Критики о салтыкове щедрине кратко
Обновлено: 05.07.2024
Всем известно: Салтыков-Щедрин описывал прошлое, свое настоящее и наше общее будущее. Однако, кажется, немеркнущей славой Салтыков обязан тому, что он описал архетип отечественной власти, ее принцип ы , практик и и способы взаимодействия с подданными.
Те щедринские произведения, что цитируются (уже достоверно) чаще других, — про власть: она там протагонист и антагонист, второстепенный герой и фон, площадь для бахтинского карнавала и его действующие лица, гротескный Левиафан и безличный Органчик .
От Макса Вебера до Майкла Манна
Салтыков-Щедрин — наш истинный Макиавелли, Макс Вебер и Майкл Манн, и отечественному читателю вовсе необязательно для проникновения в суть отечественных же реалий читать иностранных классиков — по той простой причине, что российское властное поле испокон века живет в своем климате, по своим законам и родит свои, особые плоды.
Образование он тем не менее получил хорошее: закончил Императорский Царскосельский лицей (где познакомился с Буташевичем-Петрашевским, кружок которого позже посещал) и начал гражданскую службу с чином 10-го класса (коллежского секретаря). Зажиточные, но тем более экономные родители выхлопотали сыну обучение на казенный кошт, так что он был обязан отслужить шесть лет государственным чиновником — и начал карьеру в канцелярии Военного министерства.
При схожести локаций, микросюжетов и прототипов нарративы двух авторов несхожи: в самом деле, человек — это стиль.
В отличие от Герцена, служба для которого была хуже тюрьмы, Салтыков продолжил административную карьеру. В конце 1859 г. он подал прошение о переводе в Тверь — из-за разногласий с губернатором Н. М. Муравьевым — и занял пост тамошнего вице-губернатора (позже, с 1864 г., он был председателем пензенской Казенной палаты, потом управляющим Казенной палатой в Туле).
Примечательно, что в административных же практиках самого Салтыкова проявилась одна из важных черт его характера: двойственность и противоречивость; деятельное желание прогресса и просвещения — и привычно-официальные насильственные меры для их внедрения.
Щедрин ненавидел произвол, беззаконие и грязь — по крайней мере, жестоко и эмоционально осуждал их в своих текстах, но продолжал, однако, воспроизводить порицаемые им черты в жизни.
Часто вспоминают мемуаристы и доверчивость Салтыкова в финансовых делах, и при этом (в поздние годы) — его прижимистость.
При этом жить даже в краткой разлуке с молодой, красивой и легкомысленной женой (которая, по обычаю жен русских писателей, обладала талантом разбирать и переписывать набело чудовищные каракули мужниных черновиков, а на брань не обижалась) он не мог, детей же баловал.
При желании цитат можно набрать несколько томов, разделив на темы и подтемы, периодически меняя их очередность и разбавляя новыми — в зависимости от актуальной повестки дня и текущего политического контекста.
Жителей столицы можно долго утешать цитатами про мостовые — размощение и замощение которых было, кажется, у некоторых градоначальников основным времяпрепровождением.
Летопись, в отличие от романа, не предполагает и развития сюжета. Кульминации и развязки быть не должно, равно как и прогресса. Власть вечна, дана от Бога, поэтому набор повторяющихся действий начальников, их приказов, последующей отмены этих приказов и их возрождения — вот ее принцип и жизненный цикл, бесконечный, называемый стабильностью и тем самым вселяющий в обывателя чувство благоговения и уверенности. Однако, чтоб обыватель, успокоившись, не начал рефлексировать, отечественная власть обращается еще к одной вечной (благодаря своей счастливой успешности) стратегии: держать помянутого обывателя в состоянии постоянного изумления и страха и время от времени производить изменения во внешних атрибутах.
Поиск и неизменное нахождение удивительных соответствий в архетипическом Глупове и фактах истории России (вплоть до самых свежих) — спорт увлекательный, но грустный и, кажется, бесперспективный.
Произведения Салтыкова-Щедрина представляют собой своеобразное отражение состояния современного русского общества того исторического периода, поэтому внимательно изучаются и исследуются литературоведами до настоящего времени, высказывая неоднозначную точку зрения в отношении творчества писателя.
С точки зрения критиков, писатель имеет невероятную способность с применением политической карикатуры и шаржа к обличению несправедливого положения простых граждан страны, демонстрируя посредством откровенной сатиры свое гражданское мнение. Всеми литературоведами отмечается легкая игривая форма писательского изложения, а также описание заразительных диковинных событий в отсутствии грустных, тоскливых нот и серьезного повествования.
При этом некоторые критики считают, что сюжетные повествования произведений писателя являются однообразными, бедными по содержанию в сравнении с гоголевскими творениями, которые характеризуется отточенными словами и штрихами. При сравнении двух великих русских писателей литературоведы отмечают, что Салтыков-Щедрин имеет преимущество перед Гоголем, поскольку его творения отличаются глубиной и широтой мировоззрения с тонким акцентом на общественное и духовное содержание своих персонажей.
Особую роль критики при проведении анализа отводят сказкам писателя, поскольку признают гениальность авторского изображения посредством использования художественных средств выразительности: сатиры, гротеска, юмора, гиперболы, иносказания, фантастики. Данные литературные приемы изобличают либеральную трусость, безыдейность, духовную бедность и ограниченность современного русского общества.
Салтыков-Щедрин, с точки зрения критиков, демонстрирует стремление к изучению природных особенностей человеческой души посредством включения в содержание своих произведений героев, относящихся к животному миру, олицетворяющих человеческие качества, положительные и отрицательные.
Через включение в содержание произведений сатирических приемов писателю удается создать положительный, идеальный литературный образ героя, обличающего несовершенное самодержавное общество.
С точки зрения критиков всех поколений писатель характеризуется исключительным талантом, поскольку его произведения представляются высокоидейными, народными, реалистичными, художественно совершенными.
2 вариант
Произведения писателя, являясь по написанию своеобразным отражением состояния в современном русском обществе, подвергаются внимательному изучению и исследованию со стороны практикующих критиков, имеющих неоднозначный взгляд на содержание творчества писателя.
С точки зрения литературоведов, писатель отличается невероятной способностью, используя политическую карикатуру и шарж, обличать несправедливое положение простого народа в стране, высказывая с применением откровенного юмора свою гражданскую позицию. При этом изложение ведется в легкой, игривой форме с описанием заразительных диковинок, лишенных грустных, тоскливых, серьезных мотивов.
Однако критики отмечают однообразие сюжетных линий произведений писателя, а также их бедность и мелочность, уступая в этом гоголевскому творчеству, умеющему оттачивать каждый штрих и слово. Сравнивая писателей, рецензенты признают, что писатель превосходит своего коллегу по глубине и широте мировоззрения, тонко подмечая общественное и общечеловеческое значения образов своих героев.
Особенное внимание критики уделяют анализу произведений писателя в жанре сказок, признавая, что автору удается гениально изобразить с помощью применения художественных приемов сатиры и гротеска общественно-политические типичные образы, выражающиеся в виде покорности реакции, либеральной трусости, безыдейности, духовной бедности и ограниченности.
Во всех способах использования литературных приемов рецензенты однозначно признают писателя великим мастером, талантливо и искусно применяющим юмор, гиперболу, фантастику, иносказание для естественного описания реальной действительности и выражения собственной прогрессивной общественной позиции, обличающей чиновничью пошлость и властное беззаконие.
Писатель, по мнению литературоведов, стремится изучить природные особенности человеческой натуры, вводя в образы своих героев произведений персонажей из животного мира и олицетворяя в них людскую добродетель и порок. Тем самым автор приходит к выводу о несправедливости мира в связи с постоянной борьбой за выживание, которую не в состоянии изменить цивилизованное общество, делая акцент на отражение в общественных законах естественной среды.
С помощью своего сатирического таланта в виде перевернутой утопии писатель предпринимает попытки создания положительного, идеального литературного образа, обличая несовершенство социальной лестницы самодержавного строя.
Многие из литераторов, как современников писателя, так и нынешних, сходятся во мнении исключительности таланта непревзойденного сатирика, творчество которого заключается в изображении высокой идейности, народности, реализма, художественного совершенства, продолжая яркие традиции гоголевского сатирического поэтического юмора.
Также читают:
Картинка к сочинению Критика о творчестве Салтыкова-Щедрина
Популярные сегодня темы
Как известно, гоголь предполагал создать цикл произведений – три тома, которые были бы немного похожи на Божественную комедию Данте.
Здравствуй, дорогой дедушка Мороз! Я не знаю, веришь ли ты в меня, но я в тебя всё ещё верю. Прошедший год был очень удачным. Я без троек закончил четвёртый, и перешёл в пятый класс
Зима — прекрасное время года, самое волшебное и сказочное. Деревья за окном покрыты инеем, и утром, когда солнце поднимается из-за горизонта, ветви переливаются всеми цветами радуги.
М. Е. Салтыков-Щедрин - это выдающийся русский писатель XIX века.
В этой статье представлена критика о творчестве Салтыкова-Щедрина, отзывы современников о произведениях писателя и др.
Смотрите: Все материалы по творчеству Салтыкова-Щедрина
Критика о творчестве Салтыкова-Щедрина, отзывы современников
". Щедрин. почти никогда не употреблял пера своего на описание чего-либо, лишенного строгого гражданского характера, на какие-либо пустяки, касающиеся судьбы частного, безвестного лица или истории сердца, движимого интересами, которых прямо нельзя связать с интересами всего общества. Все это дает деятельности г. Щедрина какой-то суровый характер, несмотря на откровенный его юмор и на замечательную способность к политической карикатуре и к "шаржу" вообще."
Д. И. Писарев:
". Щедрин, вождь нашей обличительной литературы. . принимаясь за перо, он. не предлагает себе вопроса о том, куда хватит его обличительная стрела - в своих или в чужих.
Он пишет рассказы, обличает неправду и смешит читателя единственно потому, что умеет писать легко и игриво, обладает огромным запасом диковинных материалов и очень любит потешиться над этими диковинками вместе с добродушным читателем.
Вследствие этих свойств автора его произведения в высшей степени безвредны, для чтения приятны и с гигиенической точки зрения даже полезны, потому что смех помогает пищеварению, тем более что к смеху г. Щедрина, заразительно действующему на читателя, вовсе не примешиваются те грустные и серьезные ноты, которые слышатся постоянно в смехе Диккенса, Теккерея, Гейне, Берне, Гоголя и вообще всех. действительно замечательных юмористов.
Смех г. Щедрина убаюкивает и располагает ко сну. . мы смеемся и склоняем голову на подушку и тихо засыпаем, с детскою улыбкою на губах.
Если мы, с высоты птичьего полета, бросим общий взгляд на рассказы г. Щедрина, то нам придется изумляться бедности, мелочности и однообразию их основных мотивов. . еще раз скажу г. Щедрину: пусть читает, размышляет, переводит, компилирует, и тогда он будет действительно полезным писателем."
(Д. И. Писарев, "Цветы невинного юмора", 1864 г.)
А. В. Дружинин:
". нам видится в г. Щедрине писатель многосторонней силы. . Щедрин, может быть, более чем кто-либо из ныне пишущих людей, разумеет поэзию и правду чиновничьей жизни, знаком с бытом и понятием целого многочисленного класса наших сограждан.
А. М. Скабичевский:
"Я убежден, что к числу писателей-колоссов, слава которых не умаляется, но, напротив того, возрастает с каждым поколением и веком, будет принадлежать г. Щедрин.
Знаете ли вы, приходило ли вам в голову подумать, что такое г. Щедрин? Ведь это один из тех народных и, вместе с тем, общечеловеческих сатириков, вроде Рабле, Мольера, Свифта, Грибоедова и Гоголя, смех которых раздается громовыми раскатами под сводами веков.
. в лице г. Щедрина мы имеем сатирика, который, наверное, будет, со временем, беспристрастными судьями-потомками поставлен не только на одну высоту с Гоголем, но во многих отношениях выше его. В самом деле, если Гоголь в чем превосходит г. Щедрина, то, единственно, в чисто эстетическом отношении, в художественно-техническом. Дело в том, что Гоголь долго работал над каждым своим произведением, обтачивал каждую, фразу и малейший штрих. В этом отношении г. Щедрин, конечно, уступает Гоголю.
Но что касается до глубины и широты миросозерцания, что касается до общественного и общечеловеческого значения образов, то Щедрин в этом отношении настолько же превосходит Гоголя, насколько век наш стоит выше гоголевской эпохи.
Если вы не ограничитесь поверхностным чтением сатир г. Щедрина ради одной потехи и отыскания смешных мест. то вы постоянно будете открывать новые и новые глубины, поразительное знание человеческого сердца и такие существенные черты жизни и человеческой природы, выставление которых присуще только гениальным писателям."
(А. М. Скабичевский, "Г. Щедрин как современный гениальный писатель", 1876 г.)
". Щедрин. . он раньше всего производит впечатление силы. Он - крепкий, терпкий; его не забудешь, если хоть раз отведать от его суровой трапезы. Есть что-то в его даровании сердитое и строгое. Можно не любить Салтыкова, но с ним нельзя не считаться.
Писатель-начальник, привередливый и требовательный, взыскательный и беспощадный, язвительный и придирчивый, Салтыков - брюзга. Он в разные эпохи жил и всеми эпохами был недоволен. Он пропустил мимо себя много людей и почти никого не похвалил. От него больно достается.
Прирожденный сатирик, бесцеремонный и циничный, он - мастер насмешки, седой "великий мастер" масонской сатирической ложи. При этом Щедрин, как и подобает его сану, собственно, не шаржирует.
Его гиперболизм - естественный, не больший, чем тот, какого требует самый стиль сатиры. Его увеличительное стекло преувеличивает в меру своего назначения. Справедливо отклоняет он упреки в карикатурности: "карикатур нет. кроме той, которую представляет сама действительность". . он по преимуществу ополчается на гнусность и пошлость чиновничества, на те особенности быта, которые обусловливаются пороками власти и властью беззакония.
. щедринская сатира. широко задумана; и потому прощаешь ей то злоупотребление смехом. Кроме того, в лучших своих произведениях Салтыков достаточно обнаружил, что и смех его шел из глубины, был грудной, не дребезжащий, нередко горький, всегда, как мы уже отметили, сильный. Не сплошь, но в общем он - истинный и большой художник. Не тонка соль его смеха, но в самой грубости своей она прекрасна."
(Ю. И. Айхенвальд, "Салтыков-Щедрин", 1913 г.)
Л. П. Гроссман:
". В своем осмеянии он [Щедрин] был всегда беспощаден, стремясь. со всей отчетливостью произносить самые безнадежные приговоры. В Салтыкове было нечто от хирурга и от судьи. Верный себе, своему холодному, трезвому и строгому взгляду. сурово и неуступчиво судил он Россию, ее прошлое и настоящее, ее правителей и подданных, своих отдаленных предков и близких современников. Взгляд его на судьбы своей страны был мрачен и безотраден до отчаяния."
(Л. П. Гроссман "Россия Салтыкова", 1925 г.)
Р. В. Иванов-Разумник:
"Смех салтыковской сатиры был конкретен, неотвратим, неотразим высшей точкой направленности.
В наши дни Салтыков-Щедрин - уже "история"; у современного читателя часто нет ключей к пониманию образов, картин, волновавших великого сатирика; больше того - часто нет и способности к восприятию его смеха, нет готовности разделить с суровым критиком и судьей его затаенную, конфузливую, но горячую любовь к страдающим, измученным людям, к людям, обиженным историей. А это жаль.
. Щедрин и его сатира все время на земле; его злой критической осведомленности нельзя было преодолеть ни в каком философском или этическом плане. . его беспощадная критика умирающего феодализма и торжествующей буржуазии, его туманные социалистические мечтания, утопические, но честно и ярко выраженные, - делают его для нас особенно ценным и значимым."
(Р. В. Иванов-Разумник "М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество", 1930 г.)
Я. Эльсберг:
"Щедрин был страстным борцом за интересы народных масс. Решительно и смело выступал он против угнетателей народа. Оружием Щедрина была литература, которой он, по собственному выражению, был предан "страстно и исключительно". Щедрин в своем творчестве выступал, как судья, как прокурор от лица народа, разоблачавший и обвинявший всех его угнетателей. Среди произведений Щедрина особое и очень важное место занимаются его "Сказки".
Каждый из сказочных образов Щедрина обобщает собой длинный ряд общественных типов, созданных великим сатириком в более ранних произведениях. В сказочно-фантастическую форму Щедрин вкладывает огромное реалистическое содержание. Умение показать в малом большое, найти в быту политику является отличительной чертой творчества Щедрина.
Щедрин создал целый ряд общественно-политических типов, воплощающих собой покорность реакции, либеральную трусость, безидейность, духовную бедность и ограниченность. . Щедрин убежден в том, что русский человек духовно растет, что русский народ пробьется к сознательной и радостной жизни."
(вступительная статья Я. Эльсберга, "Рассказы, очерки, сказки", М. Е. Салтыков-Щедрин, из-во "Детгиз", 1951 г.)
А. С. Бушмин:
"Среди классиков русского критического реализма XIX в. М. Е. Салтыков-Щедрин (1826-1889) занимает место непревзойденного художника слова в области социально-политической сатиры. . он выступал горячим защитником угнетенного народа и бесстрашным обличителем привилегированных классов.
Основной пафос его творчества заключается в бескомпромиссном отрицании всех форм угнетения человека человеком во имя победы идеалов демократии и социализма. В течение 50-80-х гг. голос гениального сатирика, "прокурора русской общественной жизни". громко и гневно звучал на всю Россию, вдохновляя лучшие силы нации на борьбу с социально-политическим режимом самодержавия.
Салтыков-Щедрин принадлежит к числу тех великих писателей, творчество которых отличается высокой идейностью, народностью, реализмом, художественным совершенством.
Своеобразие Щедрина-художника наиболее наглядно проявляется прежде всего в таких особенностях его сатирической поэтики, как искусство применения юмора, гиперболы, гротеска, фантастики, иносказания для реалистического воспроизведения действительности и ее оценки с прогрессивных общественных позиций. Щедрин - самый яркий продолжатель гоголевской традиции сатирического смеха."
(А. С. Бушмин. М. Е. Салтыков-Щедрин. "История русской литературы. В 4-х томах. Том 3. Л.: Наука, 1980. Глава 21)
Это была критика о творчестве Салтыкова-Щедрина, отзывы современников о произведениях писателя.
Мы изучаем - Критика о творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина. Подсказки школьнику
Хотя и не в обычае, чтоб беллетристы вступали в объяснения с своими критиками, но я решаюсь отступить от этого правила, потому что в настоящем случае речь идет не о художественности выполнения, а исключительно о правильности или неправильности тех отношений к жизненным явлениям, которые усмотрены автором напечатанной в Вестнике Европы (апрель 1871) рецензии в недавно изданном мною сочинении История одного города.
Я отдаю полную справедливость г. Бову: рецензия его написана обдуманно, и намерения ее совершенно для меня ясны. Но и за всем тем, мне кажется, что в основании его труда лежит несколько очень существенных недоразумений и что он приписал мне такие намерения, которых я никогда не имел. Очень возможное дело, что это произошло вследствие неясности самого сочинения моего, но и в таком случае мое объяснение не может счесться бесполезным, так как критике, намеревающейся выказать несостоятельность автора на почве миросозерцания, все-таки не лишне знать, в чем это миросозерцание заключается.
Прежде всего г. рецензент совершенно неправильно приписывает мне намерение написать историческую сатиру, и этот неправильный взгляд на цели моего сочинения вовлекает его в целый ряд замечаний и выводов, которые нимало до меня не относятся. Так, например, он обличает меня в недостаточном знакомстве с русской историей, обязывает меня хронологией, упрекает в том, что я многое пропустил, не упомянул ни о барах-вольтерьянцах, ни о Сенате, в котором не нашлось географической карты России, ни о Пугачеве, ни о других явлениях, твердое перечисление которых делает честь рецензенту, но в то же время не представляет и особенной трудности… К сожалению, создавая Историю одного города, я совсем не имел в виду исторической сатиры… Не историческую, а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною.
Черты эти суть: благодушие, доведенное до рыхлости, ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности, не краснея, лгать самым бессовестным образом. В практическом применении эти свойства производят результаты, по моему мнению, весьма дурные, а именно: необеспеченность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т. п. Хотя же я знаю подлинно, что существуют и другие черты, но так как меня специально занимаетвопрос, отчего происходят жизненные неудобства, то я и занимаюсь только теми явлениями, которые служат к разъяснению этого вопроса. Явления эти существовали не только в XVIII веке, но существуют и теперь, и вот единственная причина, почему я нашел возможным привлечь XVIII век. Если б этого не было, если б господство упомянутых выше явлений кончилось с XVIII веком, то я положительно освободил бы себя от труда полемизировать с миром, уже отжившим, и смею уверить моего почтенного рецензента, что даже на будущее время
Сенат, не имеющий исправной карты России, никогда не войдет в число элементов для моих этюдов, тогда как такой, например, факт, как распоряжение о писании слова государство вместо слова отечество, войти в это число может. Сверх того, историческая форма рассказа предоставляла мне некоторые удобства, равно как и форма рассказа от лица архивариуса. Но, в сущности, я никогда не стеснялся формою и пользовался ею лишь настолько, насколько находил это нужным; в одном месте говорил от лица архивариуса, в другом от своего собственного; в одном придерживался указаний истории, в другом говорил о таких фактах, которых в данную минуту совсем не было.
И мне кажется, что в виду тех целей, которые я преследую, такое свободное отношение к форме вполне позволительно.
Сочетав насильственно Историю одного города с подлинной историей России, рецензент совершенно логически переходит к упреку в бесцельном глумлении над народом, как непосредственно в собственном его лице, так и посредственно, в лице его градоначальников. Органчик его возмущает, Сказание о шести градоначальницах он просто называет вздором. Очевидно, что он твердо встал на историческую почву и совершенно забыл, что иносказательный смысл тоже имеет право гражданственности. Что в XVIII веке не было ни Органчика, ни шести градоначальниц это несомненно; но недоразумение рецензента тем не менее происходит только от того, что я употребил не те слова, которые, по мнению его, надлежало употребить.
Если б, вместо слова Органчик, было поставлено слово Дурак, то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного; если б, вместо шести дней, я заставил бы своих градоначальниц измываться над Глуповым шестьдесят лет, он не написал бы, что это вздор (кстати, если б я действительно писал сатиру на XVIII век, то, конечно, ограничился бы Сказанием о шести градоначальницах). Но зачем же понимать так буквально? Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: не потерплю! и разорю!, а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами.
Есть такие люди или нет?
Затем, приступая к обличению меня в глумлении над народом непосредственно, мой рецензент высказывает несколько теплых слов, свидетельствующих о его личном сочувствии народу. Я верю этому сочувствию и радуюсь ему, но думаю, что я, собственно, не подал никакого повода для его выражения. Посмотрим, однако ж, на чем зиждутся обличения рецензента.
Во-первых, ему кажутся совершенным вздором (кстати, слово вздор, как критическое мерило, представляется мне совершенным вздором) названия головотяпов, моржеедов и проч., которые фигурируют у меня в главе О корени происхождения. Не спорю, может быть, это и вздор, но утверждаю, что ни одно из этих названий не вымышлено мною, и ссылаюсь в этом случае на Даля, Сахарова и других любителей русской народности. Они засвидетельствуют, что этот вздор сочинен самим народом, я же с своей стороны рассуждал так: если подобные названия существуют в народном представлении, то я, конечно, имею полнейшее право воспользоваться ими и допустить их в мою книгу. Если, например, о пошехонцах сложилось в народе поверье, что они в трех соснах заблудились, то я имею вполне законное основание заключать, что они действительно когда-нибудь совершили нечто подходящее в этому подвигу.
Не буквально, конечно, а в том же смысле.
Во-вторых, рецензенту не нравится, что я заставляю глуповцев слишком пассивно переносить лежащий на них гнет. …Я, впрочем, не спорю, что можно найти в истории и примеры уклонения от этой пассивности, но на это я могу только повторить, что г. рецензент совершенно напрасно видит в моем сочинении опыт исторической сатиры. …В-третьих, рецензенту кажется возмутительным, что я заставляю глуповцев жиреть, наедаться до отвалу и даже бросать хлеб свиньям. Но ведь и этого не следует понимать буквально. Все это, быть может, грубо, аляповато, топорно, но тем ее менее несомненно иносказательно.
…Вообще, недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит оттого, что рецензент мой не отличает народа исторического, т. е. действующего на поприще истории, от народа как воплотителя идеи демократизма. Первый оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих. Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности. Что же касается до народа в смысле второго определения, то этому народу нельзя не сочувствовать уже по тому одному, что в нем заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности.
О каком же народе идет речь в Истории одного города? 1871 г. (Из письма в редакцию Вестника Европы )
«Мы, как и вся Россия, — говорилось в этом письме, — знаем цену этому голосу. Под суровой и неумолимой формой сатиры мы научились слушать звуки любви и страдания. Вашим творениям, как голосу совести, каждый из нас глубоко обязан отрезвлением, пробуждением и охранением нравственных и общественных идеалов.
Продолжая с некоторыми перерывами еще около десяти лет оставаться на государственной службе, он в свободное от этой службы время целиком отдается литературе, все больше и больше видя в живом слове действенное орудие борьбы со всякого рода мертвечиною и порождаемым ею умственным застоем.
Свое образное, художественное выражение эти мучительнейшие искания Щедрина начала шестидесятых годов находят практически почти во всех его художественно-публицистических циклах и, в частности, в его живом трагикомическом рассказе о судьбах города Глупова.
4 апреля 1886 года в Петербурге, недалеко от выхода из Летнего сада, молодой революционер Д.В. Каракозов совершает неудачное покушение на императора Александра ІІ, попытавшись почти в упор выстрелить в него ив револьвера.
В это исключительно трудное для всей страны время нужно было, безусловно, обладать высоким гражданским мужеством, чтобы не просто сохранить верность прежним демократическим идеалам, но и открыто поднять голос против наступления реакции и опирающейся ва нее самодержавно-бюрократической власти.
Читайте также: