Торговые контакты кочевников и оседлого населения северного причерноморья кратко
Обновлено: 05.07.2024
На долгое время соседями Руси с юга сделались кочевники-печенеги. Первоначально это был пестрый конгломерат тюркоязычных, угорских и сарматских кочевых племен. Разросшаяся кочевая орда печенегов нуждалась в расширении пастбищ и в итоге установила свое полное господство в степях Северного Причерноморья. Влиятельный в этом регионе Хазарский каганат вынужден был уступить свои позиции. Кроме венгров, печенеги оттеснили также славянские племена уличей и тиверцев. С Русью у новых хозяев Степи установились крайне враждебные отношения. Однако предполагают, что печенеги могли участвовать в качестве союзника Святослава Игоревича в разгроме Хазарии, в качестве наемников киевских князей выступали эти кочевники и позднее.
Приблизительно в это же время в Причерноморье двигались с востока новые орды кочевников. Сначала это были торки (узы), побежденные сыновьями Ярослава Мудрого, а затем сильный союз кочевых племен — половцы. Печенегам жизненно важно было найти новые территории расселения. Падение Первого Болгарского царства открыло им путь за Дунай, но здесь они столкнулись с мощью Византийской империи. Печенеги были разгромлены, часть их составила пограничную стражу империи. Некоторые печенеги нашли пристанище и на Руси, войдя в состав так называемых черных клобуков, расселившихся в бассейне р. Рось. Киевские князья использовали их в качестве вспомогательной военной силы.
На долгое время соседями Руси с юга сделались кочевники-печенеги. Первоначально это был пестрый конгломерат тюркоязычных, угорских и сарматских кочевых племен. Разросшаяся кочевая орда печенегов нуждалась в расширении пастбищ и в итоге установила свое полное господство в степях Северного Причерноморья. Влиятельный в этом регионе Хазарский каганат вынужден был уступить свои позиции. Кроме венгров, печенеги оттеснили также славянские племена уличей и тиверцев. С Русью у новых хозяев Степи установились крайне враждебные отношения. Однако предполагают, что печенеги могли участвовать в качестве союзника Святослава Игоревича в разгроме Хазарии, в качестве наемников киевских князей выступали эти кочевники и позднее.
Приблизительно в это же время в Причерноморье двигались с востока новые орды кочевников. Сначала это были торки (узы), побежденные сыновьями Ярослава Мудрого, а затем сильный союз кочевых племен — половцы. Печенегам жизненно важно было найти новые территории расселения. Падение Первого Болгарского царства открыло им путь за Дунай, но здесь они столкнулись с мощью Византийской империи. Печенеги были разгромлены, часть их составила пограничную стражу империи. Некоторые печенеги нашли пристанище и на Руси, войдя в состав так называемых черных клобуков, расселившихся в бассейне р. Рось. Киевские князья использовали их в качестве вспомогательной военной силы.
Поскольку первая греческая апойкия в Поднестровье — Никоний — возникает около середины VI в., мы получаем временной разрыв приблизительно в 150 лет между киммерийской эпохой и греческой колонизацией, о котором археологические материалы дают чрезвычайно скудную информацию. Исключая случайные находки (Рис. 1), мы располагаем единственным раннескифским погребением у с. Огородное (Городнее; Рис. 1— 5) 8 . Причем, если обратиться к смежным районам, то и здесь скифские комплексы VII — первой половины VI вв. исчерпываются погребением у с. Старые Куконешты на Среднем Пруте 9 . Датировки этих двух комплексов сейчас, согласно новой хронологической схемы 10 , могут быть несколько понижены: Огородное — начало VI в., Ст. Куконешты — конец VII, либо рубеж VII— VI веков.
Ненамного лучше обстоит дело с фракийскими древностями. И если в VII в., особенно в первой его половине, в лесостепной Молдове масса памятников шолдэнештской группы 11 , то в степной зоне (Буджак) лишь на крайнем западе у переправы через Дунай отмечены 2 местонахождения этого периода с. 62 (Орловка и Новосельское II; Рис. 1— 1, 2) 12 . Оба отмеченных района Молдовы и Подунавья являются наиболее вероятными источниками появления некоторых типов лепной керамики в Нижнем Побужье и, в частности, на Березани.
Следует упомянуть еще об одном. При довоенных раскопках позднетрипольского поселения у с. Усатово была собрана небольшая коллекция лепной керамики (Рис. 1— 16), аналоги которой без труда можно обнаружить на памятниках правобережной лесостепи раннескифского времени 13 . Напрашивается вывод о периодическом проникновении населения из этих районов в степную зону, причем, судя по отсутствию в Усатово архаического импорта, можно предположить, что это местонахождение, вероятно, существовало еще до, либо в самом начале эпохи колонизации, т. е., не позднее VII века 14 . О проникновении каких-то элементов или даже отдельных групп населения из лесостепи предскифского и раннескифского времени на юг и юго-запад может свидетельствовать также чернолесская керамика поселения Кременчук 15 , отдельные фрагменты кухонной посуды из Орловки 16 , некоторые сосуды из Бырсешти 17 (Рис. 1— 1, 17; 2— 8).
Имеющиеся для VII — первой половины VI вв. археологические данные позволяют обрисовать ситуацию следующим образом. Несмотря на крайнюю малочисленность раннескифских комплексов, их культурная атрибуция сомнений не вызывает. Следовательно, можно предположить появление в Северо-Западном Причерноморье первой, небольшой по численности (военно-миграционной) волны номадов около
с. 64 600 года 18 . Путь их проникновения в западный ареал степного коридора на самом деле не совсем ясен. Если считать появление здесь скифов результатом миграции, то, видимо, нужно учитывать ряд основных критериев, детерминирующих этот процесс. Одним из них, по Титову, является территориальный 19 . В этом случае наиболее вероятным выглядит продвижение скифов в придунайские степи с севера, из районов Среднего Днестра и Прута, где наиболее ранние их комплексы (Ленковцы, Круглик) датируются серединой — второй половиной VII века 20 . Последовательно двигаясь вниз по течению Прута, скифы достигли Нижнего Дуная, где инерционная сила этой волны иссякла. Маркирующими точками этого продвижения могли быть погребения у Ст. Куконешт и Огородного. Пока этот путь выглядит предпочтительнее того, который предполагает миграцию первой (для нашего региона) волны кочевников с востока на запад по степному коридору вплоть до низовьев Дуная, поскольку скифские памятники VII и большей части VI в. на юге Северо-Западного Причерноморья пока не известны.
В гг. на Среднем Днестре исследовалось поселение у с. Иванэ-Пустэ, где были встречены находки греческого импорта VI— V веков. К настоящему времени подобного же рода античная продукция, судя по опубликованным данным, зафиксирована еще на двух поселениях этого же района 25 . Начальный этап их существования Смирнова датирует второй половиной VII века 26 .
Еще со времени раскопок Т. Сулимирского в Западной Подолии исследователи занимались поисками источника поступления в эти районы импортных вещей. В 60— гг. считалось, что появление ионийской керамики на Среднем Днестре, равно как и в более восточных районах лесостепи Побужья и Поднепровья, было результатом торговой активности греческих колонистов нижнебугского района. Между тем, еще в начале гг. Фурманская 27 , а в начале 70-х
Рис. 2. Упоминаемые в статье памятники Северо-Западного Причерноморья и Карпатского бассейна VII— V вв. до Р. X.
1 — Хотин; 2 — Сентеш-Векерзуг; 3 — Кошице; 4 — Иванэ-Пустэ; 5 — Залесье; 6 — Долиняны; 7 — Непоротово; 8 — Бырсешти; 9 — Куртени; 10 — Пыржолтены; 11 — Данчены; 12 — Истрия; 13 — Березань; 14 — Никоний; 15 — Ольвия; 16 — Бельское городище
Таким образом, в вопросе о распространении сероглиняной гончарной керамики в Днестровско-Карпатских землях точка
Рисунки сосудов приведены по публикациям: П. Александреску (Истрия), Мелюковой (Надлиманское-III и Бырсешти). К. Иконому (Куртени), Лапушняна (Данчены и Пыржолтены), Ганиной (Иванэ-Пустэ)
с. 70 зрения Брашинского — Фурманской представляется наиболее обоснованной. При этом, видимо, нет смысла отдавать предпочтение какому-либо одному из указанных греческих центров-экспортеров, поскольку каждый из них в свое время имел и внешнеторговую ориентацию, предопределенную в значительной мере факторами географического порядка. Не исключено, что вывод Никония Истрией, если считать это положение доказанным, как раз и преследовал цели расширения области торговой экспансии, по крайней мере, в начальной стадии взаимоотношений апойкии и метрополии. Понятно, что торговые контакты, реконструируемые здесь, должны были носить двусторонний характер. Материальным выражением обратной направленности может служить наличие на нижнеднестровских поселениях эпохи поздней архаики определенной группы вещей среднеднестровского происхождения. Яркие образцы такого рода продукции, на мой взгляд, пока немногочисленны. Исключая лепную керамику, о которой см. ниже, в первую очередь отметим уникальную для античных памятников Северного Причерноморья и Крыма находку глиняной пинтадеры (Рис. 4— 3). Она была обнаружена в Никонии в слое первой половины — середины V века. Районы концентрации этих изделий в раннем железном веке очерчиваются в границах Кавказа и Карпато-Дунайского бассейна 38 . При этом отмечается большое сходство глиняных печатей из этих двух областей и, вместе с тем, полное отсутствие подобных предметов в Северном Причерноморье 39 . Пинтадеры в большом количестве (около сотни экземпляров) с. 71 известны в группе Сентеш-Векерзуг 40 , где они датируются преимущественно V в., в позднегальштатском могильнике Хотин (Рис. 2— 1, 2) 41 и т. д. Фрагмент пинтадеры с орнаментальной композицией, аналогичной никонийскому экземпляру, происходит из Восточной Словакии (район Кошице) и датируется также V веком 42 .
Наличие обоюдных контактов между тирасскими колониями и туземным населением на самом раннем этапе неизбежно ставит вопрос о присутствии варваров в среде греческих колонистов и характере их взаимоотношений. Решить эту проблему можно, вычленив из всей суммы артефактов те, которые в той или иной степени соотносятся с материальной культурой варварского окружения 43 . В настоящее время в Нижнем Поднестровье полностью отсутствуют памятники с. 72 лапидарной эпиграфики VI— V веков. Невелик банк данных и по ономастике, судя по граффито с именами владельцев 44 . Среди прочих материалов наиболее информативной в этом плане является лепная керамика, благодаря утвердившемуся мнению о ней как о достаточно надежном индикаторе присутствия варварского населения.
Что касается распространения фракийской керамики, то проникновение какой-то части фракийского населения в VI— V вв. в зону колонизации Нижнего Днестра из районов Пруто-Днестровского междуречья пока плохо согласуется с единичными памятниками лесостепной Молдовы этого периода. Это с. 75 не означает, однако, что такой вариант совершенно неприемлем 55 , равно как нельзя исключить и появление фракийцев в нижнем течении Тираса из районов Подунавья, причем, это могло происходить независимо от переселения сюда части истрийских греков. Выдвинувшись на левый берег Нижнего Дуная еще в эпоху среднего гальштата, фракийские поселения (Орловка, Новосельское) 56 находились на расстоянии 3— дней пешего пути от низовьев Днестра.
Таким образом, на первом этапе существования эллинских населенных пунктов в Нижнем Поднестровье можно отметить присутствие здесь двух групп туземного населения: скифского лесостепного и фракийского. Столь тесный симбиоз представителей разноэтничных групп помимо сходных интересов в сфере экономики, вероятно, можно объяснить еще и длительным соседством их исконных территорий в среднем и верхнем течении Днестра. Особенно оживленным было взаимовлияние двух культурно-исторических областей в предскифскую эпоху 57 . Предполагается даже глубокая фракийская экспансия на восток и северо-восток, что в значительной степени повлияло на формирование культуры позднего Чернолесья 58 .
Попытки объяснить диспропорцию в размежевании архаических поселений правого и левого берега Тираса неким политическим или экономическим давлением (соперничеством), которое оказывал на Тиру Никоний, по меньшей мере, неубедительны. Речь идет не о соседстве крупных центров материковой Греции, насчитывавших каждый не одно столетие собственной истории и имевших разветвленную внутреннюю структуру, устоявшиеся торгово-экономические связи, свои вооруженные силы и т. д. Перед нами первые попытки небольших, этнически более или менее однородных групп переселенцев закрепиться на новом, совершенно необжитом месте и сформировать первичные структуры (ядро) будущего хозяйственно-экономического района. В таких условиях экономическое, а тем более политическое соперничество кажется нереальным.
Что касается нижней даты архаических поселений левобережья нынешнего Днестровского лимана, то нам кажется, что развертывание сельской округи Никонием 62 в последариевское время трудно предполагать хотя бы по причине уже реально надвигавшейся, пусть даже потенциальной, угрозы со стороны номадов, которые, несомненно, появлялись в период скифо-персидской войны вблизи греческих населенных пунктов Нижнего Поднестровья. Во всяком случае, появление нового участника исторического действа, участника далеко не безобидного даже на первый взгляд, могло породить состояние неопределенности, при котором соображения безопасности взяли верх над стремлением начать широкое с. 78 хозяйственно-экономическое освоение региона. Учитывая время основания Никония, дату возникновения сельских поселений левобережья можно максимально углубить в последнюю четверть VI века.
Приблизительно с конца VI в. отмечено некоторое увеличение скифских погребений в регионе (Рис. 1). Судя по датам, они могут быть синхронизированы со скифо-персидским конфликтом. Очевидно, это можно считать второй волной скифского проникновения в западные районы степной полосы, волной также пока еще весьма незначительной. В это же время скифы проходят в запрутскую Молдову (Васлуй, Хуши; Рис. 1— 6, 7) 63 и, вероятно, в Добруджу. Поход Дария, разрушив на какое-то время монолитность фракийского массива в Добрудже и спровоцировав горизонтальные перемещения в скифской среде, открыл номадам дорогу на Балканы. Именно к началу гг. V в. относится их знаменитый рейд вдоль западнопонтийского побережья к Херсонесу Фракийскому. Очевидно, вскоре после этого по нижнему течению Дуная стабилизируется западная граница Причерноморской Скифии, соответственно скифское влияние распространяется на весь степной регион. Все это, разумеется, не могло не сказаться на судьбах греческих центров Побужья и Поднестровья. Кризис второй четверти V в., его причины и ход подробно освещались в литературе 64 . Ситуация в Поднестровье по археологическим данным практически полностью повторяет нижнебугскую. Прекращается жизнь на сельских поселениях левого берега, в Никонии с напольной стороны сооружается оборонительная стена. В первой половине V в. в близлежащих степных районах появляется небольшая группа погребений со смешанными чертами в погребальном обряде: трупосожжение (полное или частичное) со скифо-фракийским инвентарем (Рис. 1— 3, 9, 12, 13); а приблизительно с середины V в. начинает быстро увеличиваться число типично скифских степных погребений на территории вплоть до Дуная (Рис. 1). Совершенно правы те исследователи, которые разделяют точку зрения Виноградова и Карышковского о том, с. 79 что Никоний, впрочем, как и Ольвия, попадают под скифский протекторат 65 . Подтверждение этому мы находим в выпуске Никонием литых монет с именем Скила. Рассмотрев их иконографию в контексте общеисторической ситуации в материковой Греции и Причерноморье, Карышковский пришел к выводу, что этот выпуск мог начаться в первой четверти V в., но не ранее 490 года 66 . Это является terminus ante quem для скифского протектората над Никонием. Дальнейший ход событий в Северо-Западном Причерноморье лежит за рамками данной работы. В ней хотелось затронуть главным образом вопросы ранней хронологии и попытаться на основании имеющегося материала последовательно обозначить основные этапы становления тех политических структур, которые определили историческое своеобразие региона на протяжении тысячелетия античной эпохи.
От Дуная до Северного Китая, от берегов Атлантики до Индостанского полуострова на тысячи километров протянулась зона степей, полупустынь и пустынь. На протяжении тысячелетий здесь, в местах, удаленных от центров цивилизации, происходили события, которым в дальнейшем нередко суждено было изменить политическую и этническую карту Старого Света. Здесь цвели и гибли своеобразные культуры, начинались далекие переселения народов, зарождались грандиозные империи. В отличие от лесов и гор степь не разъединяла, а, наоборот, облегчала общение, способствовала торговле, контактам, распространению культурных достижений и навыков на самые большие расстояния. В немалой степени это зависело и от подвижного образа жизни, который вели ее обитатели.
Внешний мир плохо знал, что происходит в далеких и неизведанных степях и пустынях. Интерес пробуждался лишь тогда, когда жадные до добычи степные варвары — всадники, будто сросшиеся со своими конями, оказывались на границах цивилизованных стран.
И тогда рождались легенды о кентаврах — существах то мудрых и доброжелательных, то вероломных и коварных.
В этих легендах как бы концентрировался сам образ кочевников, вся жизнь которых, нравы и обычаи, социальная организация и психология — все было приспособлено к вечному скитанию по земле.
В обыденной жизни мы часто называем кочевниками всех ведущих бродячий образ жизни. Наука требует более строгих и точных определений. Скажем, австралийские аборигены, добывающие себе пропитание за счет охоты и собирательства, ведут бродячий или полубродячий образ жизни. Но кочевниками их считать все же нельзя. Кочевник — тот, у кого основным занятием является разведение скота. И опять же этого мало. Работники современных крупных животноводческих ферм не кочевники, и даже пастухи тоже не кочевники. Их семьи живут оседло, да и работа у них носит сезонный характер.
Кочевники — это люди, добывающие себе пропитание за счет подвижного скотоводства и передвигающиеся вместе со скотом с пастбища на пастбище целыми семьями, родами, племенами, словом, всем народом или большой его частью.
По мере того как скот выедает траву на одном пастбище, они переходят на другое, и так круглый год или большую его часть, весной и летом на север или в горы, осенью и зимой на юг или на равнины, по неизменным маршрутам.
Там, где были подходящие условия, например, в евразийских степях, кочевники никогда не были только чистыми кочевниками — скорее их можно назвать полукочевниками: они наряду со скотоводством занимались немного и земледелием, имели постоянные зимники. (Но процесс этот был прерывистым и непостоянным. В Северном Причерноморье в конце скифской эпохи значительная часть кочевников уже осела на земле, но продвижение сарматов и особенно гуннов вновь сорвало их с места. Затем в VIII—X веках нашей эры на территории Хазарского каганата кочевники вновь начинают оседать, но в X веке, после вторжения печенегов, снова переходят к кочеванию. В XII веке начинают понемногу заниматься земледелием половцы, но монгольское нашествие прерывает этот процесс.)
Постоянным передвижениям в жизни кочевника было подчинено все — обувь, одежда, жилье, занятия.
На Переднем Востоке кочевники живут в шатрах, в евразийских степях жили в юртах или кибитках, которые, не разбирая, перевозили на телегах.
В Казахстане подобные кибитки были отмечены еще в конце XVI века. Юрта, также известная еще в скифское время, дожила до наших дней. Даже одежда кочевников приспособлена для верховой езды (считается, что штаны изобрели именно кочевники), даже их пищевой рацион, в котором главное место занимают молочные и мясные продукты, отличается от земледельческого.
О том, когда впервые на земном шаре появились кочевники, ученые спорили уже давно и спорят до сих пор. Предложенные даты колеблются очень сильно; от IV тысячелетия до нашей эры до. I тысячелетия новой эры! О причинах, вызвавших появление кочевых народов, мнения также расходятся. Наиболее убедительной мне кажется следующая картина.
Кочевое скотоводство возникает там, где оно имеет преимущества перед земледелием, — в засушливых и пустынных районах разводить скот гораздо выгоднее (точнее, было выгодно еще в не столь отдаленном прошлом), чем примитивным плугом поднимать тяжелые почвы, боясь, что урожай в любой момент погибнет из-за засухи. Но когда бы ни возникло кочевое скотоводство, появилось оно не сразу, потому что для этого необходим был целый ряд условий.
На земле имеются два главных района кочевого скотоводства: великий пояс евразийских степей, полупустынь и пустынь, протянувшийся непрерывной полосой от среднего Дуная до Северного Китая, и Передняя Азия с некоторыми районами Северной Африки. В евразийских степях земледелие и скотоводство возникли не позже IV—III тысячелетия до нашей эры. И уже в это время в состав стада там входили все основные виды домашних животных, за исключением верблюда, прирученного позднее. Обитавшие в степной зоне племена разводили скот, но жили оседло и наряду со скотоводством занимались и земледелием. Они еще не были кочевниками и не могли бы ими стать, даже если бы хотели этого. Для того чтобы вести подвижный образ жизни, нужны верховые животные и колесный транспорт. Всего этого в степи еще не было.
Археологические материалы свидетельствуют, что примерно тогда же, во II тысячелетии до нашей эры, а может быть, раньше, у степных народов начался распад первобытных отношений, появились знатные и незнатные, богатые и бедные. И скот стал одним из главных мерил богатства. Но при оседлой жизни, когда скот пасется рядом с поселением, количество кормов ограничено, а это, в свою очередь, лимитировало численность стада, ставило предел богатству. Казалось бы, именно тогда, во II тысячелетии до нашей эры, создались все условия для перехода к кочеванию. И все же он совершился позднее. Правда, удельный вес скотоводства в хозяйстве увеличился, кое-где оно даже приобрело пастушеский характер. Но все же основная масса населения продолжала жить оседло.
Но вот на рубеже II и I тысячелетий до нашей эры достигло своего максимума длившееся более тысячи лет постепенное усыхание климата. Кочевание было уже не только возможным — оно стало необходимым. Прошло двести-триста лет — и в евразийских степях появились первые кочевники.
В Передней Азии настоящие кочевники — бедуины, жители пустынь, тоже появились лишь в I тысячелетии до нашей эры, после того как стали разводить верблюдов — животных, позволивших людям проводить почти весь год в крайне бедных водой районах.
И была еще одна причина, способствовавшая и в евразийских степях, и в Передней Азии переходу к кочеванию, — соседстве с оседлыми земледельческими цивилизациями, располагавшими излишками зерна и ремесленных изделий. В Евразии они возникли к югу от степной зоны как раз к I тысячелетию нашей эры. Впрочем, здесь уже начинается еще одна проблема — взаимоотношения кочевников с земледельцами.
Монголам нужно было кому-то продавать скот. Монголы нуждались в продуктах земледелия и ремесла. Пока они владели Китаем, они получали их бесплатно в виде налогов и дани. Теперь они должны были добывать все это торговлей. Если Китай не хотел торговать, для них не оставалось иного выхода, кроме войн.
И так было везде. Потому что кочевники всегда активнее стремились к торговле и контактам с земледельцами, чем те — с кочевниками, Земледельческое хозяйство — хозяйство комплексное, земледельцы почти всегда в каком-то количестве разводят скот. Могут они обходиться и без тех продуктов, что поставляют на обмен кочевники. Кочевники же без земледельческих продуктов и ремесленных изделий обойтись не могут. Поэтому через земли кочевников охотно шли караваны, тянулись далекие торговые пути.
Но лучшим способом обеспечить бесперебойное поступление продуктов ремесла и земледелия было, конечно, завоевание и подчинение земледельческих стран. Поэтому, когда кочевники чувствовали себя достаточно сильными, они вели со своими соседями захватнические войны.
И здесь мы подходим, пожалуй, к самой трагической закономерности существования кочевых обществ. Скот легко накопить, но еще легче потерять от стихийного бедствия или вражеских набегов. В числе других причин это приводило к тому, что у кочевников всегда особенно сильно ощущалась потребность во взаимопомощи. Конечно, у кочевников была свая аристократия, богачи и бедняки. Но по сравнению с земледельцами они все же были более сплоченными, более объединенными общностью интересов. И свои аппетиты кочевая знать стремилась удовлетворить не столько за счет своих соплеменников, сколько за счет земледельцев. В конечном счете, что она могла получить с рядового кочевника? Еще немного скота. И к тому же разоренный соплеменник будет плохой опорой во время своего или вражеского набега. Другое дело — земледельцы. У них были богатства, не снившиеся кочевнику. И к тому же они были чужими.
Победа оборачивалась поражением, победители становились побежденными.
И еще. Кочевники менялись гораздо меньше и медленнее, чем земледельцы, потому что земледелие создает гораздо больше условий для развития и прогресса. К позднему средневековью соотношение сил изменилось решительно и бесповоротно. Против армий, вооруженных пушками, конница была бессильной. Кочевники стали обороняющейся стороной, им приходилось бороться за свою собственную свободу. Но свобода немыслима без прогресса, а прогресс кочевников немыслим без того, чтобы они перестали быть кочевниками.
. Когда-то, на заре своей истории, кочевое скотоводство было положительным явлением. Кочевники заселили доселе почти пустынные и бесполезные для человека районы земли. Кочевники освоили новые способы разведения скота. Кочевники изобрели юрту, седло, стремя. Но время шло вперед, и кочевники все больше отставали от времени. Кочевое хозяйство, неизменное в своих основных чертах, неустойчивое и ненадежное, обрекало их на застой.
Именно поэтому облик кочевника неповторим и своеобразен, своеобразны его мышление, представления, предубеждения и предрассудки. И именно поэтому в нем причудливо сплетены благородство, честность, простота, гостеприимство с недоброжелательностью и недоверчивостью по отношению к внешнему миру, невежеством и фанатизмом. Стойкость, выносливость и непритязательность в нем подчас граничат с консерватизмом. Тяга к лучшей жизни с приверженностью древним традициям. Для того чтобы перейти к прочной оседлости, кочевнику необходимо преодолеть груз прошлого, перестать презирать земледельческий труд, перестать считать кочевание наидостойнейшим занятием. Здесь кочевникам необходима помощь.
А. Хазанов, кандидат исторических наук
Но не только звоном оружия, топотом копыт вошел кочевой образ жизни в историю. Не только седлом и стременами исчерпывается вклад кочевых народов в мировую культуру.
Читайте также: