Корф друг пушкина биография кратко

Обновлено: 04.07.2024

Корф, Модест Андреевич - государственный деятель (1800 - 1876). Окончил курс в Царкосельском лицее, вместе с Пушкиным , в 1817 году. В 1825 году на него было возложено управление делами Высочайше учрежденных комитетов: 1) для приискания способов к улучшению состояния городов и 2) для уравнения земских повинностей. Во II отделении Собственной Е. И. В. канцелярии, в течение пяти лет, помогал графу Сперанскому в его кодификационных работах, пройдя под его руководством основательную школу в области администрации и законодательства. В 1831 году назначен управляющим делами комитета министров. Составив в 1832 году "Опыт общего обозрения всех частей государственного управления за 1831 год", исполнял, с 1834 года, обязанности государственного секретаря; в 1843 году Корф назначен членом государственного совета. Желание "увенчать свою счастливую служебную карьеру министерским портфелем" (слова Корфу Веселовского ) и "свергнуть министерство народного просвещения графа Уварова, чтобы занять его пост" (слова Никитенко ), побудило Корфа в 1848 году подать государю, вместе с графом С.Г. Строгановым , записку о вредном направлении русской прессы и о необходимости чрезвычайных мер по цензуре для должной охраны государственной безопасности. Последствием этой записки явился негласный комитет для надзора за книгопечатанием, где Корф занял место члена, а в 1855 году сделался его председателем. Начав "эпоху цензурного террора", Корф ее и завершил. Новые веяния в правительственных сферах, вызванные сдачей Севастополя, заставили его представить Александру II , в 1856 году доклад с ходатайством о закрытии комитета как "не только переставшего быть полезным, но и сделавшегося вредным". С 1839 по 1861 год Корф состоял директором Петербургской публичной библиотеки, в делах которой и позже принимал горячее участие. Он облегчил доступ в библиотеку для публики, значительно увеличив ее книжные богатства, приобрел ценные собрания старопечатных книг и рукописей Погодина , Карабанова , Кастерина и Каратаева , основал отдел иностранных книг о России (Rossica). В 1861 году Корф был назначен главноуправляющим II отделом Собственной Его Императорского Величества канцелярии, а в 1864 году - председателем департамента законов государственного совета. При выходе в 1872 году в отставку Корф получил графский титул. В свободное время Корф много работал в области русской истории. Главные его труды: "Принц датский Иоганн в России" (в "Северном Архиве" за 1822 год), биография предка Корфа - барона Иоганна-Альбрехта Корфа, ряд статей в "Отечественных Записках" об иностранцах - авторах работ о России, "Жизнь графа Сперанского" (два издания), и "Восшествие на престол императора Николая I". Последняя книга служила до начала XX столетия одним из главнейших источников для знакомства с событиями 14 декабря 1825 года. - См. статьи А.Ф. Бычкова в "Древней и Новой России", В.В. Стасова в "Русской Старине" и Я.К. Грота в "Русском Архиве" за 1876 год, "Исторический Вестник" за 1899 год и юбилейные очерки столетия Императорского лицея (Д.Ф. Кобеко ) и Императорской Санкт-Петербургской публичной библиотеки. Мемуары Корфа частью напечатаны в "Русской Старине" (1899 - 1904).

Д. тайнный советник (1872 год), почетный член Пе­тербургской АН (1852 год). Из ро­да Кор­фов.

Ди­рек­тор Императорской пуб­лич­ной библиотеки в Санкт-Пе­тер­бур­ге (ны­не РНБ; 1849-1861 годы). М.А. Корф пре­вра­тил биб­лио­те­ку в один из цен­тров отечественной куль­ту­ры. До­бил­ся её пе­ре­во­да из под­чи­не­ния Министерству народного про­све­ще­ния в под­чи­не­ние Министерству императорского дво­ра (1850 год), что по­зво­ли­ло вдвое уве­ли­чить её фи­нан­си­ро­ва­ние, рас­ши­рить по­куп­ку книг (фон­ды биб­лио­те­ки при М.А. Корфе пре­вы­си­ли 1 млн. экз.) и уве­ли­чить штат (с 7 до не­сколь­ких де­сят­ков со­труд­ни­ков).

С 1872 года в от­став­ке.

На­гра­ж­дён ор­де­на­ми Св. Алек­сан­д­ра Нев­ско­го (1846 год; ал­маз­ны­ми зна­ка­ми к не­му - 1851 год), Св. Вла­ди­ми­ра 1-й сте­пе­ни (1859 год), Св. Ан­д­рея Пер­во­зван­но­го (1867 год; ал­маз­ны­ми зна­ка­ми к не­му - 1870 год) и др.

Корф, граф Модест Андреевич, статс-секретарь, член Государственного Совета, род. 11 сентября 1800 г., ум. 2 января 1876 г. Происходил из старинного дворянского рода Вестфалии. Историю этого рода можно проследить с 1240 г. По преданию, один из Корфов участвовал в 1250 г. в седьмом крестовом походе французского короля Людовика IX и в одной из битв король, находившийся в величайшей опасности, был спасен Корфом. В благодарность за это король позволил ему иметь лилии на своем гербе, и с тех пор герб этого семейства состоял из красного щита с тремя лилиями. В конце XV века одна из боковых ветвей этого рода появилась в тогдашней Лифляндии, и один из представителей ее – Николай Корф, получил в личное владение имение Преекульн. Младший сын этого Корфа, тоже Николай – праотец этой теперь столь распространенной в России семьи, как православной, так и лютеранской ее ветви.

9 июня 1817 г. был первый выпуск воспитанников из Лицея. Первую золотую медаль получил В. Д. Вольховский, а вторую – князь A. M. Горчаков; серебряных медалей были удостоены: Д. Н. Маслов, С. С. Есаков, В. К. Кюхельбекер и С. Г. Ломоносов; достойными серебряных медалей были признаны: Н. А. Корсаков и барон М. А. Корф.

Высокий пост государственного секретаря раскрыл перед Корфом широкое поле деятельности. По поручению Государя он выработал план, по которому под его руководством должна была быть написана история этих учреждений; Корфу, которого Сперанский называл своим золотым пером, было поручено изложение наиболее важных государственных документов; оно отличалось необыкновенной точностью выражений и красотой слога, как и все, выходившее из-под его пера.

Император выказал Корфу особое доверие: в 1847 г. ему было поручено читать курс правоведения великому князю Константину Николаевичу, а в 1851 г. познакомить с основами государственного устройства русской империи герцога Георга Мекленбургского, мужа великой княгини Екатерины Михайловны, поступившего тогда на русскую государственную службу. Впоследствии он читал тот же курс младшим сыновьям Императора – Николаю и Михаилу Николаевичам, а в следующее царствование Императора Александра и великим князьям – Николаю, Александру, Владимиру и Алексею Александровичам, а также старшему сыну великого князя Константина Константиновича – Николаю Константиновичу.

18 октября 1849 г. Государь передал Корфу управление императорской публичной Библиотекой. Теперь перед Корфом открылось новое поприще деятельности, поприще, на котором его административные и организаторские таланты могли проявиться во всем своем блеске. До того времени Библиотека занимала скромное место: ее мало знали, и доступ публике был недостаточно открыт; она не имела достаточных денежных средств, не имела достаточного количества рабочих сил. Работы по составлению каталога начались лишь в сороковых годах при Д. П. Бутурлине и двигались медленно. Корф сумел вдохнуть жизнь в этот полумертвый организм. Он возбудил интерес публики к этому учреждению; благодаря своим связям в влиятельных кругах общества и личным отношениям к императору Николаю, он сумел получить и необходимые денежные средства. Таким образом, он извлек Библиотеку из того мрака, в котором она прозябала до того времени. За двенадцать лет своего управлений ею он поставил ее на такую высоту, что она могла стоять наряду с другими большими библиотеками Западной Европы. Так, в течение 1849 г. число посетителей библиотеки равнялось приблизительно 900 человек, причем число требований на книги не превышало 1500 томов; через 10 лет число читателей почти упятерилось, и число прочитанных томов достигло приблизительно 7300. Далее: в 1850 г. библиотека могла купить книг только рублей на 600, в 1858 же году расходы на этот предмет, благодаря различным поступлениям, возросли до 22600 руб. Чтобы сделать библиотеку более доступной для публики, Корф распорядился, чтобы читальная зала была открыта ежедневно до 9 ч. вечера и даже в праздники и воскресенья в течение нескольких часов. Библиотека была изъята из ведения министерства народного просвещения, располагавшего крайне скудными денежными средствами, и перешла в ведение министерства Императорского Двора; она стала находиться под непосредственным наблюдением Государя и поэтому могла располагать большими средствами, так что доходы ее, как обыкновенные, так и экстраординарные, значительно возросли.

В 1861 г. 6 декабря Корф был назначен главноуправляющим II Отделения канцелярии Его Величества и поэтому должен был оставить пост директора Публичной Библиотеки. До конца своих дней, т. е. в течение еще четырнадцати лет, он продолжал, однако, выказывать живейший интерес к этому любимому своему детищу, продолжал считать себя его членом и постоянно навещал его; выхлопотать для Библиотеки то или другое и вообще так или иначе прийти ей на помощь – доставляло ему особенное удовольствие.

Недолго, всего три года, пришлось Корфу пробыть во II Отделении, где в прежнее время он сам получил юридическое и политическое образование под руководством Сперанского; 27 октября 1864 г. его назначили президентом департамента законов в Государственном Совете, так что и здесь, как и во II Отделении, он сделался преемником своего учителя, Сперанского. Расстроенное здоровье, пошатнувшееся от долгой и усиленной работы, принудило его, однако, поехать в заграничный отпуск на продолжительный срок. Он подал в отставку, которая и была принята 1 января 1872 г. При этом Корф имевший уже все русские ордена, был пожалован в потомственное графское достоинство русской империи.

Недолго мог Корф наслаждаться отдыхом, который он более чем заслужил. Осенью 1875 г. он вернулся из-за границы. Умственные силы его не ослабли, но здоровье было подорвано. 2 января 1876 г. смерть унесла этого государственного деятеля, так много потрудившегося на благо своего отечества.



«Пушкин, — пишет Вельп или Пельц, — получал огромные суммы денег от Смирдина, которых последний никогда не был в возможности обратно выручить. Смирдин часто попадал в самые стесненные денежные обстоятельства, но Пушкин не шевелил и пальцем на помощь своему меценату Деньгами он, впрочем, никогда и не мог помогать, потому что беспутная жизнь держала его во всегдашних долгах, которые платил за него государь; но и это было всегда брошенным благодеянием, потому что Пушкин отплачивал государю разве только каким-нибудь гладеньким словом благодарности и обещаниями будущих произведений, которые никогда не осуществлялись и, может статься, скорее сбылись бы, если б поэт предоставлен был самому себе и собственным силам. Пушкин смотрел на литературу как на дойную корову и знал, что Смирдин, которого кормили другие, давал себя доить преимущественно ему; но пока только терпелось, Пушкин предпочитал спокойнейший путь — делания долгов, и лишь уже при совершенной засухе принимался за работу. Когда долги слишком накоплялись и государь медлил их уплатою, то в благодарность за прежние благодеяния Пушкин пускал тихомолком в публику двустишия, вроде следующего, которое мы приводим здесь как мерило признательности великого гения:

Хотел издать Ликурговы законы —

И что же издал он? — Лишь кант на панталоны .


Все это, к сожалению, сущая правда, хотя в тех биографических отрывках, которые мы имеем о Пушкине и которые вышли из рук его друзей или слепых поклонников, ничего подобного не найдется, и тот, кто даже и теперь еще отважился бы раскрыть перед публикой моральную жизнь Пушкина, был бы почтен чуть ли не врагом отечества и отечественной славы. Все, или очень многие, знают эту жизнь; но все так привыкли смотреть на лицо Пушкина через призматический блеск его литературного величия и мы так еще к нему близки, что всяк, кто решился бы сказать дурное слово о человеке, навлечет на себя укор в неуважении или зависти к поэту.


Дом их был всегда наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой — пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня, с баснословною неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана. Когда у них обедывало человека два-три лишних, то всегда присылали к нам, по соседству, за приборами. Все это перешло и на детей. Сестра поэта Ольга в зрелом уже девстве сбежала и тайно обвенчалась, просто из романической причуды, без всяких существенных препятствий к ее союзу, с человеком гораздо моложе ее. Брат Лев — добрый малый, но тоже довольно пустой, как отец, и рассеянный и взбалмошный, как мать, в детстве воспитывался во всех возможных учебных заведениях, меняя одно на другое чуть ли не каждые две недели, чем приобрел себе тогда в Петербурге род исторической известности и, наконец, не кончив курса ни в одном, записался в какой-то армейский полк юнкером, потом перешел в статскую службу, потом опять в военную, был и на Кавказе, и помещиком, кажется — и спекулятором, а теперь не знаю где. Наконец, судьбы Александра, нашего поэта, более или менее всем еще известны.



Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания. Начав еще в Лицее, он после, в свете, предался всем возможным распутствам и проводил дни и ночи в беспрерывной цепи вакханалий и оргий 6, с первыми и самыми отъявленными тогдашними повесами. Должно удивляться, как здоровье и самый талант его выдерживали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались частые любовные болезни, низводившие его не раз на край могилы. Пушкин не был создан ни для службы, ни для света, ни даже — думаю — для истинной дружбы.

У него были только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обеих он ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств; он полагал даже какое-то хвастовство в высшем цинизме по этим предметам: злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над всеми связями общественными и семейными, все это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда говорил даже более и хуже, нежели думал и чувствовал. Ни несчастие, ни благотворения государя его не исправили: принимая одною рукою щедрые дары от монарха, он другою омокал перо для язвительной эпиграммы. Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда и без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в тесном знакомстве со всеми трактирщиками, …ями и девками, Пушкин представлял тип самого грязного разврата.


Было время, когда он от Смирдина получал по червонцу за каждый стих; но эти червонцы скоро укатывались, а стихи, под которыми не стыдно было бы выставить славное его имя, единственная вещь, которою он дорожил в мире, — писались не всегда и не скоро. При всей наружной легкости этих прелестных произведений, или именно для такой легкости, он мучился над ними по часам, и в каждом стихе, почти в каждом слове было бесчисленное множество помарок. Сверх того, Пушкин писал только в минуты вдохновения, а они заставляли ждать себя иногда по месяцам.

Женитьба несколько его остепенила, но была пагубна для его таланта. Прелестная жена, любя славу мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире и, по странному противоречию, пользуясь всеми плодами литературной известности мужа, исподтишка немножко гнушалась того, что она, светская дама par excellence, в замужестве за homme de lettres, за стихотворцем. Брачная жизнь привила к Пушкину семейные и хозяйственные заботы, особенно же ревность, и отогнала его музу. Произведения его после свадьбы были и малочисленны, и слабее прежних. Но здесь представляются, в заключение, два любопытные вопроса: что вышло бы дальше из более зрелого таланта, если б он не женился, и как стал бы он воспитывать своих детей, если б прожил долее?



В апреле 1848 года я имел раз счастие обедать у государя императора. За столом, где из посторонних, кроме меня, были только графы Орлов и Вронченко, речь зашла о Лицее и оттуда — о Пушкине. «Я впервые увидел Пушкина, — рассказывал нам его величество, — после коронации, в Москве, когда его привезли ко мне из его заточения, совсем больного и в ранах. „Что вы бы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?" — спросил я его между прочим. „Был бы в рядах мятежников", — отвечал он, не запинаясь. Когда потом я спрашивал его: переменился ли его образ мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать впредь иначе, если я пущу его на волю, он очень долго колебался и только после длинного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться иным. И что же?


Читайте также: