Алексиевич светлана последние свидетели сочинение
Обновлено: 05.07.2024
У меня была мечта — поймать воробья и съесть. Редко, но иногда птицы появлялись в городе. Даже весной все смотрели на них и думали об одном, о том же, о чем думала я. О том же. Отвлечься от мыслей о еде ни у кого не хватало сил. От голода я ощущала внутри постоянный холод, страшный внутренний холод. Также и в солнечные дни. Сколько на себя ни надень, холодно, нельзя согреться. Очень хотелось жить.
Я рассказываю о Ленинграде, где мы тогда жили. О ленинградской блокаде. Убивали нас голодом, убивали долго. Девятьсот дней блокады. Когда один день мог показаться вечностью. Вы не представляете, каким длинным голодному человеку кажется день. Час, минута. Долго ждешь обеда. Потом ужина. Блокадная норма дошла до ста двадцати пяти граммов хлеба в день. Это у тех, кто не работал. По иждивенческой карточке. С этого хлеба текла вода. Разделить его надо было на три части — завтрак, обед, ужин. Пили только кипяточек. Голый кипяточек. В темноте.
С шести утра я занимала зимой (помню больше всего зиму) очередь в булочную. Стоишь часами. Длинными часами. Пока подойдет моя очередь, на улице опять темно. Горит свеча, и продавец режет эти кусочки. Люди стоят и следят за ним. За каждым движением. Горящими, безумными глазами. И все это в молчании. Трамваи не ходят. Воды нет, отопления нет, электричества нет. Но самое страшное — голод. Я видела человека, который жевал пуговицы. Маленькие и большие пуговицы. Люди сходили с ума от голода.
Был момент, когда я перестала слышать. Тогда мы съели кошку. Я расскажу потом, как мы ее съели. Потом я ослепла. Как раз тогда нам привели собаку. Это меня спасло. Не вспомню. Не запомнила, когда мысль о том, что можно съесть свою кошку или свою собаку стала нормальной. Обыкновенной. Стала бытом. Не проследила этот момент. Вслед за голубями и ласточками вдруг стали исчезать в городе кошки и собаки. У нас не было никого, как-то мы не заводили их, потому что мама считала: это очень ответственно, особенно большую собаку взять в дом. Но мамина подруга не могла сама съесть свою кошку и принесла ее нам. И мы съели. Я опять стала слышать. Слух исчез у меня внезапно, утром еще слышала, а вечером мама что-то говорит мне, а я не отзываюсь.
Прошло время. И вот мы опять умираем. Мамина подруга привела нам свою собаку. И мы ее тоже съели. И если бы не собака, мы бы не выжили. Конечно, не выжили бы. Это — ясно. Уже начали опухать от голода. Сестра не хотела утром вставать. Собака была большая и ласковая. Два дня мама не могла. Как решиться? На третий день она привязала собаку к батарее на кухне, а нас выгнала на улицу. Помню эти котлеты. Помню. Очень хотелось жить.
Люди, как тени, медленно двигались по городу. Как во сне. В глубоком сне. То есть ты это видишь, но у тебя мысль, что ты видишь сон. Вот эти медленные, вот эти плывущие движения. Будто не по земле человек идет, а по воде. Голос менялся от голода. Или совсем пропадал. Нельзя было определить по голосу — мужчина это или женщина? И по одежде нельзя, все закручены в какие-то тряпки.
Вася Саульченко — 8 лет.
После войны меня долго мучил один и тот же сон. Сон о первом убитом немце. Которого я сам убил, а не увидел убитого. То я лечу, и он меня не пускает. Вот поднимаешься. Летишь. Летишь. Он догоняет, и падаешь вместе с ним. Проваливаешься в какую-то яму. То я хочу подняться, встать. А он не дает. Он не дает мне улететь. Один и тот же сон. Он преследовал меня десятки лет. И только недавно исчез. Когда я убил этого немца.
Я уже видел, как застрелили моего деда на улице, а бабушку у нашего колодца. На моих глазах маму били прикладом по голове. Когда она умирала, волосы у нее были красные, а не черные. Но когда я стрелял в этого немца, я не успел об этом подумать. Он был раненый. Я хотел забрать у него автомат, мне сказали забрать у него автомат. Мне уже было десять лет, партизаны уже брали меня на задания. Подбегаю к нему и вижу, как перед моими глазами пляшет пистолет, немец в него вцепился двумя руками и водит перед моим лицом. Но он не успевает первым выстрелить, успеваю я. И, видимо, попал, потому что пистолет у него выпал из рук. Я не успел испугаться, что убил. И в войну его не вспоминал.
Вокруг было много убитых, они уже не пугали. Мы жили среди убитых. Даже привыкли. Один только раз мне стало страшно. Зашли мы в деревню, ее недавно сожгли. Утром сожгли, а вечером мы пришли. Я увидел обгоревшую женщину. Она лежала вся черная, а руки белые, живые женские руки. Вот тогда мне впервые стало страшно. Я мог закричать, еле сдержался. Нет, ребенком я не был. Не помню себя ребенком. Хотя. Убитых не боялся, а идти ночью или вечером через кладбище боялся. Мертвые, которые на земле, не пугали, а те, которые в земле, пугали. Страх детства. Он остался. Хотя. Хотя я думаю, что дети ничего не боятся.
Валя Бринская — 12 лет.
Куклы. Самые красивые. Они всегда мне напоминают о войне. Пока папа был жив, пока мама была жива, мы о войне не рассказывали. Теперь, когда их нет, я часто думаю, как хорошо, когда в доме есть старики. Когда они живы — мы еще дети. Даже после войны мы еще дети.
Папа наш был военный. Жили мы под Белостоком. Война началась для нас с первого часа, с первых минут. Сквозь сон слышу какой-то гул, словно раскаты грома, но какого-то непривычного, непрерывного. Просыпаюсь и бегу к окну — над казармами в местечке Граево, куда мы с сестрой ходили в школу, горит небо.
— Папа, это гроза?
Папа сказал:
— Отойди от окна, это — война.
Мама собирает ему походный чемодан. По тревоге отца поднимали часто. Как будто ничего необычного.
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход.
Потом уже, в Сибири, я себя ненавидела за трусость. Случайно, краешком глаза прочитала мамино письмо. Она писала папе. Мы тоже сочиняли первые в своей жизни письма, и я решила подсмотреть, что пишет мама. А мама как раз писала, что Тамара молчит, когда бомбят, а Валя плачет и боится. И для меня этого было достаточно. Когда весной сорок четвертого к нам приехал папа, я не могла на него глаз поднять — мне было стыдно. Ужас! Но о встрече с папой потом. До нее еще далеко. Вспоминаю ночной налет. Обычно ночью налетов не было, и поезд шел быстро. А здесь налет. Сильный налет. Пули барабанят по крыше вагона. Рев самолетов. Светящиеся полосы от летящих пуль. От осколков. Рядом со мной убивает женщину. Это я потом понимаю, что она убита. Но она не падает. Упасть некуда, потому что вагон набит людьми. Женщина стоит между нами и хрипит, ее кровь заливает мне лицо, теплая, липкая. И вот уже моя майка и трусики мокрые от крови. Когда мама закричала, дотронувшись до меня рукой:
— Валя, тебя убили? — я ничего не могла ответить. После этого у меня наступил какой-то перелом. Я знаю, что после этого. Да. Я перестала дрожать. Мне уже все равно было. Ни страшно, ни больно, ни жалко. Было какое-то отупение, безразличие.
Однажды я услышала. Он рассказывал кому-то, как партизаны подошли к деревне и увидели много свежей, вскопанной земли. Остановились. Стоят на ней. А через поле бежит мальчик и кричит, что тут расстреляли их деревню и закопали всех людей. Папа оглянулся, видит — я падаю. Больше он никогда при нас о войне не рассказывал. Мы говорили о войне мало. Папа с мамой были убеждены, что такой страшной войны больше никогда не будет. Они долго в это верили. У нас с сестрой единственное, что осталось от войны, — покупали куклы. Я не знаю, почему. Оттого, наверное, что нам не хватило детства. Детской радости. Особенно страдала сестра, она была младше. Училась я в институте, сестра знала, лучший подарок для меня — кукла. У сестры родилась дочь, я приехала к ним:
— Что тебе подарить?
— Куклу.
— Я спрашиваю, что тебе подарить, а не твоей девочке.
— Я отвечаю — подари мне куклу.
Росли наши дети — мы дарили им куклы. Мы всем дарили куклы, всем нашим знакомым. Первой не стало нашей изумительной мамы, потом не стало нашего папы. Мы ощутили, сразу почувствовали, что мы — последние. У той черты. У того края. Мы — последние свидетели. Наше время кончается. Мы должны говорить. Мы думали, что наши слова будут последними.
Источник: Светлана Алексиевич. Последние свидетели (соло для детского голоса) 2006.
- Для учеников 1-11 классов и дошкольников
- Бесплатные сертификаты учителям и участникам
Читательская конференция по книге Светланы Алексиевич
На доске ксерокопия портрета С.Алексиевич, рядом вопросы читательской конференции.
Звук метронома (3 мин.)
Слово учителя
Вопросы конференции на доске (задаются детям)
1.Дети и война. Какие книги вы читали? Чем отличается от них произведения С.Алексиевич?
2.Что рассказывают о герои о своём детстве?
3.Какие проблемы подняты в произведении?
4.Не кажется ли жестокостью по отношению к вам, что писательница собрала и опубликовала эту книгу, переворачивающую душу?
Чем отличается от прочитанных вами произведений книга С.Алексиевич? (она построена на документальном материале)
Слово учителя
Наболевшей, изболевшей памяти тех детей, кто пережил те трагические годы обращалась Светлана Александровна.
Послушайте отрывки из этой книги. ( рассказывает Эльнур )
-Я видел, как ночью пошёл под откос немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили паровоз.
Читает Алим.
- Я видел, как плакала кошка. Она сидела на головёшке сожжённого дома, и только хвост у неё осталя белый, а вся она была чёрная. Она хотела умыться. Но не могла, мне казалось, что шкурка на ней хрустела, как сухой лист
Женя Белькевич – 6 лет.( читает Заур)
Катя Коротаева, 13 лет (читает Гультанья )
Увидела первых фашистов, даже не увидела, а услышала – у них у всех были подкованные сапоги, они громко стучали. Стучали по нашей мостовой. А мне казалось, что даже земле больно, когда они идут.
А сирень так цвела в том году… Черемуха так цвела…
Зина Косяк – 8 лет.( читает Алина )
Леня Хосеневич – 5 лет . (читает Зарина )
Пришел из школы и обнаружил спящим на диване вернувшегося с войны отца. Он спал, а я вынул у него из планшета документы и прочел. И понял – это отец. Я сидел и смотрел на него, пока он не проснулся.
У меня все время дрожали коленки…
Вера Новикова – 13 лет.( читает Артур )
Двоюродную сестру повесили… Муж ее был командиром партизанского отряда, а она беременная. Кто-то немцам донес, они приехали. Выгнали всех на площадь. Скомандовали, чтобы никто не плакал. Возле сельсовета росло высокое дерево, они подогнали коня. Сестра стоит на санях… У нее – коса длинная… Накинули петлю, она вынула из нее косу. Сани с конем дернули, и она завертелась… Бабы закричали… Кричали без слез, кричали одним голосом. Плакать не разрешали. Кричать – кричи, но не плачь – не жалей. Подходят и убивают того, кто плачет. Подростки шестнадцать-семнадцать лет, их постреляли. Они плакали.
Люба Александрович – 11 лет.( читает Регина )
Скоро немцы вернулись… Через несколько дней… Собрали всех детей, нас было тринадцать человек, поставили впереди своей колонны – боялись партизанских мин. Мы шли впереди, а они за нами ехали. Если надо было, например, остановиться и взять воду из колодца, они сначала запускали к колодцу нас. Так мы шли километров пятнадцать. Мальчишки не так боялись, а девочки шли и плакали. А они за нами на машинах… Не убежишь… Помню, что мы шли босиком, а еще только начиналась весна. Первые дни…
Хочу забыть… Это хочу забыть…
Немцы ходили по хатам… Собрали тех, у кого дети ушли в партизаны… И отрубили им головы посреди деревни… Нам приказали: смотрите. В одной хате никого не нашли, поймали и повесили их кота. Он висел на веревочке, как ребенок…
Хочу все забыть…
Скажу вам, если не знаете: те, кто был в войну ребенком, часто умирают раньше своих отцов, которые воевали на фронте. Раньше, чем бывшие солдаты. Раньше…
Я уже столько своих друзей похоронил…
Валя Матюшкова – 5 лет .(читает Рузеля )
Удивительно, но я все это помню… В подробностях…
Потом помню себя в детприемнике, он был окружен проволокой. Охраняли нас немецкие солдаты и немецкие овчарки. Там были и такие дети, что не умели еще ходить, а ползали. Когда они хотели есть, они лизали пол… Ели грязь… Они быстро умирали. Кормили плохо, давали какой-то хлеб, от него так распухал язык, что мы не могли даже говорить. Думали только о еде. Позавтракаешь и думаешь – а что будет на обед? Пообедаешь – а что будет на ужин? Пролезали под проволокой и удирали в город. Цель одна – помойки. Немыслимая радость, если найдешь шкурку от селедки или картофельные очистки. Очистки ели сырыми.
Помню, как меня словил на помойке какой-то дяденька. Я испугалась:
– Дяденька, я больше не буду.
Немецкие врачи считали, что кровь детей до пяти лет помогает скорейшему выздоровлению раненых. Обладает омолаживающим эффектом. Это я узнала потом… конечно, потом…
Володя Ампилогов – 10 лет (читает Регина )
В конце сорок третьего… В деревне Старые Челнышки Бешенковичского района меня эсэсовцы словили… Били шомполами. Били ногами в кованых сапогах. Сапоги каменные… После пыток вытащили на улицу и облили водой. Это было зимой, я покрылся ледяной кровавой коркой. До меня не доходило, что за стук я слышу над собой. Сооружали виселицу. Я увидел ее, когда меня подняли и поставили на колодку. Последнее, что запомнил? Запах свежего дерева… Живой запах…
В отряд меня несли на руках, все во мне было отбито от пяток до макушки. Было так больно, что я думал: буду ли я расти?
Зина Приходько – 4 года .( читает Рамис)
Нас бабушка положила на печку, а маму на кровать. Утром мама начала умирать. Мы сидели испуганные и не могли понять: как это мама может умереть, оставить нас, когда нет папы? Помню, что мама подозвала нас, улыбнулась:
– Никогда не ссорьтесь, дети.
А зачем нам ссориться? Из-за чего? Игрушек никаких. Большой камешек был у нас куклой. Не было конфет. Не было мамы, чтобы пожаловаться.
Утром бабушка завернула маму в большую белую простыню и положила на саночки. Все вчетвером впряглись мы в эти саночки…
Простите… Не могу больше… Плачу…
Тоня Рудакова – 5 лет.( читает Рания )
Помню, как горели у убитой мамы волосы… А у маленького возле нее – пеленки… Мы переползли через них со старшим братом, я держалась за его штанину: сначала – во двор, потом в огород, до вечера прятались в картошке. Вечером заползли в кусты. И тут я расплакалась…
Каким образом мы остались живы? Не помню… Живы остались мы с братом и четыре котенка. Пришла наша бабушка, она жила за рекой. Забрала
Саша Солянин – 14 лет.(читает Динар)
Нас ведут на расстрел. Ведут быстро. Немцы куда-то спешат, это я понял из их разговора. До войны любил уроки немецкого языка. Даже сам выучил наизусть несколько стихотворений Гейне. Нас трое: двое военнопленных – два старших лейтенанта и я. Мальчишка… Меня словили в лесу, когда оружие собирал. Несколько раз удирал, а на третий словили.
Умирать не хочется…
Валя Бринская 12 лет (читает Рамис )
Папа, как когда-то наш Толик, не хотел быть один. Не мог. Ему было плохо одному. Он всюду таскал меня за собой. Однажды я услышала… Он рассказывал кому-то, как партизаны подошли к деревне и увидели много свежей, вскопанной земли. Остановились. Стоят на ней… А через поле бежит мальчик и кричит, что тут расстреляли их деревню и закопали. Всех людей.
Папа оглянулся, видит – я падаю. Больше он никогда при нас о войне не рассказывал…
Мы говорили о войне мало. Папа с мамой были убеждены, что такой страшной войны больше никогда не будет. Они долго в это верили. Единственное, что нас с сестрой осталось от войны – мы покупали куклы. Я не знаю, почему. Оттого, наверное, что нам не хватило детства. Детской радости. Училась я в институте, сестра знала, лучший подарок для меня – кукла. У сестры родилась дочь, я приехала к ним:
Читает Римма
Первой не стало нашей изумительной мамы, потом не стало нашего папы. Мы ощутили, сразу почувствовали, что мы – последние. У той черты… у того края… Мы – последние свидетели. Наше время кончается. Мы должны говорить…
Наши слова будут последними…
Какие чувства вы испытывали, когда читали эту книгу? ( Дети говорили о страхе, ужасе, нежелании всё это пережить самим.)
А вот как о своих чувствах сказал поэт Жигулин .( рассказывает Рафаэль )
Перед вами картина, памятник жителям сожжённой Хатыни. Какие страницы рассказа она нас заставляет вспомнить?(показ картины)
Детство. Островок детства. Что такое детство для вас?( радость , солнце, мама, папа, конфета )
Детская память вещь загадочная. Лев Толстой утверждал, что помнит ощущение чистых, прохладных пелёнок.
В воспоминаниях детей, переживших войну, можно найти что – то общее.(Дети перечисляют)
Ребята, мы прочитали книгу воспоминаний детей войны. А ведь это далёкое для нас время. Может ли эта книга содержать проблемы, важные для нас сейчас?(проблемы милосердия, доброты, человеческой взаимопомощи, чуткости, памяти, благодарности)
- Ребята, анне жестоко ли поступила писательница, собрав и опубликовав эту книгу? Нужны ли сегодня такие книги?
Пока живут раненные войной люди., их память мост между миром и войной. Обязанность молодых – хранить эту память, перенимать их опыт, ответственность за само существование на Земле.
Взгляните на стенд. Из фотографий на нас смотрят прадеды. Они тоже свидетели этой войны.
После урока мне хотелось бы, чтобы вы посетили нашу музейную комнату, вспомнили бы о тех, кто принёс нам победу.
На земле самый лучший народ – дети. Наступил 21 век. Тревожный век. Хочу, чтобы вы были счастливыми, добрыми, памятливыми, благодарными. Во имя этого и была написана книга С.Алексиевич.
Утром 22 июля сорок первого года на одной из брестских улиц лежала убитая девочка с незаплетёнными косичками и её кукла.
Многие тогда запомнили эту девочку. Запомнили навсегда.
Что есть у нас дороже наших детей?
Что есть дороже у любого народа?
У любой матери? У любого отца?
Кто сосчитает, сколько детей убивает война, которая убивает их дважды? Убивает тех, кто родился. И убивает тех, кто мог бы, кто должен был прийти в этот мир. Они и по сей день кричат и плачут над каждой братской могилой.
Ребёнок, прошедший через ужасы войны, ребёнок ли? Кто возвратит ему детство?
А их таких были тысячи в сорок первом - сорок пятом годах.
Среди сугробов и воронок
В селе, разрушенном дотла,
Стоит, зажмурившись ребёнок –
Последний гражданин села.
Испуганный котёнок белый,
Обломок печки и трубы –
И это всё, что уцелело
От прежней жизни и избы.
Стоит белоголовый Петя
И плачет, как старик без слёз,
Три года прожил он на свете,
А что узнал и перенёс.
При нём избу его спалили,
Угнали маму со двора,
И в наспех вырытой могиле
Лежит убитая сестра.
Их судьбы похожи: судьба смоленского и белорусского мальчика, судьба украинской и литовской девочки. Война стала общей биографией целого поколения военных детей. Даже если они находились в тылу, всё равно это были военные дети.
Сегодня они – последние свидетели тех трагических дней. За ними больше нет никого!
Самое лучшее, самое светлое на земле – дети!
Как сохранить их души и их жизни. А вместе с ними и наше прошлое, и наше будущее.
Как сохранить планету людей, на которой девочки должны утром спать в своих кроватках, а не лежать не дороге убитые с незаплетёнными косичками? Нельзя, чтобы детство называлось войной, как нельзя быть чёрному солнцу над детской головкой.
Во имя этой боли и женской веры – моё выступление!
Мне просто хочется реветь навзрыд от тех эмоций, которые появляются в результате чтения этой книги. Мурашки по коже, ком в горле также, наверняка, будут вашими спутниками при прочтении.
произведений о Великой Отечественной войне тысячи, но вы когда-нибудь задумывались какой у войны вкус, цвет, запах? Никому и никогда не желаю этого узнать лично, пусть лучше эта книга станет для вас учителем и познакомит с такими вопросами.
В традиционных учебниках по истории не пишут о таких, казалось бы, мелочах. Взрослые всегда заостряют внимание на другом: цифры, факты, города, имена, операции.
Тем и хороши книга С. Алексиевич, дети ведь, как чистый лист, воспринимают окружающую себя действительность такой, какая она есть на самом деле: как увидели, почувствовали, как поняли. Их воспоминания, составленные в книгу, как лакмусовая бумажка пропитаны впечатлениями. А они ведь просто были детьми.
Так они и восприняли: для кого-то война - это сирень, потому что в июне 1941 г. она цвела повсюду; для кого-то - это простое смешение красок, потому что после бомбежки все краски исчезли; для кого-то - это вечный голод. У каждого свое. Но каждое воспоминание и каждое слово - это боль.
Это не просто книга о войне, это книга - о жизни.
Рекомендую данную книгу к прочтению каждому!
Мы – последние свидетели. Наше время кончается. Мы должны говорить…
* * *
Книги о войне всегда тяжело читать. Они наполнены чужой болью, горем, страданиями…Я стараюсь избегать таких книг, но мы должны читать , чтобы помнить. Только это мы и может сделать, эта наша, своего рода, дань прошлому.
Ни один автор не сможет рассказать о войне лучше, чем ее непосредственные свидетели. Только слова правды, только неподдельные эмоции, ничего лишнего. И я не могу не поделиться этими душераздирающими словами с вами.
Разве это – детство? У них не было детства, у них была война…
Одна общая для этих воспоминаний вещь изумила меня больше всего. Как бы тяжело не было, люди все равно оставались ЛЮДЬМИ. Делились едой, помогали в работе, прятали еврейских детей, подбирали осиротевших, ухаживали за ранеными, поддерживали друг друга, защищали…Это было горе не каждого по отдельности, это было ОБЩЕЕ горе, и справлялись с ним все ВМЕСТЕ.
Читайте также: