Ерошенко кораблик счастья кратко

Обновлено: 05.07.2024

Юлия Патлань (Киев)

О ТРАДИЦИЯХ В ТВОРЧЕСТВЕ ВАСИЛИЯ ЕРОШЕНКО

С творчеством Василия Ерошенко (1890-1952) советский читатель познакомился сорок лет назад с выходом книги "Сердце орла" (1), долгое время единственной. Но и после появления сборников "Квітка справедливості" (2) и "Избранное" (3) они не получили должной оценки литературоведов. Подробный анализ особенностей художественного творчества писателя практически отсутствует (4).

Это было вызвано полной неизвестностью писателя на родине до 1957 года, а так же тем, что рассказы и сказки В.Я. Ерошенко написаны преимущественно на эсперанто и японском языках. Они известны в китайских переводах (Лу Синь и др.), публиковались в изданиях для незрячих рельефно-точечным шрифтом Брайля. Большинство его произведений, опубликованных в эсперанто-периодике, японской и китайской печати 20-х годов, а также подготовленные автором или при его участии сборники (5) труднодоступны для современного исследователя. Гибель нескольких архивов Ерошенко привела к почти полному отсутствию достоверной информации о его жизненном пути и зрелом творчестве после возвращения в Россию (1924-1952).

Поэтому ряд публикаций в периодике 1970-80-х гг. был посвящен главным образом восстановлению и освещению жизненного пути В.Ерошенко и лишь краткому знакомству с его произведениями. Авторы публикаций и книг (В.Рогов, Р.Белоусов, А.Харьковский, Н.Гордиенко-Андрианова и др.) (6) были вынуждены реконструировать события и факты, что привело ко многим неточностям. Первыми исследователями акценты делались на социально-политической ситуации 20-х гг. и на участии В.Я. Ерошенко в революционном движении Японии, Китая, Индии. В подходах к оценке творчества писателя преобладали социально-политические критерии. Как следствие, собственно художественное творчество В.Я.Ерошенко – аллегорические и сатирические сказки, рассказы, обработки бирманского, индийского, чукотского, туркменского фольклора - до сих пор не получило оценки в контексте литературного процесса начала века, как в России, так и в странах Востока, и прежде всего – в Японии и Китае.

Не предпринимались попытки рассмотреть произведения Ерошенко в связи с творчеством философов и писателей многих стран, с которыми он встречался (П.А.Кропоткин, Р.Тагор, Акита Удзяку, Арисима Такео, Эгути Киёси, Лу Синь и др.). Без проведения подобного сопоставления невозможна объективная оценка творчества писателя как такового и используемых им средств художественного отображения действительности.

Более того, до сих пор нет полных переводов на русский и украинский языки значительной части сохранившихся произведений, включенных в т.наз. "Полное собрание сочинений Ерошенко" (7), пьесы “Облако персикового цвета” ("Розовое облако"), написанной на японском и переведенной на китайский язык Лу Синем, сатиры 1920-1921 гг., произведений последних лет жизни (8).

Можно перечислить произведения, до сих пор известные отечественному читателю только по упоминаниям: "Дождь идет", "Божество Кибоси", "Морская царевна и рыбак", "Кораблик счастья", "Во имя человечества", "Сон в весеннюю ночь", "Две смерти", "Красный цветок", "Гибель Кенаря", "Расточительность морского дракона", "Самоотверженная смерть безбожника", "Голова ученого", "Сосенка" и др.

Вопрос о внутреннем мире автора, об истоках и основах его мировоззрения, о применяемых им художественных средствах остается открытым. Высказывалось мнение, что “слепой сказочник занес на литературную почву Востока семена революционного романтизма" (Ф.Шоев) (9). Отмечается также влияние романтических произведений М.Горького (“Старуха Изергиль", "Песня о Соколе", "Песня о Буревестнике") на творчество В.Ерошенко (сказки "Цветок справедливости", "Сердце Орла", “На берегу”, стихотворение “Homarano” (в русском переводе – “Любовь к людям”).

И.Н. и Ю.С. Мурашковские делают вывод о том, что в творчестве В.Я.Ерошенко “впервые в литературе Востока применен романтизм; впервые даже для европейского романтизма он создается на широкой фольклорной основе с использованием восточной системы аллегорий; впервые в восточной литературе использован жанр сатирической сказки (по типу сказок Салтыкова-Щедрина; впервые в японской литературе появляется герой-иностранец; впервые в молодой эсперанто-литературе в широком масштабе появился фольклорный романтизм” (10). Нам кажется, что подобные выводы должны быть подтверждены широким сопоставительным анализом текстов Ерошенко, произведений национальных литератур Японии и Китая и эсперанто-литературы этих стран, что невозможно без участия востоковедов.

В то же время Р.С. Белоусов, к примеру, указывает на “слабые стороны творчества Ерошенко” – отвлеченность образов, известную дидактичность его сказок на социальные темы (11). Не нужно забывать, что сказки В.Я.Ерошенко предназначались для восприятия на слух его учениками, и позднее записывались под диктовку его друзьями, а опубликованные варианты, по нашему мнению, вторичны. Сам Ерошенко видел свою главную задачу в просвещении слепых. Он был прежде всего тифлопедагогом, что и определяет некоторые особенности его произведений, рассматриваемые иногда как недостатки. Отсюда и прямолинейная назидательность, четко выраженная и неоднократно повторенная авторская позиция, что непривычно для европейского читателя, которому оригинальные произведения Ерошенко напоминают переводы с восточных языков (12). Однако именно своей фольклорной основой и принадлежностью к устной традиции творчество Ерошенко очень близко мировоззрению восточного читателя.

Достаточно важно, что В.Я. Ерошенко неоднократно выступал с лекциями о русской литературе, среди которых “Андреев и его пьесы”, “Андреев и его символические драмы”, “Женские образы в современной русской литературе”, “Женский вопрос в новейшей русской литературе” (13).

До сих пор не переведена и не опубликована у нас притча В.Ерошенко “Красный цветок”, написанная им в 1923 г. после возвращения из России, и сохранившаяся в переводе Лу Синя на китайский язык (14). Ерошенко, безусловно, опирается на одноименную сказку В.Гаршина. Он обращается к теме “Цветка справедливости” и пишет о том, что для счастья рабочих нужно вырастить кроваво-красный ландыш. Как и у Гаршина, действие происходит во сне, на грани бреда, а три песни, составляющие текст “Красного цветка” Ерошенко, представляют собой продолжающиеся сны. Но если герой Гаршина, уничтожая красный цветок – символ мирового зла, свято верит в то, что “скоро распадутся железные решетки. и весь мир явится в новой, чудной красоте” (15), то рассказчик Ерошенко, потерявший веру в то, что солнце когда-нибудь взойдет, находит в своем сердце увядший красный цветок счастья и пересаживает его в сердце своего ученика. Ерошенко как бы продолжает мысль Гаршина о том, что для защиты мира от зла нужно подставить собственную грудь, даже если это и принесет гибель самому герою. Вероятно, писатель рассчитывал на понимание китайских читателей, знакомых с творчеством Гаршина по переводам Лу Синя, да и самого Лу Синя, ведь исследователями отмечалась схожесть лусиневского “Светильника” с тем же “Красным цветком” (16).

Вероятно, можно провести и другие параллели между творчеством В.Гаршина и В. Ерошенко (рассказ В.Гаршина “Трус” и стихотворение в прозе В.Ерошенко “La tago de l’monda pacigxo” (“День всеобщего мира”), “Attalea princeps” и “Тесная клетка”).

Иногда темой его выступлений становились русские народные песни. Необходимо отметить, что он в качественно новых условиях фактически продолжал традицию странствующих сказителей, кобзарей и лирников, постоянно исполняя русские и украинские народные песни и впервые знакомил с ними своих слушателей (например, “Песня о Степане Разине” была опубликована в китайском переводе Лу Синя). Отсюда и некоторые особенности произведений Ерошенко, присущие устному народному творчеству:

1.часто встречающееся обрамление ("Зимняя сказка", "Мудрец-время", "Рассказы увядавшего листа", "Кувшин мудрости"),

2.введение образа рассказчика, которому присущи некоторые черты автора.

Рассказ ведется от первого лица с упоминанием реальных событий. Недостаточно четкое различение образа рассказчика и сказителя, характерное для фольклора, приводит зачастую современных интерпретаторов к неадекватному прочтению его сказок. По ним нередко пытаются написать биографию автора.

В использовании обрамления можно видеть как влияние литературной традиции романтизма или раннего Горького (вспомним хотя бы вставные легенды о Ларре и Данко в “Старухе Изергиль” и “Песню о Соколе”, которую старый чабан “рассказал” “унылым речитативом, стараясь сохранить мелодию песни”), так и фольклорной традиции.

Путешествуя по Индии, Ерошенко записал “Рассказы Веталы” – древнеиндийский цикл, представляющий собой “обрамленную повесть”. Это – двадцать пять разнородных рассказов, объединенных эпизодом из жизни царя Викрама. У Ерошенко остались одиннадцать рассказов с прологом и эпилогом, опубликованные в японском варианте как “Рассказы Байтала” (17). Так же композиционно организованы и новеллы из цикла “Рассказы увядшего листа”, которые объединяет авторское предисловие, где вводится образ рассказчика – засохшего листа и образ дерева, присутствующие во всех шести новеллах (“Уличное дерево”, “О стране мечтаний”, “Тайна маленькой девочки”, “Человек-лошадь”, “Первое сокровище”, “Девушка с маленькими ножками”) (18).

Глубокое знакомство Ерошенко с бирманским фольклором и буддизмом позволяет высказать предположение о творческом использовании им в сказке “О стране мечтаний” близких и понятных японскому и китайскому читателю традиционных образов буддийской иконографии, атрибутов Шамбалы. Это остров счастья среди моря вечной любви, где течет река неисчерпаемой радости, высится гора свободы, цветут цветы верности и доверия и растут деревья добродетелей. Но если на Руси легендарное Беловодье традиционно размещали за Гималаями, то Ерошенко указывает, что страна “великого духа, способного перевернуть мир”, находится на севере, намекая на революционную Россию.

Нужно сказать и о том, что “Рассказы увядавшего листа” написаны ритмизованной прозой, чему способствует фиксированное ударение в эсперанто, и своим ритмомелодическим ладом приближены к фольклорному творчеству сказителей-певцов, известных как на Руси, так и в странах Востока. Так, лейтмотивом сказки “Сердце орла” (оригинал на японском языке) становится несколько раз повторяющаяся песня орлов. Ритмической прозой написаны баллада “День всеобщего мира” и “Чукотская элегия”. Практически во всех произведениях Ерошенко использует прием ритмико-синтаксического параллелизма, ритмически организующий текст.

Н.Н.Гордиенко-Андрианова называет В.Я.Ерошенко “наследником свободолюбивых слепых украинских гомеров-кобзарей” (19). Нам кажется возможным рассматривать Ерошенко как странствующего философа-педагога, просветителя, близкого к Г.С.Сковороде, с баснями которого вполне могут быть сопоставлены его аллегорические учительные сказки-притчи.

2 Ерошенко В.Я. Квітка справедливості. К., Молодь, 1969, – 260 с.

3 Ерошенко В.Я. Избранное., М.: Наука, 1977, – 262 с.

5 На японском яз.: “Yoakemae no uta” (“Песни перед зарей”), Токио, 1921; “Saigo no tameiki“ (“Последний стон”), Токио, 1921; “Zinrui no tameni” (“Ради человечества”), Токио, 1924; на кит. яз.: “Сказки Ерошенко”, Шанхай, 1922; “Облако персикового цвета”, Шанхай, 1923, “Корабль счастья”, Шанхай, 1931; на эсперанто: “Rakontoj de velkinta folio kaj aliaj” (“Рассказы увядшего листа и другие”), Шанхай, 1923, “La gxemo de unu soleca animo” (“Стон одинокой души”), Шанхай, 1923. Указано только первое издание. – Ю.П.

6 Гордієнко-Андріанова Н.М. “Запалив я у серці вогонь. ”, К.: Веселка, 1973, 1977; Харьковский А.С. Человек, увидевший мир, М.: Наука, 1978, – 292 с.; Осыков Б.И. Музыкант, путешественник, поэт, педагог. Белгород, 1989, – 47 с.; Лазарев В.Я, Першин В.Г. Импульс Ерошенко, М.: ТАМП, 1992, – 139 с.

7 Eroshenko zenshu. (Полное собрание сочинений Ерошенко, в 3-х тт.) Tokyo: Misuzushobo, 1959.

8 См.: Erosxenko V. Krucxo da sagxeco. (Кувшин мудрости) Toyonaka, Japanio: Japana Esperanta Librokooperativo, 1995.

9 Харьковский А.С. Человек, увидевший мир, М.: Наука, 1978, – С.92.

11 Белоусов Р.С. Мечтания скитальца // Ерошенко В.Я. Избранное., М.: Наука, 1977, – С.33.

12 Харьковский А.С. Человек, увидевший мир, М.: Наука, 1978, – С.231.

13 Белоусов Р.С. Мечтания скитальца // Ерошенко В.Я. Избранное , М.: Наука, 1977, – С.13-14.

14 Erosxenko V. Cikatro de amo. Toyonaka, Japanio: Japana Esperanta Librokooperativo, 1996, – P.43-78.

15 Гаршин В.М. Красный цветок // Гаршин В.М. Рассказы, М.: Просвещение, 1989, – С.136.

16 Эйдлин Л. Лу Синь //Лу Синь. Избранные произведения. М.: Художественная литература, 1981, – С.20.

17 Ерошенко В.Я. Избранное, М.: Наука, 1977, – С. 143-186.

18 Там же, С. 99-118. См. также: Erosxenko V. Lumo kaj Ombro. Toyonaka, Japanio: Japana Esperanta Librokooperativo, 1979, – P.31-58

19 Гордієнко-Андріанова Н.М. Людина з легенди // Ерошенко В.Я. Квітка справедливості, К., Молодь, 1969, – С.8

Кораблик счастья

Ерошенко старался как можно чаще видеться с Камитика. Он уже не представлял свою жизнь без общения с этой красивой умной женщиной. Ей слепой писатель читал свои новые сказки, целиком доверяя художественному вкусу "Нины" (он называл Камитика именем своей любимой младшей сестры). И она действительно была для него всем - подругой, матерью, сестрой. Встречались они обычно в доме мисс Александер, которая умела создать в своей квартире непринужденную обстановку. Нередко хозяйка заводила разговоры о братстве людей в расколотом враждой мире, о равенстве мужчин и женщин, о том, что представители разных религий не должны выступать друг против друга, ибо, говорила она, богов много, а истина одна.
Так, Агнес исподволь знакомила своих гостей с религиозным учением - бехаизмом, проповедником которого была.
В начале XX века бехаизм, возникший в Ираке в середине XIX в. в среде бабидов, бежавших из Ирана от преследований шахского правительства, не успел еще выродиться в реакционную секту, он включал в себя также и революционно-демократические призывы к равенству людей, стремление уничтожить войны, требование всеобщего образования. Вероятно, поэтому бехаизм получил некоторое распространение за пределами Ирака, в частности в кругах передовой японской интеллигенции, искавшей пути развития общества. В увлечении бехаизмом сказались и незрелость рабочего движения в Японии, и засилье мелкобуржуазной стихии, и слабое распространение марксизма в стране.
Ерошенко не минуло это поветрие; он в какой-то мере стал приверженцем бехаизма. В этом учении его привлекало все, что роднило бехаизм с толстовством: абстрактный призыв любить ближнего, пацифизм. Помимо всего бехаисты были сторонниками изучения эсперанто, который, по их мнению, должен был стать языком объединенного человечества. Правда, мистические формы бехаизма - заклинания, магические циклы - уже тогда казались Ерошенко шелухой, за которой, как он, однако, считал, скрывалось здоровое ядро - общие моральные правила для всех людей, попытки согласовать религию с наукой и даже готовность некоторых бехаистов отбросить всякую веру, если она мешает братству народов.
В доме Агнес Александер Ерошенко много спорил о догматах основателя бехаизма Мирзы Хусейна Али Бехауллы и его сына Абдулы Бехи. Эти споры то сближали, то разделяли его с друзьями - Камитика и Акита, который тоже увлекся этим учением.
Как же отразились идеи бехаизма в сказках Ерошенко?
В одной из них автор зовет людей покинуть города и жить на лоне природы. Только там, вдали от цивилизации, они сами превратятся в богов ("Божество Кибоси"). Он сетует на несправедливость в этом расколотом на богатых и бедных мире и мечтает о некоем подводном царстве, где все любят и заботятся друг о друге и даже принцесса может стать женой полюбившего ее рыбака ("Морская царевна и рыбак"). В сказке-притче "Дождь идет" Ерошенко рассуждает о некоей туманной "общности всех религий" и о том, что в зависимости от восприятия разных людей абстрактное божество, всемирный дух может конкретно воплощаться в Христе, Магомете или Будде.
Наивность этих мечтаний настолько очевидна современному читателю, что не нуждается в дополнительных разъяснениях. Однако даже находясь под влиянием бехаизма, Ерошенко в лучших из своих ранних произведений сумел выразить неприятие окружавшего его мира. Это хорошо видно в его сказке "Кораблик счастья".
. В доме, где рассказчик снимал комнату, у хозяев был очень странный сын по имени Кин-тян. Родители считали его нервнобольным и обычно запирали в комнате. Но он пробирался к рассказчику и изводил его глу-пыми вопросами. Рассматривая фигурки Будды, Христа и ангела у него на токонома (11) , Кин-тян говорил: "Это и есть те боги, что создали вселенную? А кто из троих это сделал? И кто из них глупее, а кто умнее. Если бог всесилен, то почему же он создал мир таким несовершенным?"
Что можно было ему на это ответить? С каждым днем Кин-тян становился все угрюмее.
Однажды рассказчик застал мальчика в своей ком-нате. Тот бросал на пол фигурки ангела, Христа и Буд-ды и кричал каждому из них: "Эй ты, почему ты создал мир таким плохим? А ну, сотвори его заново. Или ты не можешь?".
На шум прибежали родители. Позвали врача. Тот сказал, что Кин-тян болен, но он не в силах ему помочь; однако если в жизни мальчика случится большая радость, он, быть может, выздоровеет.
С тех пор Кин-тян всегда оставался в комнате Василия ночевать, и тот рассказывал ему сказки, которые он очень любил.
Как-то мальчик разбудил его и сказал: "Только что я видел ангела. Он приплыл ко мне на кораблике счастья и обещал, если я буду хорошим, забрать меня в золотую страну".
Ерошенко ощупал токонома - фигурки ангела там не было. Но прибежали родители и сказали, что и ангел, и кораблик - все это сон, и увели мальчика на свою половину.
Когда Кин-тян снова пришел к нему, тот сказал:
"Кораблик счастья и красивый ангел - не сон. Я верю, что это не сон. Но сесть на этот корабль дано не всем. "
С тех пор мальчик перестал капризничать, а врач, снова осмотревший Кин-тяна, сказал, что теперь он совсем выздоровел.
Однажды ночью Кин-тян снова разбудил рассказчика и сообщил, что за ним, Кин-тяном, прибыл кораблик счастья, но ему жаль уплывать в золотую страну одному без друга. Русский ответил ему с большой грустью, что не имеет права уезжать без своих друзей, без всех тех, кого он любит на этой грешной и печальной земле.
"Если бог всесилен, почему он не может построить корабль счастья, на котором уместилось бы все человечество?" - спросил тогда Кин-тян. "Не знаю, мальчик. Но я живу для того, чтобы построить корабль счастья для всех", - ответил устами героя сказки Василий Ерошенко.
Наивная мечта, не так ли? Но рассказчик признается, что он - "безумец" и "безумие" это наследственное. "У меня в роду, - пишет автор новеллы, - был сумасшедший дедушка. Он не признавал государства, забросил семью, отказался от личного счастья ради того, чтобы создать счастливое общество для всех людей. Этим он загубил свою жизнь; его повесили, обвинив в том, что он член анархистской партии. На суде было десять врачей, девять дали заключение, что он сумасшедший.
Только один, самый известный из них, доказывал суду, что мой дед здоров. Но суд его не послушался".
Герой этой сказки открывает плеяду ерошенковских "безумцев", не принимающих окружающую их действи-тельность. Это - Тополиный Мальчик ("Зимняя сказка"), Крот ("Персиковое облако"), Принц ("Цветок Справедливости"), Орлиные сердца ("Сердце орла"), Бот-тян ("Странный Кот") и многие другие, в которых нетрудно разглядеть черты самого Ерошенко.
Эти сказки, написанные в разное время, приводят читателя к неизбежному выводу: безумны не герои сказок, а общество, в котором люди. Готовые жертвовать собой ради других, считаются сумасшедшими.
Герой "Кораблика счастья" отказывается от личного счастья, не желает уезжать в страну мечты даже вдвоем с любимой (прообразом Кин-тян, по признанию Ерошенко, была Камитика). Слепой писатель решил поступить, как герой "Рассказа бумажного фонарика", - оставить свою возлюбленную, уехать от нее навсегда, чтобы где-то вдали от нее строить свой "корабль счастья".

Он родился в многодетной семье, в селе. Знал японский, английский, эсперанто. Увлекался науками, глубоко понимал и чувствовал музыку, сам музицировал.
Первое романтическое увлечение обернулось разочарованием, и он так никогда и не создал собственной семьи.
Он любил детей, любил природу, любил мир. Не став продолжателем семейных традиций, он всю энергию посвятил служению людям.
Его педагогические методы казались странными, а он всего лишь уводил учеников из рутинного класса на прогулку.
У него было тонкое ощущение жизни и смерти. Он размышлял о философии христианства и буддизма.
О нем как о писателе и поэте заговорили уже после его ухода. И он стал классиком японской детской литературы.
Его имя – Миядзава Кэндзи, он был младше Василия Ерошенко на шесть лет.

Совпадение второе. Ночь. Ночь понимается авторами как время, когда стираются грани между мирами и можно свободно путешествовать в иные миры. Это время, когда вступают в силу законы, противоречащие земному измерению времени и пространства. Это время, когда приходит смерть.
В ночь после смерти Тосико Миядзава написал:

Совпадение четвёртое. Корабль и поезд. В сказке Миядзава таинственный маленький и нарядный поезд путешествует по Млечному пути, от Северного Креста (созвездие Лебедь) к Южному, перевозя души умерших людей. Иногда это одиночки, иногда – целые семьи. В сказке Ерошенко Кораблик Счастья отплывает по небу в волшебную страну; он необыкновенно красив, но может перевозить только одного-двух пассажиров; есть, говорят герои истории, и другие корабли, чуть большего размера, способные перевезти семью из нескольких человек.
Джованни понимает, что его время ещё не пришло, и что он должен остаться на земле и помогать людям. У Ерошенко рассказчик разделяет мнение своего предка, обвинённого в безумии, пожертвовавшего жизнью, но отказавшегося оставить страдающее человечество и в одиночку воспользоваться Корабликом Счастья.

Произведения Ерошенко и Миядзава объединяет много общего, много общего и в судьбах их создателей; и тропинки, которыми шли они, сошлись на пути японской литературы и японского кинематографа второй половины XX и начала ХХI века (вспомним хотя бы сюжеты и поэтический язык фильмов всемирно известного сказочника Миядзаки Хаяо). Сошлись и стали проторенной дорогой для других людей, людей из разных стран – творцов и зрителей, писателей и читателей, детей и взрослых. И Кораблик Счастья, если ещё не может вместить всего человечества, то, по крайней мере, уже не представляется плодом странной фантазии. Значит, два человека, два сказочника, два поэта были по-своему правы.

Но любовь совершила чудо, и русский человек начал создавать произведения на языке своей любимой. В январе 1916 года журнал "Васэда бунгаку" опубликовал "Рассказ бумажного фонарика" – первую новеллу, написанную Ерошенко по-японски.

… Был праздник. Множество людей, взяв в руки разноцветные фонарики, веселились в ночи, танцевали и смеялись, били в барабаны и играли на сямисэнах. И только один человек грустил – высокий юноша, пришедший в ресторан на озере с группой иностранцев. А может, он просто любовался сакурой? "Почему он грустит?" – подумала гейша и, проходя мимо него, сказала:

"Сегодня в парке, наверное, было более интересное занятие, чем любование цветами". Но юноша не посмотрел на нее.

Она заиграла на сямисэне, но он продолжал сидеть, наклонив голову. Так он приходил сюда и сидел каждый вечер. Но гейше показалось, что он тайно следит за ней: ведь когда гости приглашали ее, юноша бледнел. И тогда девушка, пройдя мимо него, обронила фиалку, что на языке цветов означает признание в любви. Но странный юноша, видимо, не понял этот красноречивый знак. Почему? Однажды он сказал так, чтобы услышала гейша:

"Хотя я и возвращаюсь на родину, но счастье мое останется здесь". Девушка ждала, что он хотя бы посмотрит на лее. Однако юноша словно избегал встречаться с ней взглядом.

Но гейша полюбила его. Она рассказала о своей любви бумажному фонарику и передала его странному юноше. Однако фонарик сказал: "Мой свет был зажжен огнем ее любви. Он для нее важнее, чем даже свет луны. И она просила передать, что любит только меня". "Понимаю, – ответил иностранец. – Она любит лишь свет, лишь то, что его излучает. И свет бумажного фонарика для нее важнее и дороже, чем сияние далекой луны". Он возвратил фонарик гейше и, поблагодарив ее, сказал, что не нуждается ни в каком чувстве. А когда юноша уехал, девушка узнала, что он слепой. "О боги! Значит, он был слепой? Слепой. " – восклицает она в отчаяньи. Теперь ей стало ясно, почему он не смотрел на нее. Только предательство фонарика осталось для нее тайной.

После выхода в свет этой новеллы Ерошенко стали называть поэтом. И действительно, она очень поэтична. В ней слышны плеск волн и смех людей, вспоминающих счастье молодости; перестук барабанов и музыка сямисэнов. В самих словах автора словно скрыт второй, не до конца понятный читателю смысл. "Мой свет важнее твоего, луна!" – восклицает фонарик. "Когда темно, важен любой свет", – обижается луна. "Впрочем, разве морская волна с ее непостоянным, изменчивым характером способна понять, что такое свет?" – спрашивает автор. И даже речи людей, замечает он, наполняются здесь особым значением.

Новелла напоминает своеобразный рисунок тушью. Ерошенко пользуется методом "черно-белого описания", привычным китайской литературе. И это делает рассказ близким сердцу японского и китайского читателя. Автор мастерски положил на бумагу свет и тени. Его картина, проникнутая грустью, не угнетает. Поэт как бы хочет сказать: "Любовь прекрасна и тогда, когда счастье невозможно".

Надо отметить, что произведения, в которых действуют гейши, традиционны для японской литературы. Но Ерошенко вводит необычного героя – иностранца, за которым угадывается автор. Друзья и знакомые Ерошенко искали прототипы и других персонажей новеллы. За гейшей им виделась Камитика, а за бумажным фонариком – "соперник" Ерошенко Осуги Сакаэ.

Разумеется, такое толкование новеллы не может быть единственным. Более того, для тысяч читателей не так уж, может быть, важно, какие реальные события скрываются за "Рассказом бумажного фонарика" и как они преобразовались в воображении автора.

Не физический недуг героя разводит влюбленных, это делает бумажный фонарик, который гейша зажгла огнем своей любви… Не намекает ли автор, что Осуги – светильник, зажженный Камитика, и этот свет так ослепил ее, что она не замечает ничего вокруг?

Нет ничего лучше света, рожденного любовью, считал Ерошенко. Но бумажные фонарики недолговечны, а луна сопровождает человека всю жизнь. И поэт хотел быть для своей любимой подлинным другом – далекой луной, свет которой не ослепляет, а помогает найти дорогу даже в самой глухой ночи.

Он родился в многодетной семье в селе. Знал японский, английский, эсперанто. Увлекался науками, глубоко понимал и чувствовал музыку, сам музицировал.

Первое романтическое увлечение обернулось разочарованием, и он так никогда и не создал собственной семьи.
Он любил детей, любил природу, любил мир. Не став продолжателем семейных традиций, он всю энергию посвятил служению людям.
Его педагогические методы казались странными, а он всего лишь уводил учеников из рутинного класса на прогулку.

У него было тонкое ощущение жизни и смерти. Он размышлял о философии христианства и буддизма.
О нем как о писателе и поэте заговорили уже после его ухода. И он стал классиком японской детской литературы.

Его имя – Миядзава Кэндзи, он был младше Василия Ерошенко на шесть лет.

Читайте также: