Отношение сократа к смерти кратко

Обновлено: 02.07.2024

Проблемa религии, хотя и не ключевая в теме сократизма, но все же весьма важная, как об этом можно судить по роли, которую в пресловутом деле Сократа сыграло обвинение в нечестии, несомненно заслуживает обстоятельного рассмотрения. В самом деле, как могло случиться, что такой глубоко нравственный и богобоязненный человек, как Сократ, подвергся обвинению в развращении молодежи и почему основанием для этого обвинения послужило, в частности, и его отношение к религии? Как случилось, что этот философ, буквально обоготворявший духовную природу и жизнь человека, утверждавший сопричастность души человеческой к божественному началу, в глазах своих соотечественников — по крайней мере значительной их части — явился ниспровергателем религии, нечестивцем едва ли не в такой же степени, в какой признавались атеистами его оппоненты — софисты? Во всем этом безусловно стоит разобраться.

Но обратимся к оценке по существу этого замечательного явления, которое и в самом деле образно можно было бы охарактеризовать как встречу двух мудростей — традиционной, божественной мудрости Аполлона, реальным носителем которой выступало аристократическое жречество Дельф, и новой, философской мудрости Сократа. В чем причины очевидного тяготения Сократа к Аполлону и встречной, по-видимому, симпатии Дельфийского оракула к афинскому мудрецу? И как оценить значение этого факта?




В обращении Сократа к Аполлону ничего в общем удивительного не было. Мы уже говорили об исконном, так сказать, присутствии элементов рационализма в греческой мифологии, что предполагало сохранение связи античной философии с ее праматерью — мифологией, сколь бы ни было глубоким расхождение логоса с мифом в классическое время. Мифологический элемент, в качестве ли предосновы тех или иных научных воззрений, или хотя бы только в роли удобного, красочного образа, всегда присутствовал в построениях древних философов, а во времена Сократа даже такие столпы радикального направления в греческом просвещении, как Протагор и Продик, не пренебрегали мифом для развития своих идей. Протагор в свои рассуждения о происхождении добродетели вводил миф о создании людей богами, а Продик для обоснования своего взгляда на роль добродетели использовал миф о Геракле.

Но опора на такие истины для древнего грека, если он не был атеистом, а Сократ таковым не был ни в малейшей степени, означала eo ipso опору и на их традиционных божественных носителей, т. е. на Аполлона в первую очередь. Можно сказать так: в полемике с релятивизмом и нигилизмом софистов Сократ развил новое учение о нравственном абсолюте, но развил его столь же средствами изощренной философской логики, через диалектическое определение понятий, этих сублимированных истин, сколь и консервативной реставрацией уже опробованных и принятых норм. Рационалистическое новаторство Сократа неотделимо от его нравственной консервативности, а потому его мысль непрерывно должна была питаться традиционной, крепко спаянной с мифологией мудростью народа.

Но и более того: отчасти в силу сохранения у афинского мудреца веры в традиционную мантику, в искусство прорицания, в умение угадывать волю божества по ниспосылаемым им знамениям, отчасти же в силу более изощренного представления о сопричастности вечносущих отвлеченных идей, равно как и хранительницы их, души человеческой, сфере высшей, божественной, у Сократа обнаруживается какое-то даже особенное тяготение к мистике. Это находило выражение, в частности, в стремлении его объяснять мотивы своего поведения направляющим воздействием некоего божественного начала, демония, или голоса, являвшегося ему с ранних пор. Как бы ни толковать этот Сократов демоний, нельзя не видеть в нем еще одно звено в цепи представлений, связывавших нашего философа с миром богов, в особенности же с культом бога-прорицателя Аполлона. Положим, в родном городе Сократа, в Афинах, это обнаружение философом божественного голоса в собственной душе могло быть воспринято — в совокупности всех вообще обстоятельств, навлекших на него роковое обвинение, — как вызов официальной полисной религии, но за пределами Афин, в традиционном духовном центре всей Эллады — в Дельфах — на это могли взглянуть иначе.

И далее, в заключительной речи, после уже вынесения ему смертного приговора Сократ разъясняет слушателям суть происшедшего на суде ссылкою на свой демоний. Последний не остановил его перед выступлением и, таким образом, санкционировал тот горделивый тон, которого Сократ придерживался на суде и которому он был обязан своим осуждением . В свою очередь и Ксенофонт, разъясняя позицию Сократа на суде, его отказ от обычных уловок, направленных на смягчение судей, также ссылается на Сократов демоний. По свидетельству Ксенофонта, Сократ отказался даже от составления обычной защитительной речи, поскольку этому воспротивился его демоний. И в обоих случаях — у Ксенофонта в общем так же, как у Платона, — такая позиция демония истолковывается в том смысле, что для Сократа, стало быть, в той ситуации смерть была большим благом, чем сохранение жизни во что бы то ни стало, ценою отказа от исполнения своего долга (Платон), ради сомнительного счастья дожить до глубокой старости (Ксенофонт).

Однако, что бы ни доказывали защитники Сократа, бесспорным является, что практиковавшаяся, или, лучше сказать, исповедовавшаяся им мантика коренным образом отличалась от традиционной мантики его соотечественников. В то время как они по традиции продолжали общаться с богами и угадывали их волю исключительно через обряды, через разного рода внешних посредников — жрецов, жертвы, приметы, Сократ сумел услышать голос бога в собственной душе, а стало быть задолго до стоиков и обнаружить бога в себе.

Конечно, трактовать Сократов демоний в отрыве от общей его теории познания невозможно. Ведь очевидно, что в ссылках афинского философа на являвшийся ему божественный голос, содержавший предостережение или прямо указывавший, как надо поступить, а как не надо, можно усмотреть претензию на особый вид интуитивного прозрения или самопознания, на мистически понятую или истолкованную интуитивную способность познания вообще. Однако столь же очевидно и то, что за этими ссылками скрывалась и другая претензия — на обнаружение сокровенной, интимной связи осененного благодатью человека с божеством, связи, открывавшейся в процессе духовного самоуглубления, при полном игнорировании официальных и публичных обрядов жертвоприношения, моления и гадания.

Проблемa религии, хотя и не ключевая в теме сократизма, но все же весьма важная, как об этом можно судить по роли, которую в пресловутом деле Сократа сыграло обвинение в нечестии, несомненно заслуживает обстоятельного рассмотрения. В самом деле, как могло случиться, что такой глубоко нравственный и богобоязненный человек, как Сократ, подвергся обвинению в развращении молодежи и почему основанием для этого обвинения послужило, в частности, и его отношение к религии? Как случилось, что этот философ, буквально обоготворявший духовную природу и жизнь человека, утверждавший сопричастность души человеческой к божественному началу, в глазах своих соотечественников — по крайней мере значительной их части — явился ниспровергателем религии, нечестивцем едва ли не в такой же степени, в какой признавались атеистами его оппоненты — софисты? Во всем этом безусловно стоит разобраться.

Но обратимся к оценке по существу этого замечательного явления, которое и в самом деле образно можно было бы охарактеризовать как встречу двух мудростей — традиционной, божественной мудрости Аполлона, реальным носителем которой выступало аристократическое жречество Дельф, и новой, философской мудрости Сократа. В чем причины очевидного тяготения Сократа к Аполлону и встречной, по-видимому, симпатии Дельфийского оракула к афинскому мудрецу? И как оценить значение этого факта?

В обращении Сократа к Аполлону ничего в общем удивительного не было. Мы уже говорили об исконном, так сказать, присутствии элементов рационализма в греческой мифологии, что предполагало сохранение связи античной философии с ее праматерью — мифологией, сколь бы ни было глубоким расхождение логоса с мифом в классическое время. Мифологический элемент, в качестве ли предосновы тех или иных научных воззрений, или хотя бы только в роли удобного, красочного образа, всегда присутствовал в построениях древних философов, а во времена Сократа даже такие столпы радикального направления в греческом просвещении, как Протагор и Продик, не пренебрегали мифом для развития своих идей. Протагор в свои рассуждения о происхождении добродетели вводил миф о создании людей богами, а Продик для обоснования своего взгляда на роль добродетели использовал миф о Геракле.

Но опора на такие истины для древнего грека, если он не был атеистом, а Сократ таковым не был ни в малейшей степени, означала eo ipso опору и на их традиционных божественных носителей, т. е. на Аполлона в первую очередь. Можно сказать так: в полемике с релятивизмом и нигилизмом софистов Сократ развил новое учение о нравственном абсолюте, но развил его столь же средствами изощренной философской логики, через диалектическое определение понятий, этих сублимированных истин, сколь и консервативной реставрацией уже опробованных и принятых норм. Рационалистическое новаторство Сократа неотделимо от его нравственной консервативности, а потому его мысль непрерывно должна была питаться традиционной, крепко спаянной с мифологией мудростью народа.

Но и более того: отчасти в силу сохранения у афинского мудреца веры в традиционную мантику, в искусство прорицания, в умение угадывать волю божества по ниспосылаемым им знамениям, отчасти же в силу более изощренного представления о сопричастности вечносущих отвлеченных идей, равно как и хранительницы их, души человеческой, сфере высшей, божественной, у Сократа обнаруживается какое-то даже особенное тяготение к мистике. Это находило выражение, в частности, в стремлении его объяснять мотивы своего поведения направляющим воздействием некоего божественного начала, демония, или голоса, являвшегося ему с ранних пор. Как бы ни толковать этот Сократов демоний, нельзя не видеть в нем еще одно звено в цепи представлений, связывавших нашего философа с миром богов, в особенности же с культом бога-прорицателя Аполлона. Положим, в родном городе Сократа, в Афинах, это обнаружение философом божественного голоса в собственной душе могло быть воспринято — в совокупности всех вообще обстоятельств, навлекших на него роковое обвинение, — как вызов официальной полисной религии, но за пределами Афин, в традиционном духовном центре всей Эллады — в Дельфах — на это могли взглянуть иначе.

И далее, в заключительной речи, после уже вынесения ему смертного приговора Сократ разъясняет слушателям суть происшедшего на суде ссылкою на свой демоний. Последний не остановил его перед выступлением и, таким образом, санкционировал тот горделивый тон, которого Сократ придерживался на суде и которому он был обязан своим осуждением . В свою очередь и Ксенофонт, разъясняя позицию Сократа на суде, его отказ от обычных уловок, направленных на смягчение судей, также ссылается на Сократов демоний. По свидетельству Ксенофонта, Сократ отказался даже от составления обычной защитительной речи, поскольку этому воспротивился его демоний. И в обоих случаях — у Ксенофонта в общем так же, как у Платона, — такая позиция демония истолковывается в том смысле, что для Сократа, стало быть, в той ситуации смерть была большим благом, чем сохранение жизни во что бы то ни стало, ценою отказа от исполнения своего долга (Платон), ради сомнительного счастья дожить до глубокой старости (Ксенофонт).

Однако, что бы ни доказывали защитники Сократа, бесспорным является, что практиковавшаяся, или, лучше сказать, исповедовавшаяся им мантика коренным образом отличалась от традиционной мантики его соотечественников. В то время как они по традиции продолжали общаться с богами и угадывали их волю исключительно через обряды, через разного рода внешних посредников — жрецов, жертвы, приметы, Сократ сумел услышать голос бога в собственной душе, а стало быть задолго до стоиков и обнаружить бога в себе.

Конечно, трактовать Сократов демоний в отрыве от общей его теории познания невозможно. Ведь очевидно, что в ссылках афинского философа на являвшийся ему божественный голос, содержавший предостережение или прямо указывавший, как надо поступить, а как не надо, можно усмотреть претензию на особый вид интуитивного прозрения или самопознания, на мистически понятую или истолкованную интуитивную способность познания вообще. Однако столь же очевидно и то, что за этими ссылками скрывалась и другая претензия — на обнаружение сокровенной, интимной связи осененного благодатью человека с божеством, связи, открывавшейся в процессе духовного самоуглубления, при полном игнорировании официальных и публичных обрядов жертвоприношения, моления и гадания.

Отношение Сократа к смерти. В "Апологии Сократа" обвинители говорили против философа хотя и красноречиво, но ошибочно. Сократ же, напротив, критикует их, только используя одну правду.

Сократ не боялся смерти, а боялся лишь позора и малодушия. Он говорит, что даже будучи отпущенным при условии не заниматься философией, он все равно занимался бы ей до конца жизни. Убийство Сократа страшнее вдвойне для его убийц, нежели для него самого, ведь едва ли после его смерти найдут человека, так яро проповедовавшего стремление к истине. Сократ не учил, но позволял задавать себе вопросы, и сам задавал вопросы людям. Это было поручено ему Богом.

В речи после обвинения Сократ говорит о себе. Он удивлен тем, что обвинение против него поддержано столь малым числом голосов. Поскольку быть чьим-то рабом Сократ не желает, равно как и быть изгнанником, он не мыслит тюремное заключение соответствующим наказанием, штраф заплатить ему нечем, а ученикам он сделать этого не позволит: все равно по воле божьей и в целях пользы никогда не прекратит он своих наставлений и распространения добродетели.

В речи после смертного приговора, обращаясь к тем из голосовавших, кто хотел его оправдать, Сократ говорит, что внутренний голос, всегда останавливающий его перед совершением проступков, на этот раз все время молчал и не требовал принимать каких-либо мер для избежания смерти, которая в данном случае есть благо. Смерть – не зло, она есть уничтожение человека, в то время как для Сократа это было приобретением, переходом в Аид, где найдутся праведные судьи, где он будет общаться с такими же как он, где продолжит свои исследования добродетели и будет уже окончательно бессмертен. Поэтому и его сторонники тоже пусть не боятся смерти.

2. О человеке. Повторяя за Дельфийским Оракулом “Познай самого себя”, Сократ обращается к проблеме человека, к решению вопроса о сущности человека, о его природе. Можно изучать законы природы, движение звезд, но зачем же идти так далеко, как бы говорит Сократ, — познай самого себя, углубись в близкое, и тогда, через познание доступных вещей, ты сможешь прийти к тем же глубоким истинам. Человек для Сократа — это, прежде всего, его душа. А под “душой” Сократ понимает наш разум, способность мышления, и совесть, нравственное начало. Если сущность человека — его душа, то в особой заботе нуждается не столько его тело, сколько душа, и высшая задача воспитателя — научить людей взращиванию души. Благой и совершенной делает душу добродетель. Добродетель связана у Сократа с познанием, являющимся необходимым условием совершения хороших поступков, потому что, не понимая сути блага, не будешь знать, как действовать во имя добра.

Добродетель и разум совершенно не противоречат друг другу, так как мышление крайне необходимо для открытия Доброго, Прекрасного и Справедливого.

Сократ раскрывает понятие счастья и возможности его достижения. Источник счастья находится не в теле и не в чем-то внешнем, а в душе, не в наслаждении вещами внешнего материального мира, а в чувстве внутренней исполненности. Человек счастлив тогда, когда его душа упорядочена и добродетельна.

Душа, по Сократу, госпожа тела, а также инстинктов, связанных с телом. Это господство и есть свобода, которую Сократ называет самообладанием. Человек должен добиваться власти над собой, основываясь на своих добродетелях: “Мудрость состоит в том, чтобы победить самого себя, тогда как невежество ведет к поражению от самого себя”.

Мудрость

Мудрец Востока сказал: "Счастливый человек должен быть готов к приходу черных дней. И когда они придут, пусть мысль о том, что все хорошие и великие люди тоже страдали, укрепит его".

На картине, иллюстрирующей сегодняшний афоризм, мы видим изображение момента принятия Сократом яда в тюрьме для выполнения несправедливого приговора Афинского суда.

Почему Сократ так спокоен при принятии яда, процесс воздействия которого на тело только что объяснил всем палач, принесший яд? — Ответ очень прост — Сократу было совершенно ясно, что смерти как умирания сознания на самом деле нет.

Приведу небольшой фрагмент из Википедии и работы Платона о смерти Сократа:

«Сократ знаменит не только тем, как жил, но и тем, как принял свою смерть. Перед смертью Сократ попросил принести в жертву Асклепию петуха (обычно данный обряд совершался как благодарность за выздоровление), символизируя этим свою смерть как выздоровление, освобождение от земных оков. По мнению Сократа, этому освобождению душа философа не противится, поэтому тот спокоен пред ликом смерти. И обстоятельства казни, и сам её процесс были подробно описаны Платоном в его диалоге "Федон", целиком посвящённом последнему дню Сократа. Вот как сам Платон описывает смерть Сократа после принятия им яда:

Сократу совершенно ясна была бесконечность жизни человеческого сознания. Он знал, что не умрет, но изменится! И вместо жизни в плотном, физическом теле он перейдет к продолжению жизни в тонком теле в Высшем Тонкоматериальном Мире.

Сократ понимал, что Высший Мир, в который он перейдет после смерти тела будет соответствовать текущему состоянию его энергетического сознания. Поэтому зачем ему было портить какими-то волнениями состояние своего сознания? Ведь лучше было возвысить состояние Радостью Освобождения от жизни в физическом теле.

Сократ не является самоубийцей! Решение об убийстве его физического тела принял не он, а несправедливый Афинский суд. Поэтому никакого тяжкого греха самоубийства Сократ не совершает. И не грозит ему попадание в очень темные тонкоматериальные миры, наполненные страданиями, что ожидает каждого самоубийцу.

Сократ вел очень Чистую и Высокодуховную Жизнь, потому что руководствовался обычно не своими собственными рассудочно-интеллектуальными соображениями о Добре и зле, Истинном и ложном, как окружающие его люди.

Основное отличие мышления Сократа от обычных людей заключалось в том, что Он обычно внимательно прислушивался к подсказкам какого-то достаточно Чистого и Мудрого Тонкоматериального Существа, которого он называл Даймоний (на греческом "Божественный"). Поэтому, естественно, Сократу не нужно было опасаться попадания после смерти физического тела в какие-то затемненные или адские миры.

Вполне возможно, что этот Даймоний, помогавший Сократу правильно пройти по жизни, был кем-то из Учеников Великих Учителей, умевших действовать через сознание Чистого Человека с медиумистическими способностями.

Это предположение обосновывается тем, что Сократ должен был стать Учителем Великого Философа Платона, а кроме этого тем, что уровень энергетического сознания Даймония во времена Сократа был примерно на Ступени Мощного, а в настоящее время Даймоний находится на воплощении, и его аура в плотноватых талических вибрациях, хотя Сила Духа проявлена.

Почему же Ученики и Последователи Сократа, изображенные на картине, горюют? — Скорее всего, потому что по-прежнему ясно не осознают бесконечность жизни энергетического сознания человека.

Еще одна причина страданий Учеников и Последователей Сократа может быть обусловлена тем, что они недостаточно искоренили свой эгоизм и свое себялюбие. Поэтому им печально оттого, что они лишаются такого Мудрого Учителя, Советами и Наставлениями которого они привыкли пользоваться.

ДЕРЗАЙТЕ все настолько осознать бесконечность жизни Высшего Эго, или Истинного Я, чтобы вы были готовы в любой момент покинуть свое физическое тело (разумеется, не через самоубийство), не боясь перехода в Тонкоматериальные Миры.

Известно, что смерть - единственное определенное событие в жизни. Уж она точно наступит. Наступление смерти навешивает на нас риск непредвиденных обстоятельств.

Жить с осознанием этого состояния. А ведь о нем постоянно напоминает смерть других.
Но есть примеры смерти по-философски. Так поступил Сократ (правда, это было очень давно).

Главное: всё в нашей жизни, получается, условно.

Короче, смерть - это хорошая штука.
Говорить о хорошей смерти - значит предполагать, что умирать надо правильно.

Вот это нужно исключить: умереть в плохих условиях, умереть во зле, умереть как зло.

Возьмем искушение в Эдемском саду - там Бог наказал Адама и Еву следующим образом.

«Вот, человек стал, как один из нас, для познания добра и зла. Давайте теперь помешаем ему простереть руку и взять от дерева жизни, и вкусить от него, и жить вечно "

Осознание своей смертности связано со знанием добра и зла.

Так умер, например, Сократ.
В истории западной мысли и философии Сократ - это живой миф.

Это символически убитый отец, каждая мысль которого была задушена миром, это был интеллектуал, преследуемый за свои идеи, и именно за это Сократа убили.

Смерть Сократа представляет собой образец хорошего умирания философа.

Таким образом, философ сталкивается со смертью и, используя доступные отчеты об этом событии, предлагает для интеллектуального потомства образцовый пример. Символизирующий состояние непосредственно перед смертью.

Какова же позиция мудреца перед лицом смерти?

Сократ сначала передает привет некоему Эвеносу, который хотел знать, почему в своей темнице философ начал сочинять стихи. Сократ приказывает Эвену следовать за ним до смерти. Один из присутствующих учеников задается вопросом, рекомендует ли философ покончить жизнь самоубийством. «Как ты можешь такое сказать, Сократ, что нельзя совершать насилие над собой? И даже с другой стороны, согласится ли философ следовать за тем, кто умирает?

Открытие последнего письма Сократа таким образом, привело к прояснению его концепции взаимосвязи между волей и смертью.

Сначала он подчеркивает специфику вопроса. Этот вопрос, по его словам, затрагивает всю философскую жизнь

Ссылаясь на Мистерии орфического происхождения, традицию, принятую пифагорейцами, Сократ категорически утверждает, что жить по велению богов - это долг.

Таким образом, совершить самоубийство без воли богов - значит вызвать их недовольство. Поэтому со стороны Сократа нет ничего несправедливого или нелогичного в том, чтобы принять его осуждение. Это приказ, который не только нужно выполнять, но и который полезен для себя и для тебя.

Смерть философа - счастливое событие.

Тогда ясно определяется доброе отношение философа перед лицом смерти:

"Все, кто случайно посвятили себя философии, я очень боюсь, что другие не увидят, что все их усилия направлены ни на что иное, как на смерть. Теперь, если это правда, я полагаю, было бы очень странно, если бы, посвятив всю свою жизнь этой единственной цели, человек пошел бы, как только цель будет достигнута, восстать против того, что он давно посвятил все свои усилия. "

Уместно радоваться приходу смерти: она окончательно освящает отделение души от тела. Это освобождение души из тюрьмы, которой является тело. Философ посвятил всю свою жизнь тому, чтобы сделать это освобождение возможным.

Сократ всегда уточняет эпитет, alethôs (подлинный) видит, «каким образом истинные философы жаждут умереть, ни каким образом они заслуживают смерти, ни какой это смерть.

Если смерть - это радикальное отделение души от тела, то это действительно цель философа в его поисках истины и Бытия.
Мудрец должен отделить свою душу от тела и чувств, изолировать ее в себе и очистить ее созерцанием сущностей.

Требования нашего тела, добавляет Сократ, держат нас в неволе, лишая нас времени, чтобы посвятить себя философии. Таким образом, смерть открывает дверь к познанию истины.

По этим причинам истинный философ счастлив умереть.

Душа освобождается от тела, как от цепей, удерживающих ее. И приготовление к смерти есть само упражнение философии: философствующие праведно умирают.

Рассказывают, что один известный физиогномист, впервые увидевший Сократа, прочитал на его лице знаки чувственной и порочной натуры. Когда он высказал это мнение, то собеседники Сократа подняли его на смех. Сократ заступился за физиогномиста, признав, что в нем действительно очень сильно чувственное начало, но он обуздал его. Сократ обладал внешностью (приземистая фигура, бычья шея, глаза навыкате, толстые чувственные губы, бесформенный нос), которую принято считать признаком низменной натуры. Он развил огромную силу духа не благодаря, а вопреки природе, сам изваял свой человеческий образ.

Сократ как гражданин, сын, отец, муж имел определенные обязательства, и он их вполне добросовестно выполнял. Он жил согласно принятым в обществе нравам, отличаясь от большинства современников, во-первых, тем, что при выполнении гражданских и других принятых в Афинах обязанностей он стремился всегда поступать по своему разумению, индивидуально ответственно. Так, например, будучи в составе суда, рассматривавшего дело стратегов, которые, выиграв битву при Аргинусах, не похоронили погибших, он единственный не согласился с вынесением смертного приговора. Участвуя в битвах Пелопонесской войны, он обнаружил неподдельное мужество; дважды, рискуя собственной жизнью, спасал жизнь других. Словом, привычные дела и обязанности Сократ выполнял примерно. Во-вторых, хотя он и честно выполнял все, что предписано законом и обычаем, тем не менее он не идентифицировал себя с этим.

Жизнь Сократа закончилась трагически. Против него тремя согражданами, имена которых сохранила история (это — поэт Мелет, владелец кожевенных мастерских Анит и оратор Ликон) было выдвинуто следующее обвинение:

Смертный приговор Сократу пришелся на время, когда афинянами был послан корабль с ритуальными дарами на остров Делос, и не мог быть приведен в исполнение до его возвращения. Сократу пришлось ждать в тюрьме 30 дней. У него, как уже отмечалось выше, появилась подстроенная его благожелателями возможность убежать из тюрьмы и из Афин. Сократ ею не воспользовался. Свой долг, предписанный ему, как он считал, богом, он выполнил до конца. Дождавшись положенного часа, 70-летний Сократ спокойно осушил кубок с ядом, предварительно справившись у опытного привратника тюрьмы, как ему это лучше сделать. Сократ считал, что человек должен жить так, чтобы это не зависело от того, когда он умрет — завтра, через сто, тысячу или миллион лет. Поведение Сократа перед лицом смерти стало каноном нравственного мужества.

Смерть Сократа травмировала европейский дух. Она стала знаком беды. Мыслящие люди должны были задуматься: имеет ли, право на существование строй жизни, отторгающий от себя праведность как чужеродный элемент? Что это за мир и люди, которые убивают Сократа? Первый и самый глубокий ответ на этот вопрос дал Платон. Он пришел к заключению: мир, который казнит лучшего из людей и из-за того, что он лучший, не может считаться подлинным миром. Поэтому следует предположить, что, существует другой, занебесный мир, который является царством добродетели и добродетельных людей. Как бы ни относиться к философским фантазиям Платона, в одном он несомненно прав: строй жизни, враждебный добродетели, нацеленный на внешнее благополучие, власть и богатство, является деформированным; он подобен гнойной опухоли. Мы не знаем, был ли Сократ первым праведником, казненным за свою праведность. Но мы достоверно знаем, что он был не последним в этическом мартирологе. Давно нет Сократа. Давно нет афинского полиса. Но разделявший их конфликт остался, обретя новых носителей и новые, еще более острые и опасные формы, — конфликт между цивилизацией и моралью.

Читайте также: