Луначарский о горьком кратко

Обновлено: 15.05.2024

В Париже Н. Е. Вилонов и приехавшая с ним группа учеников Каприйской школы прослушали циклы лекций, прочитанные В. И. Лениным и другими руководителями партии большевиков. Умер Вилонов в апреле 1910 года в Давосе (Швейцария) от туберкулеза легких.

(7) Ф. И. Шаляпин приезжал на Капри в 1907, 1908, 1912 и 1913 годах; И. А. Бунин — в 1909, 1910, 1911 и 1912 годах.

О художественном творчестве и о Горьком *

1859 года и письма Фрейлиграту от 23 ноября 1859 года, от 29 февраля

1860 года (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 29, стр. 400, 518–520, т. 30, стр. 398–399).

(10) См. В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 186.

(13) Ср. там же, стр. 273, 274.

Социальный сдвиг, породивший Толстого и который можно определить как ломку старой Руси стремительным наступлением капиталистической промышленности, был сдвигом, так сказать, односторонним и безысходным.

Толстой идеологически бежал из своего осужденного историей класса к крестьянству. Но и у крестьянства не было никакого выхода. Только гораздо позднее мог быть найден выход для крестьянской бедноты, и указать ему этот выход мог только победоносный пролетариат.

Сам пролетариат для Толстого, можно сказать, не существовал. Революционно-демократические представители передового крестьянства с их великим вождем Чернышевским рисовались Толстому лишь где-то в туманной дали, как неясные, но крайне несимпатичные силуэты. Для него они были детьми того же дьявольского города, безумцами, которые хотят, отвечая насилием на насилие, еще более увеличить адову смуту наступающей лжецивилизации и которые тщатся соблазнять простой народ грубыми обещаниями грабежа, дележа и фальшивого плотского благополучия.

Сдвиг, породивший Максима Горького, был, напротив, двойственен и нес с собою выход.

Хотя капитал и навалился на страну чугунной тяжестью, но в то же время его глыба, как мы уже сказали, давала трещины, свидетельствовавшие о его недолговечности. Даже в литературе торжество капитализма отразилось не столько победными песнями, сколько каким-то оханьем и скрипеньем, а прямые бытописатели капитала, вроде небездарного и довольно зоркого Боборыкина, так сразу и начали описывать капиталистический инвентарь с изъянов, страхов и внутренних сомнений.

Разве не курьезно, что в русской литературе просто трудно найти писателя, сколько-нибудь именитого, которого можно было бы назвать бардом капитализма? Попытки Переверзева посадить на это место Гончарова 3 кажутся мне крайне неудачными.

Зато капитализм имел свою пролетарскую подкладку, на которую история потом должна была перелицевать человеческое общество.

Правда, то, что бросилось главному литературному выразителю той эпохи — Максиму Горькому — в глаза прежде всего, была другая изнанка капитализма. Как мы уже сказали, нестройный, жалкий вой страдания мещанского люда, по костям которого катилась капиталистическая колесница, так же как по костям крестьян, этот вой был первым диким стихийным диссонансом, из которого родился грозный аккорд горьковского гнева.

Но, как Толстой, описывая тяжелую участь деревни, хотел, кроме того, быть ее учителем, хотел найти в ней какую-то правду и провозгласить ее, хотел указать путь спасения, так и Горький.

Кто знает, если бы в воздухе уже не пахло весной и революцией, как раз вследствие роста числа и сознательности рабочих, не сделался ли бы Горький жертвой самого мрачного пессимизма? Мы ведь знаем, что подмокший народнический идеализм его не удовлетворял. И не звучит ли избранный им псевдоним — Горький — как угроза пессимистической проповеди?

Гораздо скорее можно представить себе Горького пророком мрачного отчаяния, проклинающим незадачливое человечество, чем святым а-ля Толстой с венчиком преподобности над косматой головой и с благословляющей дланью.

Дело, однако, в том, что Горький, который своим глуховатым басом стал рассказывать русскому широкому читателю страшные вещи про подлинную жизнь бедноты, доводя иногда свой рассказ до невыносимой интенсивности, не показался этому читателю горьким.

Почему?

Сказочное оперение Горький скоро отбросил, но героический протест все больше сливался с правдой жизни, и так создались горьковские аккорды, горьковская гармония, горьковская симфония.

Героического протеста, призыва к озаренной надеждой борьбе Лев Толстой не мог почерпнуть ни у бар и барынь своего антуража, ни у мужиков и баб яснополянской деревни.

Вот почему за большой, энергичной, дорогой нам фигурой Алексея Максимовича Пешкова высится для нас еще соавтор — исполинская фигура пролетария, ласково положившая свою могучую руку на плечо человека, который стал его глаголом.

"Имя Максима Горького хорошо известно в настоящее время не только в пределах России, но и за границей, и произведения этого молодого писателя в короткое время завоевали себе. широкую популярность.

. автор еще молод, находится в расцвете своего таланта и, следовательно, можно ожидать дальнейшего развития его творчества.

Успех произведений Максима Горького. можно смело назвать изумительным, небывалым в летописях всемирной литературы. В каких-нибудь два-три года неизвестный дотоле Алексей Максимович Пешков превратился в популярного Максима Горького, - писателя, сразу завоевавшего себе видное место в литературе.

Конечно, художественный талант Максима Горького не подлежит никакому сомнению: его рассказы написаны живыми, яркими красками, они новы и оригинальны. его описания природы, в особенности моря, дышат очаровательной и своеобразной поэзией; его увлекательный и искренний лиризм действует захватывающе на читателя.

. по нашему мнению, главная причина небывалого успеха этого писателя заключается именно в том, что он побудил или, вернее, пытается пробудить в людях чувства бодрости и энергии. Помимо этого, успех его произведений обуславливается также временем и обстоятельствами.

Первое, чем привлекают к себе читателя произведения Максима Горького, - это чувство индивидуальности, которым проникнуты герои его рассказов, - его "бывшие люди". Это чувство как раз совпадает с современным настроением нашего общества. Индивидуализм все глубже проникает в сознание последнего и эта черта в героях Горького - борьба за индивидуальность - не могла не привлечь к себе сердца и умы современных людей, ищущих, как и босяки Горького, выхода из заколдованного круга так называемых "проклятых" вопросов.

. то, что он написал до сего времени, следует считать не только ценным вкладом в русскую литературу, но и богатым материалом для истории русской жизни. С этой точки зрения, в области русской мысли Горький и его произведения долго не умрут. Они не потеряют своего громадного значения. "

(Н. Г. Шебуев, "Максим Горький. Его значение в рус. жизни и лит.", 1903 г.)

А. В. Амфитеатров, 1908 г.:

"Что защищать Горького? Он сам себя от кого угодно защитит. О Горьких можно рассуждать, спорить, диспутировать, но Горьких нельзя ни "хвалить", ни "ругать": это так же смешно и невозможно, как "расхвалить" или разругать. Черное море.

В громадном таланте Максима Горького самая сильная сторона - эпическая: блестящие описания, быт и "марш во славу или на смерть героя" - бессмертная "Песня о соколе", "Буревестник", и т.п. Но в пьесах описания уходят в ремарки и остаются в ведении режиссеров. Таким образом в битвах, импровизированных против интеллигенции, Горький остался без главной своей артиллерии. Сатирик же он никакой, а юморист первобытный и не веселый. В его карикатурах есть стремление оскорбить, но нет смеха и грации, искупающих насилие, таящееся во всяком оскорблении, хотя бы самом заслуженном и справедливом.

"Максим Горький - специалист по героическому эпосу. Автор "Бервестника", "Песни о соколе", "Изергиль" и бесчисленных эпопей о бывших людях разных наименований, он. добился того, что разбудил чувство человеческого достоинства и гордое сознание спящей силы в самом безнадежном и пропащем классе русского общества."

(А. В. Амфитеатров, "Современники. Статьи", 1908 г.)


Из книги "Корифеи новейшей русской литературы", 1912 г.:

"На долю немногих выпадает такой успех, каким пользуется в наше время М. Горький. Молодой писатель появился в русской литературе как-то незаметно и быстро успел занять почетное место среди русских беллетристов.

По характеру и содержанию своего творчества М. Горький ближе всего стоит к Короленку. При чтении произведений М. Горького чувствуется, что между автором и героями существуют более близкие отношения сравнительно с отношениями, существующими между Короленком и его героями.

Герои произведений М. Горького вызывают в читателе какое-то смешанное чувство удивления перед их силой и в то же время - сожаления, какой-то досадной неудовлетворенности от их бессилия умело пользоваться своей силой. Сила героев М. Горького - в том, что они легко, без всяких колебаний, могут порывать привязанности к месту, к окружающим людям.

Из-за привязанностей человек часто поступается своей свободой, свыкается с разного рода уступками жизни - сначала маленькими, а затем и большими. Это так называемые компромиссы, ложь перед самим собой. Босяки Горького откровенны, никогда не лгут себе. Их тяготит мир привязанностей, и они бегут отсюда на простор, предпочитая жить впроголодь и прохолодь, чем жить в тепле и сытом довольстве, но без свободы.

Герои М. Горьеого вообще любят непосредственное общение с природой. Она привлекает их своим безмятежным спокойствием, гордым величием. За природой они часто забывают человека.

О героях М. Горького можно сказать, что они - дети природы, и потому из душной обстановки слишком прозаической жизни рвутся на свободу, к ней - свой матери. Здесь на лоне природы, всегда в приподнятом настроении, герои М. Горького освобождаются от. мелочей повседневной жизни, становятся выше и лучше самих себя в обыденной жизни."

("Корифеи новейшей русской литературы. В. М. Гаршин, В. Г. Короленко, А. П. Чехов, М. Горький": критические очерки", Одесса, 1912 г.)


Ю. Айхенвальд, 1910 г.:

"Наиболее поразительной и печальной особенностью Горького является то, что он, этот проповедник свободы и природы, этот высокомерный отрицатель культуры, сам однако в творчестве своем далеко уклоняется от живой непосредственности, наивной силы и красоты.

Ни у кого из писателей так не душно, как у этого любителя воздуха. Ни у кого из писателей так не тесно, как у этого изобразителя просторов и ширей. Дыхание Волги, которое должно бы слышаться на его страницах и освежать из вольной своей мощью, на самом деле заглушено тем резонерством и умышленностью, которая на первых же шагах извратили его перо, посулившее было свежесть.

Так нет у него и следа художественной объективности, высокого спокойствия, но нет и лиризма. . Горький сочиняет, а не пишет с натуры, выдумает, а не видит.

Если все-таки Горький на первых порах своей литературной. деятельности завоевал себе общие симпатии, то это объясняется, прежде всего тем, что было ценно и привлекательно его доверие к человеку, его внимание к раздетому и голодному. Он в бывших людях увидел людей настоящих, он понял, что кто было человеком, тот человеком остается; он еще раз напомнил о пловцах жизненного дна."

(Ю. Айхенвальд, "Силуэты русских писателей", вып. 3, 1910 г.)


Л. Е. Оболенский, 1900 г.:

"Немногим из писателей-беллетристов удавалось завоевать себе общественное внимание так быстро, как Максиму Горькому. Быть может, он достиг этого, приспособляясь к вкусам толпы?

Наоборот: все, что до сих пор вышло из-под его пера, должно бы скорее отталкивать "большую публику", чем привлекать к нему: в его произведениях множество теоретических разговоров, чего "большая публика" не любит; герои его первых этюдов грязны, пьяны и принадлежат к подонкам общества, неинтересным "большой публике", любящей, хотя бы в воображении, пожить жизнью и сентиментами князей, графов.

У Горького нет и мелочной изящной отделки деталей, излюбленной "большой публикой", которая в этом отношении избалована новейшими беллетристами. Наоборот, его художественные приемы напоминают отчасти; приемы Репина в живописи, с тою, однако, разницей, что Репин, бросая на свои картины и портреты огромные, аляповатые, мазки, руководится (я смею это думать) больше теорией, чем внутренней потребностью, а у Горького это - результат огромного внутреннего чувства, мучительного искания "правды жизни", которое не дает ему задуматься ни на минуту о деталях, о форме, о приемах.

Его краски, эпитеты, слова вырываются сами собою, без его ведома, из сердца, измученного "сутолокой и буреломом", безобразиями и "теснотой жизни", - как вырываются вопли из груди раненного. И в этом их страшная сила.

Отнимите у них эту непосредственность, эту железную грубость и раскаленность, и у нас был бы обыкновенный художник, а не Максим Горький, бьющий по сердцу, как молотом, вызывающий бурю, мыслей и настроений. В этом, т.е. в страстности его "исканий" - его сила, его оригинальность и его власть над толпой, - конечно, не считая крупного таланта наблюдателя и психолога.

Луначарский в первые послеоктябрьские годы постоянно выступает с лекциями, темы которых были обширны и многогранны. Великолепный стилист и полемист, Луначарский собирал на свои выступления полные залы своих поклонников. Его литературная позиция была несколько шире, чем того требовал наркомовский пост. Луначарский охотно печатался в пролеткультовских изданиях, благосклонно относился к футуристам




С проблемой партийного руководства искусством, партийного воспитания и самовоспитания литераторов Луначарский в этот период и связывает задачу развития новой художественной критики. Очень интересны с этой точки зрения включенные в новые сборники работы Луначарского "Тезисы о задачах марксистской критики" (1928) и "Мысли о критике" (1933), особенно первая.

В своем понимании места и роли марксистской художественной критики Луначарский опирается на Плеханова, которого он считает "основателем марксистской критики" ("А. В. Луначарский. Статьи о литературе", стр. 108).

Луначарский поддерживает хорошо разработанную Плехановым методологию социологического анализа явлений искусства, подхода к ним с точки зрения осознанных идеалов пролетариата. "Плеханову, - пишет Луначарский, - принадлежит огромная заслуга определения объективной генетической критики, общих ее методов" (см. "А. В. Луначарский. Критика и критики", ГИХЛ, М. 1938, стр. 15). Однако Луначарский менее всего склонен догматизировать плехановскую концепцию.

Вопрос об отношении к литературно-критическим и теоретико-литературным воззрениям Плеханова представляется Луначарскому столь значительным, что он непрестанно обращается к нему в своих статьях, написанных по самым различным литературным поводам. Тема "Луначарский и Плеханов" требует, несомненно, специального подробного рассмотрения, и мы здесь коснемся ее лишь в той мере, в какой это окажется совершенно необходимым для данной статьи.

К литературно-теоретическим, эстетическим и литературно-критическим взглядам Плеханова Луначарский стремится подойти с точки зрения конкретно-исторической.

"В своей работе по подведению марксистского фундамента под литературную критику, - пишет Луначарский в статье "Плеханов как искусствовед и литературный критик", - Плеханов прежде всего столкнулся с субъективистами, являвшимися эпигонами великих просветителей и вульгаризовавшими основные принципы лучшей поры деятельности разночинной интеллигенции" (там же, стр. 229). Обращаясь к плехановским взглядам на задачи марксистской художественной критики, Луначарский прежде всего очень умело использует именно эту их сторону. Плехановское требование безусловной объективности в оценке художественного произведения оказывается ценным теоретическим подспорьем в борьбе Луначарского с тенденциями субъективистского отношения к искусству.

Развивая идеи знаменитой ленинской статьи "Партийная организация и партийная литература", Луначарский писал, "что сейчас литература и литературная критика превратились в необходимую часть, - правда, только часть, но часть необходимую, - великого дела строительства социализма в нашей стране" (там же, стр. 208). И с точки зрения задач, продиктованных интересами этого "великого дела", не все в плехановских воззрениях на задачи марксистской литературной критики Луначарский считал полезным и верным. Потому критика ошибочных положений Плеханова представлялась Луначарскому задачей первостепенной важности.

Важнейшее значение имеют здесь его мысли по поводу объективистских ошибок Плеханова в определении задач марксистской критики. "Поскольку, - пишет Луначарский, - Плеханову приходилось противопоставлять объективный и научный марксистский метод критики старому субъективизму или эстетскому капризничанию и гурманству, постольку, конечно, он был не только прав, но и произвел огромную работу по установке истинных путей марксистской критики в будущем.

Однако, - замечает Луначарский, - никоим образом нельзя считать, что пролетариату свойственно только констатировать внешние факты, разбираться в них. Марксизм не есть только социологическая доктрина. Марксизм есть также активная программа строительства. Это строительство немыслимо без объективной ориентации в фактах. Если марксист не имеет чутья к объективной установке свети между явлениями, его окружающими, - он погиб как марксист. Но от подлинного, законченного марксиста мы требуем еще и определенного воздействия на эту среду. Критик-марксист - не литературный астроном, поясняющий неизбежные законы движения литературных светил от крупных до самых мельчайших. Он еще и боец, он еще и строитель" (там же, стр. 108 - 109).

Этот тезис имеет принципиальное значение: он свидетельствует, что Луначарский с позиций большевистской активности творчески преодолевает те элементы объективистской созерцательности во взглядах Плеханова на искусство, которые в конечном счете были связаны с его тягой к меньшевизму.

Луначарский так писал о своем отношении к плехановскому наследию: ". Плехановская точка зрения должна была соответствовать тому периоду русской марксистской мысли, когда она еще не чувствовала себя властной, могущей изменить обстоятельства, в том числе и творческую мысль художника, когда она была больше наблюдающей и разъясняющей, когда она, выражаясь словами Маркса,"истолковывала мир" искусства и находила поэтому, что это - единственное законное ее занятие. Наша же точка зрения соответствует тому периоду, когда марксистская мысль в нашей стране стала властвующей, когда она хочет переделывать мир, в том числе и мир искусства, в полном согласии с основной идеей Маркса о назначении философии, то есть в конце концов всякой теоретической работы. И так как мы живем именно в нашу эпоху, а не в плехановскую, то нам нужно очистить взгляды Плеханова от того, что внесла в них слабость его эпохи" (там же, стр. 256 - 257).

И хотя в этом случае Луначарский, пожалуй, сам грешит некоторым объективизмом, так сказать, "списывая" все "грехи" Плеханова за счет эпохи, однако самый смысл отличия подлинно марксистского отношения к искусству от плехановской "ортодоксии" уловлен им совершенно точно. "Критик, который в наше время произведения искусства наших дней - да хотя бы и прошлого, поскольку мы их "критически усваиваем", как рекомендовал нам Ленин, - перестал бы рассматривать с точки зрения критерия долженствования, то есть наибольшей их способности служить делу социалистического строительства, был бы крайне странным, и вряд ли кто-нибудь признал бы его марксистским критиком", - писал Луначарский и добавлял: ". мы подчеркиваем, что с этой точки зрения стать на плехановскую позицию для нашего времени было бы прямо чудовищным" (там же, стр. 247).

Не излишне будет, может быть, в связи с изложенным выше сказать и о том" что опыт революционно-демократической критики представлялся Луначарскому подчас более ценным, более соответствующим принципам и задачам марксистского отношения к искусству, нежели плехановские воззрения на роль передовой литературно-критической мысли.

"Имеет ли право наша теперешняя критика, - говорил Луначарский в 1928 году в докладе на секции литературы и искусства Комакадемии (в дальнейшем этот доклад более известен как статья "Этика и эстетика Чернышевского перед судом современности"), - говорить о литературе с точки зрения того, какой она должна быть. Имеем ли мы право требовать, чтобы писатель изображал типы положительные, которые могут показать, каким должен быть молодой гражданин нашей республики, чтобы писатель умел клеймить, умел сделать в наших глазах презренными те пороки и недостатки, которые вредят нашему строительству? Имеем ли мы право ставить литературе эти этические требования. И кто тогда прав - Плеханов ли, который утверждает, что величайший грех сказать: наша литература должна быть такой-то, или Чернышевский с его суждением о нравственной деятельности писателя?" (там же, стр. 179 - 180).

Ответ на все эти вопросы представляется Луначарскому совершенно очевидным. "Пролетарский класс, - продолжает Луначарский, - не может допустить, чтобы литература росла так, как грибы растут в лесу. Пролетариату, классу новому, поднимающемуся, свойственно садовническое, культивирующее отношение к жизни. Его политика - не только объяснение действительности перед лицом законов природы, а комбинация, техническая комбинация, которая изменяет ход явлений. Это есть активная часть марксизма" (там же, стр. 180).

Так относился Луначарский к вопросу о "вмешательстве" или "невмешательстве" марксистской критики в литературный процесс, в проблемы развития искусства вообще.

Рапповцы нередко упоминали имя Луначарского в негативных контекстах, но последовательного развенчания литературной деятельности наркома они себе не позволяли.

Луначарский в первые послеоктябрьские годы постоянно выступает с лекциями, темы которых были обширны и многогранны. Великолепный стилист и полемист, Луначарский собирал на свои выступления полные залы своих поклонников. Его литературная позиция была несколько шире, чем того требовал наркомовский пост. Луначарский охотно печатался в пролеткультовских изданиях, благосклонно относился к футуристам

С проблемой партийного руководства искусством, партийного воспитания и самовоспитания литераторов Луначарский в этот период и связывает задачу развития новой художественной критики. Очень интересны с этой точки зрения включенные в новые сборники работы Луначарского "Тезисы о задачах марксистской критики" (1928) и "Мысли о критике" (1933), особенно первая.

В своем понимании места и роли марксистской художественной критики Луначарский опирается на Плеханова, которого он считает "основателем марксистской критики" ("А. В. Луначарский. Статьи о литературе", стр. 108).

Луначарский поддерживает хорошо разработанную Плехановым методологию социологического анализа явлений искусства, подхода к ним с точки зрения осознанных идеалов пролетариата. "Плеханову, - пишет Луначарский, - принадлежит огромная заслуга определения объективной генетической критики, общих ее методов" (см. "А. В. Луначарский. Критика и критики", ГИХЛ, М. 1938, стр. 15). Однако Луначарский менее всего склонен догматизировать плехановскую концепцию.

Вопрос об отношении к литературно-критическим и теоретико-литературным воззрениям Плеханова представляется Луначарскому столь значительным, что он непрестанно обращается к нему в своих статьях, написанных по самым различным литературным поводам. Тема "Луначарский и Плеханов" требует, несомненно, специального подробного рассмотрения, и мы здесь коснемся ее лишь в той мере, в какой это окажется совершенно необходимым для данной статьи.

К литературно-теоретическим, эстетическим и литературно-критическим взглядам Плеханова Луначарский стремится подойти с точки зрения конкретно-исторической.

"В своей работе по подведению марксистского фундамента под литературную критику, - пишет Луначарский в статье "Плеханов как искусствовед и литературный критик", - Плеханов прежде всего столкнулся с субъективистами, являвшимися эпигонами великих просветителей и вульгаризовавшими основные принципы лучшей поры деятельности разночинной интеллигенции" (там же, стр. 229). Обращаясь к плехановским взглядам на задачи марксистской художественной критики, Луначарский прежде всего очень умело использует именно эту их сторону. Плехановское требование безусловной объективности в оценке художественного произведения оказывается ценным теоретическим подспорьем в борьбе Луначарского с тенденциями субъективистского отношения к искусству.

Развивая идеи знаменитой ленинской статьи "Партийная организация и партийная литература", Луначарский писал, "что сейчас литература и литературная критика превратились в необходимую часть, - правда, только часть, но часть необходимую, - великого дела строительства социализма в нашей стране" (там же, стр. 208). И с точки зрения задач, продиктованных интересами этого "великого дела", не все в плехановских воззрениях на задачи марксистской литературной критики Луначарский считал полезным и верным. Потому критика ошибочных положений Плеханова представлялась Луначарскому задачей первостепенной важности.

Важнейшее значение имеют здесь его мысли по поводу объективистских ошибок Плеханова в определении задач марксистской критики. "Поскольку, - пишет Луначарский, - Плеханову приходилось противопоставлять объективный и научный марксистский метод критики старому субъективизму или эстетскому капризничанию и гурманству, постольку, конечно, он был не только прав, но и произвел огромную работу по установке истинных путей марксистской критики в будущем.

Однако, - замечает Луначарский, - никоим образом нельзя считать, что пролетариату свойственно только констатировать внешние факты, разбираться в них. Марксизм не есть только социологическая доктрина. Марксизм есть также активная программа строительства. Это строительство немыслимо без объективной ориентации в фактах. Если марксист не имеет чутья к объективной установке свети между явлениями, его окружающими, - он погиб как марксист. Но от подлинного, законченного марксиста мы требуем еще и определенного воздействия на эту среду. Критик-марксист - не литературный астроном, поясняющий неизбежные законы движения литературных светил от крупных до самых мельчайших. Он еще и боец, он еще и строитель" (там же, стр. 108 - 109).

Этот тезис имеет принципиальное значение: он свидетельствует, что Луначарский с позиций большевистской активности творчески преодолевает те элементы объективистской созерцательности во взглядах Плеханова на искусство, которые в конечном счете были связаны с его тягой к меньшевизму.

Луначарский так писал о своем отношении к плехановскому наследию: ". Плехановская точка зрения должна была соответствовать тому периоду русской марксистской мысли, когда она еще не чувствовала себя властной, могущей изменить обстоятельства, в том числе и творческую мысль художника, когда она была больше наблюдающей и разъясняющей, когда она, выражаясь словами Маркса,"истолковывала мир" искусства и находила поэтому, что это - единственное законное ее занятие. Наша же точка зрения соответствует тому периоду, когда марксистская мысль в нашей стране стала властвующей, когда она хочет переделывать мир, в том числе и мир искусства, в полном согласии с основной идеей Маркса о назначении философии, то есть в конце концов всякой теоретической работы. И так как мы живем именно в нашу эпоху, а не в плехановскую, то нам нужно очистить взгляды Плеханова от того, что внесла в них слабость его эпохи" (там же, стр. 256 - 257).

И хотя в этом случае Луначарский, пожалуй, сам грешит некоторым объективизмом, так сказать, "списывая" все "грехи" Плеханова за счет эпохи, однако самый смысл отличия подлинно марксистского отношения к искусству от плехановской "ортодоксии" уловлен им совершенно точно. "Критик, который в наше время произведения искусства наших дней - да хотя бы и прошлого, поскольку мы их "критически усваиваем", как рекомендовал нам Ленин, - перестал бы рассматривать с точки зрения критерия долженствования, то есть наибольшей их способности служить делу социалистического строительства, был бы крайне странным, и вряд ли кто-нибудь признал бы его марксистским критиком", - писал Луначарский и добавлял: ". мы подчеркиваем, что с этой точки зрения стать на плехановскую позицию для нашего времени было бы прямо чудовищным" (там же, стр. 247).

Не излишне будет, может быть, в связи с изложенным выше сказать и о том" что опыт революционно-демократической критики представлялся Луначарскому подчас более ценным, более соответствующим принципам и задачам марксистского отношения к искусству, нежели плехановские воззрения на роль передовой литературно-критической мысли.

"Имеет ли право наша теперешняя критика, - говорил Луначарский в 1928 году в докладе на секции литературы и искусства Комакадемии (в дальнейшем этот доклад более известен как статья "Этика и эстетика Чернышевского перед судом современности"), - говорить о литературе с точки зрения того, какой она должна быть. Имеем ли мы право требовать, чтобы писатель изображал типы положительные, которые могут показать, каким должен быть молодой гражданин нашей республики, чтобы писатель умел клеймить, умел сделать в наших глазах презренными те пороки и недостатки, которые вредят нашему строительству? Имеем ли мы право ставить литературе эти этические требования. И кто тогда прав - Плеханов ли, который утверждает, что величайший грех сказать: наша литература должна быть такой-то, или Чернышевский с его суждением о нравственной деятельности писателя?" (там же, стр. 179 - 180).

Ответ на все эти вопросы представляется Луначарскому совершенно очевидным. "Пролетарский класс, - продолжает Луначарский, - не может допустить, чтобы литература росла так, как грибы растут в лесу. Пролетариату, классу новому, поднимающемуся, свойственно садовническое, культивирующее отношение к жизни. Его политика - не только объяснение действительности перед лицом законов природы, а комбинация, техническая комбинация, которая изменяет ход явлений. Это есть активная часть марксизма" (там же, стр. 180).

Так относился Луначарский к вопросу о "вмешательстве" или "невмешательстве" марксистской критики в литературный процесс, в проблемы развития искусства вообще.

Рапповцы нередко упоминали имя Луначарского в негативных контекстах, но последовательного развенчания литературной деятельности наркома они себе не позволяли.

Анатолий Васильевич Луначарский (1875-1933) – русский революционер, советский государственный и общественный деятель, писатель, переводчик, публицист, критик и искусствовед. В период 1917-1929 гг. – первый нарком просвещения РСФСР, активный участник революции 1905 – годов и Октябрьской революции. Академик АН СССР.

В биографии Луначарского есть много интересных фактов, о которых мы расскажем в данной статье.

Итак, перед вами краткая биография Анатолия Луначарского.

anatolij-lunacharskij

Биография Луначарского

Анатолий Луначарский появился на свет 11 ноября (23) 1875 года в Полтаве. Он был незаконнорожденным сыном статского советника Александра Антонова и Александры Ростовцевой. Свои отчество, фамилию и дворянское звание он получил от отчима Василия Луначарского.

Детство и юность

У Анатолия было 4 единоутробных брата: Михаил, Платон, Яков и Николай. Отношения между его матерью и приемным отцом были очень непростыми, поэтому они неоднократно планировали развестись. Все это негативно отразилось на эмоциональном состоянии мальчика.

Из-за жизни на 2 семьи и частых ссор, Луначарского даже оставляли в гимназии на второй год. Когда ему исполнилось 10 лет скончался его отчим, вследствие чего мать решила перебраться с детьми в Киев.

Здесь Анатолий Луначарский поступил в местную мужскую гимназию, где подружился с будущим философом Николаем Бердяевым. Тогда же он глубоко исследовал марксизм, в связи с чем примкнул к социально-демократическому обществу.

В результате, Луначарскому удалось настолько ярко проявить себя, что ему доверили возглавить группу учеников, которые подпольно изучали запрещенные книги. Одновременно с этим юноша занимался пропагандой марксистских идей среди рабочих, а также начал писать статьи на соответствующие темы.

После выпуска из гимназии 20-летний Анатолий уехал в Швейцарию для поступления в Цюрихский университет. Тут он с еще большим энтузиазмом исследовал работы Маркса и Энгельса, наряду с религиозными и социалистическими трудами.

Политическая и общественная деятельность

В студенческие годы Луначарский успел побывать во многих городах Италии и Франции, а также познакомился с Георгием Плехановым и Розой Люксембург. После получения диплома он вернулся в Москву.

Приехав домой Анатолий продолжал вести пропаганду и писать прокламации, вследствие чего попал под надзор полицейских и вскоре был задержан. Проведя в тюремных застенках около 2-х месяцев парень был освобожден. При этом, ему запрещалось выступать с речами на публике и покидать Полтаву.

vladimir-lenin-i-anatolij-lunacharskij

Владимир Ленин и Анатолий Луначарский

Тем не мене, молодой Луначарский сразу после выхода на волю возвратился в Москву. По этой причине его повторно арестовали, продержав в заключении 8 месяцев. Затем его сослали в Вологодскую губернию, где он продолжал исследовать идеи марксизма.

В 1903 г. Анатолий Луначарский примкнул к большевикам, после чего какое-то время прожил в Киеве. В следующем году он перебрался в Женеву, став сотрудником редакций большевистских изданий. Он быстро завоевал авторитет среди коллег, сблизившись с Лениным и другими видными большевиками.

Вскоре сторонники большевиков начали бурно обсуждать ленинские постулаты о диктатуре пролетариата. Анатолий стал снова выступать в партийной печати. Он вновь пересмотрел свои взгляды на определенные идеи и на какое-то время сблизился с большевиками.

Луначарский издал серию работ по истории литературы, на страницах которых рассуждал о проблеме отношений интеллигенции и пролетариата. Он считал, что эти 2 социальных слоя могут хорошо сосуществовать друг с другом.

Взгляды Анатолия Васильевича удостоились похвал от Максима Горького и на несколько лет вперед задали курс литературной политики большевиков. Когда в феврале 1917 г. разразилась революция, Луначарский оставил семью в Швейцарии и немедленно отправился в Россию.

anatolij-lunacharskij-i-maksim-gorkij

Анатолий Луначарский и Максим Горький

И все же, многие методы большевиков, касающиеся захвата власти и установления своих порядков, шли вразрез с принципами Анатолия. В 1918 г. он впервые публично заявил о намерении покинуть свой пост, а также выразил несогласие с политическим курсом новообразованного правительства.

Луначарский был первым, кто начал критиковать власть за уничтожение многих памятников и предметов культуры. Когда новым главой государства стал Иосиф Сталин, писателя стали отстранять от работы руководителем, что негативно отразилось на его здоровье.

Личная жизнь

В биографии Анатолия Луначарского было 2 женщины. В 1902 г. он вступил в брак с писательницей Анной Малиновской. В этом союзе, который продолжался 20 лет, родился единственный ребенок – сын Анатолий.

После этого мужчина женился на молодой актрисе Наталье Розенель. Общих детей у них не было, при этом Луначарский участвовал в воспитании приемной дочери Ирины, которая родилась у Натальи в предыдущем браке.

Смерть

Незадолго до своей кончины писатель был назначен полпредом СССР в Испанию, куда не смог приехать по состоянию здоровья. Анатолий Луначарский умер 26 декабря 1933 года от стенокардии на французском курорте Ментона. На момент смерти ему было 58 лет.

Фото Луначарского

anatolij-lunacharskij-2
anatolij-lunacharskij-5
anatolij-lunacharskij-9
anatolij-lunacharskij-4

Анатолий Луначарский и Наталья Розенель Луначарский, Станиславский и Бернард Шоу

Читайте также: