Исследования феноменальной памяти проведенные а р лурией кратко
Обновлено: 03.07.2024
Александр Романович Лурия — советский психолог, основатель отечественной нейропсихологии, сотрудник Л. С. Выготского и один из лидеров круга Выготского.
Профессор (1944), доктор педагогических наук (1937), доктор медицинских наук (1943), действительный член Академии педагогических наук РСФСР (1947), действительный член АПН СССР (1967), принадлежит к числу выдающихся советских психологов, получивших широкую известность своей научной и педагогической деятельностью.
Биографический очерк
Александр Лурия родился в Казани старшим ребёнком в интеллигентной еврейской семье. Его отец — известный терапевт, впоследствии профессор Роман Альбертович Лурия — занимался частной медицинской практикой; мать — Евгения Викторовна Лурия (урождённая Хаскина, 1875—1951) — была зубным врачом. Окончил Казанский университет (1921) и 1-й Московский медицинский институт (1937). В 1921—1934 гг. — на научной и педагогической работе в Казани, Москве, Харькове.
С 1922 по 1930 годы член Русского психоаналитического общества. В 1931—1934 руководил Сектором психологии в Украинской Психоневрологической Академии в Харькове и фактически инициировал начало собственно психологических исследований в Советской Украине. С 1933 года работал в научно-исследовательских и учебных учреждениях Москвы, таких, как Медико-биологический институт (в 1935 г. переименован в Медико-генетический институт им. М. Горького), Всесоюзный институт экспериментальной медицины, Московский государственный педагогический дефектологический институт, Научно-практический институт специальных школ и детских домов Наркомпроса РСФСР (с 1929 по 1934 — Экспериментальный дефектологический институт) и Институт нейрохирургии имени академика Н. Н. Бурденко.
В довоенный период был активным участником международного научного процесса и активнейшим инициатором сближения советских и германо-американских исследователей гештальт-психологов. В 1940 Лурия должен был читать цикл из трёх лекций по приглашению Нью-Йоркской Академии медицины (так называемые The Thomas W. Salmon Lectures, New York Academy of Medicine), но реализации этих планов помешало начало Второй мировой войны.
В июне 1941 года началась Великая Отечественная война, и уже с августа этого же года Лурия был назначен руководителем крупного нейрохирургического эвакогоспиталя на 400—500 коек № 3120 в посёлке Кисегач Челябинской области. В годы войны Лурия и группа его сотрудников (около 30 человек) организовали серию исследований и реабилитационную практику раненых с травмами головы, в частности, инновационную реабилитацию посредством трудотерапии. Среди сотрудников Лурия того времени называют целый ряд специалистов психологов, психоневрологов и психиатров, таких как С. Г. Геллерштейн, Ф. В. Бассин, Б. В. Зейгарник, С. Я. Рубинштейн, А. В. Запорожец (в конце 1942-начале 1943 переехал налаживать работу в другом госпитале), Э. С. Бейн, О. П. Кауфман, В. М. Коган, Э. А. Коробкова, а тж. невропатологи А. К. Фохт, Л. Б. Перельман, нейрохирург Н. П. Игнатьев, физиолог Л. С. Юсевич. В октябре 1944 Лурия переехал в Москву, хотя и продолжал руководить работой госпиталя до ноября 1944. За научно-практическую работу в годы войны Лурия был награждён Орденом Трудового Красного Знамени.
С конца 1944 — сотрудник Института нейрохирургии АМН СССР им. Н. Н. Бурденко. С 1945 года — профессор МГУ. Заведующий кафедрой нейро- и патопсихологии факультета психологии МГУ (1966—1977). В течение более чем 50-летней научной работы А. Р. Лурия внёс важный вклад в развитие различных областей психологии таких как психолингвистика, психофизиология, детская психология, этнопсихология и др.
Научная деятельность
Следуя идеям Л. С. Выготского, Лурия разрабатывал культурно-историческую концепцию развития психики, участвовал в создании теории деятельности. На этой основе развивал идею системного строения высших психических функций, их изменчивости, пластичности, подчеркивая прижизненный характер их формирования, их реализации в различных видах деятельности. Исследовал взаимоотношения наследственности и воспитания в психическом развитии. Использовав традиционно применявшийся с этой целью близнецовый метод, внес в него существенные изменения, проводя экспериментально-генетическое изучение развития детей в условиях целенаправленного формирования психических функций у одного из близнецов. Показал, что соматические признаки в значительной степени обусловлены генетически, элементарные психические функции (например, зрительная память) — в меньшей степени. А для формирования высших психических процессов (понятийное мышление, осмысленное восприятие и др.) решающее значение имеют условия воспитания.
В области дефектологии развивал объективные методы исследования аномальных детей. Результаты комплексного клинико-физиологического изучения детей с различными формами умственной отсталости послужили основанием для их классификации, имеющей важное значение для педагогической и медицинской практики.
Лурия имел высокий международный авторитет, являлся зарубежным членом Национальной академии наук США, Американской академии наук и искусств, Американской академии педагогики, а также почетным членом ряда зарубежных психологических обществ (британского, французского, швейцарского, испанского и др.). Он был почетным доктором ряда университетов: г. Лейстера (Англия), Люблина (Польша), Брюсселя (фр.) (Бельгия), Тампере (Финляндия) и др. Многие его работы переведены и изданы за рубежом. Лурия часто и с уважением упоминается в работах английского невропатолога Оливера Сакса, с которым он вёл многолетнюю переписку.
1927 - Речь и интеллект в развитии ребёнка
1930 - Этюды по истории поведения: Обезьяна. Примитив. Ребёнок (в соавторстве с Л. С. Выготским)
1940 - Учение об афазии в свете мозговой патологии
1947 - Травматическая афазия
1948 - Восстановление функций мозга после военной травмы
1950 - Очерки психофизиологии письма
1960 - Умственно отсталый ребёнок
1966 - Лобные доли и регуляция психических процессов
1962, 1969 - Высшие корковые функции и их нарушение при локальных поражениях мозга
1963, 1970 - Мозг и психические процессы
1968 - Маленькая книжка о большой памяти (ум мнемониста) (исследование феноменальной памяти С. В. Шерешевского)
1971 - Потерянный и возвращенный мир
1971 - Психология как историческая наука
1973 - Основы нейропсихологии
1974 - Об историческом развитии познавательных процессов
1974, 1976 - Нейропсихология памяти
1976 - Основные проблемы нейролингвистики
1979 - Язык и сознание
2006 - Лекции по общей психологии
ВЕБИНАР: Психологический анализ рисунков детей и взрослых: психоаналитический и юнгианский подходы
Скоро
Научные чтения памяти Елены Олеговны Смирновой
Маленькая книжка о большой памяти. A.P. Лурия
16 июля 1902 года родился выдающийся отечественный психолог, основоположник современной нейропсихологии Александр Романович Лурия. Профессор, доктор педагогических наук, доктор медицинских наук, действительный член Академии Педагогических наук РСФСР, действительный член АПН СССР, принадлежит к числу выдающихся отечественных психологов, получивших широкую известность своей научной, педагогической и общественной деятельностью.
В течение более чем 50-летней научной работы А.Р. Лурия внес важный вклад в развитие различных областей психологии. Совместно с Л.С. Выготским он участвовал в создании отечественной психологической науки, в разработке теории культурно-исторического развития психических процессов. Его работы по объективному изучению аффективных состояний положили начало целому ряду аналогичных исследований как в России, так и за рубежом. В области генетической психологии А.Р. Лурия (изучая на близнецах роль генетических и социальных факторов в развитии психических процессов) показал значение речи в организации психических функций у детей.
Александ Романович Лурия – автор более 500 научных работ, многие из которых переведены на иностранные языки.
Начало
Начало этой истории относится еще к двадцатым годам этого века (речь идет о XX веке – ПГ).
В лабораторию автора – тогда еще молодого психолога – пришел человек и попросил проверить его память.
Человек – будем его называть Ш. – был репортером одной из газет, и редактор отдела этой газеты был инициатором его прихода в лабораторию.
Как всегда, по утрам редактор отдела раздавал своим сотрудникам поручения; он перечислял им список мест, куда они должны были пойти, и называл, что именно они должны были узнать в каждом месте. Ш. был среди сотрудников, получивших поручения. Описок адресов и поручений был достаточно длинным, и редактор с удивлением отметил, что Ш. не записал ни одного из поручений на бумаге. Редактор был готов сделать выговор невнимательному подчиненному, но Ш. по его просьбе в точности повторил все, что ему было задано. Редактор попытался ближе разобраться, в чем дело, и стал задавать Ш. вопросы о его памяти, но тот высказал лишь недоумение: разве то, что он запомнил все, что ему было сказано, так необычно? Разве другие люди не делают то же самое? Тот факт, что он обладает какими-то особенностями памяти, отличающими его от других людей, оставался для него незамеченным.
Редактор направил его в психологическую лабораторию для исследования памяти, – и вот он сидел передо мною.
Ему было в то время немногим меньше тридцати. Его отец был владельцем книжного магазина, мать хотя и не получила образования, но была начитанной и культурной женщиной. У него много братьев и сестер – все обычные, уравновешенные, иногда одаренные люди; никаких случаев душевных заболеваний в семье не было. Сам Ш. вырос в небольшом местечке, учился в начальной школе; затем у него обнаружились способности к музыке, он поступил в музыкальное училище, хотел стать скрипачом, но после болезни уха слух его снизился, и он увидел, что вряд ли сможет с успехом готовиться к карьере музыканта. Некоторое время он искал, чем бы ему заняться, и случай привел его в газету, где он стал работать репортером. У него не было ясной жизненной линии, планы его были достаточно неопределенными. Он производил впечатление несколько замедленного, иногда даже робкого человека, который был озадачен полученным поручением. Как уже сказано, он не видел в себе никаких особенностей и не представлял, что его память чем-либо отличается от памяти окружающих. Он с некоторой растерянностью передал мне просьбу редактора и с любопытством ожидал, что может дать исследование, если оно будет проведено. Так началось наше знакомство, которое продолжалось почти тридцать лет, заполненных опытами, беседами и перепиской.
Я приступил к исследованию Ш. с обычным для психолога любопытством, но без большой надежды, что опыты дадут что-нибудь примечательное.
Однако уже первые пробы изменили мое отношение и вызвали состояние смущения и озадаченности, на этот раз не у испытуемого, а у экспериментатора.
Я предложил Ш. ряд слов, затем чисел, затем букв, которые либо медленно прочитывал, либо предъявлял в написанном виде. Он внимательно выслушивал ряд или прочитывал его и затем в точном порядке повторял предложенный материал.
Я увеличил число предъявляемых ему элементов, давал 30, 50, 70 слов или чисел, – это не вызывало никаких затруднений. Ш. не нужно было никакого заучивания, и если я предъявлял ему ряд слов или чисел, медленно и раздельно читая их, он внимательно вслушивался, иногда обращался с просьбой остановиться или сказать слово яснее, иногда сомневаясь, правильно ли он услышал слово, переспрашивал его. Обычно во время опыта он закрывал глаза или смотрел в одну точку. Когда опыт был закончен, он просил сделать паузу, мысленно проверял удержанное, а затем плавно, без задержки воспроизводил весь прочитанный ряд.
Опыт показал, что с такой же легкостью он мог воспроизводить длинный ряд и в обратном порядке – от конца к началу; он мог легко сказать, какое слово следует за какими и какое слово было в ряду перед названным. В последних случаях он делал паузу, как бы пытаясь найти нужное слово, и затем – легко отвечал на вопрос, обычно не делая ошибок.
Ему было безразлично, предъявлялись ли ему осмысленные слова или бессмысленные слоги, числа или звуки, давались ли они в устной или в письменной форме; ему нужно было лишь, чтобы один элемент предлагаемого ряда был отделен от другого паузой в 2 – 3 секунды, и последующее воспроизведение ряда не вызывало у него никаких затруднений.
Вскоре экспериментатор начал испытывать чувство, переходящее в растерянность. Увеличение ряда не приводило Ш. ни к какому заметному возрастанию трудностей, и приходилось признать, что объем его памяти не имеет ясных границ. Экспериментатор оказался бессильным в, казалось бы, самой простой для психолога задаче – измерении объема памяти. Я назначил Ш. вторую, затем третью встречу. За ними последовал еще целый ряд встреч. Некоторые встречи были отделены днями и неделями, некоторые – годами.
Эти встречи еще более осложнили положение экспериментатора.
Если принять во внимание, что Ш., который к этому времени стал известным мнемонистом и должен был запоминать многие сотни и тысячи рядов, – этот факт становится еще более удивительным.
Все это заставило меня изменить задачу и заняться попытками не столько измерить его память, сколько попытками дать ее качественный анализ, описать ее психологическую структуру.
В дальнейшем к этому присоединилась и другая задача, о которой было сказано выше, – внимательно изучить особенности психических процессов этого выдающегося мнемониста.
Этим двум задачам и было посвящено дальнейшее исследование, результаты которого сейчас – спустя много лет – я попытаюсь изложить систематически.
Исходные факты
В течение всего нашего исследования запоминание Ш. носило непосредственный характер, и его механизмы сводились к тому, что он либо продолжал видеть предъявляемые ему ряды слов или цифр, или превращал диктуемые ему слова или цифры в зрительные образы. Наиболее простое строение имело запоминание таблицы цифр, писанных мелом на доске.
Для запечатления таблицы в 20 цифр ему было достаточно 35 – 40 секунд, в течение которых он несколько раз всматривался в таблицу; таблица в 50 цифр занимала у него несколько больше времени, но он легко запечатлевал ее за 2,5 – 3 минуты, в течение которых он несколько раз фиксировал таблицу взором, а затем – с закрытыми глазами – проверял себя.
Мы не имели другого способа ответить на этот вопрос, кроме прямого опроса нашего испытуемого.
С первого взгляда результаты, которые получились при опросе Ш., казались очень простыми.
Синестезии
Все началось с маленького и, казалось бы, несущественного наблюдения.
Эти данные заставляют думать, что процесс удержания материала не исчерпывается простым сохранением непосредственных зрительных следов и что в него вмешиваются дополнительные элементы, говорящие о высоком развитии у Ш. синестезии.
Если верить воспоминаниям Ш. о его раннем детстве, – а к ним нам еще придется возвращаться особо, – такие синестезии можно было проследить у него еще в очень раннем возрасте.
Явление синестезии возникало у Ш. каждый раз, когда ему давались какие-либо тоны. Такие же (синестезические), но еще более сложные явления возникали у него при восприятии голоса, а затем и звуков речи.
Вот протокол опытов, проведенных над Ш. в лаборатории физиологии слуха Института неврологии Академии медицинских наук.
Ему дается тон высотой в 30 Гц с силой звука в 100 дб. Он заявляет, что сначала он видел полосу шириной в 12 – 15 см цвета старого серебра; постепенно полоса сужается и как бы удаляется от него, а затем превращается в какой-то предмет, блестящий как сталь. Постепенно тон принимает характер вечернего света, звук продолжает рябить серебряным блеском.
Ему дается тон в 250 Гц и 64 дб. Ш. видит бархатный шнурок, ворсинки которого торчат во все стороны. Шнурок окрашен в нежно-приятно розово-оранжевый цвет.
Опыты повторялись в течение нескольких дней, и одни и те же раздражители неизменно вызывали одинаковые переживания.
Синестезические переживания Ш. проявлялись и тогда, когда он вслушивался в чей-нибудь голос.
Значит, у Ш. не было той четкой грани, которая у каждого из нас отделяет зрение от слуха, слух – от осязания или вкуса. Синестезии возникли очень рано и сохранялись у него до самого последнего времени; они, как мы увидим ниже, накладывали свой отпечаток на его восприятие, понимание, мышление, они входили существенным компонентом в его память.
Эти синестезические компоненты каждого зрительного и особенно слухового раздражения были в ранний период развития Ш. очень существенной чертой его запоминания, и лишь позднее – с развитием смысловой и образной памяти – отступали на задний план, продолжая, однако, сохраняться в любом запоминании.
Синестезические ощущения, выступавшие открыто при запоминании голоса, отдельных звуков или звуковых комплексов, теряли свое ведущее значение и оттеснялись на второй план при запоминании слов.
Естественно поэтому, зрительный характер запоминания, который мы уже видели выше, сохранял свое ведущее значение и при запоминании слов.
Такие случаи встречались и, что особенно интересно, встречались нередко.
Пропуски, которые, мы нередко замечали у Ш. (особенно в первый период наблюдений, когда техника запоминания была у него еще недостаточно развита), показывали, что они были не дефектами памяти, а дефектами восприятия, иначе говоря, они объяснялись не хорошо известными в психологии нейродинамическими особенностями сохранения следов (ретро- и проактивным торможением, угасанием следов и т. д.), а столь же хорошо известными особенностями зрительного восприятия (четкостью, контрастом, выделением фигуры из фона, освещенностью и т. д.).
Ключ к его ошибкам лежал, таким образом, в психологии восприятия, а не в психологии памяти.
Трудности
При всех преимуществах непосредственного образного запоминания оно вызвало у Ш. естественные трудности. Эти трудности становились тем более выраженными, чем больше Ш. был принужден заниматься запоминанием большого и непрерывного меняющегося материала, – а это стало возникать все чаще тогда, когда он, оставив свою первоначальную работу, стал профессиональным мнемонистом.
Начинается второй этап – этап работы над упрощением форм запоминания, этап разработки новых способов, которые дали бы возможность обогатить запоминание, сделать его независимым от случайностей, дать гарантии быстрого и точного воспроизведения любого материала и в любых условиях.
Эйдотехника
Прием сокращения и символизации образов привел Ш. к третьему приему, который постепенно приобрел для него центральное значение.
Получая на сеансах своих выступлений тысячи слов, часто нарочито сложных и бессмысленных, Ш. оказался принужден превращать эти ничего не значащие, для него слова в осмысленные образы. Самым коротким путем для этого было разложение длинного и не имеющего смысла или бессмысленной для него фразы на ее составные элементы с попыткой осмыслить выделенный слог, использовав близкую к нему ассоциацию.
Мы ограничимся несколькими примерами, иллюстрирующими ту виртуозность, с которой Ш. пользовался приемами семантизации и эйдотехники.
Nel mеzzо del camin di nostra vita
Mi ritrovai per una selva oscura,
Che la diritta via era smarita,
Ahi quanta a dir qual era e cosa dura.
Как всегда, Ш. просил произносить слова предлагаемого ряда раздельно, делая между каждым из них небольшие паузы, которые были достаточны, чтобы превратить бессмысленные для него звукосочетания в осмысленные образы.
«Nel – я платил членские взносы, и там в коридоре была балерина Нельская; меццо (mezzo) – я скрипач; я поставил рядом с нею скрипача, который играет на скрипке; рядом – папиросы "Дели" – это del; рядом тут же я ставлю камин (camin), di – это рука показывает дверь; nos – это нос, человек попал носом в дверь и прищемил его; tra – он поднимает ногу через порог, там лежит ребенок – это vita, витализм; mi – я поставил еврея, который говорит "ми – здесь ни при чем"; ritrovai – реторта, трубочка прозрачная, она пропадает, – и еврейка бежит, кричит "вай" – это vai. Она бежит, и вот на углу Лубянки - на извозчике едет per – отец. На углу Сухаревки стоит милиционер, он вытянут, стоит как единица (una). Рядом с ним я ставлю трибуну, и на ней танцует Сельва (selva); но чтобы она не была Сильва – над ней ломаются подмостки – это звук "э".
Чтение только что приведенных протоколов может создать естественное впечатление об огромной, хотя и очень своеобразной логической работе, которую Ш. проводит над запоминаемым материалом.
Мы приведем лишь два примера опытов, посвященных этой задаче.
В самом начале работы с Ш. – в конце 20-х годов – Л. С. Выготский предложил ему запомнить ряд слов, в число которых входило несколько названий птиц. Через несколько лет – в 1930 г. – А. Н. Леонтьев, изучавший тогда память Ш., предложил ему ряд слов, в число которых было включено несколько названий жидкостей.
После того как эти опыты были проведены, Ш. было предложено отдельно перечислить названия птиц в первом и названия жидкостей во втором опыте.
Мы сказали об удивительной памяти Ш. почти все, что мы узнали из наших опытов и бесед. Она стала для нас такой ясной, – и осталась такой непонятной. Мы узнали многое о ее сложном строении. И все же, как мало мы знаем об этой удивительной памяти! Как можем мы объяснить ту прочность, с которой образы сохраняются у Ш. многими годами, если не десятками лет? Какое объяснение мы можем дать тому, что сотни и тысячи рядов, которые он запоминал, не тормозят друг друга, и что Ш. практически мог избирательно вернуться к любому из них через 10, 12, 17 лет? Откуда взялась эта нестираемая стойкость следов?
До сих пор мы описывали выдающиеся особенности, которые проявлял Ш. в запоминании отдельных элементов – цифр, звуков и слов.
Сохраняются ли эти особенности при переходе к запоминанию более сложного материала – наглядных ситуаций, текстов, лиц? Сам Ш. неоднократно жаловался на. плохую память на лица.
Не менее удивительным может показаться и тот факт, что запоминание целых отрывков оказывается у Ш. совсем не таким блестящим.
Мы уже говорили, что при первом знакомстве с Ш. он производил впечатление несколько несобранного и замедленного человека. Это проявлялось особенно отчетливо, когда ему читался рассказ, который он должен был запомнить.
Если рассказ читался быстро – на лице Ш. появлялось выражение озадаченности, которое сменялось выражением растерянности.
Поэтому Ш. старался читать медленнее, расставляя образы по своим местам, и, как мы увидим ниже, проводя работу, гораздо более трудную и утомительную, чем та, которую проводим мы: ведь у нас каждое слово прочитанного текста не вызывает наглядных образов и выделение наиболее существенных смысловых пунктов, несущих максимальную информацию, протекает гораздо проще и непосредственнее, чем это имело место у Ш. с его образной и синестезической памятью.
Искусство забывать
Мы подошли вплотную к последнему вопросу, который нам нужно осветить, характеризуя память Ш. Этот вопрос сам по себе парадоксален, а, ответ на него остается неясным. И все-таки мы должны обратиться к нему.
Многие из нас думают: как найти пути для того, чтобы лучше запомнить. Никто не работает над вопросом: как лучше забыть?
С Ш. происходит обратное. Как научиться забывать? – вот в чем вопрос, который беспокоит его больше всего.
Ш. часто выступает в один вечер с несколькими сеансами, и иногда эти сеансы происходят в одном и том же зале, а таблицы с цифрами пишутся на одной и той же доске.
. Ш. пошел дальше; он начал выбрасывать, а потом даже сжигать бумажки, на которых было написано то, что он должен был забыть.
Проблема забывания, не разрешенная наивной техникой сжигания записей, стала одной из самых мучительных проблем Ш. И тут пришло решение, суть которого осталась непонятной в равной степени и самому Ш., и тем, кто изучал этого человека.
Удивительно, но этот прием дал свой эффект. Возможно, что здесь сыграла свою роль фиксация на отсутствие образа, возможно, что это было отвлечение от образа, его торможение, дополненное самовнушением, – нужно ли гадать о том, что остается нам неясным. Но результат оставался налицо.
Сноски
2. См.: Леонтьев А. Н. Развитие памяти. М., 1931; его же. Проблемы развития психики. М., 1959; Смирнов А. А. Психология запоминания. М., 1948; и др.
Любого человека память может как выручить в критический момент, так и неожиданно сильно подвести. Возможности человеческой памяти до сих пор остаются предметом исследований ученых.
Феномен Соломона Шеришевского
Соломон Шерешевский работал газетным репортером. На утренней летучке редактор обратил внимание, что Шеришевский не записывает его поручения: ни адреса, ни фамилии, ни телефоны. Он решил сделать Шеришевскому выговор и вызвал к себе в кабинет. Репортер слово в слово повторил длинный список поручений. После этого редактор отправил Шеришевского на обследование. Сам репортер не видел ничего необычного в том, что помнил все: он думал, так происходит со всеми.
Доктор Лурия изучал феномен Шеришевского больше тридцати лет. Его память не имела границ не только в объеме, но и во времени. Обычный человек может запомнить за раз не больше десяти несвязанных слов, Шеришевский запоминал тысячи и делал это без всякого усилия. Он мог воспроизводить любой длинный ряд слов, данный ему неделю, месяц, год и даже пятнадцать лет назад.
Синестезическая память
Шеришевский воспринимал услышанное синестезически -- этот термин означает, что он чувствовал запах, цвет, вкус каждого слова. Шеришевский буквально видел всю длинную цепочку слов, но представлял их совсем не так, как мы. И часто образы не совпадали со значением слова.
Слишком много
Но феноменальные способности не были Соломону Шеришевскому в радость, ему было трудно общаться с людьми. Голос, произносивший слова, тоже имел свои образы. Когда Шеришевский ел, он не мог читать. Читать газету за завтраком для него было просто физически невозможно, вкус слов перебивал вкус пищи. Чтение вообще было пыткой для Соломона, он с трудом пробирался через зрительные образы, которые помимо его воли вырастали вокруг каждого слова. Это его очень утомляло, смысл текста постепенно ускользал.
Трудно забыть
Шеришевский пытался придумать специальные приемы забывания. Обычные люди записывают то, что хотят запомнить, а он делал наоборот: записывал то, что хотел забыть. Это не помогло. Тогда он начал сжигать листочки с записями, но и эти действия лишь оставляли дополнительные следы в памяти.
Демонстрируя феноменальную память, Шеришевский выступал с концертами. Однажды после третьего подряд выступления произошло чудо. Шеришевский очень устал, но ему нужно было четвертый раз выходить на сцену, и он боялся, что перед глазами всплывет информация предыдущих выступлений, а он этого очень сильно не хотел. И. старые картинки ушли из памяти. Тогда Шеришевский понял: чтобы что-то забыть, ему нужно очень сильно этого захотеть и сконцентрироваться.
Как в детстве
В детстве мы все запоминали, как Шеришевский. Синестезическая память -- это память детская. Детям она необходима, чтобы быстрее адаптироваться в незнакомом мире. В детстве человек получает огромный поток информации, которым потом бессознательно будет пользоваться всю жизнь. На помощь приходит все: запахи, звуки, цвета, ощущения. Новая информация словно записывается на матрицу, на подкорку, запоминается абсолютно все. Даже то, как человек должен себя чувствовать в нормальных условиях.
Так идет запоминание до трех-пяти лет. Затем память начинает преобразовываться, становится логической, избирательной -- памятью интеллекта. Ребенок начинает связывать слова в рассказы, понимать смысл, вычленять суть. У Шеришевского не произошло этого преобразования. Его память осталась детской, и именно поэтому он не мог ничего забыть.
Память гениев
памяти оставался совершенно неясным. Именно это и дало основание выдающемуся американскому психологу К.
Существенный сдвиг в пониман ии материальных основ памяти был сделан в результате р абот Хидена (I960,
положение, что молекулы РНК—ДНК я в ляются носителями памяти, что именно они играют ре шающую роль как
в наследственной передаче, так и в прижиз ненном сохранении следов памяти, вск оре стало общепризнанным.
дискуссионными) опыты Мак-Коннелла и Джекобсона (1970) вселяли надежду на то, что материальные основы
возникшего возбуждения не только не рвной клетки, но и окружающей ее глии. Эти исследования показали, что
процессы возбуждения в нейроне и в глии (в моменты запечатления) протекают с разным латентным периодом
падает, в то время как в последующем периоде (вид имо, связанно м с сохранением следа) он резко падает в
нейроне, но столь же резко и длительно возрастает в глии. Положение об участии глии в процессах сохранения
электронной микроскопии и связанных с прямыми наблюдениями над нервной клетк ой в состоянии возбуждения.
мембран в процессе образования следов (де Робертис, 1964; Экклз, 1957, 1961), что также, видимо, имеет
слишком диффузных представлений о следовых процессах перейти к четким психологическим представления м о
нейропсихологов — с другой, и за последние двадцать лет на ши представления о с троен ии м н естических
этой главы — анализу того, какую роль в орган изации мнестических процессов играют те или другие аппараты
Как показал ряд работ, опубликованных за последнее время (Норман, 1966, 1968, 1970; Викельгрен, 1970;
Кинч, 1970; Куби, 1969; Познер, 1963, 1967, 1969; Шифрин, 1970; Рейтман, 1970), запоминание представляет
запоминания начинается с запечатления различных сен сорных признаков (например, фонетических признаков
услышанного слова). В момент запечатления выделяются только некоторые из этих приз наков, т. е. производится
характеризуют эту стадию как ультракороткую память, так как этап запечатлени я узок по объему и очень короток
Этот этап мнестическ ого процесса м н огие понимают как перевод сигналов на урове нь иконической памяти,
при этом воспринятые раздражители превращаются в кратковременные образы (images). За этим этапом следует
процесс образования кратковременной памяти, который предполагает выбор соответствующего образа из многих
возможных и может быть интерпретирован как своеобразная переработка или кодирование полученных сигналов
последнему этапу, заключающемуся в сложном кодировании с ледов , или включении их в некоторую систему
психологический или логико-гипотетический характер (Норман и др., 1968, 1970; Викельгрен, 1970; Кинч, 1970;
представлений о роли такого кодирования (Рейтман, 1970; Фейгенбау м, 1970), третьи исходят в своем анализ е из
приходят к утверждению, что системы связей, в которые вводятся следы доходящей до субъекта информации,
строятся на основе различных кодов и, следовательно, представляют собой многомерные системы, из которых
запоминания. Этот подход обращает внимание на тот факт, что человек, запоминающий известный материал,
обнаруживает известную стратегию запоминания, выбирая нужные средства, выделяя существенные и тормозя
запечатлеваемого материала и компонуя его в соответствующие системы (Кинч, 1970; Шифрин, 1970; Познер,
забывания. Какие причины лежат в основе трудностей актуализации нужных следов? Еще поколение назад ответ
действительно, прове рка, проведенная через несколько часов или дней пос ле первоначального запечатления
угасания следов (trace d ecay), было высказано рядом авторов (Браун, 1958, 1964; Конрад, 1960). Эта гипотеза
вызвала, однако, ряд возражен ий. Толчком к ним были следую щие факты. Прежде всего, с течением времени
можно наблюдать иногда не угасание, а, наоборот, повышенное воспроизведение следов, которое получило в
воспроизведений специфического характера, которые часто наблюдались у испытуемых по истечении некоторого
начале XX века Мюллер и Пильцеккер (1900) выступили с предположением о том, что забыва ние является скорее
постепенного угасания следов. К этому предположению присоединились и другие авторитетные исследователи
(Робинсон, 1920; Скэггс, 1925; Мак-Фи, 1932; Мелтон, 1940, 1941; А. А. Смирнов, 1941; Андервуд, 1957, 1960,
1966; Постман, 1961, 1963, 1967; Кеппель, 1968), внимательно изучавшие тормозящее влияние на следы памяти
отечественными психологами еще в 30-х годах (Л. С. Выготский, А. Н.Леонтьев и др.). Вкратце они сводились к
тому, что память лишь в относительно редких случаях является у человека элементарной, непосредственной и
что, как правило, проце с с запоминания опирается на систему вспомогательных сре дств и, таким обра зом ,
является опосредов анным. Для объективного изучения процесса опосредования (или, как мы бы теперь сказали,
кодирования) м атериала, подлежащего запоминанию, был предложен ряд специальных приемов (А. Н.Леонтьев,
смысловой организации в процессе запоминания материала и показали богатство различных приемов, которые
отечественных психологов (П. И. Зинченко, 1961) , подвергавших детальному изуч ению процесс непроизвольного
запоминания, и была выяснена та роль, которую играет в нем стоящая перед субъектом задача (детерминация
мнестическая деятельность определяется задачей запомнить соответствующий материал; для ее осущ е ствления
требуются определенная стратегия и соответствующие средства и коды, увеличивающие объем запоминаемого
материала, длительность его удержания, а иногда, как это было отмечено в специальных исследовани ях, пр иемы,
снимающие тормозящее действие побочных интерферирующих агентов, которое, как мы уже говорили , лежит в
оптимальный тонус коры, или состояние ее полного бодрс твовани я. Далее процесс активного запоминания
предполагает наличие у субъекта намерения запомнить, при отсутствии или недостаточной стойкости которого
эффективность процесса не может быть обеспечена. Кроме того, описанный выше сложный и распадающийся на
поступающую информацию на ряд дробных, модально-специфических (зрительных, слуховых, тактильных и т.д.)
сложным этапам организации ее в образы и затем к кодированию ее в категориально-организованные системы
связаны с синтезом пос ледовательно поступающих сигналов в сукцессивные, или симультанные, структуры, а
целую систему совместно работающ их аппаратов мозговой коры и нижележащих образований и что каждый из
неспецифической памяти. Поэтому очевидно, что изучение физиологических механизмов обеспечения условий
сохранения оптимального тонуса коры им еет непосредственное отношение к исследованию физиологич еских
высказал предположение, что поражения медиальных отделов височной области могут привести к нарушениям
памяти, и Грю нталем (1939), который показал, что при поражении мам иллярных тел, являющихся релейными
ядрами для волокон, идущих от гиппокампа в с оставе круга Пейпеца, возникают тяжелые расстройства па мяти.
(1958) и Милнер (1958, 1962, 1966, 1968, 1969, 1970) было показано, что двусторонние поражения гиппокампа не
запечатлевать следы текущего опыта и п риводят к нарушениям памяти, близким к классическому корсаковскому
неспецифических образований и их путей показали, что лимбические отделы мозга, и в частности гиппокамп,
являются образованиями, обеспечивающими моду ляцию тонуса коры, и что поражение этих отделов старой коры
связанных с ним лимбических структурах и меется значительное число нейронов, не реагирую щих на какие-либо
отчетливые на ру шения памяти, которые не только выступают в жалобах больных, но могут быть обнаружены
также путем объективного исс л едования. У больных с массивными поражениями медиальных отделов м озга,
захватывающими образования круга Пейпеца (двусторонние поражения гиппокампа, мамиллярных тел и т.д.),
эти нарушения принимают грубейший характер и приводят к полной невозможности сохранять следы текущего
опыта, нередко проявляясь в синдроме грубой дезориентированности больного в месте, времени и происходящих
деятельности больного ( забыв ание на м ерений, забывание только что выполненных дейс тв ий, впечатлений и т.
вспомогательных приемов, например к записыванию намерений с целью компенсирования своих дефектов. Эта
особенность характерна для больных с двусторонним поражением гиппок ампа, описанных Б. Милнер ( 1958—
поражениями конвекситальных отделов мозговой коры. Как уже было сказано, в наиболее грубых случаях эти
больные теря ют представление о том, где они находятся, не могут дать правильную оценку вр емени, правильно
встречаются в психиатрической клиник е, но которые относительно редко можно наблюдать в клинике локальных
дефектами познавательной (аналитико-синтетической) деятельности, и что, следовательно, глубокие отделы
мозга, расположенные по средней линии (ретикулярная формация ствола, таламуса, лимбические образования),
(А.Р.Лурия и др., 1970; А.Р.Лурия, А .Н.Коновалов, А.Я.Подгорная, 1970; Л.Т.Попова, 1964; Н.К.Киященко, 1969,
воспроизвести серию из 5—6 прочитанных ими слов, не отличаясь существенно от здоровых испытуемых. Этот
факт заставлял думать, что дефект, характеризую щий нарушение памяти в интересующих нас случаях , не лежит в
информации. Дальнейши е опыты показали, что короткие ряды элементов могут удерживаться этим и больными в
течение небо льшого срока (1—2 мин, иногда больше) только тогда, когда этот промежуток вре мени остается
незаполненным какой-либо другой, посторонней, дея те льностью. Это означало, что основой наблюдаемого
дефекта, по-видимому, не является слабость следов. Факты исчезновения следов по и стечении более длительного
промежутка времени, наблюдавшиеся у этих больных, оставались неубедительными из-за того, что невозможно
было установить, действовали на испытуе мого в течение этих промежутков посторонние раздражител и или нет.
проследить, в какой степени изучаемые следы изменяются под влиянием побочных отвлекающих воздействий.
Проведение их было вызвано, с одной стороны, тем фактом, что, как правило, п ереданная больному информация
или только что произведенное действие тотчас же и счезали из его памяти, как только внимание его отвлекалось
посторонним раздражителем или другой деятельностью, а с другой — требовалось проверить разделяемую рядом
авторов (Мелтон, 1943, 1960, 1970; Андервуд, 1945, 1957, 1960; Постман, 1954, 1969) теорию, согласно которой
раз возникшие следы сохраняются на длительный срок, а в основе заболевания лежит не столько угасание сле дов
вследствие нарушения нормальных активирующих неспецифич еских влияний на кору головного мозга, приводит
к патологической тормозимости возникших следов, была проведена серия опытов (А. Р.Л ур ия, 1971, 1973;
А.Р.Лурия, А. Н. Коновалов, А.Я.Подгорная, Н. К.Киященко, 1969, 1973). Первый из этих опытов заключался в
том, что наря ду с проверкой удержания элеме нтов данной серии (слов, фраз, картинок, действий) после паузы, не
ситуации тем, что пауза заполнялась какой-либо посторонне й деятельностью (например, счетом), после чего
серию, состоявшую из двух-трех слов, фраз или картинок, после чего ему давалась для запоминания вторая
аналогичная серия, а вслед за этим от него требовалось вспомнить, какую серию он запоминал в первый раз.
воспроизведению ранее запоминавшегос я первого ряда. У больных с поражениями глубоких отделов мозга и
синдромом общего (первичного) нарушен ия памяти, легко удерживавших серию из трех-четырех элементов без
отвлечения, после побочной (интерферирующей) деятельности (например, счета) возможность припомнить ранее
удержанный ряд либо полностью исчезала, либо больной воспроизводил лишь изолированные фрагменты ряда.
интерферирующими воздействиями, от мечались не только при припоминании серии слов, но и при всякой другой
картинок, действий) после запоминания второй такой же серии. Ретроактивное торможение, вызванное второй
группой слов, оказывалось в этих случаях столь большим, что первая группа следов либо пол ностью исчезала из
И в этом случае повышенн ая тор мозимость следов и утрата их избирательности проявлялись н езависимо от
не мог припомнить первую фразу, либо же смешивал (контаминировал) ее элементы с элементами второй фразы
То же обнаруживалось и при воспроизведении первого рассказа после прочтения второго: содержание первого
настолько резко выраженной, что выполнение даже какого-либо простого действия нацело забывалось после
того, как больной вы полн ял второе такое же действие: больной, нарисовавший некоторую фигуру, не только
забывал ее после рисования второй фигуры , но даже не соглашался с тем, что показанная ему перв ая фигура была
Читайте также: