Вопрос о тютчеве тынянов кратко
Обновлено: 06.07.2024
Крайне скудно пополняются комментарии к стихотворениям Тютчева. До сих пор не установлены даты, поводы к написанию и адресаты многих важных его стихотворений. Вряд ли все эти лакуны можно отнести только за счет объективных причин, таких, например, как запутанная история литературного наследия Тютчева, сложность его мировоззрения и поэтического языка или недостаточное количество источников.
Но появившиеся за последние годы книги и статьи, посвященные Тютчеву, свидетельствуют о том, что дело изучения его поэзии и приближения ее к читателю не стоит на месте.
Несмотря на оригинальную постановку вопроса и ряд интересных наблюдений, работа М. Дарвина свелась в целом к обнаружению связей, какие, при известной изощренности, можно установить между любыми произвольно сопоставляемыми произведениями, даже разных авторов 24 .
Этим мы, однако, и ограничимся, ибо работа Н. Скатова уже получила достойную и развернутую оценку в обзоре литературы о Некрасове 27 .
Отдельные главы посвящены Тютчеву в учебно-методических пособиях по русскому романтизму 28 .
Оценивая лирику Тютчева последних лет, Л. Тархов приходит к следующему выводу: «Романтическим надеждам Тютчева не суждено было сбыться. Его жизнь заканчивалась чувством
Положительной стороной статьи А. Тархова является его стремление к цельности взгляда на творческий путь Тютчева, внимание к поэтической символике, зачастую очень сложной у нашего поэта, анализ образов важнейших природных стихий – объектов постоянного поэтического пристрастия Тютчева – и их диалектических отношений 32 .
В кругу проблем, связанных с историей и теорией русского романтизма, обычно рассматривается вопрос о философской лирике Тютчева, ее характере и истоках.
Вполне справедливый отказ от трактовки поэтического мировоззрения Тютчева как некоторой философской системы привел, к сожалению, большинство исследователей к прекращению поисков философских источников творчества Тютчева.
Очень общи и поверхностны во многих работах ставшие трюизмами параллели между натурфилософскими стихотворениями Тютчева и учением Шеллинга. Остались без должного продолжения интересные наметки Л. Пумпянского о влиянии на философское миросозерцание поэта диалектического учения Гегеля 35 .
Здесь мы сталкиваемся с проблемой, решить которую в целом исследователям еще предстоит. Осуществленный Тютчевым в пору расцвета его таланта своеобразный синтез философии и поэзии, отмеченный еще Тургеневым, был связан с использованием новых художественных средств и требовал от читателя нового взгляда на лирику. От исследователя же этот синтез требует использования новых методов изучения философской лирики.
Поэтому отрадно было найти в одной из свежих работ принципиально новый взгляд на характер философской лирики Тютчева 41 .
Каков же он, тютчевский мирообраз?
Единством новаторских методологических принципов исследователя достигается и нетрадиционность анализа многих стихотворений Тютчева, и проникновение в тайну содержательности поэтических форм.
Общеизвестно, что то или иное состояние науки нередко решающим образом сказывается и на качестве научно-популярной литературы. Не секрет и то, что популяризатору нелегко бывает учесть рассеянные по сборникам и книгам свежие крупицы научной истины. По отношению к популяризации жизни и творчества Тютчева многие проблемы этого жанра усложняются непомерно. Поэтому нельзя не приветствовать первую научно-популярную книгу о Тютчеве 43 , автор которой, Л. Озеров, взял на себя риск преодоления хотя бы некоторых из этих трудностей.
Достоинством книги является рассмотрение творчества Тютчева в эволюции – и идейно-тематической, и образно-стилистической. Этому не помешало и то известное автору обстоятельство, что творчество Тютчева мюнхенского периода не дошло до нас во всей полноте.
О сложнейших элементах мировосприятия и поэтики Тютчева рассказывается в этой книге просто и убедительно, чему способствует неизменная эмоциональность повествования. Причем повествовательность свойственна даже тем местам книги, где проводится подробный статический анализ ключевых стихотворений Тютчева или рассказывается об особенностях его поэтической речи.
К сожалению, не все в книге Л. Озерова равноценно, и нельзя не заметить ее существенных недостатков.
Прежде всего следует отметить, что в ней имеются неточности и небрежности в изложении фактического материала. Так, например, рукописи Тютчева в мае 1836 года были привезены из Мюнхена в Петербург не И. С. Гагариным, как пишет Л. Озеров (стр. 14), а А. М. и А. С. Крюденерами. И попали они к Пушкину не непосредственно, а через Жуковского и Вяземского. По рассказу автора о свидании Тютчева с Жуковским на озере Комо в 1838 году (вскоре после смерти первой жены Тютчева) можно понять, что Жуковский специально приехал к Тютчеву в Италию, чтобы утешить последнего в постигшем его горе. Между тем было это вовсе не так.
Весьма вольное обращение автора с датировками стихотворений Тютчева 20 – 30-х годов значительно снижает ценность выводов эволюционного анализа творчества Тютчева этого периода.
Освещая современное состояние науки о Тютчеве, нельзя не признать, что значительная часть промахов проистекает, как мы уже заметили в начале нашего обзора, из неверного, приблизительного или слишком субъективного прочтения его стихотворений. Авторы некоторых работ в своих интерпретациях часто опираются на современное языковое чутье, допуская тем самым антиисторический подход к текстам 100 – 150-летнего возраста, не уделяют должного внимания специфике поэтического словопреобразования. При сугубой метафоричности, метонимичности и перифрастичности, которые свойственны поэтической речи Тютчева, при высокой степени рефлексии и синкретизма тютчевского поэтического слова отсутствие специальных работ, посвященных поэтическому языку Тютчева, сказывается и на общем уровне развития тютчеведения. Мало того, нужны не только работы о тютчевских способах преобразования семантики поэтического слова, – нужен словарь поэтического языка Тютчева, который стал бы ключом к правильному пониманию текста его стихотворений, путеводителем по ним, являясь в то же время удобной формой аккумуляции и хранения накопленного опыта чтения этих текстов и необходимейшим пособием для их дальнейшего критического изучения и лингвистической подготовки к печати. Принимая во внимание всю важность такого пособия, сотрудники Музея-усадьбы Мураново имени Ф. И. Тютчева, руководимого К. Пигаревым, приступили в 1974 году к созданию тютчевского словаря.
Другая и, может быть, более важная причина неудачных интерпретаций стихотворений Тютчева – в самом состоянии текстологии поэта.
Обладая ничтожно малым количеством свидетельств изъявления воли автора в отношении текста, то есть не имея наиболее объективного текстологического критерия, исследователи тютчевского текста часто испытывали колебания в выборе основного текста многих стихотворений. Таким образом, уточнений тютчевского текста, связанных с более глубоким изучением уже известных источников, можно ожидать и в дальнейшем 51 .
Один из залогов исправности текстов писателя-классика – в полной гласности действий текстологов. Общеизвестно, что проведение этого принципа даже в академических изданиях связано с большими трудностями. Однако если работа редактора не обоснована достаточно полно в аппарате научного издания, она должна освещаться в специальных исследованиях. Это касается не только обоснований выбора и чтения основного текста произведения, но и спорных датировок, и применяемых к текстам данного автора правил транскрипции.
Мы остановились на некоторых узловых проблемах изучения творчества Тютчева, уже освещенных в литературе последних лет или требующих разработки в ближайшем будущем.
Наш обзор не претендует на исчерпывающую полноту освещения состояния хотя и небольшой, но все же целой отрасли науки. Однако, коснувшись наиболее значительных, на наш взгляд, достижений последних лет и наиболее насущных задач, мы старались показать, что при планомерной работе наука о Тютчеве сможет уже в ближайшие годы достичь новых значительных результатов и занять такое место в нашем литературоведении, которое соответствовало бы месту Тютчева в русской и мировой поэзии.
ПУШКИН И ТЮТЧЕВ
Литературные отношения, литературные оценки — не отношения и оценки литераторов. Они конструируются в ходе литературы, и хотя в некоторых случаях личные отношения и затуманивают основные литературные соотношения в тех или иных отзывах, суждениях и т. д., — но даже самая нестройность, кажущаяся хаотичность литературных оценок оказывается именно характерной для литературной эпохи.
Затем замысел расширился, материалы этой работы были включены в черновой вариант новой статьи. Этот новый вариант еще носил прежнее название, но уже совпадал в основном с печатным текстом статьи (некоторые разночтения приведены в комментариях).
4 П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. II, 1879, стр. 28—33.
6 Е. А. Баратынский. Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма. М., 1951, стр. 422.
7 Там же, стр. 425.
10 Б. В. Томашевский указал Тынянову на Ефремовский экземпляр сочинений Пушкина (Архив Тынянова. ЦГАЛИ).
12 В подлиннике — по-французски. Пер. Ю. Н. Тынянова.
Поэтика. История литературы. Кино
Научная деятельность Юрия Николаевича Тынянова началась очень рано — в сущности, еще в гимназические годы. Уже к семнадцати годам он не просто прочел, а пережил русскую литературу. Ему понятны и близки были трагедия Лермонтова, самоотречение Толстого. Он уже свободно владел крылатым знанием, основанным на памяти, которую смело можно назвать феноменальной.
Наш современник должен прежде всего представить состояние гуманитарной науки начала века. "История литературы, — писал в 1893 г. А. Н. Веселовский, — напоминает географическую полосу… куда заходят охотиться историк культуры и эстет, эрудит и исследователь общественных идей".[1] В многотомных трудах исчезала грань между реальной жизнью и героями, воплотившими эту жизнь в художественном произведении. Так, в своей "Истории русской интеллигенции" (1906–1911) академик Д. И. Овсянико-Куликовский ставит рядом Чаадаева и Евгения Онегина, Грановского и Дмитрия Рудина. Внимательно изучавший Потебню и Веселовского, с уважением относившийся к работам В. Н. Перетца и С. А. Венгерова, Тынянов, с его остротой зрения, не мог принять рутинных схем эпигонов академической науки. "Я стал изучать Грибоедова — и испугался, как его не понимают и как не похоже все, что написано Грибоедовым, на все, что написано о нем историками литературы (все это остается еще и теперь). Прочел доклад о Кюхельбекере. Венгеров оживился. Захлопал. Так началась моя работа. Больше всего я был не согласен с установившимися оценками".[2]
Начинались поиски собственного пути. Они были связаны, без сомнения, с длительными размышлениями над тем, что предлагала ему традиция, существовавшая десятилетия. И столкновение с традиционной наукой, которая "скользила по общим местам и неясно представляла себе людей, течения, развитие русской литературы" ("Автобиография", стр. 20), оказалось очень острым. Оно и не могло быть иным. Ученый, сложившийся после революции, Тынянов не терпел машинального мышления. Формулы, существовавшие по инерции в старом литературоведении, неизменно вызывали с его стороны резкий отпор.
В 1916–1919 гг. вышли в свет три выпуска "Сборников по теории поэтического языка". Авторы их организовали Опояз — общество по изучению поэтического языка (существуют несколько отличающиеся друг от друга версии его возникновения — фактические сведения даны в комментарии, стр. 504–507). Тынянов вошел в это общество в 1919 или 1920 г. и внес в его работу оригинальный и значительный вклад. Молодые ученые, чувствовавшие себя у истоков нового общества и новой науки, пытались познать прошлое в свете настоящего. Вне этой неповторимой атмосферы революционных лет нельзя понять ни их ошибок, ни их достижений.
Понимания этого нельзя достичь, не воссоздав надежной фактической канвы их деятельности, особенно раннего ее этапа. А это возможно лишь в результате тщательного изучения еще очень мало затронутого печатного и архивного материала — немногих уцелевших писем и дневников, рукописей или афиш, оказавшихся нередко единственным свидетельством прочитанного более полувека назад доклада… Это время — время юности моего поколения — давно уже стало историческим. Читая страницы его литературной и научной жизни, исследователь проделывает работу, сходную с работой археолога. "Речь идет не о реабилитации формализма и не о новом туре его разоблачений, а о возможности дать объективную оценку его основных положений, его исторического значения", — пишет А. С. Мясников в статье "Проблемы раннего русского формализма", пытаясь взглянуть на это течение "глазами нашего современника, человека 70-х годов XX века"[3]. Эта сложная задача, которая предполагает как строгость исторического изучения, так и современную оценку, решается сейчас усилиями многих исследователей. Я думаю, что важную роль играют здесь предпринятые в последние годы издания трудов ряда ученых — В. М. Жирмунского, Л. С. Выготского, Б. М. Эйхенбаума, П. Г. Богатырева, Ю. Н. Тынянова и др.
Оценивая первые этапы работы формалистов, современный исследователь пишет, что "они стремились раскрепостить поэтическое слово от философских и религиозных догм, насаждавшихся символистами… Вместо характерного для литературной науки прошлых лет стремления использовать в литературоведческом исследовании философию, историю культуры, психологию формалисты ориентируются на лингвистику, на методы филологического анализа художественного произведения, на конкретное изучение специфических особенностей литературного материала"[4].
Среди опоязовцев сравнительно рано возникло стремление разобраться в закономерностях литературной эволюции — и с особенной силой это стремление сказалось в научном творчестве Тынянова. Именно он в последовательном развитии своих взглядов очень многое сделал для преодоления формулы "искусство как прием".
Мысль о связи Тютчева с традицией XVIII в. быстро вошла в научный обиход - стимулируя дальнейшее обсуждение вопроса, вызывая полемику и коррективы. В. М. Жирмунский, признавая ее в целом верной, замечал " связь Тютчева с Державиным чрезвычайно преувеличивается отнесением Тютчева к литературной группе "архаистов" (Ю. Тынянов): каковы бы ни были личные и литературные отношения Тютчева и "архаистов", в его лирике признаки "архаизма" играют совершенно второстепенную роль" (Жирмунский, стр. 100). Под влиянием Эйхенбаума и Тынянова зависимость раннего Тютчева от Державина отмечал Чулков (Г. Чулков. Отроческое стихотворение Тютчева. - "Феникс". Сб. художественно-литературный, научный и философский, кн. 1. М., 1922, стр. 139–141; его же. Тютчев и Гейне. - "Искусство", 1923, № 1, стр. 364). Одна из наиболее интересных в этой связи работ принадлежит Л. В. Пумпянскому, который, глубоко расходясь с методологией Опояза, в результате своего анализа пришел, однако, к выводам, близким к тыняновским (Л. В. Пумпянский. Поэзия Ф. И. Тютчева. - В кн.: Урания. Тютчевский альманах. Л., 1928).
Концепция Тынянова - Эйхенбаума и в дальнейшем оставалась в центре изучения поэтики Тютчева а. Большинство позднейших исследователей так или иначе отмечали связь Тютчева с архаистической и - уже - державинской традицией. Ср., в частности: В. А. Малаховский. Проблема Тютчева в истории русского литературного языка. - Уч. зап. Куйбышевского пед. и учительского ин-та, вып. 7, 1943; Б. Я. Бухштаб. Вступит. статья в кн.: Ф. И. Тютчев. Полн. собр. стихотворений. Л., 1957; то же: Б. Бухштаб. Русские поэты. Л., 1970, стр. 63–70; Л. Гинзбург. О лирике. М.-Л., 1974, стр. 97, 101. Эту связь признают и те авторы, которые полемизируют с Тыняновым, - см., напр.: Н. В. Королева. Тютчев и Пушкин. - В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. IV. М.-Л., 1962, стр. 188–190; R. A. Gregg. Fedor Tiutchev. The Evolution of a Poet. New York and London, 1965, pp. 34–35, 40. К. В. Пигарев, полагая, что тыняновские выводы "были явно преувеличенными", тем не менее утверждает: "Образные, стилистические и фразеологические особенности тютчевских стихов не раз заставляют вспомнить о Ломоносове и особенно о Державине" (К. Пигарев. Жизнь и творчество Тютчева. М., 1962, стр. 269, ср. стр. 272, 274–275). Ср. стиховедческие данные об "ориентации метрики Тютчева на традицию XVIII века": Л. Новинская. Роль Тютчева в истории русской метрики XIX - начала XX века. - В сб.: Русская советская поэзия и стиховедение. М., 1969, стр. 221. Вместе с тем высказывались мнения об убывании архаистических элементов в процессе эволюции поэзии Тютчева. См., напр.: Э. Коллер. Архаизмы в рифмах Тютчева. - "Studia Slavica". Academiae scientiarum Hungaricae, t. XX, fasc. 3–4, 1974.
а Как видно из тезисов лекции Эйхенбаума о Тютчеве, прочитанной в Саратовском ун-те 22 мая 1944 г., сам он продолжал придерживаться этой концепции (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 158).
Если зависимость Тютчева от XVIII века установлена, то вопрос о его отношениях с поэзией 1810-1830-х годов не столь ясен. Эйхенбаум предпочитал говорить о сочетании у Тютчева традиций Жуковского и Державина, осложненном немецким влиянием (ЭП, стр. 395); ср. мнение Н. В. Королевой, согласно которому Тютчев "взял за основу поэтический язык Жуковского" ("История русской поэзии", т. II. Л., 1969, стр. 196). В этом плане указания Тынянова на роль кружка Раича, "итальянской школы", воздействие немецкой романтической традиции в области жанра (обычно обращают внимание на тематическую общность и возможные философские параллели - Шеллинг, Шопенгауэр) - с учетом данного в статье "Пушкин и Тютчев" очерка стилевой "ситуации" в лирической поэзии эпохи - сохраняют значение нетривиальных исследовательских тем. Ср. попытку построения, основанного на идеях Тынянова: В. В. Кожинов. О "тютчевской" школе в русской лирике (1830-1860-е годы). - В кн.: К истории русского романтизма. М., 1973.
В 1923 г. исполнялось 120 лет со дня рождения и 50 лет со дня смерти Тютчева.
Имеются в виду статьи "Тайна Тютчева" (в кн.: Д. С. Мережковский Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев. Пг., 1915) и А. И. Тинякова "Великий незнакомец" ("Северные записки", 1913, № 1; то же: Тютчев. Сб. статей. Пг., 1922). Эйхенбаум выступил против книги Мережковского вскоре после ее выхода - см. статьи его и Ю. Никольского "Северные записки", 1915, № 4.
Речь идет о книге Д. С. Дарского "Чудесные вымыслы. О космическом сознании в лирике Тютчева" (М., 1914). Ср.: С. Франк. Космическое чувство в поэзии Тютчева. - "Русская мысль", 1913, кн. XI; S. Frank. Das kosmische Gefuhl in Tjutcev's Dichtung. - "Zeitschrift fur slavische Philologie", 1926, Bd. III, Doppelhelt 1/2, S. 20–58. Ср. также характерные для отрицаемых Тыняновым философско-психологических интерпретаций работы: А. Лаврецкий. Взыскующий благодати. - В сб.: Слово о культуре. М., 1918; Т. Райнов. Духовный путь Тютчева. Пг., 1923 (отрицательная рецензия Г. Б. на эту книгу появилась в том же № 1 "Русского современника", где была помещена рецензия Тынянова на другую книгу Райнова - о Потебене - см. в наст. изд.). Ср. подход к Тютчеву у раннего Эйхенбаума (со ссылкой на "Предмет знания" Франка) - в статье "Письма Тютчева к жене" ("Русская мысль", 1916, № 3, вошло в его сб. "Сквозь литературу").
И. С. Аксаков. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886, стр. 107.
Ср. у Тынянова критику "знаменитой аналогии: форма - содержание = стакан - вино" (ПСЯ, стр. 27).
Ср. постановку той же задачи в статье "Пушкин и Тютчев" (ПиЕС).
В журнальном тексте (стр. 25) далее следовал экскурс о борьбе жанров в русской поэзии XVIII - нач. XIX в., не включенный в АиН, видимо потому, что эта проблема была специально рассмотрена в статьях "Архаисты и Пушкин", "Ода как ораторский жанр".
Стихотворение Мерзлякова, повлиявшее на "Уранию" Тютчева, - "Ход и успехи изящных искусств" (1812). Об "Урании" см.: К. Пигарев. Жизнь и творчество Тютчева, стр. 32–34; Поэма Тидге, которую упоминает Тынянов: Urania. Ein Gedicht in 6 Gesangen (1801). - См.: Ch. A. Tiedge's Werke. Hrsg. von A. G. Eberhard. 3. Aufl. Bd. I, Halle, 1832.
К этим примерам следует добавить оду "На новый 1816 год", которая была впервые опубликована в 1922 г. Чулковым ("Феникс", кн. 1. М., 1922, стр. 5–6 и 137–141). Отсутствие указания на это стихотворение, очевидным образом подтверждающее построение Тынянова, говорит в пользу того, что статья была в основном написана до 1922 г.
C. Е. Раич был домашним учителем Тютчева в 1813–1820 гг., о чем рассказал в своей "Автобиографии". - "Русский библиофил", 1913, кн. VIII, стр. 24–25; см. также: И. С. Аксаков. Биография Федора Ивановича Тютчева, стр. 12–13. Биографический очерк о Раиче и подборку его стихотворений см. в изд.: Поэты 1820-1830-х годов, т. 2. Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания В. С. Киселева-Сергенина. Л., 1972.
Из стихотворения "29-ое января 1837". Далее в комментариях источники цитат из Тютчева не указываются в тех случаях, когда цитата начинается первой строкой стихотворения, не имеющего заглавия.
"Сей день, я помню, для меня…"
И. В. Киреевский. Обозрение русской словесности за 1829 год. "Денница". Альманах на 1830 год, изданный М. Максимовичем. М., 1830, стр. XI; то же: И. В. Киреевский. Полн. собр. соч., т. II. М., 1911, стр. 25.
Ср. в связи с этим указание Е. А. Маймина на Веневитинова. - Сб. "Поэтический строй русской лирики". Л., 1973, стр. 103–104.
Из стихотворений "Полдень", "Весенняя гроза" и "Проблеск".
То же в виде предисловия к переводу Раича "Георгик" Вергилия (Виргилиевы Георгики. М., 1821). Ср.: А. Ф. Воейков. Об описательной и дидактической поэме - "Сын отечества", 1821, № 36.
Из незаконченной статьи "Бал" Баратынского".
Н. А. Некрасов. Русские второстепенные поэты. - Полн. собр. соч. т. 9. М., 1950, стр. 206; И. С. Тургенев. Несколько слов о стихотворениях Тютчева. - Полн. собр. соч. и писем. Сочинения, т. V. М.-Л., 1963, стр. 426.
Cм. в монографии "Тютчев и Гейне" (стр. 369 наст. изд.). Ср. любопытную близость между рассуждением Тынянова и высказыванием Блока, записанным 27 ноября 1919 г. в дневнике К. И. Чуковского (хранится у Е. Ц. Чуковской): "Ну что такое Тютчев? Коротко, мало, все отрывочки. К тому же он немец, отвлеченный".
Ulands gesammelte Werke. Stuttgart, Bd. I, [1892], S. 57; J. Kerner. Samtliche poetische Werke. Bd. I, Leipzig, [1905], S. 223.
Об "отрывках" и "пропусках" у Пушкина см. "О композиции "Евгения Онегина"", "Литературный факт" (в наст. изд.), ПСЯ (стр. 43–51). Сходное с развиваемым в данной работе рассуждение о фрагменте у Тютчева Тынянов включил в статью "Пушкин и Тютчев" - в сопоставлении с жанровыми нормами пушкинской эпохи (ПиЕС, стр. 184–190, ср. стр. 399). Позднее он предпринял попытку применить понятие фрагмента (в несколько иной интерпретации) для описания жанровой эволюции Пушкина (статья "Пушкин" - ПиЕС). См. также прим. 131 к монографии "Тютчев и Гейне".
Читайте также: