньку, с места сживают — перестали принимать у них рыбу, грозятся на пушнину договор не заключать.

(16)Парни подумывают в Канаду махнуть, там обжить таежное или тундряное место, и кто молча и зло, кто доброжелательно и сочувственно в спину подталкивают:

(По В. Астафьеву)

Сочинение

Автор обращается к важнейшей нравственной проблеме современности — проблеме отношения к человеческому бескорыстию. Мне кажется, это один из вечных вопросов человечества: каких людей считать сильными: способных на милосердие и сострадание или людей, жестко и уверенно идущих к своей цели и готовых уничтожить все и вся на пути к желаемому материальному благу.

К нерадостному выводу приходит В.П. Астафьев: не по сердцу и, главное, не по уму массе, жадной до удовольствий те, кто не крадет у природы, а защищает ее, поддерживает и оберегает.

Просто невозможно не согласиться с мнением автора: сколь редкостны сегодня люди бескорыстные, не жаждущие наживы, а берущие от жизни и от природы ровно столько, сколько нужно для скромной, тихой жизни в единстве с самим собой, природой и Богом.

Проблема экологии культуры

(1)Экология представляет собой взгляд на мир как на дом. (2)Природа — дом, в котором живет человек. (3)Но культура тоже дом для человека, причем дом, создаваемый самим человеком. (4)Сюда входят разнообразные явления — материально воплощенные и воплощенные в виде идей и различного рода духовных ценностей.

(б)Культурная экология — это и произведения архитектуры, различных искусств, литературы в том числе, это и язык, это и все культурное наследие человечества.

которых живет человек в природе, но и на условия, в которых человек существует в создаваемой им культуре. (8)Культура может быть более высокой и менее высокой, культура может быть более удобной для жизни и менее удобной. (9)То и другое не совпадает, хотя и соприкасается. (Ю)Но соприкасаются между собой и экология природы, и экология культуры, ибо человек не противостоит природе, а составляет часть природы. (П)Поэтому экология культуры вместе с экологией природы составляют собой единое целое, лишь условно различаемое в целях удобства изучения.

(15)Зоной экологического бедствия могут оказаться кино, классический репертуар театров, частично музыка.

(16)Мы живем в среде исторических памятников, произведений искусств, результатов научных исследований, технических достижений. (17)Поэтому экология состоит из двух частей: части охранения природы и части охранения культуры. (18)Последняя тем более важна, что она касается самой сущности человека. (19)Человек есть часть природы, но он есть и часть созданной тысячелетиями культуры.

(20)Погибнуть человечество и природа в целом могут не только биологически вместе с уничтожением всего живого, но и духовно', вследствие гибели культуры. (21)И тут и там может действовать право неразумного сильного, который создает опаснейшую ситуацию.

века, но и все сущее, все мироздание. (23)Такую обезглавленную природу не будет смысла сохранять.

(26)Кислые дожди в Петербурге разрушают одновременно в Летнем саду и мраморные статуи 17-18 веков, и окружающие деревья. (27)В результате одно следствие: может погибнуть и фактически уже погибает в Петербурге Летний сад.

(28)И отношение к природе, и отношение к культуре требуют общих правил нравственности, общего осознания себя как части природы и части культуры. (29)Без высокой нравственности и культуры не может существовать современное общество, ибо благодаря существованию сложнейшей техники и ответственнейшей науки наш мир стал более подвержен возможному воздействию со стороны человека. (ЗО)Планета стала чрезвычайно зависимой от нас.

(По Д.С. Лихачеву )

Сочинение

Известнейший мыслитель, общественный деятель XX века обращается к сложнейшей проблеме экологии культуры. Проблема, поднятая писателем, чрезвычайно злободневна, поскольку связана со все нарастающим духовным кризисом современности, когда бездуховное отношение ко всему живому и неживому становится едва ли не нормой.

Почему следует беречь памятники культуры? Для истинно интеллигентного и воспитанного на лучших традициях

Таким образом, Д.С. Лихачев приходит к выводу: мир сегодня стоит на грани природной и культурной катастрофы. Экология природы и экология культуры слились воедино, образовав новую область человеческих знаний о мире. Спасти всех нас от разложения физического и нравственного может только одно — великая русская культура.

Текст Василя Быкова:

(21)Вот это после его и смущало, о том после не хотелось и думать. (22)Да он и не думал, пока они бежали в огненной пляске трассирующих очередей из немецких танков, лежали в земляном смерче бомбёжек, проползая по ночам через немецкие позиции, теряя при этом своих и чужих бойцов и командиров… (23)Может, только ему с этой милой наивной Башмаковой и повезло. (24)Только её он и вывел. (25)Но хорошо, что вывел… —(26)Сейчас рванём, — сказал он. — (27)Нераненым туда выходить нельзя.—(28)Как? —(29)Так. —(30)Что?

—(31)Не понимаешь, что? (32)Хотя ты первый раз… (33)Слушай! (34)Вот тебе автомат! (35)Держи. (36)Наведёшь мне в руку и выстрели.

(37)Не до конца понимая его, она ослабевшими, ватными руками взяла оружие. (38)В её расширенных глазах застыли испуг и удивление. (39)А он, отойдя шагов пять, вытянул левую руку. —(40)Что — стрелять? — беззвучно промолвила она одними губами. —(41)Стреляй, ну! (42)Только скорее… (43)Он требовательно ждал. (44)А в ней поднималось внутри что-то чёрное и злое, и в мыслях стучало одно только слово — предатель! —(45)Ну ты что? (46)Давай быстро! (47)Некогда…(48)Захлебнувшись от непонятного взрыва обиды, она подняла автомат. —(49)Пониже локтя. (50)Я стерплю…

(По В. Быкову)

Они (Волока и Хагеман) были врагами там, наверху, где идёт бой, и здесь, в подвале, в первые минуты, пока ещё не превратился подвал в ловушку. Кто кого? Кто сильнее? Вот немец схватил Волоку за горло, затем Иван почти удавил немца. Но прогремел оглушительный взрыв, завалило выход из подвала, и завал этот отгородил двух солдат от остального мира, а главное – от войны.

Рядовой солдат, бывший колхозный столяр Иван Волока не знает, к кому обращены его слова, кто виноват в том, что люди уничтожают друг друга.

Но, прочитав последние строки рассказа, об этом задумается читатель. Я считаю, что они обращены к тем, кто развязывает войны, кто равнодушен к страданиям и слезам людей, кто толкает в пучину бед человечество.

(1)Комбат Колесник выходил уже из третьего окружения. (2)Из первого выбирались большой группой под минометным и пулеметным огнем, лезли напролом, надеясь на то, что повезет. (З)Многие полегли. (4)Некоторым повезло, в том числе и Колеснику. (5)Зато месяц потом писал объяснения, отвечал на допросах в особом отделе, заполнял анкеты. (б)Обошлось, хотя подозревали в худшем. (7)Хорошо, что нашелся свидетель, который подтвердил все, что комбат показал в своем первом объяснении. (8)Поверили и снова послали на батарею, в которой пришлось повоевать ровно один месяц. (9)И снова — окружение, разгром. (Ю)Тогда им повезло — проскользнули в прореху между соседними немецкими частями. (И)Орудия накануне подорвали, потому что двинулись по болотам и бездорожью, с ранеными, четырех из которых несли на самодельных носилках. (12)В тот раз Колесник искренне пожалел, что не погиб в бою, что вышел, потому как дело его оформили в трибунал. (13)Да все- таки что-то там у них переменилось, и его срочно направили в батарею, которую перебросили на плацдарм, где она и погибла. (14)Лишь они вдвоем с зенитчицей Катей, которую комбат любил и с которой был близок, уцелели.

(21)Вот это после его и смущало, о том после не хотелось и думать. (22)Да он и не думал, пока они бежали в огненной пляске трассирующих очередей из немецких танков, лежали в земляном смерче бомбежек, проползая по ночам через немецкие позиции, теряя при этом своих и чужих бойцов и командиров. (23)Может, только ему с этой милой наивной Башмаковой и повезло. (24)Только ее он и вывел. (25)Но хорошо, что вывел.

— (26)Сейчас рванем, — сказал он. — (27)Нераненым туда выходить нельзя.

— (31)Не понимаешь, что? (32)Хотя ты первый раз. (ЗЗ)Слушай! (34)Вот тебе автомат! (Зб)Держи. (Зб)Наведешь мне в руку и выстрели.

— (40)Что — стрелять? — беззвучно промолвила она одними губами.

— (41)Стреляй, ну! (42)Только скорее.

— (45)Ну ты что? (46)Давай быстро! (47)Некогда.

(48)3ахлебнувшись от непонятного взрыва обиды, она

— (49)Пониже локтя. (50)Я стерплю.

Сочинение

Читайте также: