Реферат на тему амирхан еники

Обновлено: 05.07.2024

Есть люди, своими мыслями, взглядами, отношением к действительности способные изменить размеренный, однообразный ритм жизни. Без таких личностей, как Тукай, Дэрдменд, Еники, невозможно представить жизнь, тревоги и чаяния татар.

Учёный-филолог Дания Загидуллина оценивает А. Еники как человека, изменившего самосознание татар. Данное издание – не просто признание замечательного творчества писателя. Хотелось бы, чтобы широкие слои читателей приняли его как часть жизненной философии, чтобы мысли и размышления, выделенные писательским пером, сумели заставить читателей ещё раз задуматься о смысле жизни и помогли определить верность своих жизненных ориентиров.

Одинокий цветок мака, растущий на дне широкой зияющей ямы, которая образовалась после взрыва бомбы, обратился к солдату, проходя мимо, остановившемуся на краю этой ямы:

– Приветствую вас, человек! Видать, издалека идёте, похоже, устали, ноги в пыли, лицо вспотело, присядьте хоть, отдохните… Вот так! Вы простите мою беззастенчивость. Очень давно не видел людей, всегда один да один! Хотя бы травка какая рядом росла! Вы видите: я нахожусь на дне ямы, вокруг только горы сухого песка возвышаются. Что там за краем ямы, какие цветы растут, какие птицы летают, какие червяки извиваясь ползают, кто проходит по дороге, – я ничего не вижу. Только иногда ко мне какой-нибудь жук скатится. Испугавшись голой бездушной ямы, бедняга, после долгих стараний вскарабкавшись наверх, уходит. Иногда какая-нибудь лягушка, обрушивая песок, с мучениями спускается ко мне. Но почуяв, что на жарком сухом дне ямы нет никакой влаги, быстро разворачивается в поисках выхода… Я рад и этому их недолгому появлению. И хотя моё жилище пустое и бездушное, я чувствую недалеко от меня живое дыхание жизни. Спасибо бабочкам! Иногда одна из них, кружась и размахивая нарядными крыльями, осторожненько сядет на меня своим мягким телом, пощекочет ароматными усиками моё лицо и, приласкав таким образом, улетит… Однако дни, когда приходят такие дорогие гости, либо встречи с любимыми друзьями случаются крайне редко, как правило, вокруг никого… Да, я одинок! Над моей головой – далеко, очень далеко лучистое небо… Дни напролёт я смотрю в это безграничное спокойное небо. Каждое утро я ожидаю восход солнца, глядя только на него, следуя за ним, я провожу свои дни. Оно тоже смотрит на меня, как будто светит для меня… А перед закатом, прежде чем спрятаться за этим песочным домом, его последние лучи, поиграв на моём ярко-алом лице, тихонько гаснут, словно утешая меня перед расставанием. Но такое тёплое наслаждение, такие радостные дни не бывают постоянно… Временами лучистое небо покрывается тучами, с небес раздаётся тяжёлый рокот, беспрерывно сверкают молнии, разрезая чёрно-зелёные тучи, с утра до вечера без остановки непрерывно льёт дождь… Я сижу, склонив голову, в своём укромном уголке. Мир кажется опустевшим… Лишь откуда-то, недалеко от меня, слышно, как машут тяжёлыми крыльями пролетающие мокрые вороны.

Погода в Казани

2 марта 2019 года исполнилось 110 лет известному татарскому писателю Амирхану Еники. Он пользовался огромным уважением не только у татар. Может, потому, что по возрасту был мудрецом и, борясь за возрождение родного языка, никого не обидел, может, потому что был настоящим писателем.

Пожелания отца сбылись. Долгой и яркой была его жизнь, светлой стала память о нем. Амирхан ага прожил долгую, полную радостных и горестных событий жизнь.

12 февраля нынешнего года в здании Татарского государственного академического театра имени Г. Камала прошел литературно-музыкальный вечер, посвящённый 110-летию со дня рождения Амирхана Еники.

Амирхан Еники (настоящее имя Амирхан Нигметзянович Еникеев) родился 17 февраля (2 марта по новому стилю) 1909 года в деревне Нижняя Каргала Богадинской волости Белебеевского уезда Уфимской губернии, ныне Благоварский район Республики Башкортостан. Семья Еникеевых была крестьянской, хотя и принадлежала к древнему роду дворян - татарских мурз. В 1911 году семья переехала в Давлеканово, где и прошло детство будущего писателя. В 1916-1924 годы Амирхан с перерывами учится в различных школах. В 1925 году он приехал в Казань и стал работать курьером в книжном магазине. В 1926 году поступил на учебу в Татрабфак при Казанском университете, но был отчислен оттуда из-за дворянского происхождения.

Ненадолго уехал в Донбасс, где обучал грамоте шахтеров-татар. С 1928 года работал сортировщиком на Казанской меховой фабрике. В 1933 году окончил Казанский институт научной организации труда, работал в учреждениях Казани и Баку. С 1939 по 1941 год преподавал в средней школе города Маргилан Узбекской ССР.

В творчестве Амирхана Еники немало юмористических рассказов, литературной критики, публицистических очерков, воспоминаний. Многие его произведения переводились на русский, башкирский, турецкий, английский и другие языки. Сам писатель являлся автором блестящих переводов произведений Расула Гамзатова, Константина Паустовского, Михаила Бубеннова на татарский язык.

Амирхан Еники с женой - Назией-ханум

Писатель скончался 16 февраля 2000 года, на 91 году жизни, и похоронен в Казани, на Новотатарском кладбище. В городе Давлеканово на доме, где прошли детские годы писателя, и на здании Каргалинской средней школы установлены мемориальные доски. Одной из улиц Казани присвоено имя Амирхана Еники.
Важная роль в сохранении и продвижении богатого литературного наследия Амирхана

Широкую популярность сочинения А. Еники получили и за рубежом. Издания писателя, переведённые на турецкий и английский языки, представлены в фонде отдела татарской и краеведческой литературы библиотеки. Также в фондах библиотеки, наряду с оригинальными художественными произведениями мастера, имеется широкий пласт литературоведческих изданий, библиографических пособий (списки статей из периодической печати) и других источников, раскрывающих жизнь и творчество писателя.

Мой папа появился на свет в башкирской деревне Каргалы. Его отец женился довольно молодым в возрасте восемнадцати лет на девушке по имени Хадича. Вместе с сёстрами она осталась сиротой с хорошим приданым - крепким хозяйством. Родители дедушки посоветовали взять в жёны старшую.

Когда папе было года три, семья переехала в Давлеканово, крупный населённый пункт с железнодорожной станцией, где проживал целый сплав национальностей - татары, башкиры, немцы, русские. Дед занимался торговлей - скупал у башкир, которые разводили скот, шкуры и сбывал их на ярмарках Уфы и Самары.

До сих пор в Давлеканово сохранился дом семьи деда с цокольным хозяйственным и верхним жилым этажами. К 95-летию со дня рождения папы из Казани в Башкирию ездила делегация. В деревне Каргалы в местной школе была установлена мемориальная доска, открыт уголок писателя Амирхана Еники. Была идея открыть мемориальный Дом-музей в Давлеканово, но по ряду причин воплотить её не удалось. Зато в местном краеведческом музее работает экспозиция, посвящённая моему отцу.

С родителями. 1930

В Казань!

В шестнадцать лет у папы возникло желание поехать за образованием в Казань. Думаю, это было не случайно. Казань связывалась для него с именем Тукая. В раннем детстве книгу с его сказками папе подарил брат мужа нашей тёти, Срур-апы, Сагит Сунчалей, известный поэт.

В Казань папа отправился с соседским сыном, Фатхиисламом Хакимовым. Их семья жила бедно, и дед оплатил ему поездку. Позже этот благородный поступок отозвался для всей семьи добром. Но об этом - в своё время.

Мама

Девичья фамилия моей мамы Гульсум - Дивеева. Её семья жила в Тамбовской губернии. Отец и его двоюродные братья содержали привокзальные рестораны всего юго-западного направления: Киев, Жмеринка, Фастов. Мама часто рассказывала о Жмеринке, где долгое время проживала семья.

У мамы было неоконченное среднее образование. Но, поскольку она выросла в русскоязычной среде, то хорошо знала русский язык и работала секретарём‑машинисткой. Она прекрасно знала и татарский, умела читать, владела арабским шрифтом. Хотя деревня Танкачево, откуда она родом, была русской и в их семье давалось европеизированное образование. В доме была фисгармония.

Дом по улице Достоевского, где в 1930-е годы жила семья писателя.

Семья

В 1930 году мама и папа поженились, в 1931 году у них родился старший сын Ренат, который умер в годовалом возрасте. Первое время семья жила в квартире на улице Кооперативной - ныне Пушкина, недалеко от нынешнего Ленинского сада.

В 1932 году в Казань переехали папины родители. Начиналась кампания по раскулачиванию. По всем показателям семья Еникеевых подлежала выселению. Но дедушку успели предупредить - сделал это брат того самого Фатхиислама, служивший в органах НКВД. Он фактически спас семью. Дедушка всё же приехал с деньгами и позже купил для большой семьи две комнаты в кооперативных домах связистов на улице Достоевского. Это были деревянные одноэтажные дома на два подъезда. Мой старший брат умирал уже там. По маминым рассказам я понимаю, что, скорее всего, он болел туберкулёзным менингитом. Моя старшая сестра Резеда родилась в 1934 году.

Вернулся папа перед самой войной и сразу после её начала, 6 июля 1941 года, отправился на фронт. Моя первая встреча с ним состоялась в 1943 году - он на три дня приезжал в отпуск. Я помню свои чувства, когда он появился и мне сказали, что это папа. Для меня это было такое счастье! Я всем говорила, что замуж выйду только за своего папу! В 1944 году после контузии он лежал в казанском госпитале. Мы с мамой ходили его навещать, относили передачу и разговаривали через окно.

Дочери писателя Резеда и Флёра. 1940-е.

Было ли ему тяжело морально? Трудно сказать - он был сдержанным человеком. Я не помню, чтобы мама с папой конфликтовали или ругались.

Отец ценил уединение. Когда у него назревал материал, он уезжал от домашней суеты, снимал комнату в Бирюлях, ездил к сёстрам в Башкирию, в Янаул - там он написал свои самые крупные и значительные произведения. С середины 50-х он ежегодно ездил в дома творчества писателей в Переделкино, Малеевку, Коктебель, на Рижское взморье.

Амирхан Еники с женой Гульсум. 1936

Писатель и отец

Мы видели, что соседи и окружающие относились к отцу с почитанием. Папа дружил с известными людьми. У нас бывали Баки Урманче, Хасан Туфан, Атилла Расих, Габдрахман Минский, Наки Исанбет.

Писатель и гражданин

Его волновала судьба татарского языка. Он переживал, когда в республике начали искусственно обострять национальный вопрос, это он не поддерживал.

Писатель и музы

Отношения отца и мамы для нас загадка… В семье до сих пор хранятся письма, написанные арабским шрифтом,- переписка родителей в годы войны. Я считаю, что это очень личное. Мы решили не тревожить их переводами…

Мама умерла довольно рано. Мне было всего тридцать пять. После её ухода отец был женат ещё раз. Но его вторая жена также ушла из жизни раньше него.

В последние годы жизни отца его спутницей была замечательная женщина, Нажия-ханум, сестра фронтового друга Рашита, правнучка Шигабутдина Марджани. Интеллигентная женщина, математик, фактически была его литературным секретарём - разбирала рукописи, помогала их переписывать. Ему нужен был тёплый и понимающий человек рядом. Он ценил доброту, ум, преданность.

Послесловие

Отец был романтиком. Чувствовал красоту природы. Мечтал, чтобы его похоронили на высоком берегу Волги…

Его успех был запоздалым, потому что он никогда не лицемерил, не писал в угоду времени. Ему интересен был человек и его внутренний мир. Я думаю, это и делает его настоящим писателем.

В книгу вошли избранные произведения выдающегося татарского писателя Амирхана Еники в переводе на русский язык.

Это случилось давно, очень давно. Но и сегодня у меня стоит перед глазами, как мы, три шакирда [1] , сев на одну лошадь, отправились из уездного медресе [2] домой. Точнее, мы с Гилемдаром возвращаемся в одну деревню — Чуаркуль, а Бадретдина должны оставить в деревне Ишле, находящейся на нашем пути. И ещё хочу сказать, что нас ленивой рысью везёт мерин отца Гилемдара. В деревне мы жили по соседству. По этой причине Гилемдара и меня забирать домой одной весной присылают нашу лошадь, следующей весной — их лошадь.

А Бадретдин — наш случайный попутчик. Хотя мы в медресе собирались и разъезжались в одно время, однако раньше нам не приходилось возвращаться вместе с ним. Бадретдин не любил быть кому-нибудь обузой. Как только учёба заканчивалась, он на базаре разыскивал односельчан, чтобы ехать с ними, а то и пешком топал тридцать вёрст в свою деревню. В этот раз мы, можно сказать, сами попросили его, то есть уговорили, возвращаться вместе.

На родине, как говорится, воробей не умрёт, так и наш Бадретдин учился с большими мучениями, был ограничен в деньгах. Зато как хорошо он учился! Это многократно проверено, что бедный студент, живя в беспощадной нужде, как правило, оказывается очень талантливым.

Ему иначе нельзя. Богатый студент даже с кочаном капусты вместо головы сколь угодно долго будет числиться в медресе. А если плохо учится бедный студент, его из медресе выставят в первую же зиму. К тому же, только очень хорошо учась, бедный студент может хоть немного облегчить своё материальное положение.

По природе своей он имел живой и в то же время ровный и терпеливый характер. Он не был ни заносчивым, ни льстивым, с добрыми был добрым, а со злыми не общался — держался от таких в стороне. Интересно ещё то, что он, как бы беден ни был, никогда ничего ни у кого не любил просить. Обычно у него шакирды просили то одно, то другое, потому что в его самодельном кожаном сундучке, похожем на короб, было всё необходимое для жизни в медресе — и иголка, и нитки, и напёрсток, и шило, и перочинный ножик, и щипцы, и зеркальце, и различные карандаши, и бумага с тетрадками, даже клей и воск хранились. Как он это всё собрал? Вероятно, всё из-за той же бедности, чтобы ни от кого не зависеть, он, ограничивая себя в питании, всё это и приобретал. Конечно же, он нуждался в толстых дорогих учебниках. Однако те книги, что имел, он бережно оборачивал фольгой, чтобы сохранить в чистоте обложки, и любовно хранил их.

В те предреволюционные годы среди шакирдов сильно возросло увлечение новой литературой. Для нас книги стали необходимыми, как хлеб. Каждый шакирд переписывал в толстые тетради песни, стихи, даже отрывки из романов. Каждый второй писал стихи. Многие сходили с ума по Сагиту Рами [3] . Ему подражали, старались походить на него даже внешне, учили его стихи наизусть. Конечно, для нас всех выше, всех ближе был Тукай. Его больше переписывали и с любовью читали.

Болезнь стихами заразила и Бадретдина, но он никому своих стихов не показывал и не навязывал. Его трудно было упросить прочесть свои стихи. Но если он читал свои стихи, было видно, как сильно отличаются они от жалобного, слезливого творчества остальных шакирдов. Это были изложенные простым, ясным языком описания природы, либо попытки изложить свои жизненные философские наблюдения в виде двустиший. Вот такой странный, таинственный и симпатичный парень был наш однокашник Бадретдин!

А наш длинноногий Гилемдар всё бегал в поисках суслика, остановившись и соединив ладони, даже попытался посвистеть, но хитрый зверёк, видно, поняв, что это свист шакирда, не вылез из своей норки и не присел на задние лапки, приподняв свои ушки.

…Всю дорогу нас сопровождали жаворонки. Как будто бы на нас беспрерывно лилась мелодия с бездонного сияющего ясного неба. А вы знаете, в чём волшебство песни жаворонка. Когда раздаются трели жаворонка, сначала, вы, наверное, это испытывали, по земле разливается лёгкое затишье. Будто бы вся природа, всё живое, как говорят литераторы, замирает, заслушавшись только его одного, погружаясь в радостное и грустное приятное блаженство. Другое волшебство в том, что, когда поёт жаворонок, мир как-то удивительно распластывается, становится шире, светлее. Будто от того, что в вышине находится эта маленькая птаха, земля становится безграничной, как само небо, спокойной и светлой.

Не знаю, поют ли в это время другие птицы, — не обращал внимания, но голос одной птицы, несмотря на то, что над всей землёй беспрерывно звенят только песни жаворонков, врывается в уши. Это кукушка! Созданная природой для того, чтобы напоминать людям о чём-то важном, невидимая глазу странная птица. Когда мы проезжали мимо, из тёмного леса, стоящего довольно далеко от дороги, послышался её предупреждающий голос, заставивший нас умолкнуть.

Вот так, в хорошем настроении весело преодолевая путь, мы, наконец, приблизились к деревне Ишле, расположенной в ровной низине прямо напротив гор с красными склонами. Ещё перед выходом в путь Бадретдин пригласил нас выпить чаю в Ишле. Мы, конечно, не заставили себя уговаривать, для шакирдов зайти к однокашнику на чашку чая и отдохнуть — это закон.

Когда добрались до деревни, Бадретдин взял вожжи в свои руки и, свернув вправо с основной дороги, направил лошадь по поросшей гусиной лапчаткой земле к самой крайней улице и вскоре остановил лошадь у дома, одиноко стоявшего в стороне.

Мы знали, что едем к небогатым людям, но не ожидали увидеть до такой степени бедное хозяйство. Да и хозяйством это нельзя было назвать. В голом поле стоял старенький домик, наполовину вросший в землю. Полусгнившая соломенная крыша, почернев, стала превращаться в навоз. Как будто от её тяжести, некоторые брёвна домика начали выпячиваться, окна и дверь покосились, а стёкла окон от времени приобрели зеленовато-синий цвет… Ворот нет, забора нет, только протянуты два ряда ограждения из жердей со стороны улицы и поля… Двор зарос полевой травой. Там, треща, прыгают кузнечики. Значит, у них нет никаких животных.

Бадретдин, подняв свой сундучок, поспешил в дом. В дверях дома появилась женщина, только она почему-то повернула назад. Это, наверное, была мама Бадретдина, и нас удивило, что она, показавшись в дверях, не вышла к нам навстречу.

У нас не находилось ни слов, ни смелости как-то беспечно это обсуждать. Однако сам Бадретдин был спокоен и не показывал никакого смущения или стеснения.

Темноватая внутренность дома так же, как и его внешняя часть, была изношенной и старой. Однако, как бы он ни был изношен, его брёвна оставались всё ещё жёлто-коричневыми, а видавший виды, истоптанный пол был очень чистым… Основную часть дома занимало большое саке [5] , покрытое сукном, две табуретки, одна скамья и возле печи стояла ещё одна тумба для сидения. Вот и вся обстановка дома. Возле печи повешена старая тряпичная занавеска, оттуда слышно, как кто-то щиплет лучину.

Первый человек, кого мы увидели, войдя в дом, был сидящий в центре саке старик, он сидел очень прямо, уставившись взглядом в стену. Он был, как Хозур Ильяс [6] , с белоснежной бородой и в белой одежде, и только на голове у него была превратившаяся в блин чёрная тюбетейка.

Мы протянули руки, чтобы поприветствовать его. Дед не шелохнулся. Бадретдин поспешил сказать:

— Дедуля, шакирды с тобой поздороваться хотят.

— А, вот как! Да благословит вас Всевышний! — оживился дед и протянул нам свои сухие, большие, жёсткие руки.

Глаза его, хотя и открыты, но были полностью слепыми. Мы, присев, помолились, затем, по-ученически положив руки на колени, примолкли. Начать разговор нам самим, естественно, было трудновато, как будто кто-то постоянно связывал язык. Но, удивительное дело, хозяева и сами были безмолвны. Мы очень быстро почувствовали, что в этом доме много не говорят. Дед, застывший с прямой спиной, погрузился в свой внутренний мир. Бадретдин ходил туда-сюда, словно хотел сказать что-то, но не мог найти слов. Его отец немного посидел на тумбе у печи, разглядывая нас, затем принялся накрывать на краю саке чай. Постелил старенькую льняную скатерть, достал с карниза печи три чашки, у которых ручки либо были приклеены замазкой, либо уже отсутствовали, маленький нож, сделанный из косы, половину завёрнутого в тряпку каравая хлеба, молоко в деревянном ковшике.

Затем Бадретдин велел нам сесть на саке, скрестив ноги. После этого была подана яичница в сковороде на треножнике. Мы к еде не притрагивались, ожидая, когда сядут хозяева. Однако дедушка не двинулся с места, а дядя не встал со своей тумбы. Тогда Бадретдин повернулся в сторону занавески и очень мягко сказал:

— Мама, выйди уж, сама разлей нам чаю!

— А папа? — тихо спросили из-за занавески.

— Папа? Нет, лучше ты сама, — ответил Бадретдин, как-то искренне упрашивая.

За занавеской помолчали, затем к нам вышла женщина в льняном платье и надетом поверх него таком же фартуке, в лаптях и чулках и, прикрывая краем ситцевого платка лицо, и, опустив голову, села за самоваром.

Когда я взглянул на неё, моё сердце содрогнулось. Вернее, не скрывая скажу, меня пронзило чувство брезгливости: и лицо, и глаза несчастной женщины были полностью изуродованы следами когда-то перенесённой оспы. Это трудно описать, язык не поворачивается, но не могу не сказать, что левый глаз у неё полностью был прикрыт, а правый так уродливо увеличен, что в этом, смотрящем сквозь завесу слёз, без ресниц и без бровей глазу изнутри как будто отражалась вся душа бедняжки. Можно сказать, что этот незакрывающийся, в грустных слезах глаз — единственное зеркало её оголённой души!

После пережитого чувства брезгливости и жалости в голову пришла мысль: как это Бадретдин осмелился показать нам свою несчастную мать? Мы ведь обычно стараемся не показывать своих больных и уродливых родственников. Даже мать, будь она вот такой, не осмелились бы, постеснялись бы показать чужим. Бадретдин совсем не видит этой сложной ситуации, или не понимает? Или, видя и понимая, умеет глубоко прятать?

А женщина между тем, разлив чай по чашкам, протягивала их нам, пряча при этом лицо за самоваром. Мы, не поднимая головы, молча принялись пить чай. А Бадретдин угощал нас:

— Давайте, шакирды, пейте чай, кушайте! — И хоть бы тень ожидаемого мной смущения или стыда была заметна в его голосе!

Попробовав яичницу и выпив по две чашки чая, мы прикрыли свои чашки. Бадретдин, незаметно вздохнув из-за бедности угощения, резко встал на ноги и сказал:

— А давайте я покажу вам свои книжки, — и, сняв с небольшой полки у окна связку книг, дал нам.

— У меня ведь для вас, однокашники, есть ещё кое-что интересное, — сказал Бадретдин и достал с полки маленькую скрипку.

Это была самодельная, некрашеная, плохонькая скрипка.

Мы удивлённо спросили:

— Откуда она у тебя?

— Сам смастерил, — ответил Бадретдин и начал настраивать неотчётливо звучащие струны.

О том, что он играл на кубызе и бренчал на мандолине, мы уже знали. Но скрипка.

— Эй, Бадретдин, почему ты раньше это скрывал? — спросили мы. — Мог бы поиграть для нас на скрипке Сагита в медресе!

— В присутствии мастера прячь свои руки, — сдержанно улыбнулся Бадретдин.

Он долго и мучительно настраивал эту месяцами не тронутую скрипку. В это время я взглянул на его маму: материнский взгляд на сына-шакирда был наполнен такой большой любовью, идущей из глубины души, она сидела, околдованная счастьем, растворённая в нём, позабыв обо всём на свете. Я словно вздрогнул сердцем и телом. Понимаете ли вы, можете ли себе представить — в этом взгляде единственного, широко распахнутого глаза отразилось присущее не только одному человеку, но и всему, что имеет душу, восхищение и безграничная радость, несказанная гордость от созерцания чуда, сделанного своими руками: ведь она родила этого ребёнка! Она выкормила его своей грудью! Она — мама этого стройного юноши! Мама шакирда, будущего учёного человека… К глазам невольно подступили слёзы, и я опустил голову.

Стараниями Бадретдина через какое-то время скрипка была настроена, и он, подперев её плечом, начал водить дугообразным смычком. И хотя у скрипки был очень слабый, как у бессильного цыплёнка звук, он казался нам очень приятным и желанным. Как будто по воздуху в доме лилась протяжная печальная мелодия — вечная мелодия. О чём думал застывший с прямой спиной дед, какие переживания были у неподвижно сидящего на тумбе мужчины — этого невозможно было понять. Только внутри мелодии, как полная луна сквозь туман, светилась безмолвной радостью мама Бадретдина. Какие судьбы связывали этих людей, какие тайны были между ними.

Сыграв несколько песен, Бадретдин обратился к матери:

— Мама, что тебе сыграть?

Она по-детски покраснела и в этот момент ещё больше засветилась от радости, но ничего не смогла ответить.

Нам уже надо было отправляться в дорогу. Когда Бадретдин закончил играть, мы спросили у хозяев разрешения помолиться.

Дядя потёр свои залатанные колени, а Бадретдин, обернувшись к деду, сказал:

— Дедушка, шакирды просят благословения.

Дед кивнул головой, и мы поднялись.

Солнце уже клонилось к западу, но жаворонки, как будто не насытившись дневным светом, поднялись ещё выше, беспрерывно и ещё протяжнее и яростнее распевали и распевали. Мир широк, широк, широк, ой-ой-о-ой! Земля и небо спокойны, пусто и грустно… очень грустно мне. Ничего не могу с собой поделать. Перед глазами лицо матери, глядящей на сына из-за самовара, и я в душе начинаю плакать. Хочется кому-то погрозить кулаком и крикнуть: она ведь не уродливая, она красивая, красивая, красивая, мама Бадретдина!

"Матурлык" хикәсен анализлау.Әмирхан Еники укучыларда ата-аналарга миһербанлылык, шәфкатьлелек тәрбияли. Матурлыкны курә һәм аңлый белергә өйрәтә.

Әмирхан Еникиның "Матурлык" хикәясенә анализ.

Әмирхан Еники (1909-2000)

Амирхан Еники туган якларында…

Баймак җирендә (Башкортостан). Әдип янында – күренекле сәхнә остасы Рәшидә Җиһаншина.

Җ ырчыбыз Фәридә Кудашева белән Әмирхан Еники борынгы бабаларыбыз Болгар җирендә. 22 июнь, 1992 ел.

Мөхәммәт Садри, Әмирхан Еники, Роберт Әхмәтҗанов

“ Матурлык” хикәясе дә- әнә шундыйлардан. Бу әсәр Амирхан Еникиның сайланма әсәрләре җыентыгына кергән. Әсәр хикәя ж анрына карый. Нәрсә соң ул хикәя? Хикәя- аерым вакыйгаларны тасвирлау.

Читайте также:

Реферат на тему амирхан еники

Погода в Казани

Оглавление