Жорж батай философия кратко

Обновлено: 05.07.2024

Французский поэт, прозаик, эссеист, экономист, мистик, во многом определивший пути развития французской мысли и словесности второй половины XX в. Его философские ориентиры — Г.В.Ф.Гегель, Ф.Ницше, 3. Фрейд, Л. Шестов, А.Кожев. Существенное воздействие оказала на него философия экзистенциализма. М.Хайдеггер считал Б. самым светлым умом Франции.

Секс для Б. — образ смерти; агония — пароксизм эротического экстаза; оргазм, по французской поговорке, — маленькая смерть. Оргазм — репетиция смерти, последнего смертоносного взрыва, разрушающего телесность. Смерть — абсолют наслаждения, высшая цель человеческой жизни. В противовес экзистенциалистскому бытию-к-смерти Б. выдвигает идею бытия-в-смерти. Мысль о смерти делает человека человеком. Очеловечивание личности связано с желанием заранее постичь собственную смерть. Смерть — абсолютное насилие над личностью, символ непереносимого, телесная энтропия, последняя растрата — потлач. Уничтожая вещи и себя самого, человек пытается постигнуть свою смерть: лишь потратив себя полностью, до конца, человек достигает Бога в негативной аскезе. Растрата — частный случай трансгрессии как нарушения границы, отделяющей бытие от небытия.

и религиозное тело. Свет смерти, энергетический переизбыток, человек как зеркало смерти, утративший чувство самосохранения и преемлющий человеческие жертвоприношения, — основные направления исканий Б. в этот период.

Творчество Б. оказало существенное влияние на формирование художественных практик и эстетики постмодернизма (Р.Барт, М.Фуко, Ж.Деррида, Ж.Делёз, Ж.Лакан, Ю.Кристева и др.).

Осн. соч.: Oeuvres compèltes. T.I-XII. P., 1970-1988; Литература и зло. M., 1994; Внутренний опыт. СПб, 1997; Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза. М., 1999.

Лит.: Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб, 1994; Фокин С.Л. Жорж Батай в 30-е годы. Философия. Политика. Религия. СПб, 1998; Зенкин С.Н. Жорж Батай // Французская литература 1945-1990. М., 1995; Рыклин М.К. Жорж Батай // Современная западная философия. Словарь. 2-е изд. М., 1998; Браун Н. Дионис в 1990 году//Иностр. лит., 1995, №1; Heimont J.-M. Politique de l'écriture. Bataille/Derrida. P., 1990; Ernst G. George Bataille: Analyse du récit de mort. P., 1993; Warin R. Nietzche et Bataille: la parole à l'infini. P., 1994; George Bataille après nous. P., 1995.

Краткий обзор философии Жоржа Батая

Понятие Непрерывности и идея Высшего Существа

Человеческий мир – это мир гетерогенный, мир разделения, мир целей и средств. Именно человеческая мысль разделила существование на сектора, миры, уровни; дифференциация, осуществленная человеческим разумом, сделала бытие неоднородным и, как ни парадоксально, более примитивным. Именно интеллект приводит к примитивности и ограниченности, так как, по мнению Батая, в первоначальном Хаосе больше многообразия, нежели в созданном человеком Космосе.

В своих текстах французский философ повторяет одну и ту же мысль, всякий раз по-иному расставляя смысловые акценты: сакральное – это реальность, существовавшая до вторжения в нее деструктивного по своей сути человеческого разума, стремящегося все подчинить логике и здравому смыслу, стоящему на службе утилитарности. Эта исходная мысль подтверждается следующими оппозициями, которые вспыхивают в разных текстах Батая:

Этот перечень позволяет нам реконструировать конкретные смыслы, которые вкладывает французский мыслитель в понятие священного.

Для Батая существует две формы религиозности – позитивная и негативная. К первой относится рациональная теология, в центре которой стоит Высшее Существо и связанные с ним догматы, культы, практики, корпус коллективных представлений с соответствующей мифологией. К негативной же форме относится любая мистика, ставящая стремление к изначальному единству и имманентности в центр, в то время как антропоморфная, поддающаяся описанию личность божества отходит на задний план.

Божественное существо – это дух, не обремененный реальностью индивидуальной телесности, следовательно, свободный от всего мирского. Попадая в жернова человеческой мысли, Бог наделяется абстрактными атрибутами, что лишает его сакральности, заключенной в Непостижимости и Свободе. Существование в человеческом сознании идеи Высшего Существа, Бога, ведет к упадку сакрального мира, ведь сакральное, как считает французский мыслитель, это то, что невозможно осознать и помыслить, схватить в понятии.

Когда индивид начинает осознавать себя отделенным от прочего мира, когда возникает дуализм материи и духа, непрерывность утрачивается. Природное приравнивается к телесному, загадочному началу, которое подлежит подавлению, сокрытию, отрицанию.

Состояние имманентности – не преодолеваемая ступень в развитии социума, но параллельная ему реальность, сочетающая в себе пугающее, отвратительное и проклятое и, вместе в тем, святое. В основании сакрализации природных явлений лежит осознание человеком бренности созданного природой. Время, несущее всему живому смерть, упадок, разрушение, вызывает страх, заставляет человечество относиться к природному, к биологическому, с особым трепетом.

Подобное вытеснение является основанием религиозности и эротизма одновременно; конфликт между религией и эротикой является центральным для онтологии Батая. Интеллектуальное начало в человеке вторично по отношению к религиозному и эротическому. Будучи не преодоленным, а отвергнутым природное, становится запретным и одновременно привлекательным. Дихотомию святого и проклятого порождает запрет, ограничивающий природные влечения человека. В подтверждение этой мысли Батай приводит два различных примера: божество, которому поклоняются и которое становится высшей, святейшей, благороднейшей целью, и продажная женщина, олицетворяющая избыток и роскошь, которые вызывают запретное, пагубное желание.

В представлении Батая именно в примитивных культурах механизм трансгрессии развит в наибольшей степени: баланс между сакральной и профанной сферами, а также возможность перехода из одной в другую являются в таких обществах распространенными и устойчивыми практиками. В современном обществе эти возможность практически утрачена.

Батай отмечает, что человек архаики, будучи в большей степени животным, находясь ближе к состоянию непрерывности, чем современный человек, куда сильнее ощущает пропасть между мирским и священным. Впрочем,для Батая нет существенной разницы в том, как относятся к сакральной сфере носители различных культур – существен лишь первоначальный шаг отделения от имманентности.

Для человека, жизнь которого очерчена запретами и нормами, такие ритуальные действа, как карнавал и жертвоприношение одновременно пугающи и притягательны. Регламентация присутствует здесь в искаженном виде: табуированное становится разрешенным, преступное – одобряемым, отвратительное – почтенным. Мир переворачивается с ног на голову и целостность границ намеренно разрушается.

Праздничное исступление выводит участников из привычного круга явлений. Карнавал, жертвоприношение, мистерия и другие ритуальные действа, затрагивающие конкретное сообщество в целом, являются трансгрессивными практиками, духовным деланием, разрушающим ограниченность индивидуальной жизни.

Анализируя категорию священного, Батай опирается на понятие проклятой доли – того излишка, который уничтожается обществом, будучи почитаем и проклинаем одновременно. Проклятая доля – это то, что становится объектом потлача, то, что приносится в дар. Излишек – то, что выходит за рамки привычного представления о целесообразности. Проклятая вещь далека от сферы профанного, она олицетворяет трансгрессию.

К проклятой доле можно отнести любой предмет, не имеющий непосредственного практического назначения, наделенный значимостью иного характера: предметы роскоши, вещи, демонстрирующие статус их носителя. Будучи материальной ценностью, они тем более впечатляют, чем выше их стоимость. К сакрализации предметов роскоши является свойство вызывать эмоциональную реакцию в виде желания ими обладать и восхищения. Желание, испытываемое по отношению к предмету траты, соответствует религиозному трепету. Чем больше трата, чем большая жертва принесена – тем чище, совершеннее, ближе к сакральному субъект, совершающий жертвоприношение; тем выше его господство над вещами и самим собой.

Сюда же относится и удовольствие от траты – это излишек, чуждый профанному миру и позволяющий причаститься к высшему. Рабочий, по мысли Батая, может позволить выпить себе после трудного дня стакан вина — однако, несмотря на то, как он сам объясняет это действие, вино необходимо для того, чтобы вырваться из-под власти необходимости.

Роскошью может являться любой предмет в зависимости от контекста: драгоценная жемчужина, брошенная в растворяющий ее напиток Клеопатрой, или же бокал вина, выпитый после трудного дня простым рабочим. В данном случае вино не является материальной ценностью или символом беспечного времяпрепровождения, но веществом, снимающим напряжение. Это желание выражает стремление воссоздать в себе животное начало, соприкоснуться с сакральной реальностью, в которой нормы утрачивают власть над человеком.

Жертвоприношение – это насмешка над миром причинности, миром целесообразности, порабощающей человека и окружающие его вещи; жертва – сознательная попытка ввергнуть вещь обратно в первоначальное имманентное состояние.

Батаю близка идея религии без божества Э. Дюркгейма: жертва уничтожается во имя Высшего Существа лишь формально; цель жертвоприношения – акт перехода из профанного в сакральное. Жертва- мост между животной имманентностью и сакральным.

Жертвование и трата символизируют избыток жизни и отрицание утилитарности. Французский мыслитель приводит в пример растения, цветущие, чтобы умереть, и звезды, чьи сияния влекут гибель. Жертва, приносимая обществом – лишь мимесис по отношению к растрачивающей себя природе.

Основой всякой религиозности, таким образом, является трансгрессивный акт жертвования. Ж. Батай наделяет жертву большим значением, чем другие антропологи, такие как М. Мосс, Р. Кайуа, Р. Жирар.

Любовь как форму самоотречения можно понимать, как смерть дискретного, самодостаточного я, слиянием его с Другим и, посредством преодоления границ, с Непрерывностью. Сливаясь либо гармонично и мирно, либо вступая в противоборство с целью подчинить другого своей власти, влюбленные возвышаются над профанным бытием.

Любое общение, любой диалог есть контролируемая утрата себя. Разрушение границ порождает страх человека перед Другим и одновременно тяга к нему. Степень траты индивида в процессе коммуникации не всегда пропорциональна его волению или готовности, таким образом, акт коммуникации всегда идет рука об руку со страхом потери контроля.

Празднество также может быть понято как набросок смерти: в празднике реализуется тяга к хаосу, скованная нормами и запретами обыденности. Теория празднества Батая схожа с теорией священного насилия у Рене Жирара: смыслом ритуала является стремление к регуляции деструктивных порывов, свойственных любому человеку. Батай не дает деструкции негативной оценки, так как разрушение и смерть – всегда выход к сакральному. Движущей силой праздника является ярость, иррациональная, истинно жизненная сила, отстраняющая человека от всего мирского.

Саморастрата – необходимый спутник любого ритуального акта празднества. Чем неистовей предается индивид ярости, тем глубже он погружается в непрерывность, пусть его пребывание в имманентности ограничивается и контролируется ритуалом.

От автора

Нижеследующий текст основан на транскрипте лекции, прочитанной в МГУ имени М.В. Ломоносова 16 апреля 2016 года. В тексте, насколько это было возможно, сохранены особенности устной речи и некоторые реплики/вопросы слушателей. Я выражаю благодарность Нине Гвасалия, Марии Глумовой и Александре Зайцевой, любезно предоставившим свои конспекты и аудиозапись, а также Елене Деревцовой, взявшей на себя труд по расшифровке аудиофайла.

Батай пишет историю эротизма, чтобы показать, как эрос принадлежит к существу человека. В наших терминах мы могли бы сказать, что эрос – желание, влечение – является главной, если не единственной, движущей силой в человеческом мире. Прежде всего тем, что делает человека человеком. При этом Батай выступает, вообще-то, лукавым интерпретатором Фрейда. Одним из тех интерпретаторов, которые, во-первых, напрямую далеко не всегда обращаются к текстам. А, во-вторых, что существенно, он воспринимает Фрейда очень серьезно, а именно: он читает у Фрейда то, чего в свое время Фрейд сказать не сумел или не захотел, будучи ограничен своей собственной схемой человеческой психики, им же самим изобретенной. И, убежденный в научном характере этой психической картины человеческой жизни, Фрейд просто слов не нашел для многого из того, что может считаться и считалось потом, в ХХ веке, его прозрениями. Батай из тех мыслителей ХХ века, кто всматривается в глубь некоторых фрейдовских интуиций.

Популярные материалы автора Человек в зеркале текста: поиск себя и путь к Самости

Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос

И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, уж я не в силах
Вымолвить слова.

Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.

Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.

Но терпи, терпи: чересчур далёко
Все зашло…

Блаженство, страдание, порог смерти здесь сжаты до неразличимости. И в то же время, это, конечно, желание обладания. Но обладания в каком смысле? Я возвращаюсь от Сапфо к Батаю.

Это действительно напоминает Фрейда, но только у Батая другой язык и, соответственно, другие акценты, и отнюдь не только с сексуальностью Батай работает. Человеческое и, соответственно, культурное начинается в тот момент, когда человек противопоставляет себя природе жестким жестом отрицания. Он отрицает, что он животное, он не хочет больше быть животным, он каким-то образом понял, что он больше не животное. И всё, что связано с этим животным природным существованием, он подвергает этому отрицанию: отвергает и не допускает, чтобы это проникало в его человеческий мир. Батай указывает, что тем самым человек отрицает и самого себя. Отрицая самого себя, он отрицает свой собственный исток, который, однако, продолжает в человеке жить, существовать и развиваться. И не столько отрицание природы, сколько самоотрицание лежит в основе культуры и в основе различных драматических сценариев, которые принимает человеческая жизнь.

Для того чтобы пояснить, как это происходит и что именно человек отрицает (конечно, момент времени, когда это происходит, поймать невозможно, но такой момент был, момент, когда человек порывает все связи с природой), Батай обращается к древности, к первобытной культуре. В начале своей работы он даже ведет длительную полемику с Леви-Строссом о том, что определяло очень ранние древние первобытные способы отношения человека к миру, а именно о системе запретов, табу. Он говорит о табу на инцест (самое распространённое), о табу на контакт с человеческими испражнениями, вообще со всяческими выделениями человеческого организма (особый статус среди них имеет менструальная кровь) и о табу на контакт с разлагающимися трупами. Два последних момента – это именно запрет, подчеркивает Батай, но мы знаем, к чему это привело, во что превратилось в более поздний период, став частью психики ‒ к чувству омерзения и стыда. А истоком является то, что человек все эти проявления природного проклял как низменные, как чисто животные, с которыми он более не хочет иметь никакого дела. В случае с инцестом имеется в виду, разумеется, безудержность сексуальной жизни, которая не знает никаких ограничений у животных и которую человек не приемлет, считает ниже своего достоинства. И вот эти наиболее яркие, скажем так, и, возможно, наиболее древние проявления низменного, проклятые за непристойность, низменность, Батай рассматривает в качестве примеров того, как рождается и действует в человеке собственно эротическое. Исходя из того, что человеку никогда не удавалось и так и не удастся на самом деле избавиться от природного и чувственного начала, которое в нем живет.

Между прочим – совсем мимоходом – Батай обращается и к слишком хорошо известной нам ветхозаветной мифологеме, грехопадению, акцентируя тот момент сюжета, когда Адам и Ева, после того как съели яблоко с дерева познания добра и зла, поняли вдруг – что? Что они наги. Жили так, словно бы ничего не происходило, и вдруг увидели, что они наги, и что испытали?

Что происходит после того, как человек вытеснил, вытолкнул, отверг сферу животного, низменного? Ну отверг и забыл, хорошо. Запрет на инцест – хорошо, не говоря о других сферах низменного. Интересно, что Батай выбирает именно эти формы не просто для того, чтобы показать истоки чувства стыда, омерзения, которое красной нитью проходит через культурную историю человека, а чтобы поставить в один ряд эти явления – животную сексуальность, испражнения, гниение плоти. Для него важно, чтобы они стояли в одном ряду. Мой вопрос таков: что происходит, когда человек это отверг, не захотел иметь с этим дело? А происходит, с точки зрения Батая, именно рождение влечения, так что оно уже составляет саму сущность человека. Человек отныне живет как homo eroticus, как существо желающее.

Что это значит? Это значит, что отвергнутое влечет к себе.

Положим, тему животной сексуальности еще можно понять. А что касается вот этих низменных форм, которые вызывают омерзение – фекалии, разлагающиеся трупы – они что, тоже к себе влекут человека? Вызывают эротическое влечение? У некоторых да. Но это частный случай сексуальной жизни. Какое это имеет отношение вообще к существу человека? И насколько это определяюще в контексте всей истории культуры?

— Но ведь физиологические выделения тела, например, пот, влекут людей друг к другу.

Некоторые выделения тела – да, совершенно верно, переосмысляются человеком как возбуждающие факторы и, таким образом, не сами по себе влекут, а, скорее, способствуют развитию влечения. Об этом Батай тоже пишет в одном месте в своей работе.

Это сделало ситуацию человека еще более драматичной. Ведь человек-то рассек, но разве из-за этого перестала из жизни рождаться смерть? От этого природный круговорот изменился? В каком смысле человек рассек эту связь? Ментально? Сказал, что этого нет? Ну да, для него жизнь и смерть наполнены совершенно другим смыслом, но в природе от этого ничего не изменилось.

Я хочу сказать, что человеку нужна другая связь, которая связывала бы жизнь и смерть. Если хотите, опосредующая. Где эта связь будет проходить? В человеческом мире. Вы следуете за мной? Я пытаюсь сделать невозможное ‒ изобразить схему, которая восстанавливала бы пути мысли Батая. Так вот, ход вещей никуда не девается. И даже смерть как событие и жизнь как событие все равно тесно привязаны к своему субстрату, к своей органике. Эту связь человек не может устранить. Он теперь ее пропускает каким-то образом через себя. Что является связующим между жизнью и смертью в пространстве человека? Эрос. Эротическое, и только оно, отныне связывает жизнь и смерть.

Рис. из конспекта Нины Гвасалия

Что же, этот эрос – желание умереть или желание жить? Скорее, желание жить, так как эрос ‒ это влечение к жизни и отвержение смерти. Но Фрейд провидел и то, что у человека есть влечение к смерти и что Батай формулирует другим образом. К ней не нужно влечения, потому что она и так присутствует в человеке.

Заметим, однако, что во всем этом круговороте ordures ‒ чисто человеческое понятие, оно здесь появилось только благодаря схеме. То есть в животном мире никакой грязи не существует, но человек все равно все это видит, осознает эту глубину. И это осознание вызывает, прежде всего, стыд и омерзение. И к этому надо добавить еще одно важнейшее чувство, на которое Батай тоже указывает, в общем следуя за психоаналитической традицией.

Лучше – ужас. Потому что это не просто пугает, как опасность, это ужасает как откровение того, чего не хочется, но оно есть. И человек это проклинает.

Это имеет значение для понимания религиозного культа[6].

Теперь вот какой момент: не то чтобы мы разобрались в этой схеме, но мы ее начертили, ее можно теперь наложить на текст Батая, с этим можно что-то сделать, из этого может что-то получиться. Но мой вопрос, заданный в самом начале, остается. В каком смысле человек есть эрос? Почему всё-таки всё завязано на эросе, влечении и желании? И что всё-таки является его объектом?

— Без желания не были бы созданы ни искусство, ни политика.

Но что такое желание? По Платону, например, это стремление обладать чем-то, а в конечном счете, красотой, а через нее ‒ благом.

Но не все же хотят создавать. Тогда создавать что?

— Стремление к познанию?

Тогда человек как отверг свое желание, так бы и воспарил вверх, над эросом, а он не может, он в этом круге. Его возвышенная человеческая сфера, отделенная границей, существует только благодаря тому, что эрос пытается уйти от природы, превозмочь ее. Поэтому создавать и творить ‒ в принципе, я согласен, но это частный случай проявления эротического.

— Познать истоки жизни и смерти.

Познание себя как погружение в животное измерение? Хорошо, значит, желание ‒ это всё-таки желания познания. Желание познания себя. Хорошо. Я не отрицаю.

— А может, желание примирения со своей животной сущностью? Желание гармонии.

Желание гармонии с природой? Да, это, пожалуй, тоже верный вариант. То есть желание и ничто иное составляет человеческое существо. Я так понимаю, в Ваших словах прозвучало нечто отличное от понимания желания в расхожем смысле. Обычно говорят: желание ‒ это желание обладать желаемым, то есть объектом. Но то, что Вы говорите ‒ это не совсем обладание, если я правильно понимаю.

Это важнее, потому что у Батая желание ‒ это однозначно не желание обладать. Или если и обладать, то не в том расхожем смысле, в каком это слово употребляется ежедневно. Тогда я бы сказал так. Желание, как ни крути, такая штука, которая всё-таки требует удовлетворения, а если не требует, то его предполагает. Но человек как желание – это такое желание, которое в принципе не может быть удовлетворено. Батай об этом тоже пишет открытым текстом, и вы, наверное, согласитесь с этим. А почему? Потому, что удовлетворенное желание прекращает существовать. Удовлетворяя даже не свое желание, а себя, как вечно длящееся желание, человек попадает прямиком куда хотел, и дело заканчивается смертью. Но тогда речи уже не идет ни о человеке, ни о культуре, ни о природе – просто смерть. Поэтому пока человек живёт, желание остается неудовлетворенным.

Так и пишет Батай. Я не буду цитировать, потому что он использует довольно заковыристое предложение, трудное для восприятия на слух, но он так и пишет: в природе это всё так или иначе уже заключено. Для человека эта тотальность и становится как раз тем всеобъемлющим и главным объектом влечения.

Так мы вначале и сказали: человека влечет то, что он отторгнул, – и спрашивали, что же это по своей сути. И вот предельным ответом на этот вопрос будет то, что его влечет тотальность. Строго говоря, главным эротическим объектом влечения человека является всё. А поскольку мы рассматривали желание через становление, то я бы сказал, что человек – постольку человек и до тех пор человек, пока он хочет стать всем. Вы хотите стать всем? Поднимите руку, кто не хотел бы стать всем? Никто не поднимает. Батай прав. Человек хочет стать всем. Но это означает, вы правы, в известном смысле, возвращение к тому, где всё – это не проблема, где всё – это реальность. К тому животному миру, где проблем нет. Почему я полчаса назад сказал, что животная жизнь может быть райской? Как бы это кощунственно ни звучало с точки зрения некоторых теологий, тут о кощунстве говорить не приходится, это сфера мысли. Нет никаких проблем, нет никаких трагедий, драм, травм в природном мире, это абсолютно совершенный организм, механизм в хорошем смысле слова. Машина – в лучшем смысле этого слова, а не как система винтиков и деталей. Совершенная, гармоничная, благодатная – разве это не райская жизнь? Она-то к себе человека и влечет. Но только благодаря Батаю осмысление райской жизни как изначальной животной гармонии входит в гуманитарную мысль и потом будет всячески развиваться.

Или, быть может, вы считаете, что человек выше животного и счастливее его?

— Человек лучше животного.

Лучше? Всё-таки лучше?

— Мне кажется, эрос можно понимать как желание перерождения, трансформации собственного тела.

Да. Стать другим…

Да, но я не понимаю из этого, почему человек лучше. Я из этого понимаю, что человек хуже.

— Но жизнь вообще полна проблем.

— Кстати, категория счастья — тоже человеческий критерий.

Я не понимаю, чем мы лучше. И Батай не понимал, и Агамбен, о котором мы говорили, склонен не понимать.

Мы не должны, но она, так или иначе, в культуре есть. Вот рассуждение о том, кто выше – человек или ангелы? Пришли к выводу, что человек. Он богаче. У ангелов тела нет. Однако – сколько проблем из-за этого тела, а у ангелов – никаких проблем! Все это тоже очень спорно. У животных проблем еще меньше, чем у ангелов – ангелы тоже к чему-то там стремятся и иногда падают. А животные – абсолютно безмятежны, блаженны. Я не понимаю, почему человек лучше, или, скажем, совершенней…

— Может быть, человек совершенней, если принять во внимание веру в то, что человек может преобразиться и, допустим, отказавшись от плоти, стать богочеловеком.

— Я хотела сказать, что это видно в культуре, когда изображали богов в виде животных, например, древнеегипетские божества, в буддизме тоже Кришна – слон.

Верный вывод о культуре. Именно так и есть.

— То есть они словно бы проецируют желание возврата к животным и отождествляют самое высшее с животным.

Именно поэтому нужно переосмысление. Батай, собственно говоря, положил ему начало. Нужно переосмысление статуса природного, животного и, вместе с ним, статуса человека. Чтобы человек не слишком радовался тому, что он так высок. Батай начал эту традицию, по крайней мере, в пятидесятые годы он практически один настойчиво это делал.

— У Батая есть понятие трансгрессии, это возвращение к своей природной сущности?

Источники

[1] См.: Батай, Ж. Внутренний опыт / Пер. с франц., послесловие и комм. С.Л. Фокина. СПб., 1997.

[2] Батай, Ж. История эротизма / Пер. с фр. Б. Скуратова под ред. К. Голубович и О. Тимофеевой. М., 2007. С. 164.

[4] См.: Агамбен, Дж. Нагота / Пер. и примеч. М. Лепиловой. М., 2014.

[5] См.: Агамбен, Дж. Открытое: человек и животное / Пер. с итал. и нем. Б.М. Скуратова. М., 2012.

[7] Я отсылаю здесь читателя к сборнику работ о Батае: Предельный Батай: Сб. статей / Отв. ред. Д. Ю. Дорофеев. СПб., 2006. Также см.: Фокин С. Л. Философ-вне-себя. Жорж Батай. СПб., 2002; Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб., 1994.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Много ли вы знаете мыслителей, которые бы выразили свои философские взгляды в форме порнографического романа? Я знаю только одного, и его звали Жорж Батай (1897-1962). Скандальный роман имеет название "История глаза". Батай напечатал его под псевдонимом. Он написал еще несколько художественных произведений, все они читаются тяжеловато из-за своей мрачности и сложности образного ряда, ну и, в них тоже есть что-то порнографичное.

Помимо романов Батай писал и обычные философские труды, где выражал свои мистические, пессимистические взгляды. ("Сумма атеологии", "Ненависть к поэзии", "История эротизма" и т.д.). Интересно заметить, что в юности он готовился стать священником, поступил в семинарию, но что-то пошло не так, и Батай резко бросил учебу, а потом открыто заявил, что является атеистом.

Вообще его духовное развитие прошло извилистые зигзаги, в которых чего только не было. После неудачной попытки стать служителем бога, Батай поступил в светский вуз, где получил отличное образование и начал работать в Национальной библиотеке. Тут он познакомился со Львом Шестовым (я потом о нем напишу как-нибудь), Раймоном Ароном, позже - с Жаком Лаканом и другими элитными философами своего времени (дело происходило в 20-30 годы ХХ века).

Батая кидало то в социализм, то в экзистенциализм, то в сюрреализм . Вернее, его взгляды каким-то удивительным образом соединяли все это в одном флаконе. С интересом он поглядывал и в сторону фашизма. С этой гремучей смесью идей Батай создал движение "Контратака", собравшем в кучу левых интеллектуалов. В 1936 году группа распалась, но уже в следующем Батай начал издавать журнал "Ацефал", вокруг которого образовалось одноименное тайное общество.

В это время Батая интересовала проблема жертвенности, и члены "Ацефала" при вступлении в общество выражали готовность стать жертвой, то есть умереть ради чего-то сакрального. Притом перед ними был выбор - стать жертвой или палачом, которому предлагались какие-то компенсации. Но никто не захотел быть палачом. Такой своеобразный клуб самоубийц (чота вспомнился принц Флоризель. ), в котором на самом деле никто не умер. Игры интеллектуалов.

Группа находилась под влиянием философии Ницше, перед войной она распалась, игра надоела, наступали суровые времена.

Философские взгляды Батая развивались вокруг идеи материализма, при этом он развил свое понимание этого направления, назвав его базовым материализмом, в котором фактически игнорировались причинно-следственные связи. Мир материален, но выражен прежде всего в языке.

Будучи писателем, Батай много думал о сущности языка и, в конечном итоге, вышел на понятие симулякра, которое потом Жак Бодрийяр довел до глубокой осмысленности. Батай же хотел найти такой язык передачи "суверенного опыта", который бы не искажал его, но такового не нашел. Потому он и сделал вывод о том, что мы не можем знать истины, а знаем только симулякры, которые выражены в языке. Адекватного выражения знания нет.

Произведения Батая носили скандальный характер, некоторые были запрещены как порнографические. Современники не особо читали их. Но поколение французских философов- постмодернистов открыло в Жорже Батае родственную душу, и в определенном смысле развило его взгляды.

Читайте также: