Скажу кратко и простите совершенно твердо

Обновлено: 30.06.2024

Задание. Перепишите, расставьте знаки препинания.

Знаки препинания при уточняющих, пояснительных и присоединительных членах предложения

Задание. Перепишите, расставьте знаки препинания.

Знаки препинания при вводных словах и словосочетаниях

Задание. Перепишите, расставьте знаки препинания.

Деревня казалось спала несмотря на поздний час: было около восьми утра. Кое-где правда курилась на избах дымки. 2. Итак в истории Веры Павловны является новое лицо. 3. Лесники с любопытством поглядывали на Леонтьева. Хоть и городской и говорят писатель а обходительный человек и глядя по рукам и комплекции мужик сноровистый и здоровый. 4. По счастью мне удалось убедить виноватого сознаться. 5. Скажу кратко и простите совершенно твердо. Каковы бы ни были чувства между вами и моей дочерью и в какой бы стадии развития они ни находились, скажу заранее: она конечно совершенно свободна, но буде пожелает например связать себя с вами какими-либо прочными узами и спросит на то моего так сказать благословения, то получит от меня решительный отказ. 6. Дождь прекратился но должно быть временно. 7. И если мечтателю ночью не спится то значит мечтатель на подвиг готов. 8. Она шла не самонадеянно а напротив с сомнениями, не ошиблась ли она. 9. По его словам птицы любят двигаться против ветра. 10. Он молчал как мне показалось очень долго а вероятно всего несколько секунд. 11. Он спокойно однако же вынес все эти крики и не озираясь пошел прямо к конторе. 12. У нас во-первых рысаки похожие на выкормленных купцов и во-вторых купцы близкие к первобытному состоянию. 14. Наверное там больше всего было лип поэтому я думаю и город назывался Липецком. 15. Басов стоял у стены привычно приглядываясь к лицам присутствующих. Это не мешало а скорее даже помогало понимать чтение. 16. Под вечер после работы мать и отец принимали гостя. Вернее гость пришел только матери. 17. Вышли две собаки понюхали мне ноги и очевидно решив что мною заниматься не стоит равнодушно ушли. 18. То была как нам говорили заготовка дров из сухостойного леса для одного стекольного завода. 19. В ночь такую помню в далях где-то тучи лиловели в небесах. 20. Раненый (грач) вначале отчаянно защищался клювом но очевидно поняв бесполезность борьбы стих только испуганно смотрел на людей черными, как спелая черемуха, глазами.

Но ведь есть же не только личное. Я, например, далеко не восхищаюсь народом, хорошо, к сожалению, знаю его, весьма мало верю, что он есть кладезь и источник всех премудростей и что я обязан вместе с ним утверждать землю на трех китах, но неужели все-таки мы ничем ему не обязаны и ничего не должны ему? Впрочем не смею поучать вас в этом направлении. Я во всяком случае очень рад, что мы побеседовали. Теперь же вернусь к тому, с чего начал. Скажу кратко и, простите, совершенно твердо. Каковы бы ни были чувства между вами и моей дочерью и в какой бы стадии развития они ни находились, скажу заранее: она, конечно, совершенно свободна, но, буде, пожелает, например, связать себя с вами какими-либо прочными узами и спросит на то моего, так сказать, благословения, то получит от меня решительный отказ. Вы очень симпатичны мне, я желаю вам всяческих благ, но это так. Почему? Отвечу совсем по-обывательски: не хочу видеть вас обоих несчастными, прозябающими в нужде, в неопределенном существовании. И потом, позвольте говорить уж совсем откровенно: что у вас общего? Гликерия девочка хорошенькая и, нечего греха таить, довольно переменчивая, – нынче одно увлечение, завтра другое, – мечтает, уж конечно, не о толстовской келье под елью, – посмотрите-ка, как она одевается, не взирая на наше захолустье. Я отнюдь не хочу сказать, что она испорченная, я только думаю, что она, как говорится, совсем не пара вам…

Она ждала меня, стоя под лестницей, встретила меня вопрошающими и готовыми к ужасу глазами. Я поспешно передал ей последние слова доктора. Она опустила голову: – Да, против его воли я никогда не пойду, – сказала она.

В ноябре я уехал домой. Прощаясь, мы условились встретиться в Орле: она выедет туда первого декабря, я-же, для приличия, хоть неделей поздней. А первого, в морозную лунную ночь, поскакал в Писареве, чтобы сесть там как раз в тот ночной поезд, с которым она должна была ехать из города. Как вижу, как чувствую эту сказочно-давнюю ночь! Вижу себя на полпути между Батуриным и Васильевским, в ровном снежном поле. Пара летит, коренник точно на одном месте трясет дугой, дробит крупной рысью, пристяжная ровно взвивает и взвивает зад, мечет и мечет вверх из-под задних бело-сверкающих подков снежными комьями … порой вдруг сорвется с дороги, ухнет в глубокий снег, заспешит, зачастит, путаясь в нем вместе с опавшими постромками, потом опять цепко выскочит и опять несет, крепко рвет валек… Все летит, спешит – и вместе с тем точно стоит и ждет: неподвижно серебрится вдали, под луной, чешуйчатый наст снегов, неподвижно белеет низкая и мутная с морозу луна, широко и мистически-печально охваченная радужно-туманным кольцом, и всего неподвижней я, застывший в этой скачке и неподвижности, покорившийся ей до поры до времени, оцепеневший в ожидании, а наряду с этим тихо глядящий в какое-то воспоминание: вот такая же ночь и такой-же путь в Васильевское, только это моя первая зима в Батурине, и я еще чист, невинен, радостен – радостью первых дней юности, первыми поэтическими упоениями в мире этих старинных томиков, привозимых из Васильевского, их стансов, посланий, элегий, баллад:

Скачут. Пусто все вокруг.

Степь в очах Светланы …

Вагон был старый, высокий, на трех парах колес; на бегу, на морозе, он весь гремел и все падал, валился куда-то, скрипел дверями и стенками, замерзшие стекла его играли серыми алмазами… Мы были уже где-то далеко, была поздняя ночь … Все произошло как-то само собой, вне нашей воли, нашего сознания… Она встала с горящим, ничего не видящим лицом, поправила волосы и, закрыв глаза, недоступно села в угол…

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Том 6. Жизнь Арсеньева: краткое содержание, описание и аннотация

Иван Бунин: другие книги автора

Кто написал Том 6. Жизнь Арсеньева? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.

Том 6. Жизнь Арсеньева — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

Но ведь есть же не только личное. Я, например, далеко не восхищаюсь народом, хорошо, к сожалению, знаю его, весьма мало верю, что он есть кладезь и источник всех премудростей и что я обязан вместе с ним утверждать землю на трех китах, но неужели все-таки мы ничем ему не обязаны и ничего не должны ему? Впрочем не смею поучать вас в этом направлении. Я во всяком случае очень рад, что мы побеседовали. Теперь же вернусь к тому, с чего начал. Скажу кратко и, простите, совершенно твердо. Каковы бы ни были чувства между вами и моей дочерью и в какой бы стадии развития они ни находились, скажу заранее: она, конечно, совершенно свободна, но, буде, пожелает, например, связать себя с вами какими-либо прочными узами и спросит на то моего, так сказать, благословения, то получит от меня решительный отказ. Вы очень симпатичны мне, я желаю вам всяческих благ, но это так. Почему? Отвечу совсем по-обывательски: не хочу видеть вас обоих несчастными, прозябающими в нужде, в неопределенном существовании. И потом, позвольте говорить уж совсем откровенно: что у вас общего? Гликерия девочка хорошенькая и, нечего греха таить, довольно переменчивая, — нынче одно увлечение, завтра другое, — мечтает, уж конечно, не о толстовской келье под елью, — посмотрите-ка, как она одевается, не взирая на наше захолустье. Я отнюдь не хочу сказать, что она испорченная, я только думаю, что она, как говорится, совсем не пара вам…

Она ждала меня, стоя под лестницей, встретила меня вопрошающими и готовыми к ужасу глазами. Я поспешно передал ей последние слова доктора. Она опустила голову: — Да, против его воли я никогда не пойду, — сказала она.

- Вы знаете, что я пишу. Буду продолжать писать, работать над собой.

И неожиданно прибавил:

- Может быть, подготовлюсь и поступлю в универ­ситет.

- Университет, это, конечно, прекрасно, - ответил доктор. - Но ведь подготовиться к нему дело не шуточ­ное. И к какой именно деятельности вы хотите готовить­ся? К литературной только или и к общественной, слу­жебной?

- Общественность не дело поэта, - ответил я.

Доктор взглянул на меня с легким удивлением:

- Так что Некрасов, например, не поэт, по-вашему? Но вы всё-таки следите хоть немного за текущей обще­ственной жизнью, знаете, чем живет и волнуется в настоящий момент всякий честный и культурный русский человек?

- Так что, по-вашему, единственное спасение от всех зол и бед в этом пресловутом неделании, непротивле­нии? - спросил доктор с преувеличенным безразличием.

Она ждала меня, стоя под лестницей, встретила меня вопрошающими и готовыми к ужасу глазами. Я поспеш­но передал ей последние слова доктора. Она опустила голову.

- Да, против его воли я никогда не пойду, - сказа­ла она.

В ноябре я уехал домой. Прощаясь, мы условились встретиться в Орле: она выедет туда первого декабря, я же, для приличия, хоть неделей поздней. А первого, в мо­розную лунную ночь, поскакал в Писареве, чтобы сесть там как раз в тот ночной поезд, с которым она должна была ехать из города. Как вижу, как чувствую эту ска­зочно-давнюю ночь! Вижу себя на полпути между Батурином и Васильевским, в ровном снежном поле. Пара ле­тит, коренник точно на одном месте трясёт дугой, дробит крупной рысью, пристяжная ровно взвивает и взвивает зад, мечет и мечет вверх из-под задних белосверкающих подков снежными комьями. порой вдруг сорвётся с до­роги, ухнет в глубокий снег, заспешит, зачастит, путаясь в нём вместе с опавшими постромками, потом опять цеп­ко выскочит и опять несет, крепко рвёт валек. Всё ле­тит, спешит - и вместе с тем точно стоит и ждёт: не­подвижно серебрится вдали, под луной, чешуйчатый наст снегов, неподвижно белеет низкая и мутная с морозу лу­на, широко и мистически-печально охваченная радужно-туманным кольцом, и всего неподвижней я, застывший в этой скачке и неподвижности, покорившийся ей до поры, до времени, оцепеневший в ожидании, а наряду с этим тихо глядящий в какое-то воспоминание: вот такая же ночь и такой же путь в Батурине, и я ещё чист, невинен, радостен - радостью первых дней юности, первыми поэтическими упоениями в мире этих старинных томиков, привозимых из Васильевского, их стансов, посланий, элегий, баллад:

Скачут. Пусто всё вокруг.

Степь в очах Светланы.

Вагон был старый, высокий, на трёх парах колес; на бе­гу, на морозе, он весь гремел и всё падал, валился куда-то, скрипел дверями и стенками, замёрзшие стекла его игра­ли серыми алмазами. Мы были уже где-то далеко, была поздняя ночь. Всё произошло как-то само собой, вне на­шей воли, нашего сознания. Она встала с горящим, ничего не видящим лицом, поправила волосы и, закрыв глаза, не­доступно села в угол.

Зиму мы жили в Орле.

Как выразить чувства, с которыми мы вышли утром из вагона, вошли в редакцию, втайне соединённые нашей новой, жуткой близостью!

Я поселился в маленькой гостинице, она по-прежнему у Авиловой. Там мы проводили почти весь день, а завет­ные часы - в этой гостинице.

Это было счастье нелёгкое, изнурительное и телесно и душевно.

Больше всего мучился я, когда бывал с ней на балах, в гостях. Когда она танцевала с кем-нибудь, кто был кра­сив, ловок, и я видел её удовольствие, оживление, быст­рое мелькание её юбок и ног, музыка больно била меня по сердцу своей бодрой звучностью, вальсами влекла к слезам. Все любовались, когда она танцевала с Турчаниновым, - тем противоестественно высоким офицером в чёрных полубачках, с продолговатым, матово-смуглым лицом, с неподвижными тёмными глазами. Она была до­вольно высока, - всё-таки он был на две головы выше её и, тесно обняв и плавно, длительно кружа её, как-то на­стойчиво смотрел на неё сверху вниз, а в её поднятом к нему лице было что-то счастливое и несчастное, прекрас­ное и вместе с тем бесконечно ненавистное мне. Как мо­лил я тогда бога, чтобы произошло нечто невероятное, - чтобы он вдруг наклонился и поцеловал её и тем сразу разрешил, подтвердил тяжкие ожидания, замирания мое­го сердца!

- Ты только о себе думаешь, хочешь, чтобы всё было только по-твоему, - сказала она раз. - Ты бы, верно, с радостью лишил меня всякой личной жизни, всякого об­щества, отделил бы меня ото всех, как отделяешь себя.

И точно: по какому-то тайному закону, требующему, чтобы во всякую любовь, и особенно любовь к женщине, входило чувство жалости, сострадающей нежности, я жестоко не любил - особенно на людях - минут её весёло­сти, оживления, желания нравиться, блистать - и горячо любил её простоту, тишину, кротость, беспомощность, слёзы, от которых у неё тотчас же по-детски вспухали гу­бы. В обществе я, действительно, чаще всего держался от­чужденно, недобрым наблюдателем, втайне даже радуясь своей отчуждённости, недоброжелательности, резко обо­стрявшей мою впечатлительность, зоркость, проницатель­ность насчёт всяких людских недостатков. Зато как хотел я близости с ней и как страдал, не достигая её!

Я часто читал ей стихи.

Но она изумления не испытывала.

Я негодовал: описаний! - пускался доказывать, что нет никакой отдельной от нас природы, что каждое ма­лейшее движение воздуха есть движение нашей собст­венной жизни. Она смеялась:

- Это только пауки, миленький, так живут!

Какая грусть! Конец аллеи

Опять с утра исчез в пыли,

Опять серебряные змеи

Через сугробы поползли.

И нужно было объяснить, что это - метель, позёмка.

Я, бледнея, читал:

Ночь морозная мутно глядит

Под рогожу кибитки моей.

За горами, лесами, в дыму облаков,

Светит пасмурный призрак луны.

- Миленький, - говорила она, - ведь я же этого ни­чего никогда не видала!

Я читал уже с тайным укором:

Солнца луч промеж туч был и жгуч и высок,

Пред скамьёй ты чертила блестящий песок.

Она слушала одобрительно, но, вероятно, только пото­му, что представляла себе, что это она сама сидит в саду, чертя по песку хорошеньким зонтиком.

- Это, правда, прелестно, - говорила она. - Но доста­точно стихов, поди ко мне. Всё-то ты недоволен мной!

Я нередко рассказывал ей о своем детстве, ранней юности, о поэтической прелести нашей усадьбы, о матери, отце, сестре: она слушала с беспощадным безучастием. Я хотел от неё грусти, умиления, рассказывая о той бедно­сти, которая наступала порой в жизни нашей семьи, - о том, например, как однажды мы сняли все старинные ризы со всех наших образов и повезли их закладывать в город Мещериновой, одинокой старухе страшного восточного вида, горбоносой, усатой, с выкаченными белками, в шел­ках, шалях и перстнях, в пустом дому которой, загромождённом всяким музейным убранством, весь день диким и мёртвым голосом кричал попугай, - и что же видел вместо грусти, умиления?

- Да, это ужасно, - невнимательно говорила она.

Чем дальше жил я в городе, тем больше чувствовал себя в нём как-то совершенно ни к чему, - даже Авилова поче­му-то изменилась ко мне, стала суха, насмешлива: чем тем­ней и скучней становилась моя городская жизнь, тем чаще тянуло меня быть наедине с ней, - что-нибудь читать, рассказывать, высказываться. В моей комнате в гостинице было узко, серо, страшно грустно за себя - за чемоданишко и несколько книжек, составлявших всё моё богат­ство, за одинокие ночи, которые так бедно и холодно не то что спал, а скорее одолевал я в ней, всё сквозь сон поджи­дая рассвета, первого морозного, зимнего удара в колокол на соседней колокольне. В её комнате тоже было тесно, она была в конце коридора, возле лестницы в мезонин, за­то окнами выходила в сад, была тиха, тепла, хорошо убрана; в сумерки в ней топилась печка, она же умела лежать в подушках дивана удивительно приятно, вся сжавшись и подобрав под себя свои на редкость хорошенькие туфель­ки. Я говорил:

Шумела полночная вьюга

В лесной и глухой стороне,

Мы сели с ней друг против друга,

Валежник свистал на огне.

Но все эти вьюги, леса, поля, поэтически-дикарские радости уюта, жилья, огня были особенно чужды ей.

- Ну, миленький, о чем же тут писать! Что ж все по­году описывать!

- Надя! - кричала она Авиловой, бросая клавиши и круто повёртываясь к соседней комнате. - Надя, послу­шай, что он здесь несёт!

- Но, допустим, вы правы, - кричит она, уже блед­ная, с потемневшими глазами и потому особенно преле­стная, - почему всё-таки приходите вы в такую ярость? Надя, спроси его!

И такой же крик подымался между нами после каж­дой нашей встречи с людьми из всякого орловского об­щества. Я страстно желал делиться с ней наслаждением своей наблюдательности, изощрением в этой наблюда­тельности, хотел заразить её своим беспощадным отно­шением к окружающему и с отчаянием видел, что выхо­дит нечто совершенно противоположное моему желанию сделать её соучастницей своих чувств и мыслей. Я од­нажды сказал:

- Если б ты знала, сколько у меня врагов!

- Каких? Где? - спросила она.

- Всяких, всюду: в гостинице, в магазинах, на улице, на вокзале.

- Кто же эти враги?

- Как тебе не совестно! - сказала она с брезгливым сожалением. - Неужели ты, правда, такой злой, гадкий? Не понимаю я тебя вообще. Ты весь из каких-то удиви­тельных противоположностей!

Читайте также:

  
• Авторская позиция евгений онегин кратко
  
• История графических редакторов кратко
  
• Филиппины сельское хозяйство кратко
  
• Значение хрящевых рыб кратко
  
• Антоний сийский житие кратко