Аалы токомбаев реферат на кыргызском
Обновлено: 05.07.2024
Нам не дано до конца понять чувств молодёжи того времени. Это была эпоха, когда народ, как жаждущий путник в пустыне, не мог утолить свою жажду знаний. Книг было мало, а на родном языке и вовсе не было. И вот газета! Газета на родном языке!
День 7 ноября 1924 года, пожалуй, был одним из самых счастливых дней в жизни моего отца. Именно этот день позже он запишет, как день своего рождения. Но этот день принёс не только известность 20-летнему студенту-сироте. Он породил и чёрную зависть соперников, которая отравляла его жизнь и преследовала поэта на протяжении всей его жизни…
– Мы за генералом…
– Это и есть гонорар, то есть плата за ваше стихотворение…
Удивлению и смущению юношей не было конца.
Учёба в Ташкенте дала Аалыке не только знания, но и огромное количество друзей. Там, в Ташкенте, он познакомился с Зайнаб Сатпаевой – весёлой певуньей, красавицей-казашкой.
Влюблённому сердцу мало человечье обличье.
О, если бы солнцем я стал! –
Дыханьем согрел бы ледышки ладоней девичьих,
Весь день целовал и ласкал бы лучами тебя…
А выйдет любимая по воду ранней порою –
Пусть я водопадом к коленям её припаду,
На волнах своих унесу от родного порога,
Как с неба упавшую утреннюю звезду…
О, если бы стал я волшебной водою живою! –
Я дал бы тебе удивительно светлую жизнь,
Чтоб даже пустыни цвели под твоею ногою
И в яви живой воплощались мечты-миражи…
Любовь моя в Лету со мною когда-нибудь канет…
Как вырвать твой облик из плена безжалостных лет?
О, если б я был не поэтом, а долгою каплей –
На горной скале я бы выточил милой портрет…
… Пускай я сплю – ты в помыслах одна.
Смеясь, меня в лицо поцеловала.
И вот уже ты покидаешь сон.
И я проснулся… А меня во сне
Ты видела когда-нибудь, хоть раз?
Такая тьма стоит вокруг меня,
Как будто облаком своих густых волос,
Как уголь черных, ты меня укрыла…
Как мотыльки кружатся у свечи,
Так мысли все вокруг тебя кружатся.
Во тьме ночной, в глубокой тьме ночной
Я солнце негасимое прошу,
Чтоб нас с тобой оно соединило.
Иначе те слова, что вызрели во мне,
Кому скажу тогда, кому скажу.
Через год, в 1926 году, Аалы и Зайнаб поженились. Это была первая студенческая свадьба, а в апреле 1927 года в большой студенческой семье появился новый член семьи – мой старший брат.
Однажды студенты во главе с Аильчиновым и Уголбаевым уговорили молодых родителей пойти в парк. По дороге им встретился Саадаев Жайнак – секретарь ВЦК. На вопрос Саадаева балагур Уголбаев пространно объяснил, что в студенческой среде прибавление и что они все направляются в парк, чтоб испытать счастье ребёнка.
Когда отец привез нашу маму в свой родной аил, то родичи приняли молодых тепло и радушно. Родители с юмором вспоминали, как неожиданно Курманалы, родной дядя, который отправил племянника на учёбу, взяв взаймы старую заезженную клячу, в эти праздничные дни чуть не стал кулаком: молодых родня одаривала живностью, которую они тут же передаривали Курманалы…
ГЛАВА 5. ДРУЗЬЯ ПОЗНАЮТСЯ В БЕДЕ
… – Храня мужчины доблестную честь,
Ты прожил жизнь с сознаньем этим ясным.
А трудно ль было верность предпочесть
Иным сомнительным соблазнам?
И не жалеешь разве, что не мог
Вкусить утех – хотя просились
– О чём жалеть? Я не был одинок,
Хоть и страдал с любимыми в разлуке.
Вероятно, к этому году относится и близкое знакомство и крепкая дружба с Токчоро Джолдошевым, который уже был в литературных кругах известен как талантливый вдумчивый критик, и Тазабеком Саманчиным. Мама рассказывала, как однажды на аллее за дубовым парком познакомилась с очень приятной девушкой – Акимой. Папа был в экспедиции по Кордаю, и всё свободное время она стала проводить с новой знакомой, с которой они так подружились.
Акима Оторбаева пригласила Зайнаб к себе домой. Новую подругу дочери аристократическая семья Оторбаевых приняла как родную, её даже пригласили пожить у них до возвращения мужа.
В семье Джолдошевых родился третий ребенок, когда Токчоро арестовали.
Вот как рассказывает Каип Оторбаев, младший брат Акимы, об этом чёрном периоде жизни, одинаковом для всех, кого коснулась такая страшная беда, какую чуть позже пережила и наша семья:
«…В 1935 году, ненастным октябрьским вечером, когда дети Акимы и Токчоро уже спали, а я, будучи постарше, только собирался ложиться, в дверь нашего дома сильно и требовательно постучали. Стук был настолько характерным, что его ни с каким другим не спутаешь. Так могут стучать лишь подручные власти, выполняющие приказ – немедленно схватить человека и доставить его в тюрьму. Человечество многократно проходило через подавление восстаний, бунтов, через инквизиции и революции, через массу других ситуаций, когда власть карала недавних своих соратников, и этот стук, и его восприятие формировались веками.
И хотя ни Токчоро Джолдошев, ни Акима, ни мать, ни тем более я никогда не слышали такого стука, мы всё сразу поняли. Стряслось что-то непоправимое, стряслась беда. Я увидел, как помрачнели, замкнулись лица взрослых. В доме сразу поселилась тревога.
Вошли трое. Все в чёрном. Как и то, что ими вершилось. Они были из Народного комиссариата внутренних дел, а попросту НКВД, наводившего на людей ужас. Возникла короткая пауза, когда не только мы, но и они словно одеревенели. Джолдошев был тогда, пожалуй, единственным крупным политическим деятелем, кого арестовывали, не сняв предварительно с должности. И пришедшие, должно быть, хорошо понимали, чем всё это может для них обернуться, окажись арест ошибочным. И вели они себя соответственно, не допуская ни малейшей грубости. Предъявили санкцию на арест и ждали, когда Токчоро соберется. Всё происходило, как в немом кошмарном сне…
Арест зятя сначала обескуражил нас. Думалось, что через день-другой там, куда Токчоро забрали, во всём разберутся и его отпустят. Но угнетало резко изменившееся к нам отношение окружающих. Большинство из них вело себя так, будто вина Токчоро Джолдошева уже доказана, а, следовательно, и мы, его родственники, тоже не без греха, тоже под подозрением. И, значит, мы уже вовсе не те, кем были вчера, когда пользовались вниманием и уважением, а переходим в иное качество, автоматически попадаем в разряд недостойных, мимо которых можно пройти, лишь презрительно смерив взглядом и не здороваясь…
Прежде, чем с нашей семьёй стряслась такая же беда, мы пережили тяжёлую папину болезнь, которая едва не стоила ему жизни.
Вскоре отец встал на ноги. Бабушка дождалась выздоровления любимого зятя и уехала к себе в Казалы, посоветовав молодым купить дом. Они жили на квартире некоего Чебукина и не спешили с покупкой. Тем более что папу отправили на работу в Москву в Центриздат, а вскоре он вызвал к себе и маму.
Всё свое приданое мама сложила в медный чайник. Чайник затолкала в печку, заложила старыми газетами, и, оставив за собой квартиру, спокойно уехала в Москву. В Москве родился второй сын Токомбаевых – Тарас. Имя ему дали в честь Тараса Шевченко.
В свою бытность редактором кыргызского отделения Центр-издата отец познакомился почти со всеми студентами, учившимися в Москве. Об этом периоде, мы дети, мало что знаем. Особенно близко он сошёлся с Абдылдой Минжилкиевым, Болотом Юнусалиевым, Зифаром Эгембердиевым и Зияшем Бектеновым, работавшим заместителем ответственного секретаря Центриздата. В одном из своих воспоминаний Зияш Бектенов писал, что Аалы, уезжая в Киргизию, поручил получить причитающийся ему довольно крупный гонорар. На вопрос, куда выслать деньги, Аалы попросил привезти детскую кроватку, а остальными деньгами распорядиться по своему усмотрению. Бектенов купил пальто себе, Эгембердиеву и еще одному студенту, кое-кому сделали подарки, а на остальные хорошо попраздновали. Зато в железной кроватке, которую привез Бектенов, выросли все дети молодой четы.
Корифеи кыргызского искусства. Они умели от души радоваться успехам друг друга, делиться невзгодами, преодолевать трудности, ценить дружбу и дорожить ею, умели сопереживать…
Я вновь с тобой душою слит,
Художник, верный друг старинный.
И сердце мне опять щемит
Мелодия твоей картины.
Как цвет и звук ты вместе свёл?
Я удивления не скрою,
Как будто краски ты развёл
Живой волшебною водою.
Поющих красок стройный лад,
И страсти вольные порывы…
В полон возьмут, заворожат
Все чувства цвета переливы.
Переживаю как свою
Я щедрую твою удачу –
Опять страдаю и люблю,
Каждый приезд Чуйковых был праздником для нас всех. Они приезжали ранней весной. Семён Афанасьевич оставался во Фрунзе до глубокой осени. Почти ежедневно он проходил в сопровождении студентов художественного училища мимо нашего загородного домика, купленного в одну из светлых полос жизни нашей семьи в селе Чон-Арык. После занятий на природе он, усталый, но довольный, обязательно заходил выпить максым или айран. В воскресные дни друзья собирались у нас, и на весь сад разносился заразительный смех и весёлый голос Семёна Афанасьевича. В те далёкие детские годы мне не было дела до того, что наш дом посетил великий художник. Я радовалась только тогда, когда приходила его жена – тётя Женя. Усадив меня рядом с собой, она любила слушать мою болтовню, а я любила снимать с её рук кольца и браслеты, – надевала их на свои тонюсенькие пальчики и, подняв руки, чтобы украшения не сползали с моих рук, жеманничала, а она радостно хохотала. Я помню её добрые большие руки, всегда чуть прищуренные смеющиеся глаза. Такие серебряные украшения я видела только у бабушки Нурсулу. Много позже подобные национальные украшения стали выставляться в нашем музее изобразительных искусств. И только повзрослев, я узнала, что тётя Женя не просто тётя Женя, а известный талантливый художник Евгения Алексеевна Малеева.
Воспоминания, воспоминания. Если бы в детстве и юности знать цену тому, кто твои родители, кто их окружает! Мой отец высоко ценил талант своего закадычного друга:
Подобное морю – бездонное синее небо.
На горных вершинах в прохладе лежат облака.
Гранитные осыпи сдержаны лесом еловым –
Бесчисленным войском от неба до самой земли.
Все эти обрывы, ущелья, долины и реки,
Что я за полвека – и то не успел обойти,
Ты скупо и щедро вместил чудодейственной кистью
Почти на ладони, почти на кленовом листе.
Мой друг и ровесник, ведь это живая поэма,
Я ей покоряюсь, как высшему дару души!
Пишу и не знаю – достигну ль вершины
И этих широт, что дерзаньем твоим пленены.
Сравнится ль такое с моим полотном сопредельным,
Занявшим от силы четырнадцать строк?
… Уже туманы утра стали зыбкими
И солнце на долину ляжет скоро,
Уже пришли кузнечики со скрипками
И птичий хор поёт без дирижёра.
Уже созрела влажная смородина,
А ягоды её – глаза любимой…
Ты не вовне, ты в нашем сердце, Родина,
Сияешь красотой неизьяснимой.
О, сколько в скалах неги и суровости,
Как прошлое вступает в день грядущий,
Какие мне рассказывает повести
Родник, из-под горы ко мне бегущий!
Ужель мечту тревожную исполню я
И где-то с горной высью по соседству
Мгновенно оседлаю время-молнию
И к босоногому вернусь я детству?
Вот по камням бегу я, с гор низвергнутым,
Мне кустик жёлтый кажется лисицей,
И я не мальчик, а охотник с беркутом,
И бабочка мне служит ловчей птицей.
Земля моя, любовь моя весенняя,
О, эти две долины, два Кемина,
Два близнеца в пахучий день цветения:
За ними – думал я тогда – чужбина.
Я думал, что земля моя бесценная –
Лишь эти две долины меж горами,
Но как раздвинулась теперь вселенная
С ее неоценимыми дарами!
Раздвинулась в пространстве и во времени
Судьба моя, земля моя родная,
Теперь я сын народа, а не племени,
И мысль моя, и даль моя – иная.
Но сочетались в думе человеческой
И то, что прожито, и то, что ново…
Как бьется сердце на земле отеческой!
А сердце – это Родины основа.
Отношения отца с его великим другом-художником очень красноречиво выразились в статье Аалы Токомбаева, посвящённой семидесятипятилетию Семёна Чуйкова. Эту статью перепечатали тогда многие газеты и на русском, и на кыргызском языках. Это был гимн их совместной молодости. Нельзя не привести её здесь целиком:
Похожие документы:
Полный перечень книг, изданных в Кыргызстане в 2010 году, имеющих международный книжный номер isbn и поступивших в Государственную Книжную палату кр (всего 800 наименований общим тиражом 730 тыс экз.)
Заявление на стипендиальную программу Академии нового поколения (анп)
. Центральной Азии • Офис АНП Улица Аалы Токомбаева 7/6 • Бишкек 720040 • Кыргызстан Тел.: +996 . адресу: 720040 г. Бишкек, Кыргызстан, ул. Аалы Токомбаев 7/6 АУЦА, 420 кабинет, офис Академии .
Аалы Токомбаев как автор переводов на киргизский язык многих поэтических произведений, действительный член Академии наук Киргизской ССР, депутат Верховного Совета Киргизской ССР. Краткий очерк биографии данного деятеля и его творческое наследие.
| Рубрика | История и исторические личности |
| Вид | биография |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 12.01.2012 |
| Размер файла | 17,6 K |
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Аалы Токомбаев (Балка)
токомбаев перевод творческий депутат
Аалы Токомбаев (Балка) родился в 1904 году в селе Чон-Кемин Кеминского района, в семье бедняка Отец будущего поэта, Токомбай, нeсмотря на свою бедность, вел независимый образ жизни. Мать, Уубала, хорошо знала народные сказки, загадки, учила сына скороговоркам.
Выдающийся советский писатель, Аалы Токомбаев был один из зачинателей киргизской письменной литературы, народный поэт Киргизии, лауреат Государственной премии Киргизской ССР им. Токтогула Сатылганова.
Не потому, что я ленив или скрытен, но по каким-то другим непонятным мне причинам, я не пытался до сих пор писать автобиографию, из-за чего приходилось не однажды выслушивать упреки читателей, близких друзей.
Чтобы написать автобиографию, необходимо оживить все свое прошлое, заставить заговорить сами факты, которые приводит память. Это может сделать не каждый человек, и я заранее прошу читателей извинить меня за краткость изложения. Для того чтобы полностью описать свою жизнь, у меня не хватает умения.
Если верить семейным легендам и преданиям, то я, оказывается, родился в ту весну, когда под снежным обвалом погиб некий Черный охотник. В каком же году это произошло?
В тот год белый царь воевал с низкорослыми джапанцами.
Следовательно, выходит, что я родился во время русско-японской войны. В моем паспорте сейчас можно прочитать: рождения 1904 года 7 ноября.
Внешняя суровость и повышенная раздражительность не мешали отцу моему быть человеком честным, правдивым, независимым. Он наставлял нас, детей своих, на добрый путь, предостерегал от всего порочного. Современники, люди, которые знали моего отца, его бунтарскую! непокорную натуру, рассказывают о нем много легенд. Когда старейшины рода решили выдать замуж его дочь Батму и получить за нее калым, отец страшно разгневался и, вопреки всем традициям, отдал Батму за бедного юношу - сироту Калметая.
Моя мать, Уулбала, была дочерью храброго Байшукура из рода Таздар. О Байшукуре сохранилось предание, что он - батыр, много раз подставлявший свою исполинскую грудь ударам штыков в схватках за благополучие и честь своего рода. Однажды в сражении враги раздробили ему кость ноги. Но он вновь бросился в бой, и когда ему вонзилась в грудь смертельная стрела, выпущенная из лука его противником, Байшукур, не теряя самообладания, приехал с поля боя домой, распорядился наследственным имуществом и лишь после этого вытащил ядовитую стрелу из своей груди и отошел к вечному сну…
Помню, как в трескучую морозную ночь мать, посадив нас, детей, вокруг себя, спокойным, пленительным голосом распевала старинные обрядовые песни-кошок, рассказывала волшебные сказки. Она учила нас запоминать загадки, скороговорки, народные песни, исполняемые на свадебных играх. Так водилось не только у нас: каждая мать для своих детей играла роль первой школы и первого учителя.
Я никогда не в силах забыть свою любимую мать и доброго Урака, открывших мне сокровища устного народнопоэтического творчества. Оставленное ими песенное наследство оказало мне неоценимую помощь в творческой работе. Но из-за неумения целесообразно и вдумчиво пользоваться неиссякаемым кладом были у меня случаи, когда я оказывался скованным традиционными формами фольклора. Такую временную неудачу, видимо, пережили и многие писатели других народов, не имевших письменной традиции. Только используя опыты, достижения советской и русской реалистической литературы, мы оказались перед возможностью правильного, творческого использования богатейшего фольклорного наследия.
Страшный голод, начавшийся в 1917 году при Керенском, свирепствовал до 1918 года на всей территории Киргизии. Из восьми членов нашей семьи остался в живых чудом один только я.
Они повторяли это и во время страшного голода, сопровождаемого тифом, и на смертном одре.
Воспитание, которое я получил дома, те наставления, которые давали мои родители, противостояли этой жестокой феодальной морали: Какими бы простодушными, наивными ни казались они порою, но именно они сопутствовали мне всюду, руководили моим поведением. В суровые годы классовой борьбы всякого рода враги, провокаторы не однажды пытались забрызгать меня грязью, запугать угрозами, толкнуть на ложный путь, учинить надо мною кровавую расправу. Но я еще в детстве твердо усвоил правило не поддаваться лжи, преступному уговору и не гнуться перед грубой силой, и это правило, впоследствии укрепленное мощными принципами коммунистической морали, стало как бы наг следственным, основным качеством моего характера.
В годы гражданской войны я был круглым сиротой, а жестокий голод, как смерч, буйствовал по всему Семиречью. В то время невозможно было найти временный приют и крошку хлеба, обходя все нынешние Иссык-Кульскую, Нарынскую, Фрунзенскую области; под страхом голодной смерти я был вынужден с 1917 до середины 1919 года скитаться по всей Северной Киргизии, поддерживая жалкое свое существование случайными подаяниями.
В один из дней летом 1919 года, наконец, я нашел своих родственников по отцу в Иссык-Куле, и многие бедствия, связанные со скитальческой жизнью, остались позади.
Годы моего учения, связанные с ним трудности и мои страдания, видимо помнит тогдашний юноша-учитель Тологен, считавшийся одним из дальних родственников моей матери. Был он умный, мягкий юноша, и его любили в аиле. Возможно, что он знал меня и раньше по рассказам односельчан.
- Ну, что, родич, думаешь учиться? Твой ровесник Калык отзывается о тебе, как об одаренном юноше. Раньше ты не учился грамоте? Садись и занимайся вместе с ребятами, а бумагу и карандаш сможешь достать?
Для меня неиссякаемым рулоном бумаги стала служить песчаная гладь. Лежа на боку на берегу озера, на намытом водой песке с утра до вечера я выводил до ряби в глазах капризные начертания букв…
Мой зять, искусный мастер, сделал мне самодельный карандаш - свинцовый гвоздик, которым можно было писать не только на сухой глине, но даже и на бумаге. Трудно себе представить мою тогдашнюю радость, я и сейчас ясно помню блестящий серебряный след от самодельного карандашика, и мне кажется, что это самый чудесный пишущий инструмент, который я когда-либо видел.
…Давно я не видел свою старшую сестру Батму, выданную замуж, вопреки обычаю, без калыма. Последний раз мы расстались в 1916 году. После возвращения из Китая, в 1918 году, они с мужем осели в местечке Кочкорка. Из расспросов близких и случайных людей они узнали, что я единственный из всех родных, который остался в живых, и муж сестры приехал, чтобы забрать меня к себе.
Трудные малые годы
Первые достижения
В 1933 году в республике был отмечен 1O-летний юбилей плодотворной творческой и общественной деятельности А. Токомбаева. Знаменательное событие в жизни Аалы Токомбаева произошло в 1934 году. Будучи делегатом
I Всесоюзного съезда писателей он встретился с А.М. Горьким. Беседа с гением пролетарской литературы надолго сохранилась в памяти киргизского поэта, оказала определенное воздействие на его творчество.
Аалы Токомбаев - автор переводов на киргизский язык многих поэтических произведений М.Ю. Лермонтова, Н.А. Некрасова, Т.Г. Шевченко, В.В. Маяковского, И. Гёте, Ф. Шиллера, Г. Гейне, Абая, Джамбула и других писателей.
Список литературы
1. Уметалиев Ш., Аалы Токомбаев, Фр., 1964;
2. История киргизской советской литературы, М., 1970;
3. Артыкбаев К., Аалы Токомбаев. Биобиблиографич. указатель, Фр., 1971.
Подобные документы
Основные моменты детства 1-го Председателя Совета Народных Комиссаров Киргизской АССР Жусупа Абдрахманова. Трудовая деятельность в аппарате ЦК РКП(б), по созданию Каракыргызско-Каракалпакской автономии и на посту главы исполнительной власти республики.
презентация [2,5 M], добавлен 01.12.2014
Исследование национальной политики Советского государства. Образование и развитие СССР как предпосылка формирования Киргизской АССР. Рассмотрение Конституции 1924 года в аспекте национального самоопределения. Учредительный съезд Советов Казахстана.
курсовая работа [51,4 K], добавлен 23.01.2012
Исторические обстоятельства возникновения Верховного тайного совета. Борьба за власть после смерти Петра I в 1725г. Причины возникновения и состав Верховного тайного совета. Политика Верховного тайного совета.
дипломная работа [71,3 K], добавлен 31.08.2007
Д.И. Менделеев — русский учёный-энциклопедист, профессор, член-корреспондент Императорской Академии наук, автор классического труда "Основы химии". Биография, становление учёного, научная деятельность. Открытие периодического закона химических элементов.
презентация [3,6 M], добавлен 28.05.2015
Краткий очерк личностного и творческого становления великого российского ученого М.В. Ломоносова, его вклад в развитие точных наук и наследие. Изучение Ломоносовым геологии и минералогии, труды по данной теме. Достижения в области русской словесности.
реферат [18,5 K], добавлен 23.08.2009
Л.Д. Троцкий как деятель международного коммунистического революционного движения, практик и теоретик марксизма, идеолог одного из его течений — троцкизма, краткий биографический очерк его жизни. Значение данного деятеля в революции 1905-1907 гг.
презентация [430,8 K], добавлен 12.03.2012
История образования Приднестровской Молдавской Советской Социалистической Республики в составе Союза ССР. Исследование деятельности Временного Верховного Совета ПМССР, анализ постановлений и законопроектов. Итоги деятельности данного органа власти.
Поэт, прозаик, драматург А. Токомбаев роднлся в с. Каинды нынешнего Кеминского района Киргизской ССР в семье бедняка. Во время событий 1916 г. вместе с беженцами попадает в Китай, по возвращении в 1917 г. в пути теряет родителей и до 1922 г. скитается беспризорным. В 1922 г. его принимают в советскую партийную школу (школуинтернат) в Ташкенте. С 1923 по 1927 г. учился в САКУ им. В. И. Ленина.
В 1958 г. изданы избранные произведения в 4-х томах, а в 1972 г.— избранные произведения в 3х томах. Болыпинство произведений А. Токомбаева изданы на русском языке, отдельные издания выпущены на украинском, казахском, таджикском, узбекском, литовском языках, некоторые произведения опубликованы за рубежом.
Писатель активно работал и в области поэтического перевода. Им осуществлен перевод на киргизский язык произведений С. Маршака, А. Кунанбаева, Дж. Джабаева. Принимал участие в переводе и издании многих коллективных сборников.
Неоднократно избирался депутатом Верховного Совета Киргизской ССР, кандидатом в члены Киробкома, членом ЦК КП Киргизии.
Стихи
ПОТОМКАМ
Потомки, я у вас прошу на миг вниманья.
Хочу найти в сердцах ответ и пониманье.
Мелькают за окном то вдалеке, то близко —
То в поле, то в лесу простые обелиски.
Здесь был когда-то бой. Здесь каждый был — солдат.
И каждый — чей-то сын, и каждый — чей-то брат.
Все были — как один. Винтовки и шинели.
Все били — как один — по грозной черной цели!
Никто не отступил. Все — братья по судьбе.
Безмолвная земля их приняла к себе.
Тут остановок нет, тут лоезд мчит стрелою.
Но встаньте хоть на миг: кругом лежат герои.
Каленые штыки. Солдатские сердца
На этом рубеже стояли до конца.
Они тут навсегда, чтоб мы не забывали
О том, как в те года победу добывали.
Подумайте, друзья, о тяжкой их борьбе.
Подумайте потом и о своей судьбе.
Мы вечно быть должны солдатам благодарны,
За то что наши дни светлы и лучезарны.
Потомки, вам дарю я этот скромный стих,
Чтоб помнили о нас, чтоб помнили о них.
1945
Перевод М. Ватагина
ПЧЕЛА
Зацвели сады вокруг,
Будто иней выпал вдруг.
И над яблоней пчела
Золотой свершает круг.
Утро в каплях серебра,
А уж ей лететь пора, —
Встрепенулась раньше всех,
Солнца младшая сестра.
И гудит до темноты.
Клонит ласково цветы.
И дивишься, сколько в ней
Хлопотливой доброты.
Рассердить страшись ее!
У пчелы свое чутье —
Жалит лодырей она,
Трутням в улье не житье.
А бывает, попадет
Тем, кто в улье мед берет.
Только это не беда —
Поболит, потом пройдет.
Золотой гудящий рой
Занят делом, не игрой.
Пчел веселая семья —
Символ жизни трудовой.
1955
Перевод Т. Стрешневой
БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ
Он вышел иэ кустарника. И шест
На голове восстал восьмиветвистый.
Дитя и украшенье этих мест,
Спокойно озирал он край гористый.
При этом чутким ухом шевеля.
О чем же говорила с ним земля, —
С ним, кареглазым и красивостанным?
Он был свободным, я был мальчуганом,
А детство и свобода — та чета,
С которой песня жизни начата.
Я не забыл его до старых лет.
Решил я, что найду олений след.
Все было как когда-то. Нерушимо
Стояли горы в одеянье дыма.
О чем-то быстро говорил родник, —
Как прежде, был младенческим язык.
Но что это? У русла речки звонкой,
Лишайника одеты грубой пленкой,
Валяются могучие рога…
Где встретил он жестокого врага?
Давно ли сердце перестало биться?
Охотник ли с ружьем — его убийца,
Или его зарезал серый вор?
Кто отнял у него земной простор,
И лунный вечер, и зари пыланье,
И длинные глаза любимой лани?
Чей облик был запечатлен в зрачках
Остановившихся? И был ли страх
Его предсмертным чувством? Как надгробье
Иль дерева ветвистого подобье —
Его рога. А мир блестит вокруг.
Но где же ты, олень, мой белый друг?
МУМИЕ
Это сок самой солнечной горной травы — мумиё.
Драгоценные капли стекают с камней, говорят.
Мумиё обновляет, второе дыханье дает,
Нет на свете лекарства ценней и верней, говорят.
Та трава под луною сияет; кто выпьет ее,
Девять раз по двенадцати лет проживет, говорят.
Кайберен, если ранен — спешит отыскать мумиё,
Выше, в скалы инстинкт его мудрый зовет, говорят.
Зелье пил Улукман-врачеватель, и старость ему
Не встречалась на тысячелетнем пути, говорят.
Сотни лет черепаха на свете живет потому,
Что траву золотую способна найти, говорят.
Мне порою приходит на ум, что поэзия — как мумиё.
В чем секреты? Что слову и запах и цвет придает?
Сокровенное слово, где только тебя не искал.
Мумиё над обрывом сочится из тяжести скал.
1969
Перевод М. Ватагина
УБЕГАЮЩЕЙ ЮНОСТИ
Юность, не беги, постой на месте
Иль замедли быстрые шаги.
Те цветы, что мы растили вместе,
Людям раздарить мне помоги.
Слишком кратким было их цветенье,
Слишком мало я раздал цветов…
Не беги в строптивом нетерпенье,
Погоди хоть несколько годов.
У меня семян в запасе много,
Мы еще взрастим с тобой вдвоем
Нежный сад у горного отрога,
Чтобы люди радовались в нем.
А когда того дождусь я срока,
Чтоб уйти навеки в тишину,
Улыбнется мать мне издалека,
Улыбнувшись ей, и я засну.
Но земля пребудет дорога мне,
Навсегда останется со мной:
Имя высекут мое на камне
В теплую ладонь величиной.
Если же средь полдня золотого,
Так случится, превращусь в гранит,
Снова посмотрю на Ала-Тоо,
Снова песня в сердце зазвенит.
1969
Перевод С. Липкина
НА ЗЕМЛЕ ОТЕЧЕСКОЙ
Уже туманы утра стали зыбкими,
И солнце на долину ляжет скоро,
Уже пришли кузнечики со скрипками,
И птичий хор поет без дирижера.
Уже созрела влажная смородина,
А ягоды ее — глаза любимой.
Ты — не вовне, ты в нашем сердце, Родина,
Сияешь красотой неизъяснимой.
О, сколько в скалах неги и суровости,
Как прошлое вступает в день грядущий,
Какие мне рассказывает повести
Родник, из-под горы ко мне бегущий!
Ужель мечту тревожную исполню я
И где-то с горной высью по соседству
Мгновенно оседлаю время-молнию
И к босоногому вернусь я детству?
Вот по камням бегу я, с гор низвергнутым,
Мне кустик желтый кажется лисицей,
И я — не мальчик, я — охотник с беркутом,
И бабочка мне служит ловчей птицей.
Земля моя, любовь моя весенняя,
О, эти две долины, два Кемина,
Два близнеца в пахучий день цветения:
За ними — думал я тогда — чужбина.
Я думал, что земля моя бесценная —
Лишь эти две долины меж горами,
Но как раздвинулась теперь вселенная
С ее неоценимыми дарами!
Раздвинулась в пространстве и во времени
Судьба моя, земля моя родная,
Теперь я сын народа, а не племени,
И мысль моя, и даль моя — иная.
Но сочетались в думе человеческой
И то, что прожито, и то, что ново…
Как бьется сердце на земле отеческой,
А сердце — это Родины основа.
1970
Перевод С. Липкина
ЛЮБИТЕ МАТЬ…
Любите мать, пока она смеётся
И теплотой горят её глаза,
И голос её в душу вашу льётся
Святой водою — чистой как слеза!
Любите мать — она одна на свете
Кто любит вас и беспрестанно ждёт.
Она всегда улыбкой доброй встретит,
Она одна простит вас и поймёт!
Любите мать! И чтобы не случилось,
Она лишь вами день и ночь жила,
Ничем она для вас не поскупилась
И всю себя до капли отдала!
Любите мать — жизнь наша быстротечна,
Наступит неизбежный скорбный час,
Любите мать — она живёт не вечно!
Но свет её любви не гаснет в нас!
Любите мать, пока она смеётся,
А не потом над холмиком земли —
Потом лишь горечь в сердце остаётся,
Боль камнем от не отданной любви!
Любите мать, пока она смеётся,
Ей говорите добрые слова!
Любите мать, покуда сердце бьётся.
Любите мать, пока она жива.
СЕРДЦЕ МАТЕРИ
МАМА
По ночам звучит надрывный кашель-
Старенькая женщина слегла…
Много лет она в квартире нашей
Одиноко в комнате жила.
Письма были, только очень редко.
И тогда, не замечая нас,
Все ходила и шептала: «Детки,
вам ко мне собраться бы хоть раз.
Ваша мать согнулась, поседела,
Что ж поделать? — старость подошла.
Как бы хорошо мы посидели
Рядышком у нашего стола.
Из Одессы, Таллинна, Игарки,
Отложив до времени дела,
Дети собрались, да только жалко
У постели, а не у стола.
Гладили морщинистые руки,
Мягкую серебряную прядь…
Так зачем же дали вы разлуке
Так надолго между вами встать?
Мать ждала вас в дождь и в снегопады,
В жаркие бессонницы ночей.
Неужели горя дожидаться надо,
Чтоб приехать к матери своей?
Неужели только телеграммы
Привели вас к скорым поездам?
…Слушайте! Пока у Вас есть мама,
Приезжайте к ней без телеграмм!
РОДИНА
И любовь и жизнь —
от Родины и Мамы.
Чем оплатим им,
единственным, родным…
И хвала и благодарность —
это мало.
Наша праведная жизнь —
оплата им.
Чтобы были мы честны,
шагали прямо,
нам они вручили
светлой жизни нить.
Мама — Родина,
и Родина мне — Мама.
Их вовеки буду в сердце я носить!
ДВОЕ
Ночь. На улице ветер свирепый летал,
Мокрым снегом он лица прохожих хлестал,
Срнег садился и на воротник, и на плечи
И кристаллами, бисером белым блистал.
Все живое той мглистой ночью глухой
В свой упряталось угол от стужи седой.
Только двое влюбленных спокойно гуляли
Вместе с бурею снежной по улице той.
Убегали минуты. Все стыло кругом.
Лишь два сердца в буране пылали огнем.
Разве есть для них мука страшнее разлуки?
Вот расстались как будто, вот снова вдвом.
— Моя ласточка, мне ли тебя позабыть?
— Месяц мой, нам всегда б неразлучными быть.
Это слыша, промолвил продрогнувший тополь:
— Я бы тоже не зяб, если б мог так любить.
Иди, мой сын, сиянье души моей,
Стань воином, стань смело на правый путь.
Никто не минет смерти на склоне дней,—
Умри, но чужеземцу рабом не будь.
Гляди: перед тобою земля отцов,
Народным древним потом напоена,
Прославлена в сказаньях седых певцов,
Как дорога нам стала сейчас она!
Гляди: какие горы в родном краю,—
Мы с ними побратались с давнишних пор.
Как брошенный ребенок, я слезы лью,
Когда я удаляюсь от наших гор.
Гляди: вода игриво бежит, бурля,—
Вот первое, чью сладость узнал язык.
Взлелеявшая многих, моя земля,
Ты — колыбель отваги, любви родник.
Кто в мою душу первый восторг вдохнул?
Земля, когда я понял, что я — твой сын?
Земля, где я впервые на мир взглянул,
Какой тебя сумеет воспеть акын?
Пускай земля безгласна, но кто хоть раз
Сыновним верным взором в нее проник,
Тому она откроет отраду глаз,
И станет сердцу внятен ее язык…
Ты нужен мне, разлука трудна с тобой,
Но ты нужней отчизне — твоей, моей.
Мне трудно, что не вместе вступаем в бой;
Я стар, а ты — ровесник октябрьских дней.
Единственный мой, сын мой, вернись домой
И на устах неси мне победный клич!
Честь гордого народа кровью омой,
Величье гордых предков ты возвеличь!
Умру — меня, быть может, забудешь ты,
Но землю, где родился, забыть нельзя.
Без родины счастливым не будешь ты,
Кто потерял отчизну — тем жить нельзя.
Мой сын, когда явился ты в этот мир,
Я посадил деревья, чтоб разрослись.
Когда плоды созреют, устрою пир,—
Созрей на поле брани и возвратись.
РОДНАЯ РЕЧЬ
Когда слова щекочут мой язык,
Их вкус и запах ощущаю явно –
Я вновь дитя, и вновь к груди приник,
И надо мной, шепча, склонилась мама…
Родная речь! Прохладна и чиста,
И горяча – ты Дух, вошедший в глину;
Ты – суть вещей, их форма, нагота
Явлений всех, свершений всех причина…
Нет, не представить разумом вовек,
Что вдруг исчезнет речь на всей планете!
Оглох бы вновь, ослеп бы человек
Во тьме забвенья, словно в тесной клети…
Родная речь! Возьми всю жизнь мою
За свой рассвет немолчный искупленьем.
Впрягусь, как эхо, в звонкую струю
Нести твой лад грядущим поколеньям, –
О бессонные светлые ночи! –
Пять шагов от стены до стены…
Нет на свете дороги короче.
А бессонные ночи длинны.
Я шагал по проталинам синим,
По стерне и по хрупкому льду…
Все дороги мне были по силам.
А куда же теперь я иду?
От врагов ухожу навсегда ли
Или снова спешу я к друзьям?
Мне былые и новые дали
Отмеряет бессонная явь…
Все иду – по пустыням, аллеям,
По преданьям седой старины…
Нет на свете дороги длиннее –
Пять шагов от стены до стены…
Перевод Светланы Сусловой
Заветная звезда в моем оконце –
Чолпон, звезда поэзии, видна,
Сквозь серый мрак горит бессонным солнцем,
Как в пушкинские светит времена.
К тебе, собрат мой вечный, обратиться
В темнице надоумила звезда.
Беседы нашей призрачные птицы
Сметают все решетки без труда.
Пусть ночь длинна, но ярок свет надежды.
Ответным взглядом неба я согрет…
Надергав тонких ниток из одежды,
Я вышил собеседника портрет.
Мой старший друг… Случайны ль совпаденья
И двух имён, и судеб наших двух?
Нас храбрыми назвали при рожденье.
Киргиз ли, русский, – сутью ценен дух.
И я, как ты, безвинно оклеветан.
Мой враг труслив… О, ты меня поймешь!
Трёх подписей достаточно навету:
Три подписи – и в спину всажен нож!
…Ты – как корабль в бескрайнем океане,
Я – легкий чёлн, спешащий в эту даль;
Нет крепче уз, чем лёгший между нами
Наш певчий путь, что нам для встречи дан.
Завистники с ущербными сердцами
Не первый век мешают нам в пути.
Но вновь и вновь звезда Чолпон мерцает
И – песней обрывается в груди.
Перевод Светланы Сусловой
Я сказал, уходя, что вернусь очень скоро…
Как в горах, бродит эхо в пустых коридорах.
Очень белые стены и белые своды.
Дни и белые ночи длинны, словно годы…
Люди в белых халатах, как белые тени,
Стерегут мои дни, удлиняя в недели,
Удлиняя их в годы без цвета и света…
В бесконечности белой повисла планета.
На рабочем столе в ожидании строгом
Пожелтели листы и состарились строки:
Жемчуг слов не нанизан на нить размышлений…
В мыслях белых, бесцветных, – безвременья пленник, –
Все считаю я дни и считаю я ночи.
Знаю только, что вечность не станет короче…
Перевод Светланы Сусловой
Кыргызы и уйгуры между великими государствами – Восстание кыргызов в 1875-1876 гг. было использовано русскими как повод для ликвидации Кокандского ханства
Кыргызы и уйгуры между великими государствами – Положение уйгуров в 19 веке между Российской империей и Китаем
Мурас
Кто-то из умных людей говорил, что ничто не меняется так быстро, как прошлое. Мы с высоты сегодняшнего дня видим, как наше прошлое, все дальше отдаляясь от нас, переворачивается, меняя свои привычные контуры, обнаруживая какую-то новую грань, порой восхищая, но и пугая своими опасными зигзагами.
Взять, к примеру, наше недавнее советское прошлое. Оно только на первый взгляд кажется таким стабильным и идеологически одномерным. Как теперь выясняется, в его недрах накапливалась вулканическая сила идейно-политического и социального извержения, шла постоянная борьба, нередко почти насмерть, возвышая одних, столь же опрометчиво низвергая с пьедестала других.
Не будем говорить о 20-30-х годах прошлого столетия, когда новая советская власть силой оружия и массовыми репрессиями самоутверждалась, обретая свой окончательный идеологический профиль. Но даже в 60-70-е, в поздние годы СССР, в период знаменитого кыргызского культурного “Серебряного века”, нашу тихую и мирную республику сотрясали свои идейно-политические конфликты, нередко отзываясь гулким эхом в масштабах большого Союза. Таким получился ставший почти легендарным идеологический диспут или конфликт между классиком кыргызской литературы Аалы Токомбаевым и всемирно известным писателем Чингизом Айтматовым, что имело место в году 1987-м, в закатный период Советской империи.
В те годы мы все считали этот эпизод кыргызской истории неким досадным, непреднамеренно-окказиональным событием, в котором столкнулись амбиции двух грандов кыргызской культуры, но не больше того. Только теперь выясняется, что эта драматическая сшибка никак не была случайным, личностным конфликтом двух важных фигур, частным диспутом очень уважаемых, знаковых людей.
К сожалению, в этом конфликте столкнулись слишком большие интересы, причем, интересы большой политики, политики масштаба Кремля со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Это было битвой гигантов, непримиримым сражением двух титанов. А речь шла не более и не менее о “Манасе”. Говоря другими словами, ставки были слишком высоки и цена конфликта была бесспорно судьбоносной, в то же время политически и идеологически глубоко мотивированной. И в том 1987 году вся страна, особенно кыргызское население, моментально разделилась на два лагеря--тех, кто поддерживал старейшину кыргызской литературы Аалы Токомбаева, и тех, кто взял сторону Айтматова. Нетрудно догадаться, что сторонников Чингиза Торекуловича, в то время обладавшего колоссальной популярностью и непререкаемым личным авторитетом, было подавляющее большинство.
Если в двух словах, то суть конфликта сводилась к тому, что Токомбаев выступил категорически против издания так называемого орозбаковского варианта “Манаса” под редакцией Айтматова, в котором, по мнению классика, слишком обнаженным был националистский пафос, проводилась чуть ли захватническая идея, что не характерно эпосу и может негативно отразиться в китайско-советских отношениях и т.д. Аксакал кыргызской литературы, воспитанный в атмосфере “классовой борьбы” 20-30-х годов, стрелу своей явно идеологически мотивированной критики направлял против Айтматова, который продвигал “Манас” во всем мире, в то же время открыто и всесоюзно позиционировал себя как защитник кыргызского (и не только кыргызского, но и всех нерусских языков, ставших маргинальными) языка. Он на этой основе стал почти всеобщим выразителем культурно-языковых интересов всех малых народов СССР, одновременно активно выступая за знание русского языка как языка культуры и науки и сам являясь живым воплощением реального двуязычия.
Очень важным обстоятельством было то, что своими всемирно известными романами гениальный создатель Манкурта почти открыто шел наперекор генеральной линии коммунистической партии, а идеологический “вред” от произведений кыргызского писателя никак не был меньше, чем от сочинений и выступлений, скажем, А. Солженицына или А. Сахарова. Но его спасала горбачевская политика демократизации и гласности, иногда помог сам последний президент СССР лично.
Теперь, спустя почти сорок лет с того времени, выясняется, что терпение “верхов” тогда все-таки лопнуло и Айтматова собирались как минимум остановить в его критике национальной политики Союза, каким-то образом утихомирить, а еще лучше вообще заставить замолчать. И решили поколебать слишком прочную международную и внутринациональную позицию столь знакового писателя руками и авторитетом его же соотечественника--Аалы Токомбаева, одного из зачинателей кыргызской профессиональной литературы, бесспорно великого деятеля отечественной культуры. За аксакалом стояли местные секретные службы, главное, такие всесоюзно популярные газеты, как газеты “Правда”, “Известия”, “Комсомольская правда”. А курировали и вели этот нешуточный идеологический диспут союзные структуры безопасности.
Могут спросить: а где доказательства, что за этим диспутом стояли слишком серьезные силы? А в том, что “Известия” и “Комсомольская газета” наперебой печатали статьи журналистов Г. Шипитько и В. Романюк, где открыто подвергались критике “идейное двоедушие” Айтматова, его заигрывание с национальными чувствами народов, несправедливость по отношению к Токомбаеву, организация клеветнической и односторонней информационной компании против аксакала и т.д. Разумеется, автор “Плахи” и “Буранного полустанка” отвечал на критику, вел свою активную компанию в прессе. Ситуация вокруг этой битвы двух кыргызских грандов стала известной во всем Союзе, а слава Айтматова -- защитника местных языков и культур росла в стране не по дням, а по часам. А в Кыргызстане он воспринимался чуть ли неким живым Манасом.
Опустим подробности и отметим, что со временем атака против Айтматова только активизировалась и принимала характер похвальной системности. Вскоре появилась и группа местных рьяных защитников Токомбаева, которые выступили печатно опять же с ведома местных секретных служб и партийных организаций, а Чингиз Торекулович постепенно больше защищался, чем нападал. Потом появились очень серьезные статьи о его творчестве во всесоюзной прессе. И тут его особо не жаловали. В дело подключились весьма маститые московские научно-критические силы в лице С. Аверинцева, В. Лакшина, В. Бондаренко, В. Кожинова и др. Это был очень трудный период жизни автора “Джамили”. И, в конце концов, ему пришлось оставить знаковую должность председателя Союза писателей Киргизии и незаметно ретироваться в Москву в качестве главного редактора “Иностранной литературы”. Считалось, что позиции Айтматова в Москве почти непоколебимы, но все оказалось далеко не так. Тем временем и политика перестройки захлебнулась в собственной пене, а Горбачев неуклонно терял в авторитете.
… Как свидетельствует очень близкий к Чингизу Торекуловичу человек, в конце 80-х все-таки советские секретные службы вплотную подбирались к писателю и решились, наконец, его взять, хотя не совсем теперь понятно, что они могли сделать с ним даже после “взятия”. А в то время писатель как раз работал в Переделкине, в пригороде Москвы, ни о чем не подозревая. …И вдруг раздается телефонный звонок от очень близкого знакомого писателя, который его предупреждает о предстоящей непонятной задержке, о которой знал, судя по всему, лично В. Крючков, глава КГБ СССР. Ошарашенному столь неожиданным известием писателю тот же доброжелатель посоветует немедленно найти способ и позвонить лично Михаилу Горбачеву. И писатель сумеет-таки выйти на последнего президента еще живого Союза, и сообщить о полученной из надежных источников информации. И тот спас его. Очень хотелось бы нам узнать об этом поподробнее, но этого уже нам не дано. По-видимому, Михаил Сергеевич убедил шефа КГБ, какого масштаба будет политический скандал, если “возьмут” всемирно известного кыргызского писателя.
Так закончилась эта битва, битва титанов, которые в году 87-м всерьез померились силами, но не было явного победителя. На самом деле нелепо было бы заподозрить в Токомбаеве врага и оппонента “Манаса”, имея в виду, сколь много он сделал для подготовки к изданию эпоса в прежние годы. Его намеренно натравливали против Чингиза Торекуловича другие силы. Об Айтматове и речи нет--он был и остался самым большим пропагандистом величайшего культурного наследия кыргызов. Беда состояла в том, что в дело вмешалась большая политика, а она хотела столкнуть двух грандов с тем, чтобы одного поощрять и подталкивать, а другого дискредитировать.
К сожалению, этот диспут обоим стоило немало здоровья и нервов. Токомбаев очень скоро ушел в мир иной--этот затянувшийся жесткий публичный спор все-таки его выбил из колеи, расшатал его здоровье и столь уважаемый человек покинул сей мир, изрядно потеряв свой авторитет в глазах сограждан из-за спора по “Манасу”. А “Манас”--это почти сакральная тема у нашего народа и любое покушение на него у кыргызов глубоко осуждаемо.
Да и Айтматову было тогда нелегко. Больше жил в Москве, чем в Бишкеке, а потом направили его послом СССР в крохотный Люксембург. После распада Союза получил должность посла суверенного Кыргызстана в Брюсселе.
С того времени утекло немало воды. Поменялась чуть ли эпоха. Страсти тех лет давно улеглись. Время все расставило по местам. Правда, появились новые проблемы с тем же “Манасом”, но это уже другая тема.
А мораль данной статьи в том, что эта битва титанов была во многом подогреваемой и подталкиваемой извне, но она, если смотреть через призму большой истории, никак не умалила чисто творческий вес, исторические заслуги и общенациональный авторитет ни одного из этих великих людей.
Но история -- поучительная и очень драматическая -- осталась.
Читайте также: