Ранняя христианская литература кратко

Обновлено: 02.07.2024

С того момента, как прерывается рассказ Деяний, и до середины II века, документы по истории христианства становятся очень редки, и их слишком трудно подобрать в известном порядке или даже истолковать, чтобы по ним можно было составить последовательный исторический рассказ. Главные черты уже указаны выше; возрастающей успех евангельской проповеди, использование ею результатов, добытых или подготовленных иудейской пропагандой, упрочение универсального характера новой религии, взаимное обособление христианских и иудействующих общин, первые проявления смелых мнений, предвещавших будущие ереси, устойчивость предания, всюду находившего себе опору в местной иерархии, окрепшей и уяснившей круг своих полномочий, внешние опасности вследствие нелегального существования.

Таковы общие черты положения; они естественно вытекали из условий, при которых распространялось и утверждалось христианство. Другой факт общего характера и весьма важный по последствиям подлежит теперь нашему рассмотрению: это появление христианской литературы.

Мы говорили уже о посланиях ап. Павла, которые в общем являются древнейшими памятниками христианской письменности. Если оставить в стороне Пастырские послания которые, по крайней мере в том виде, в каком дошли до нас, принадлежат к несколько позднейшему времени, все прочие группируются между 53 и 62 годами. Хотя они были сперва написаны для христианских общин иногда отдаленных друг от друга, однако из них довольно рано составился сборник. Климент и Поликарп, по-видимому, имели его в руках.

Сложнее и вместе с тем темнее история евангелий. Постараюсь вкратце передать то немногое, что о ней известно.

Над этими немного уже неясными воспоминаниями парит образ ап. Иоанна, сына Зеведеева, которому предание приписывает Апокалипсис, четвертое Евангелие и три послания из числа соборных. Вопрос, он ли действительно автор всех этих произведений, является в настоящее время весьма спорным. Оспаривают даже самый факт его пребывания в Азии.

Не вдаваясь во все подробности этих проблем, необходимо отметить здесь их главные основания.

Однако самый древний автор, упоминающий об Апокалипсисе, св. Иустин, не колеблясь, приписывает его ап. Иоанну 154 ; также и позднейшие писатели, за немногими лишь исключениями, которые, по-видимому, внушены скорее догматическими соображениями, чем данными противоположного предания. Св. Иустин около 135 года долго жил в Ефес, т. е. лет сорок спустя после того времени, к какому обыкновенно относят появление Апокалипсиса.

Если принять предание, самым древним представителем которого является Иустин, пребывание ап. Иоанна в Азии не подлежит сомнению, но остается еще под вопросом, можно ли приписать ему Евангелие, и в настоящем положении спора немногие критики склоняются к этому.

Здесь не только молчание Апокалипсиса противополагается преданию, но и молчание Папия, который упоминает о св. Иоанне, как об обыкновенном апостоле, и как будто вовсе не знает, что он имел особенные отношения к азийской области. Наконец, еще знаменательнее молчание св. Игнатия: он не только ни одним словом не обмолвился об ап. Иоанне в своих посланиях к азийским церквам, но, поставляя на вид ефесянам их связь с апостолами, он упоминает исключительно об ап. Павле. Поликарп в послании к филиппийцам хранит такое же молчание.

В Риме апостольское предание обосновано совсем иначе. Оно имеет за себя Первое послание Петра и послание Климента – два документа первого века. Игнатий, который не думает ссылаться на ап. Иоанна перед ефесскими христианами, с живостью напоминает римским об их особой близости к апп. Петру и Павлу.

Однако, оставляя в стороне Апокалипсис, я не думаю, чтобы следовало придавать слишком большое значение молчанию Игнатия и Поликарпа. Можно удивляться, что их послания умалчивают об ап. Иоанне, но упоминается ли в них об Апокалипсисе и его авторе? Однако, во всяком случай, последний, – отожествляли его или нет с сыном Зеведея, – был первостепенным религиозным авторитетом для азийских церквей. Можно было бы рассчитывать встретить какие-нибудь намеки на его личность, видения, послания в увещаниях, обращенных Игнатием нисколько лет спустя после его смерти, к верующим в Ефесе, Смирне и других азийских городах, однако, на деле Игнатий ничего о них не упоминает. Более того, в самой середине IV века, когда пребывание в Азии ап. Иоанна было общепризнанным фактом, биограф св. Поликарпа, рассказывая первоначальную историю азийских церквей от Павла до Поликарпа, подробно описывая возведение в сан знаменитого смирнского епископа, ни разу при этом не называет ап. Иоанна, и это в книге, героя которой св. Ириней и Евсевий, уже с давних пор изображали учеником сына Зеведеева. Не удивительно ли такое молчание? Можно ли заключить отсюда, что жители Смирны в IV веке не знали еще, что ап. Иоанн был в Азии?

Итак, не следует слишком много извлекать из факта молчания Игнатия и Поликарпа; что же касается Папия, то и его молчание не является более убедительным 155 , ибо от него уцелело лишь нисколько фраз, и никто не может утверждать, чтобы он имел другое мнение об авторе Апокалипсиса, чем его современник Иустин.

Остается молчание самого Апокалипсиса. Но можно ли считать себя в праве, что-нибудь решительно доказывать на основании качеств, какие себе приписывает или не приписывает автор такой необычайной книги? Он говорит не в качестве апостола или свидетеля евангельских событий и благовестника, а как пророк прославленного Христа, пребывающего на небесах, руководящего оттуда верующими в Него и напоминающего им о Своем близком пришествии. Можно спросить, какая ему была нужда называть себя именем, не относящимся к тому служению, которое он исполнял, оглашая свои видения?

Итак, кажется, что между возможными толкованиями этих различных форм умолчания можно найти такие, которые не стоят в противоречии с весьма рано засвидетельствованным преданием. А в таком случае лучше еще держаться последнего, не скрывая от себя, однако, что имеются другие предания, более обоснованные.

Что касается Евангелия и первого послания ап. Иоанна, двух очень родственных друг другу памятников, то они не имеют никаких точек соприкосновения с Азией. Ап. Иоанн мог, и не вступая в пределы Азии, написать их. Но я не намерен касаться здесь поднятых по этому поводу вопросов. Достаточно напомнить, что можно проследить следы этого Евангелия до сочинений Иустина, Папия, Поликарпа и Игнатия, и что Папий и Поликарп были знакомы также и с первым посланием Иоанна. Поэтому можно сказать, что вся совокупность этих произведений – Апокалипсис, Евангелие, Послания были известны в Азии с первых годов II вика. Однако эти древние свидетельства все еще умалчивают об авторе. Предание в этом отношении начинается лишь с Татиана и св. Иринея. Нужно сказать, что с этих пор оно становится очень ясным и определенным.

Я не хочу этим сказать, чтобы против этого не восставали. Евангелие от Иоанна, так же как и его Апокалипсис, пришлось защищать 156 против возражений и притом соображениями, в которые современные споры не внесли ничего существенно нового. Еще долго будут рассуждать о том, что оно не похоже на прочие Евангелия, и о том, возможно ли человеку, близкому ко Христу, представлять себе в таком вид своего Учителя, приписывать Ему те или иные речи, о неправдоподобии философского развития у палестинского рыбака, которое предполагается его знакомством с философской идеей Логоса.

Но Логос встречается также и в Апокалипсисе, т. е. в самой не александрийской книге, какую только можно себе представить. То развитие, которое вызывает сомнения, когда речь идет об апостоле Иоанне, необходимо допустить, приписывая Апокалипсис Пресвитеру Иоанну, вышедшему из той же среды. Что же касается возможного и невозможного в области евангельской истории, то полезно вспомнить, что и синоптические Евангелия разнятся между собой, и сгладить эти различая не всегда легко. Впрочем, нам весьма трудно начертать независимо от частных фактов (a priori) правила, какими должен бы был руководствоваться столь исключительный вид литературных произведений. Несомненно одно, что для публики этих первых времен совпадение рассказов и точность подробностей не имели того же значения, что для нас. Мы не в праве приравнивать наши современные требования к тем, с какими должны были считаться священные писатели. 157

Престарелые азийские учители, изречения которых дошли до нас благодаря Папию и Иринею, являются последними представителями устного предания. Очевидно, что в начале, когда Новый Завет еще не сложился, а Евангелия в частности или не были написаны, или не пользовались широкой известностью, жили только этим преданием. Такое положение было не безопасно, ибо известно, с какой легкостью искажается предание, не закрепленное в письменности.

Эти соображения довольно соответствуют мысли, которая всплывает двумя, тремя поколениями позднее и согласно с которой четвертый евангелиста более или менее подтверждает тексты остальных трех евангелистов, стараясь в то же время пополнить их иначе задуманным изложением.

Восходя за пределы беседы пресвитера Иоанна, мы вступаем в область гаданий.

Христианская проповедь немыслима без некоторого повествования о жизни ее Основателя. Апостолы с самых первых дней должны были рассказывать о своем Учитель, напоминать о Нем тем, которые знали Его, и возвещать о Нем никогда невидавшим Его.

Из этого устного и естественно неодинакового евангелия должны были с ранних; пор произойти различные и, в свою очередь, неполные редакции, которые, комбинируясь между собой и передаваясь через более или менее многочисленные посредства, образовали в конце концов три текста, которые мы называем синоптическими, равно как и несколько других, непринятых церковью, но тоже весьма древних. Здесь я намерен в особенности остановиться на Евангелии от евреев и Евангелии от египтян. Первое было составлено на арамейском языке и принято иуействующей церковью в Палестине, а затем переведенное на греческий язык ( καθ ’ Ἐβρα ί ους )? оно распространилось по ее колониям, особенно в Египте. Здесь оно очутилось в соперничестве с другой редакцией, бывшей в употреблении у христиан из язычников, Евангелием от египтян ( κατ῾ Αὶγυπτ ί ους ). Таковы, по крайней мере, самые вероятные предположения, высказанные до сих пор о происхождении и назначении этих Евангелий.

К тому же, для истории христианского развития имеет важность не то, что можно было бы назвать доисторическим периодом существования Евангелий, а последствия их влияния на религиозную жизнь церкви.

К тем далеким временам, когда появились Евангелия, и к последующему поколению восходит известное количество произведений, которые, будучи приписаны самим апостолам или другим видным деятелям, стяжали себе большое уважение. Большая часть из них составлены в виде писем; все вообще они отличаются религиозно-поучительным или назидательным характером. Может быть некоторые из них первоначально были проповедями, произнесенными на собрании христиан. Их читали при богослужении после или вместе с Священным Писанием. Когда признали нужным установить христианскую Библию, Новый Завет, некоторые из этих произведений нашли там себе место.

Таким образом, Послание к евреям, сперва анонимное, затем приписанное одними Варнаве, другими Павлу, в конце концов было приложено в виде дополнения к сборнику посланий ап. Павла. Составился и другой сборник – соборных посланий, т. е. обращенных ко всей церкви в ее совокупности; он долго оставался в незавершенном виде и, смотря по месту, в него включали большее или меньшее количество посланий. Со временем число семь возобладало. Эти семь посланий составляют три вышеупомянутые послания Иоанна, два послания Петра, одно Иуды и, наконец, одно ап. Иакова.

Кроме этих произведений, за которыми церковь признала божественное вдохновение и сочла их достойными занять место между каноническими писаниями, имеются другие, свидетельствующие нам об убеждениях наших предков по вере. Апостолы, по мере того, как число их убывало, и особенно после того, как все они умерли, приобретали в глазах верующих все большее и большое значение.

Кроме своих двух канонических посланий, Петр является патроном еще других произведений: Проповеди Петра ( Κ ή ρυγμα ), Апокалипсиса Петра, Евангелия Петра; от них уцелели лишь отрывки. Первая из этих книг – самая древняя. То, что от нее уцелело, дает понятие об увещаниях в духе среднего направления в христианстве, без уклонения вправо или влево; с трудом можно найти здесь насколько характерных черт, подтверждающих древность памятника, о которой нам известно из других источников. Апокалипсис, пользуясь рассказом о сошествии Христа в ад, описывает в назидание живущим муки, ожидающие грешников в другом мире. Что же касается Евангелия, очевидно, более позднего происхождения, чем все четыре канонические, но тем не менее весьма древнего (приблизительно около 110–130 гг.), то оно имеет смелые особенности. В среде, в которой оно возникло, евангельская история начала улетучиваться под влиянием докетизма. Повествование в общем не уклонялось от традиционных рамок, но пополнялось рассказами, искаженными фантазией или даже некоторыми богословскими тенденциями.

Все упомянутые до сих пор произведения считались, по крайней мер в некоторых церквах, священными; они пользовались честью публичного чтения в собраниях христиан.

Такое же значение имело послание римской церкви, обращенное около 97 года к коринфской и составленное епископом Климентом. Другой памятник, проповедь, а не послание, и проповедь, неизвестно где произнесенная – в Риме, Коринфе или даже в другом месте – была присоединена в рукописях к посланию и пользовалась авторитетом имени Климента.

Таким образом, получилось два послания св. Климента. Климента не без основания считали учеником апостолов и мужем апостольским. Обаяние, которым пользовались апостолы, распространялось и на него.

Каковы бы ни были их известность и авторитета, все эти книги имеют то общее, что были написаны для церкви, и что она признала в них то вдохновение, которое одушевляет и ее. Это – книги эсотерические, обращенные к членам церкви и предназначенные для утверждения веры и оживления христианского чувства. Неудивительно, что, благодаря их общему характеру, сначала не старались установить между ними тех точных разграничений, из которых позднее возникли разные каноны Нового Завета, и, наконец, канон, ныне принятый всем христианским миром. Христианство с ранних пор, с самого конца первого века, обладало известным количеством книг, принадлежавших собственно ему, а не унаследованных им от Синагоги. Они содержали, в главных чертах и основных данных его собственное предание, в котором уже намечались существенные черты его развития в области учения и учреждений. Это – факт весьма важного значения, и не взирая на некоторые спорные подробности, факт неопровержимый.

В первый век существования христианской церкви почти вся её письменная деятельность была направлена на то, чтобы:

фиксировать предание об истории и учении первых проповедников христианства,
излагать и истолковывать это учение в применении к частным вопросам по мере того, как их ставила жизнь,
посредством письменных актов поддерживать нравственное и вероучительное единство между рассеянными общинами.

Эта деятельность имела в виду непосредственные религиозные нужды современных ей верующих и литературой может быть названа лишь в несобственном смысле.

Как самостоятельная отрасль духовной жизни церкви имеющая в виду всестороннее изображение и развитие в слове всех сторон этой жизни если не ради себя самой, то ради интересов общих, не ограниченных определёнными лицами, местами и обстоятельствами, литература началась не ранее 2-й четверти второго века, вызванная к жизни идейной борьбой с гностицизмом, язычеством и иудейством.

Что первые христианские поколения мало считались с будущими временами и поколениями, это зависело прежде всего от того, что этих времён для них, можно сказать, не существовало вовсе: христиане, помня слова Спасителя, что о дне и часе Его пришествия не знают и ангелы небесные, предполагали, однако, этот день и час крайне близкими, при дверях.

При такой уверенности настоятельнейшим делом любви к ближним христианам (особенно при крайней ещё их, сравнительно, малочисленности) должно было представляться приведение как можно большего числа лиц к вере в Христа Мессию, Сына Божия, к крещению и тем к спасению их душ; словом, на очереди была практическая задача проповеди основ воспринятого учения, проповеди возможно широкой и энергичной; для самостоятельной разработки учения в чисто спекулятивных целях если бы и нашлись работники, то не нашлось бы времени.

Для сохранения чистоты преподаваемого вероучения оставалось при таких условиях одно средство — по возможности не отступать от буквы апостольского и евангельского предания. Таким образом, если эта ранняя христианская письменность и была (как должна быть настоящая литература) отражением ей современной жизни и мысли церкви, то отражения эти не намеренны и не полны, отчасти даже случайны, за исключением её первого отдела, как прямо отвечавшего главной задаче времени.

Отсюда ясно, что как ни драгоценны для нас остатки этой литературы (в известном смысле они чем скуднее, тем драгоценнее), восстановить по ним полную картину первенствующей церкви нельзя и было бы нельзя, сохранись эта литература даже полностью.

Итак, если церковь с III века возводит к апостольским и первым после них временам известные учения и институты, следов которых нет в остатках литературы этой эпохи, то это отсутствие само по себе ещё ничего не доказывает.

И наоборот, весьма возможно, что подобно тому, как в позднейшей церкви исчезли некоторые должности древнейшей (так назыв. харизматические: апостолы, пророки, евангелисты, заклинатели) и ослабели или исчезли некоторые мнения, даже очень распространённые, но разошедшиеся с действительностью и не имевшие твёрдых оснований в откровении (хилиазм, сивиллы о парфянском завоевании Рима), так были в ней, может быть, и другие мнения и другие институты, не оставившие никаких следов в литературе и переставшие существовать со временем.

Такое положение дел вынуждает к особой осторожности при научном построении первоначальной истории догмата.

Догматика

Исходя из этого догматического положения церковь:

признает за безусловную истину все содержание этих книг как в их исторической, так и в вероучительной и моральной стороне;
не допускает возможности противоречий в них как друг с другом, так и с учением Христа Спасителя, а допускает лишь взаимное дополнение этих книг.

Что касается внецерковной науки, то в ней представления об авторах и времени происхождения новозаветных книг далеко расходятся, начиная от совпадающего или почти совпадающего с православно-церковным и кончая взглядами крайних отрицателей, не признающих подлинности ни одной из них и относящих их все, по крайней мере в том виде, в каком мы их имеем, ко II веку. Здесь нет возможности разбирать подробно эти взгляды, но вообще следует заметить, что отрицательный в разных степенях взгляд строился и строится преимущественно на доводах той или иной антицерковной метафизики (материализма) или вообще нехристианской философии (деизма, пантеизма, гегельянства), убедительных и обязательных только для адептов данной философии, но не для науки вообще.

Древнехристианская литература (подразумевается: как она признана церковным преданием) в главных своих частях подлинна и достоверна.

Таков приговор ученейшего представителя либеральной протестантской науки, весьма далёкий от тюбингенской школы, признававшей подлинными только Апокалипсис и четыре послания ап. Павла. Правда, отнюдь не все представители внецерковной науки идут так далеко, как Гарнак, навстречу церковному взгляду; но что вообще наука, поскольку речь идёт о древности и отчасти подлинности, а не о содержании книг Нового Завета, приближается к церковному взгляду — это несомненно. Особенно замечательно, что представители чисто филологической науки, вступающие в спор не предубеждёнными ни в какую сторону, большей частью оказываются гораздо консервативнее либеральных богословов (Курциус и Моммзен — о евангелисте Луке, Фр. Бласс — о Луке и Матфее).

В среднем выводе отношение современной внецерковной науки к Новому Завету представляется так:

Из новозаветных апокрифов, кроме неканонических евангелий, о которых см. ниже статью Христос, ко II—III веку относятся:

все книги, подлинность коих церковью отвергается или за подлинность которых церковь, по крайней мере, не ручается включением их в свой канон, и в науке признаются неподлинными и позднейшими;
большинство этих книг и возникло не в церковной, а в еретической среде;
немногие православные из них оказываются (сравнительно) и исторически наиболее доброкачественными [Евангелия евреев, египтян, Иакова, отчасти Никодима; деяния Павла и Фёклы.];
среди самых канонических книг наука заявляет сомнения почти о тех же, относительно которых колебалась и церковь (таковы послания к евреям, Иакова, Иуды, второе Петра, второе и третье Иоанна, словом книги, которые Евсевий и другие составители списков книг канона называют спорными — antilegomena).

Литература

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Первые христианские проповедники меньше всего думали о записи своего учения. Можно сказать, что и учение в точном смысле слова до конца I в. ещё не сложилось. Странствующие пророки передавали то, что было известно им о спасителе, распятом в Иудее во время правления императора Тиберия (14-37), помазаннике божием Иисусе Христе, в воскресение которого они уверовали. Христианские проповедники использовали в качестве образца бытовавшие в иудейской среде притчи, поучения, рассказы об отдельных эпизодах из жизни знаменитых учителей (рабби). Так создавалась устная христианская традиция.

Обращение к подобным параллелям с 20‑х годов нынешнего века стало принципом исследования, легло в основу метода, обозначенного в немецкой литературе Formgeschichte. Сторонники этого метода искали следы устной традиции, к которой восходили евангелия. Для этого каждое из них разбивали на отдельные сюжеты, изучая их форму, а от неё шли к восстановлению мотивов и характера тех поучений, частью которых был сюжет, включенный в теологическую систему евангелиста. В евангелиях стремились выявить различные этапы формирования христианской традиции. В них видели теологически мотивированный рассказ, а не историческое повествование, считали, что в их основе лежит множество источников, что записи текста предшествовала живая устная передача. Были выделены разные блоки традиции: речения Иисуса, поучительные истории (притчи), рассказы о чудесах, сотворённых Иисусом. Составной частью традиции считались и повторяющиеся из проповеди в проповедь цитаты из иудейских священных книг, прежде всего из пророков.

В науке существует точка зрения, правда необщепринятая, что первыми записями, сделанными христианами, были сборники цитат из Ветхого завета, прежде всего тех, где речь шла об ожидаемом мессии (так называемые свидетельства - тестимонии) 11 . Впрочем, цитаты могли проповедниками заучиваться: со времени появления клинописной и иероглифической письменности существовала практика передачи содержания письменного памятника вслух наизусть 12 .

Христианским проповедникам приходилось не только произносить устные проповеди, но и писать послания, разъясняя учение, которое они считали истинным, переубеждая, давая конкретные советы, хваля или, наоборот, порицая. Послания эти адресовались тем христианским группам, к которым проповедник не мог прийти; они должны были читаться на собраниях верующих ( Колос. 4.16).

К самым ранним относятся послания, связанные с именем Павла, сыгравшего весьма заметную роль в становлении христианского учения. Павел (Савл) был родом из Тарса, происходил он из семьи переселившихся иудеев, получивших римское гражданство, был воспитан в духе фарисейства и первоначально принадлежал к гонителям христиан, а затем стал фанатичным сторонником нового учения. Из 14 посланий, автором которых церковь считает Павла, 9 адресовано конкретным христианским общинам, 4 - отдельным лицам; особняком стоит Послание к Евреям, последнее по месту расположения среди Павловых посланий; кроме того, существовало Послание к Лаодикийцам, не признанное церковью. Не все новозаветные послания признаются современной наукой написанными самим Павлом, сравнительный анализ текста посланий позволил выделить в качестве подлинных лишь несколько 17 . Безусловно, не принадлежат самому Павлу Послание к Эфесянам, которое, по мнению большинства учёных, создано уже после смерти Павла его последователями (стилистически оно существенно отличается от ранних посланий), и Послание к Евреям, в авторстве которого сомневались уже христианские писатели II-IV вв. (Ориген, Тертуллиан).

Вопрос об источниках новозаветных евангелий весьма сложен; первые три евангелия излагают историю и учение Иисуса близко друг к другу. Евангелие от Марка, самое краткое, вероятно, легло в основу евангелий от Матфея и от Луки; то, что выходит за рамки содержания второго евангелия, взято, по мнению многих исследователей, из какого-то не дошедшего до нас источника (он так и называется в научной литературе - Q, от латинского Quelle - источник), состоявшего из отдельных речений 19 . Кроме того, вероятно, существовали записи речений, которыми пользовался автор Евангелия от Марка, не знавший Q.

Примеры подобного использования речений в разных контекстах будут приведены дальше в связи с разбором конкретных апокрифов. Они показывают, что сама по себе запись не воспринималась как священный текст, священными были слова, приписанные Иисусу. Эти слова можно было толковать, открывать их истинный, с точки зрения данного проповедника, смысл. Порядок записи не имел значения, речения даже иногда разделялись 25 . Такое использование речений неизбежно вело к расхождению традиции, которое особенно должно было усилиться после поражения I иудейского восстания, разрушения храма, уничтожения и рассеяния иерусалимской христианской общины, которая, если судить по посланиям Павла, претендовала на обладание наибольшим авторитетом в вопросах вероучения.

Постепенно выявляются наиболее почитаемые среди отдельных групп общин сочинения: прежде всего это относится к евангелиям. Из канонических евангелий на рубеже I-II вв. таковыми были евангелия от Марка и от Матфея (в греческой и арамейской версиях), а также Евангелие от Луки. Евангелие от Иоанна признавалось далеко не всеми группами, есть свидетельства, что оно было известно гностикам. Юстин использовал Евангелие от Петра, Папий ссылался на Евангелие евреев, которое, как и евангелие эбионитов, почиталось иудео-христианами Палестины и Сирии. Египетские христиане особо почитали Евангелие от Фомы и Евангелие от Филиппа, первоначально написанные по-гречески и позже переведённые на коптский.

Принятие канона господствующей церковью было ускорено признанием христианства римским государством при императоре Константине (307-337 гг.). Чтобы разобраться в расхождениях христиан (а в этот период шла ожесточённая борьба между ортодоксальным течением и арианством - учением, отрицающим догмат о троице), Константин потребовал, чтобы епископы предоставили ему копии священных книг. После длительных консультаций, уже после смерти Константина, на соборе в Лаодикее в 363 г. было принято решение разослать по всем христианским церквам списки канонических произведений. Согласно Лаодикейскому канону, в состав Нового завета вошли 26 писаний - все, кроме Апокалипсиса Иоанна. В 367 г. в письме епископа Афанасия были названы уже все 27 писаний Нового завета. Но этот список не был признан повсеместно: христиане многих сирийских общин не признали Откровения Иоанна; другие сирийские христиане остались верны почитанию Диатессарона; египетские (коптские) христиане совсем не приняли ортодоксального учения 42 : у них были свои священные книги; вплоть до X в. палестино-сирийские христиане, как об этом будет сказано дальше, пользовались своим списком книг, который исключал все писания, связанные с именем Павла.

Окончательно список новозаветных книг был утверждён ортодоксальной церковью на Карфагенском соборе в 419 г. Но борьба вокруг проблемы подлинности Апокалипсиса Иоанна шла ещё долго: обязательность его включения в состав Нового завета была подтверждена на Константинопольском соборе в VII в.

Попытки апологетов показать безвредность христианства для Римской империи и перебросить мост к христианству от античной философии с помощью учения о Логосе не увенчались успехом. Свидетельства евангелий, по мере того как с ними знакомились скептические воспитанники античных учений, по-прежнему ставили трудные для разрешения логические задачи. Да и сами христиане не настолько были чужды античному школьному учению, чтобы не задавать себе недоуменных вопросов.

Именно на этом небольшом догматическом расхождении разделились римско-католическая и греко-православная церковь. Позже возникли и другие, более важные догматические и богослужебные расхождения, но это было уже в эпоху средневековья и в новое время.

СПОРЫ ОБ ИСТОКАХ – СПОРЫ О ДУХОВНОМ СМЫСЛЕ

Христианская служба

Христианская служба В лагере среди заключенных находился протестантский священник из Германии. Он был призван в армию и попал в лапы русских. Ему было очень тяжело выполнять физическую работу. Однажды, это было в конце зимы, он объявил, что хочет отслужить после ужина

5. Споры советников Ксеркса о целесообразности похода на Элладу — это споры при дворе Грозного по поводу объявления Ливонской войны

5. Споры советников Ксеркса о целесообразности похода на Элладу — это споры при дворе Грозного по поводу объявления Ливонской войны 5.1. Рассказ Геродота: спор, видения Ксеркса, угрожающий призрак, Ксеркс временно возводит на свой трон Артабана По словам Геродота, после

Христологические споры

Христологические споры Споры о двух природах во Христе оказались догматической болезнью еще более тяжкой, чем затяжные арианские смуты, завершившие трехсотлетний период споров триадологических. Таких же три новых столетия понадобились древней, главным образом

Христианская Испания

Христианская Испания Я оставил напоследок анализ сведений о двух странах, история еврейских общин и внутреннего развития иудаизма которых имеет особое значение. Это христианские Испания, (Хотя достижения евреев в течении "Золотого Века" в мусульманской Испании (1002-11 47)

Христианская живопись.

Христианская живопись. Доконстантиновская христианская живопись известна только по сравнительно немногим остаткам, находящимся преимущественно на местах погребения. Начатки этой кладбищенской живописи относятся к концу I-го или началу II-го века, по крайней мере, по

Языческая полемика и христианская апологетика с IV-го века.

Апологетика бандеровщины противоречит принципам Нюрнберга и открывает дорогу неофашизму на Украине

3. СТРАХИ ПЕРЕД НЕХВАТКОЙ ДЕРЕВА. КАМПАНИЯ ПО ВОССОЗДАНИЮ ЛЕСОВ И АПОЛОГЕТИКА ЛЕСА В ЭКОЛОГИИ

3. СТРАХИ ПЕРЕД НЕХВАТКОЙ ДЕРЕВА. КАМПАНИЯ ПО ВОССОЗДАНИЮ ЛЕСОВ И АПОЛОГЕТИКА ЛЕСА В ЭКОЛОГИИ В Центральной и Западной Европе, а затем и в США, основным воплощением природы, которую для общего будущего нужно защищать от корыстных отраслевых интересов, стал лес. Роль

ГЛАВА ВТОРАЯ АПОЛОГЕТИКА ФАШИЗМА — СТЕРЖЕНЬ ИДЕОЛОГИИ УКРАИНСКОГО ИНТЕГРАЛЬНОГО НАЦИОНАЛИЗМА

ГЛАВА ВТОРАЯ АПОЛОГЕТИКА ФАШИЗМА — СТЕРЖЕНЬ ИДЕОЛОГИИ УКРАИНСКОГО ИНТЕГРАЛЬНОГО НАЦИОНАЛИЗМА Предательство украинскими националистами своего народа и их прислужничество гитлеровцам — не случайность. Оно обусловлено (как это уже неоднократно отмечалось) социальной

Христианская литература зародилась на грани двух совершенно разнородных языковых и стилевых миров — греческого и еврейско-арамейского. Уже самым своим возникновением она разрушила эту грань, разомкнув замкнутый круг античной литературы и принудив ее к восприятию новых влияний. Победа новой веры, а следовательно, и новой литературной линии по необходимости должна была в корне перестроить не только идейный, но и формальный строй грекоязычной и латиноязычной словесности — и притом с самыми долговременными последствиями для всего развития европейских литератур, до Нового времени включительно. Устоявшийся мир старых тем и форм был взорван.

Чтобы оценить все значение происшедшего переворота, необходимо помнить, до какой степени закрытой для сколько-нибудь существенных внешних воздействий была греко-римская литература. Отчасти это обусловлено тем, что она развивалась на ином уровне, чем географически соседствовавшие с ней восточные литературы.

плоть; это можно было расценивать либо как преступление, либо как чудо. Иудейство этих веков увидело в совершившемся чудо. Была создана легенда о том, что семьдесят (лат. septuaginta) ученых работали в строгом отдалении друг от друга над переводом всей Торы, а когда семьдесят законченных переводов сличили, оказалось, что они совпадают слово в слово. Таким образом, перевод был якобы следствием божественной инспирации, как бы повторившей чудо первоначального рождения Библии. Для иудейских авторов I в. н. э. Септуагинта — авторитетное Писание во всем религиозном значении этого слова. Как же могло случиться, что иудей смог преодолеть свой благоговейный страх перед изначальным текстом Торы и перевести его, а затем оценить этот перевод, облеченный в иноязычное одеяние, как равноправный эквивалент оригинала?

Как первые христиане, так и их противники из фарисейского лагеря очень остро это чувствовали. В христианском мире создается диковинная и тем более характерная легенда, согласно которой евангельский Симеон Богоприимец, которому было обещано, что он доживет до рождения Христа, был одним из «семидесяти

С другой стороны, замыкающиеся в национальной исключительности раввинские круги резко меняют свое отношение к александрийскому переводу. В эпоху Адриана (117–138) его заменяет намеренно дословный перевод Аквилы, прозелита, принадлежавшего к кругу рабби Элицэзера и рабби Иегошуа бен-Ханина; если верить традиции, Аквилу вдохновляло стремление вырвать Библию из рук христиан. Затем создаются переводы Феодотиона и Симмаха, в конце концов синагога отказывается от самой идеи эллинизировать Тору, оставаясь, и уже навсегда, при древнееврейском подлиннике.

Вопрос о датировке новозаветных текстов и об их связи с палестинской стадией христианства будет, без сомнения, еще не раз пересматриваться в связи с дальнейшими публикациями кумранских текстов и новыми археологическими открытиями.

в единый религиозный эпос. Для этого в еврейской литературе предпосылок не было; форму целостной биографии выработала греко-римская литература, но ее установки были слишком иными, да и едва ли евангелисты (кроме, может быть, автора третьего Евангелия) знали языческую прозу. Задача была нелегкой, и решена она в разных Евангелиях по-разному.

Совершенно иной сфере принадлежит третье Евангелие. Традиция приписывает его, в отличие от прочих, не еврею, а греку, врачу из Антиохии

традициям. Женственный колорит третьего Евангелия хорошо гармонирует с эмоциональной чуткостью и впечатлительностью, которые отмечают его повествование (ср. знаменитую притчу о блудном сыне — 15, 11–32). Литературный талант и редкая способность психологического вчувствования позволили автору этого Евангелия создать на основе палестинских преданий новый тип выразительности, в котором с еще небывалой цельностью сливаются восточные и греческие черты.

радикально переработав и то и другое в духе христианской мистики.

Саркофаг Юния Басса. Головы Авраама и слуги

359 г. н. э. Рим. Музей Собора св. Петра

(паулинистский) цикл представляет некоторое единство, и поэтому целесообразно рассматривать его в целом, сосредоточивая внимание на указанных выше самых ранних и самых важных текстах.

Стиль паулинистских посланий отмечен таким уверенным использованием греческой литературной техники, подобное которому мы найдем в пределах Нового Завета разве что в лучших местах Евангелия от Луки (примечательно, что предание рисует Луку учеником и соучастником Павла в его апостольских трудах). И на эти послания легло разнообразное влияние семитизмов Септуагинты; но основные черты их литературного облика сформированы совсем иной традицией — жанровыми законами греко-римской диатрибы, которая как раз в это время играет роль универсального инструмента стоической проповеди. Мы находим в посланиях апостола Павла все важнейшие черты этой формы: раскованность и нервную живость интонаций, имитирование спора с воображаемым собеседником или с самим собой, свободный переход от темы к теме, непринужденную разговорную лексику. Эти черты приобретают особое значение в их соотнесенности со сложным идейным миром паулинистских текстов.

Послания апостола Павла, будучи тысячами нитей связаны с современной им литературной ситуацией, в то же время во многом предугадали стиль средневековой экспрессивности. В конце IV в. такой столп церковной литературы, сам оказавший колоссальное влияние на последующие века, как Иоанн Златоуст, не только чтил в Павловых посланиях священный текст, но и любовался ими эстетически; собственный стиль Иоанна, острый и напряженный, во многом конгениален этому образцу.

Становление христианской литературы было для культуры Средиземноморья первых веков нашей эры важнейшим сдвигом, и притом не только идеологического, но и историко-литературного порядка. Во многих отношениях этот сдвиг имел разрушительный характер.

Но, как всегда бывает в подобных случаях, временное разрушение языковых форм обернулось его обогащением. Это выявилось уже к IV в., когда первоклассный стилист Иероним уже способен в переводе на латинский язык Ветхого и Нового Заветов намеренно воссоздавать

Читайте также: