Аристотель о счастье кратко
Обновлено: 02.07.2024
Намерения
Аристотель объясняет это на двух простых примерах. Первый заключается в том, что ударить человека — это злодеяние, если намерением ударившего было оскорбить, причинить боль жертве или получить удовольствие самому. Однако, если удар был нанесен в порядке самозащиты, винить ударившего не за что. Пример второй: взять что-то без ведома владельца — это кража, если она совершается с намерением оставить взятое себе и тем самым навредить владельцу. Но если, скажем, вы позаимствовали чью-то машину, чтобы срочно доставить в больницу человека с сердечным приступом, а машину затем вернете, это, в общем-то, не кража. Вами двигала необходимость во что бы то ни стало спасти человеку жизнь.
У этого события было еще одно трагическое следствие: применение ядерного оружия резко ускорило гонку вооружений в рамках холодной войны. Однако Аристотель оценивал бы решение о бомбардировке в первую очередь по намерениям, а не по результатам. Военная это мера или политическая? Многие из тех, кто критикует бомбардировку мирного населения двух японских городов, не имевших стратегического значения, рассуждают так: если президента Трумэна действительно могли убедить, будто данные действия позволят избежать гораздо более многочисленных жертв и разрушений, то его вашингтонскими советниками двигало, прежде всего, желание протестировать новые технологии (хотя и этих людей ужаснуло непредвиденное количество жертв лучевой болезни) и пригрозить Сталину и СССР. Возможно, Трумэну следовало бы с большим недоверием отнестись к намерениям своих советников.
Подробнее читайте:
Холл, Э . Счастье по Аристотелю. Как античная философия может изменить вашу жизнь / Эдит Холл ; Пер. с англ. [Натальи Колпаковой] — М.: Альпина нон-фикшн, 2019. — 298 с.
Повторное открытие аристотелевского эвдемонизма
В Западном мире лишь с середины XVIII века стало возможным рассматривать этические вопросы вне контекста христианства. Современное понимание морали, допускающее, что бога не существует или что он, по крайней мере, не вмешивается в ход вещей, пребывает лишь на ранней стадии своего развития. Но основанные древними греками и римлянами крепкие философские школы этической мысли оставались состоятельными на протяжении более тысячи лет: от первого открытого агностика в лице Протагора (V в. до н. э.) до последнего языческого мыслителя. Созданная в Афинах Платоновская академия была окончательно закрыта лишь в 529 году н. э. по указу императора Юстиниана.
Издавна существующая традиция моральной философии является бесценным наследием древней средиземноморской цивилизации. Традиция эта побудила некоторых светских мыслителей, которые столкнулись с нравственным вакуумом, вызванным упадком христианства с конца 1960-х, возродить древние школы мысли. Так, ныне есть немало сторонников стоицизма, основанного в Афинах Зеноном Китийским приблизительно в 300 году до н. э. Самозваные стоические организации по обе стороны Атлантического океана предлагают курсы, публикуют книги, ведут блоги и даже проводят ежегодную Стоическую неделю.
Менее известен рецепт счастья (эвдемонизм), приверженцем которого был Аристотель – при том что в его пользу сказать можно многое.
Эвдемонизм versus гедонизм
Для Аристотеля эвдемонизм требовал реализации человеческого потенциала, чего нельзя добиться постоянным отдыхом или празднованием. Наконец, он не верил также, что счастье пропорционально определяется через совокупное количество времени, которое мы провели с удовольствием – в отличие от Аристиппа из Кирены, ученика Сократа.
Иначе говоря, нужно приучать себя быть лучшей из возможных версий себя до тех пор, пока вы не привыкните вести себя правильно без усилий, на автопилоте. Если сначала вы будете умышленно дружелюбными по отношению ко всякому встречному, то со временем вы станете проявлять дружелюбие неосознанно, делая себя и окружающих счастливее.
Конечно, история знает множество таких философов, как эгоисты, которые ставили под сомнение, что добродетель по своей сути желаема. Но со второй половины XX века другие мыслители реабилитировали этику добродетелей, вновь приковав пристальное внимание к идеям Аристотеля: к сожалению, в более широкой общественной культуре этот академический интерес пока еще не дал о себе знать настолько, насколько это удалось стоицизму.
Добродетель по Аристотелю
Аристотель признает, что возможны и куда более трудные препятствия: одно из них – если ваши дети или друзья оказываются вконец развращенными людьми. Другое препятствие, которое Аристотель оставляет напоследок, а также рассматривает как самую тяжелую проблему, с которой может столкнуться человек, – это потеря хороших друзей, в которых вы вложили усилия, или – что еще более серьезно – утрата детей, которых забрала смерть.
Так что не бывает, чтобы было поздно: вы можете нравственно перестроиться в любой момент своей жизни. И что самое интересное, Аристотель настаивает на том, что те, кто хочет справедливо относиться к окружающим, должны любить самих себя. В его гуманистской системе нет места ненависти к себе, самобичеванию или самолишениям. Аристотель задолго до Зигмунда Фрейда заметил, что наши биологические инстинкты являются естественными, а не заслуживающими презрения с точки зрения нравственности. В этом этика Аристотеля сочетается с современным психоанализом.
Новаторство аристотелевской идеи состоит в том, что предосудительные эмоции – даже гнев или мстительность – являются неотъемлемой составляющей здорового духа. В этом отношении философия Аристотеля контрастирует со стоической позицией, что, например, гнев иррационален и является формой временного сумасшествия, поэтому его нужно устранять.
Аристотелевская этика гибкая в своей основе. В ней нет строгих доктрин. Ключевой мерой поведения всегда является намерение: Аристотель проницательно пишет о проблемах, которые возникают, когда для достижения альтруистических целей приходится прибегать к аморальным средствам. Но каждая этическая ситуация индивидуальна. Какой-то человек может запрыгнуть на поезд без билета, потому что он спешит увидеть своего ребенка, который попал в больницу; кто-то же другой может систематически ездить зайцем, имея при этом хорошо оплачиваемую работу.
С политической точки зрения, в аристотелизме базовое образование может благотворно сказаться на человечестве в целом. Аристотель поддерживает демократию, усматривая в ней меньше изъянов, чем в других устройствах. В отличие от своего наставника Платона, который отдавал предпочтение элитизму и был скептичен по отношению к умственным способностям людей из низших классов, Аристотель считал, что лучшими экспертами в той или иной сфере (например, в зоологии, отцом-основателем которой он признается) будут те, кто накопил богатый опыт в этой сфере (например, фермеры, ловцы птиц, пастухи или рыбаки), каким бы низким ни был их социальный статус; уровень образованности при этом должен определяться их компетенцией.
Неувядающая актуальность аристотелизма
Аристотель был первым философом, кто четко разделил неправильные поступки вследствие бездействия и вследствие злого умысла. Отказ от какого-то действия, которое будет правильным в данный момент, может повлечь за собой такие же плохие последствия, как и преступление. Этот насущный этический принцип отражается на том, как мы оцениваем общественных деятелей. У нас действительно возникают вопросы, когда политики допускают ошибки. Но как часто мы спрашиваем у них, чего они не сделали для улучшения общественного благосостояния из того, что было в их власти и сфере влияния?
Мы едва ли спрашиваем у политиков, ведущих бизнесменов, ректоров университетов и членов финансовых советов, чего они не исполнили – об инициативах, которые они так и не запустили, отрекаясь таким образом от своих лидерских обязанностей. Аристотель также был уверен, что богатые люди, которые не используют значительную долю своего богатства для помощи окружающим, тоже не являются счастливыми (поскольку они не поступают в соответствии с добродетельной серединой между финансовой безответственностью и денежной скупостью). Но они также повинны в несправедливости вследствие бездействия.
Те, кто ныне отрицает влияние человека на изменения климата, не нашли бы поддержки со стороны Аристотеля. Будучи естественником, который верил в строгую проверку гипотез и дотошное исследование на основе повторяющихся актов эмпирического наблюдения, он был бы встревожен текущими свидетельствами того ущерба, что человек причинил окружающей среде.
Только людям присуща инстанция нравственности, из чего следует, что человек, будучи одним из поразительного числа видов, населяющих Землю, обладает уникальной ответственностью за сохранение этого богатства. Но у людей, ввиду их уникальной умственной одаренности, также есть возможность причинять ужасный вред: как сказал Аристотель, обнажая страшную истину, плохой человек может нанести в 10,000 раз больший ущерб, чем животное.
Применимость холистического этико-научного мировоззрения Аристотеля к таким проблемам XXI века, как теократия и загрязнение, влечет за собой вопрос, почему его идеи пользуются столь малой известностью в общественном сознании. Конечно, одна из причин – его часто цитируемые предрассудки по отношению к женщинам и рабам.
Однако же наиболее весомая причина, по которой Аристотель остается неизвестен, заключается в том, что его дошедшие до нас работы являют собой сложные трактаты, написанные специализированным академическим языком. Аристотель адресовал их своим коллегам и студентам. Разумеется, он также является автором нескольких выдающихся работ для широкого круга читателей, написанных доступным, гладким языком – эти произведения стали вдохновением для многих тысяч древних греков и римлян, которые на протяжении 10 веков практиковали этику добродетелей. В их число входили как крестьяне, земледельцы и сапожники, так и цари и государственные деятели.
Одна из причин, по которой стоицизм ныне переживает возрождение, состоит в том, что эта философская школа дает конкретные ответы на нравственные вопросы. Однако в произведениях Аристотеля об этике также содержится несколько ясных указаний относительно того, как нужно поступать. Последователям Аристотеля требуется брать на себя полную ответственность как в определении того, какая линия поведения является правильной, так и в повторяющемся применении собственных суждений в жизни.
Нам нужно взвешенно подходить как к тому, что мы делаем по собственному выбору, так и к тому, чего мы в своих действиях избегаем, поскольку ущерб, причиненный бездействием, может быть настолько же разрушительным, как и тот, который причиняется намеренно. Это включает принятие эмоциональных импульсов, но также гарантию, что мы используем эмоции в качестве проводника к благому, а не позволяем им управлять нашими действиями. Наконец, над всем этим нужно работать непрерывно, поскольку культивирование добродетели и счастье, приобретаемое при таком подходе к жизни, не может быть ничем другим, кроме как пожизненной целью.
К сожалению, большая часть дошедших до нас работ Аристотеля – всего лишь конспекты его собственных лекций. Но даже в таком урезанном виде его воззрения оказали сильнейшее влияние на всю западную философию. Стоит отметить, что Аристотель был не только философом, он также интересовался зоологией, астрономией, историей, политикой и театральным искусством.
Одним из центральных вопросов философии Аристотеля является вопрос о том, как человек должен жить. И Сократ, и Платон также пытались найти ответ на этот вопрос. С высоты наших дней можно даже сказать, что попытки разобраться с этим стали важнейшим стимулом, побуждающим людей изучать философию. Конечно же, Аристотель не мог не предложить своего видения этой проблемы, и у него, на первый взгляд, все просто: нужно стремиться стать счастливым.
Представьте цветок. Если у него будет в достатке света, воды и удобрений, то он вырастет и распуститься. И наоборот, если не ухаживать за ним, держать в тени, не поливать, он зачахнет и умрет. Человек во-многом подобен цветку, единственное отличие состоит в том, что мы свободны выбирать, как нам поступить.
Это может показаться странным, но Аристотель был убежден, что на нашу эвдемонию может повлиять даже то, о чем мы не можем знать, – например, события, которые произойдут уже после вашей смерти. Если вынести за скобки представления о существовании загробной жизни, то как такое вообще возможно? Предположим, у вас есть сын, и то, насколько вы счастливы, зависит и от его благополучия в будущем. Предположим также, что после вашей смерти ваш сын серьезно заболел. По мнению Аристотеля, это не может не оказать влияния на вашу эвдемонию. Иными словами, ваша реальная жизнь, здесь и сейчас, будет хуже, даже несмотря на то что вы не знаете о том, что произойдет.
Этот пример отлично демонстрирует, что для древних греков счастье – понятие совокупное. Оно включает в себя не только то, насколько человек был успешен по жизни, не только его преходящие радости, но и события, о которых человек ничего не знает и которые не может никак на них повлиять.
Подход Аристотеля к этике ценен не только с исторической точки зрения. Многие философы разделяют его понимание счастья и, конечно же, согласны с ним в том, что необходимо развивать в себе добродетели. Вместо того чтобы гнаться за мимолетными удовольствиями, мы должны стремиться стать лучше и поступать так, как велит наша совесть, – тогда в жизни у нас не останется сожалений.
Как вы думаете, если одновременно сбросить с высоты металлический и деревянный шар одинакового размера, какой из них достигнет земли раньше? Аристотель полагал, что тот шар, который тяжелее (металлический), упадет раньше. На самом деле это не так – они достигнут земли одновременно. Но вот ведь какая штука, с оглядкой на авторитет Аристотеля никому и в голову не приходило утверждать обратное, пока в XVI веке Галилео Галилей не проверил это опытным путем, сбрасывая деревянный шар и пушечное ядро со знаменитой Пизанской башни. Так было доказано, что Аристотель ошибался, однако почему бы не проверить его утверждение раньше?
Полагаться на чужой авторитет при доказательстве собственных тезисов противоречит духу не только философии Аристотеля, но и философии вообще. Авторитет сам по себе ничего не доказывает. Аристотель, кстати, хотя у него и были хорошие учителя, развивал свои идеи без пиетета перед великими. Философия процветает там, где есть возможность поставить под сомнение и оспорить мнение оппонента. К счастью, во все времена существовали философы, готовые критически отнестись к тому, что другие люди почитали абсолютной истиной. Одним из таких философов был скептик по имени Пиррон.
Аристотель, один из первопроходцев философии счастья, вывел слагаемые счастливой жизни: удовольствие, сопровождающее свойственную человеку деятельность (присущую по природе), ум и добродетель. Не обошлось и без вычитаемых: достижению счастья препятствуют обстоятельства.
Философ с циркулем
В поисках конечной цели
Свой труд философ начинает с выявления разницы в понимании счастья. Люди сходятся в том, что счастье есть высшее благо, однако в определении счастья мудрецы расходятся с большинством.
Получать удовольствие, иметь богатство и почёт — счастье ли это? Или счастлив исцелённый — больной, вернувший себе здоровье? Счастьем делается то одно, то другое? Или счастье — благо само по себе, такое, что служит причиной для богатства, здоровья и прочего?
Разобрав разные образы жизни, Аристотель не находит всеобъемлющего блага, объединённого одной идеей (1096a 28—29, b 25—26)[1]. Обнаруживаются цели: для врачевания это здоровье, для военачалия победа, для искусства музыкальная игра, для строительства дом и т. д. Следовательно, обнаруженные в деятельностях цели и окажутся благом. Аристотель приходит к вопросу сознательного выбора.
Коснитесь карандашика: он живой! Олег Чувакин выправит, обработает и допишет ваши рассказы, сказки, повести, романы; робкие наброски превратит в совершенный текст. Четверть века практики.
Считается, что такою целью является счастье. Потому как его выбирают ради него самого, а почёт или удовольствия избираются и ради них самих, и ради счастья тоже. Вывод: счастье есть цель действий и нечто совершенное и самодостаточное. Возникает вопрос о сути счастья, состоящий, по Аристотелю, в деле, занятии человека: флейтиста, кифариста, башмачника, плотника, а также в конечности, совершенности этого дела.
Счастье как высшее благо
Аристотелево счастье протяжённо.
Аристотель уходит от общего определения счастья как добродетели и указывает на определённую добродетель, точнее, на личную деятельность согласно добродетели. Деятельность эта должна сопровождаться успехом (1099a 1—3). Отсюда и счастье — высшее благо, неотделимое от наилучших деятельностей или одной из них, самой лучшей (1099a 30).
К поверке жизни бессмертием Аристотель вернётся в конце своего труда, завершив тем самым круг. Пока до соединения начальной и конечной точек, до полного оборота циркуля далеко.
Вновь философ повторяет: счастье — то начало, ради которого человек совершает всё остальное; именно такое начало божественно и ценно. Нельзя быть добродетельным или порочным во сне (сон — бездеятельность души), вот почему говорят, что полжизни счастливых не отличить от злосчастных (1102b 7).
Здесь мудрец подошёл к центральному этическому вопросу: о приобретённой, а не врождённой добродетели.
Приобретённая добродетель
При двух добродетелях, мыслительной и нравственной (1103a 14—25), первая возникает в результате обучения, возрастает преимущественно благодаря ему же и нуждается в долгом упражнении; вторая же порождается привычкой, откуда и получила название (этос). Никакая из нравственных добродетелей не является врождённой по природе. Добродетели естественно приобрести, а затем в них усовершенствоваться. Добродетель обретается осуществлением чего-либо. Строя дома, люди становятся строителями, а играя на кифаре — кифаристами. Совершая правые поступки, люди делаются правосудными, ведя себя благоразумно, приучаются к благоразумию, а действуя мужественно, становятся мужественными. Открыт путь и к уничтожению добродетели. Скверно играя на кифаре, можно стать худым кифаристом; точно так же можно сделаться неправосудным или трусливым. Повторение одинаковых поступков ведёт к соответствующим нравственным устоям. Потому-то очень много зависит от того, к чему человек приучается с детства.
Интересно замечание Аристотеля о преградах на пути с отсылкой к Гераклиту: искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее; в таком случае совершенство стоит большего (1105a 10). В сущности, это не что иное, как единство и борьба противоположностей.
Аристотель называет три кита, на которых покоится душа. Это страсти, способности и устои. Страсти — гнев, влечение и подобное. Способность здесь — не талант, как мы можем подумать, но склонность подчиняться страстям[2]. А нравственные устои — то, что позволяет людям (хорошо ли, плохо ли) владеть своими страстями. Такие устои по родовому понятию и есть добродетели (1106a 13—14). От нас зависит, совершать поступок, когда он прекрасен, и совершать его, когда он постыден. От нас зависит, быть нам добродетельными или порочными (1113b 8—14).
Нравственные устои разводят в стороны добродетельных и порочных. Самонадеянный, к примеру, не есть мужественный. Самонадеянный черпает свою отвагу из былых своих побед, а ещё из того, что уверен в собственном превосходстве и в том, что плохого испытать ему не доведётся. Точно так ведут себя и пьяницы. В неблагоприятных обстоятельствах самонадеянные обращаются в бегство. Истинно же мужественному свойственно выносить страшное — ведь так поступать прекрасно. Более мужественным Аристотель объявляет того, кому присущи бесстрашие и невозмутимость при опасностях внезапных, а не предвиденных заранее. Источник мужества — нравственные устои; при известных заранее опасностях выбор можно сделать по расчёту, а при внезапных — по устоям (1117a 10—23).
Величавость проявляется в отношении к чести, власти, богатству, а также к удачам и неудачам. Как бы там ни было, к удачам и неудачам величавый будет относиться умеренно. Даже к чести величавый не относится как к чему-то величайшему. Власть и богатство избирают ради чести, желая получать почести. Для кого же честь пустяк, для того и прочее ничтожно. Поэтому-то величавые слывут гордецами (1124a 20). Величавый выказывает презрение по праву, поскольку составляет мнение истинно, а большинство — наугад (1124b 6—7).
Признак величавого — не нуждаться [никогда и] ни в чём или крайне редко, но в то же время охотно оказывать услуги.
1124b 17—18.
Это не означает, что величавые гордецы повсюду демонстрируют своё превосходство. С высокопоставленными людьми и с удачливыми они держатся величественно, а со средними — умеренно. Аристотель поясняет, что превосходство над первыми трудно, а над вторыми труда не составляет (1124b 20—21). За почётом величавые не гонятся; не гонятся и за тем, в чём первенствуют другие. Удивить величавого нелегко; ничто не представляется ему великим. Ненависть и дружба величавого явные, говорит и действует он явно. Он не приспосабливает жизнь к иному человеку; подхалимаж не его стезя, недаром подхалимы бывают из прислуги (1125a 1—3). Величавый не злословит о врагах, разве только выказывая презрение. В движениях он неспешен, речь его уверенна. Тому, кому мало что важно и кто мало что признаёт великим, ни к чему торопиться и повышать голос; крикливость и поспешность у иных оттого и происходит, что всё кажется им важным.
Приближаясь неспешно к соединению вычерчиваемого круга, философ возвращается к противоположностям и к обстоятельствам, возникающим на пути счастья. Он взглядывает на них уже с другого ракурса. Его круг напоминает колесо обозрения. Если прежде Аристотель цитировал Гераклита и говорил нам, что искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее, то теперь он сообщает, что удача, которую многие путают со счастьем, при её чрезмерности обращается в препятствие для счастья. В этом случае нельзя удачу считать таковой, ибо самое понятие удачи увязывается с тем, что служит счастью (1153b 21—25).
Любовь к себе
Если бы все соревновались в прекрасном и напрягали свои силы, чтобы совершать самые прекрасные поступки, тогда в обществе было бы всё, что должно, а у каждого частного лица были бы величайшие из благ, потому что добродетель и есть такое благо.
1169a 8—11.
Стало быть, добродетельному надлежит быть себялюбом: совершая прекрасные поступки, делая что до́лжно, он получит выгоду сам и окажет услуги другим (1169a 12—13). Испорченному же, напротив, нечего быть себялюбцем: увлекаемый дурными страстями, он навредит и себе, и окружающим.
Во всех делах, достойных похвалы, добропорядочный уделяет большую долю нравственной красоты себе. Вот в этом-то смысле и нужно быть себялюбом, а так, как большинство, не нужно, заключает Аристотель[5].
Говоря о счастливых людях, Аристотель останавливается на спорах об их самодостаточности. Надобны ли счастливцам, блаженным и самодостаточным, друзья? Будучи самодостаточными, они, как кажется, ни в чём дополнительно не нуждаются. Но такое мнение нелепо: ведь друзья — самое важное из внешних благ! Кроме того, добропорядочный будет нуждаться в тех, кто примет его благодеяния (1169b 13). И нелепо делать блаженного одиночкой: никто не избрал бы обладание благом для одного себя (1169b 18).
Однако что сказать о количестве друзей? Много ли их нужно, мало ли? Ответ мудреца: не нужно иметь их чрезмерно много. Если друзей больше, чем довольно, они становятся препятствием для прекрасной жизни. Для удовольствия достаточно немногих друзей, как и приправы к пище не нужно много (1170b 20—29).
Друзья предпочитают жизнь сообща. Как относятся к себе, так и к другу. Раз чувство собственного бытия заслуживает избрания, то и чувство бытия друга — тоже. Дни с друзьями проводят в тех занятиях, какие любят больше всего в жизни (1172a 6). У дурных дружба портится, ибо шаткие люди с такими же и связываются и портятся, друг другу уподобляясь; дружба же добрых возрастает от общения, и считается, что такие люди становятся лучше благодаря воздействию друг на друга.
Читайте также: