Новые формы контроля маркузе кратко

Обновлено: 02.07.2024

Более поздние представители Франкфуртской школы, вполне в духе наследия культуриндустрии, критикуют социальный контроль в капиталистическом обществе и коммуникативные составляющие этого контроля. У Г. Маркузе медиа, в результате рационализации общества, становятся агентами навязывания ложных потребностей. Для Ю. Хабермаса значение имеет создание при помощи медиа иллюзии дебатов, которые на самом деле отсутствуют, что разрушает политическую подотчетность власти и роль всей коммуникативной сферы в обществе, или публичной сферы, как ее называет Хабермас.

Капитализм цикличен, о чем писал еще Маркс, и периоды бурного роста сменяются периодами глубокого кризиса и спада. Капитализм когда-то появился на свет, и когда-то канет в бездну. У него есть период расцвета и стабильности, как и период заката (о чем, по мнению некоторых левых аналитиков, свидетельствует современный глобальный кризис неолиберализма). Но и каждый из указанных периодов жизненного цикла не идет по прямой, без колебаний и скачков, локальных подъемов и спадов. И было бы неверно очередной производственный бум считать концом надеж на революционные изменения, а очередной спад – обязательной причиной социальной революции. Излишняя политизация не дает обратить должного внимания на экономические корни проблемы, которые, кстати говоря, Маркузе и не только не отрицает, но и как всякий марксист считает ключевым фактором развития социума.

Одним из ярких представителей известной школы во Франкфурте, которая появилась в 1930 году на базе Института социальных исследований, являлся Маркузе Герберт. Он выступал с критической оценкой современного общества и выпустил много трудов, связанных с изучением взглядов Гегеля и Маркса, с попыткой понять разум, проанализировать это, совместить с политикой и революционными движениями.

Краткая справка о философе

Людьми, оказавшими наибольшее влияние на судьбу и выбор пути Герберта, были Карл Маркс, Фридрих Ницше, В.И. Ленин, Эдмунд Гуссерль и другие.

Биография Маркузе Герберта

Родился будущий философ в еврейской семье. Когда шла Первая мировая война, его призвали в армию, где спустя несколько лет он стал членом солдатского Совета, который принимал участие в различных восстаниях и революциях. Но спустя какое-то время он покинул это общество, потому что был не согласен с его взглядами, и отправился получать степень доктора по литературе, которой удостоился в 1922 году.

Уже в эти годы он стал задумываться о философии, изучал труды Фрейда и Маркса, которые оказали на него большое влияние, и в то же время стал работать в Институте социальных исследований.

После Второй мировой войны Маркузе вернулся в Германию, где он работал экспертом по денацификации. К тому же, для него очень важно было понять, может ли человек по каким-то убеждениям стать нацистом и что им руководит. Его сильно затрагивала эта тема, потому что многие представители немецкой интеллигенции приняли нацизм.

Школа

Франкфуртская школа появилась не на пустом месте, а возникла на базе института, который занимался социальными исследованиями. Главным объектом изучения было общество, и ее представители считали, что оно превратилось в тоталитарную систему. Революция в таком обществе играла решающую роль, и не последнее место в ней занимала интеллигенция. Их ложное сознание формировалось за счет средств массовой информации и культуры, которая навязывала свое мнение.

Основными идеями Маркузе Герберта , которые повлияли на различные варианты идеологии, были следующие:

Рассказать о капитализме и социализме как о разновидности индустриального общества.
Отрицание всякой революции.
Отрицание таких режимов, как тоталитаризм и влияние авторитарной личности.

Философские взгляды

В течение всей жизни Герберт несколько раз менял свою точку зрения на разные сферы. На начальном этапе, когда он получал степень профессора по литературе, придерживался взглядов Карла Маркса. Но, однако, его не устраивала ортодоксальная доктрина, где недооценивались такая наука, как философия.

Писатель и философ перестал рассматривать экономические категории, и на первый план вышло ознакомление и изучение западной цивилизации с подчинением природы. Он использовал категориально-понятийные ряды, исследовал причины конфликта между природой человека и его общественной формой и считал, что человек всегда будет бороться со своей сущностью и цивилизацией, в которой он живет.

В конце жизни Маркузе пытался разработать новые модели поведения для изучения глубинных истоков человечества и его бытия, и даже здесь прослеживалось влияние философа Хайдеггера.

Главное произведение философа

Одно из главных произведений Маркузе Герберта было продолжением критической теории, которая разрабатывалась в школе Франкфурта. Впервые книга появилась на прилавках в 1964 году в Америке, а спустя три года ее выпустили и в ФРГ.

Несмотря на то что на философа огромное влияние оказали труды Маркса, он все же не верил, что рабочий класс играет решающую роль в становлении общества, потому что потребление повлияло на людей в худшую сторону. Человек одномерен, им легко можно манипулировать, просто оказать влияние с помощью средств массовой информации.

Вкратце можно изложить философские взгляды Маркузе Герберта в нескольких тезисах:

Почему человек одномерен? Потому что все люди одинаковы и подчиняются одним и тем же законам и желаниям.
Насколько общество свободно? Визуально оно независимо, но в то же время его контролируют, влияют на ценности, культуру и взгляды, за каждым человеком в сущности следят.
А насколько свободен человек? Его потребности навязаны извне, все они ложны и делают его рабом этих же потребностей.
А может ли человек измениться? Может, если совершит отказ от всех навязанных желаний, перестанет эксплуатировать природу и будет в гармонии с ней, обратится к духовным потребностям.

Труды

Другие труды автора:

Маркузе Герберт: основные идеи

Технический прогресс, охвативший всю систему господства и координирования, создает формы жизни (и власти), которые по видимости примиряют противостоящие системе силы, а на деле сметают или опровергают всякий протест во имя исторической перспективы свободы от тягостного труда и господства. Очевидно, что современное общество, обладает способностью сдерживать качественные социальные перемены, вследствие которых могли бы утвердиться существенно новые институты, новое направление продуктивного процесса и новые формы человеческого существования. В этой способности, вероятно, в наибольшей степени заключается исключительное достижение развитого индустриального общества; общее одобрение Национальной цели, двухпартийная политика, упадок плюрализма, сговор между Бизнесом и Трудом в рамках крепкого Государства свидетельствуют о слиянии противоположностей, что является как результатом, так и предпосылкой этого достижения.

В развитой индустриальной цивилизации царит комфортабельная, покойная, умеренная, демократическая несвобода, свидетельство технического прогресса. Действительно, что может быть более рациональным, чем подавление индивидуальности в процессе социально необходимых, но связанных со страданиями видов деятельности, или слияние индивидуальных предприятий в более эффективные и производительные корпорации, или регулирование свободной конкуренции между неравно технически вооруженными экономическими субъектами, или урезывание прерогатив и национальных суверенных прав, препятствующих международной организации ресурсов. И хотя то, что этот технологический порядок ведет также к политическому и интеллектуальному координированию, может вызывать сожаление, такое развитие нельзя не признать перспективным.

Права и свободы, игравшие роль жизненно важных факторов на ранних этапах индустриального общества, сдают свои позиции при переходе этого общества наиболее высокую ступень, утрачивая свое традиционное рациональное основание и содержание. Свобода мысли, слова и совести - как и свободное предпринимательство, защите и развитию которого они служили,- выступали первоначально как критические по своему существу идеи, предназначенные для вытеснения устаревшей материальной и интеллектуальной культуры более продуктивной и рациональной. Но, претерпев институционализацию, они разделили судьбу общества и стали его составной частью. Результат уничтожил предпосылки.

Чем более рациональным, продуктивным, технически оснащенным и тотальным становится управление обществом, тем труднее представить себе средства и способы, посредством которых индивиды могли бы сокрушить свое рабство и достичь собственного освобождения.

Преобладающие формы общественного контроля технологичны в новом смысле. Разумеется, в рамках современного периода истории техническая структура и эффективность продуктивного и деструктивного аппарата играли важнейшую роль в подчинении народных масс установившемуся разделению труда. Кроме того, такая интеграция всегда сопровождалась более явными формами принуждения: недостаточность средств существования, управляемые правосудие, полиция и вооруженные силы, - все это имеет место и сейчас. Но в современный период технологические формы контроля предстают как воплощения самого Разума, направленные на благо всех социальных групп и удовлетворение всеобщих интересов, так что всякое противостояние кажется иррациональным, а всякое противодействие не мыслимым.

Неудивительно поэтому, что в наиболее развитых цивилизованных странах формы общественного контроля были интроектированы до такой степени, что стало возможным воздействовать на индивидуальный протест уже в зародыше. Интеллектуальный и эмоциональный отказ предстает как свидетельство невроза и бессилия. Таков социально-психологический аспект политических событий современного периода: исторические силы, которые, как казалось, сулили возможность новых форм существования, уходят в прошлое.

Повсюду в наиболее развитых странах индустриального общества представлены две следующие черты: тенденциях завершению технологической рациональности и интенсивные усилия удержать эту тенденцию в рамках существующих институтов. В этом и состоит внутреннее противоречие нашей цивилизации, т. е. в иррациональном элементе ее рациональности, которым отмечены все ее достижения. Индустриальное общество, овладевающее технологией и наукой, по самой своей организации направлено на все усиливающееся господство человека и природы, все более эффективное использование ее ресурсов. Поэтому, когда успех этих усилий открывает новые измерения для реализации человека, оно становится иррациональным. Организация к миру и организация к войне суть две разные организации, и институты, которые служили борьбе за существование, не могут служить умиротворению существования. Между жизнью как целью и жизнью как средством - непреодолимое качественное различие.

Позднее индустриальное общество скорее увеличило, чем сократило потребность в паразитических и отчужденных функциях (если не для индивида, то для общества в целом). Реклама, межчеловеческие отношения, воздействие на сознание, запланированное устаревание уже не воспринимаются как непроизводственные накладные расходы, но скорее как элементы расходов базисного производства. Для эффективности такого производства, обеспечивающего социально необходимое избыточное потребление, требуется непрерывная рационализация, т.е. безжалостная эксплуатация развитой науки и техники. Вот почему с преодолением определенного уровня отсталости повышение жизненного стандарта становится побочным продуктом политических манипуляций над индустриальным обществом. Возрастающая производительность труда создает увеличивающийся прибавочный продукт, который обеспечивает возрастание потребления независимо от частного или централизованного способа присвоения и распределения и все большего отклонения производительности.

Такая ситуация снижает потребительную стоимость свободы; нет смысла настаивать на самоопределении, если управляемая жизнь окружена удобствами и даже считается жизнью. В этом заключаются рациональные и материальные основания объединения противоположностей и одномерного политического способа действий. Трансцендирующие политические силы законсервированы внутри этого общества, и качественные перемены кажутся возможными только как перемены извне.

Образ Государства Благосостояния, набросанный нами на предшествующих страницах,- это образ исторического мутанта организованного капитализма и социализма, рабства и свободы, тоталитаризма и счастья. Его возможности достаточно ясно обозначены преобладающими тенденциями технического прогресса, хотя и находятся под угрозой некоторых взрывоопасных сил. Наибольшая опасность исходит, конечно, от подготовки к ядерной войне, которая может стать реальностью: ведь средство запугивания служит также подавлению усилий, направленных на сокращение потребности в этом средстве. Существуют и другие факторы, которые могут создать препятствия для приятного сочетания тоталитаризма и [личного] счастья, манипулирования и демократии, гетерономии и автономии - словом, увековечения предустановленной гармонии между организованным и спонтанным поведением, преформированной и свободной мыслью, внешней целесообразностью и внутренним убеждением.

Художественное отчуждение стало вполне функциональным, как и архитектура новых театров и концертных залов, в которых оно вызывается к жизни. И здесь также неразделимы рациональность и вред. Без сомнения, новая архитектура лучше, т. е. красивее, практичнее, чем монстры Викторианской эпохи, но она и более : культурный центр становится удачно встроенной частью торгового, или муниципального, или правительственного центра. Так же как господство имеет свою эстетику, демократическое господство имеет свою демократическую эстетику. Это прекрасно, что почти каждый имеет изящные искусства под рукой: достаточно только покрутить ручку приемника или зайти в свой магазин. Но в этом размывании они становятся винтиками культурной машины, изменяющей их содержание.

Усилия вновь обрести Великий Отказ в языке литературы обречены на то, чтобы быть поглощенными тем, что они пытаются опровергнуть. В качестве современных классиков авангардисты и битники равно выполняют развлекательную функцию, так что спокойная совесть людей доброй волн может чувствовать себя в безопасности. Технический прогресс, облегчение нищеты в развитом индустриальном обществе, завоевание природы и постепенное преодоление материального недостатка - таковы причины и поглощения литературы [одномерным обществом], и опровержения отказа, и, в конечном счете, ликвидации высокой культуры.

Такая социализация не противоречит деэротизации природного окружения, а скорее дополняет ее. Интегрированный в труд и публичные формы поведения, секс, таким образом, все больше попадает в зависимость от (контролируемого) удовлетворения. Благодаря техническому прогрессу и более комфортабельной жизни происходит систематическое включение либидозных компонентов в царство производства и обмена предметов потребления. Однако независимо от способа и уровня контроля мобилизации энергии инстинктов (которая иногда переходит в научное регулирование либидо), независимо от ее способности служить опорой для statusquo -управляемый индивид получает реальное удовлетворение просто потому, что нестись на катере, подталкивать мощную газонокосилку или вести автомобиль на высокой скорости доставляет удовольствие.

Мир концентрационных лагерей . был не единственным чудовищным обществом. То, что мы видели, было образом и в некотором смысле квинтэссенцией того инфернального общества, в которое нас ввергают ежедневно. 'Кажется, что даже самые отвратительные преступления могут быть подавлены таким образом, что они практически перестают быть опасными для общества. Или если их взрыв ведет к функциональным нарушениям (пример одного из пилотов в случае с Хиросимой), то это не затрагивает функционирования общества. Дом для психически ненормальных - хорошее средство для урегулирования этих нарушений.

коммуникация в целом носит гипнотический характер. В то же время она слегка окрашена ложной фамильярностью - результат непрерывного повторения - и умело манипулируемой популярной непосредственностью.

Это отсутствие дистанции, положения, образовательного ценза и официальной обстановки легко подкупает реципиента, доставая его или ее в неформальной атмосфере гостиной, кухни или спальни. Этой фамильярности способствует играющий значительную в развитой коммуникации роль персонализированный язык>: (your) конгрессмен, шоссе, любимый магазин, газета; это делается для , мы приглашаем и т.д. В этой манере навязываемые, стандартизованные и обезличенные вещи преподносятся как будто , и нет большой разницы в том, верит или нет этому адресат.

Если язык политики проявляет тенденцию к тому, чтобы стать языком рекламы, тем самым преодолевая расстояние между двумя прежде далеко отстоящими друг от друга общественными сферами, то такая тенденция, по-видимому, выражает степень слияния в технологическом обществе господства и администрирования, ранее бывших отдельными и независимыми функциями. Это не означает того, что власть профессиональных политиков уменьшилась. Как раз наоборот. Чем более глобальную форму принимает вызов, который сам является своим источником, чем более входит в норму близость полного уничтожения, тем большую независимость они (политики.- Перев.) получают от реального контроля народа. Однако их господство внедрено в повседневные формы труда и отдыха, и бизнес, торговля, развлечения также стали символами политики.

Непрерывная динамика технического прогресса проникнута теперь политическим содержанием, а Логос техники превратился в Логос непрекращающегося рабства. Освобождающая сила технологии -инструментализация вещей - обращается в оковы освобождения, в инструментализацию человека. Такая интерпретация означала бы связывание научного проекта (метода или теории), еще до всякого его применения и использования, с определенным социальным проектом, причем эта связь усматривалась бы не посредственно во внутренней форме научной рациональности, т. е. в функциональном характере ее понятий. Иными словами, научный универсум (т.е. не определенные суждения о структуре материи, энергии, их взаимосвязях и т.д., но проектирование природы как квантифицируемой материи, как формирование гипотетического подхода к объективности и ее математическо-логического выражения) стал бы горизонтом конкретной социальной практики, которая сохранялась бы в развитии научного проекта.

Но, даже если мы допустим внутренний инструментализм научной рациональности, это предположение еще не означает социологической значимости научного проекта. Даже если формирование наиболее абстрактных научных понятий все же сохраняет взаимоотношения между субъектом и объектом в данном универсуме дискурса и действия, связь между теоретическим и практическим разумом можно понимать совершенно иначе.

Только технология превращает человека и природу в легко заменяемые объекты организации. Универсальная эффективность и производительность аппарата, который регламентирует их свойства, маскируют специфические интересы, организующие сам аппарат. Иными словами, технология стала великим носителем овеществления -овеществления в его наиболее развитой и действенной форме. Дело не только в том, что социальное положение индивида и его взаимоотношения с другими, по-видимому, определяются объективными качествами и законами, но в том, что эти качества и законы, как нам кажется, теряют свой таинственный и неуправляемый характер; они предстают как поддающиеся исчислению проявления (научной) рациональности. Мир обнаруживает тенденцию к превращению в материал для тотального администрирования, которое поглощает даже администраторов. Паутина господства стала паутиной самого Разума, и это общество роковым образом в ней запуталось. Что же касается трансцендирующих способов мышления, то они, по-видимому, трансцендируют сам Разум.

В условиях подавления, в которых мыслят и живут люди, мышление - любая форма мышления, не ограничивающаяся прагматической ориентацией в пределах statusquo,- может познавать факты и откликаться на факты лишь . Опыт совершается перед опущенным занавесом, и если мир - лишь внешняя сторона чего-то, что находится за занавесом, то, говоря словами Гегеля, именно мы сами находимся за занавесом. Мы сами - не в качестве субъектов здравого смысла, как в лингвистическом анализе, и не в качестве субъектов научных измерений, но в качестве субъектов и объектов исторической борьбы человека с природой и обществом. И факты суть то, что они есть, именно как события этой борьбы. Их фактичность - в их историчности, даже тогда, когда речь идет о факте дикой, непокоренной природы.

Жизнь людей зависит от боссов, политиков, работы, соседей, которые заставляют их все говорить и подразумевать так, как они это делают; в силу социальной необходимости они принуждены отождествлять (включая себя самого, свое сознание, чувства) с ее функцией.

Откуда мы знаем? Мы смотрим телевизор, слушаем радио, читаем газеты и журналы, разговариваем с людьми. В этих обстоятельствах сказанная фраза является выражением не только высказывающего ее индивида, но и того, кто заставляет его говорить так, как он это делает, и какого-либо напряжения или противоречия, которое может их связывать. Говоря на своем собственном языке, люди говорят также на языке своих боссов, благодетелей, рекламодателей. Таким образом, они выражают не только себя, свои собственные знания, чувства и стремления, но и нечто отличное от себя. Описывая политическую ситуацию или в родном городе, или на международной арене, они (причем это включает и пае, интеллектуалов, которые знают и критикуют это) описывают то, что им рассказывают средства массовой информации - и это сливается с тем, что они действительно думают, видят и чувствуют. Описывая друг другу наши любовь и ненависть, настроения и обиды, мы должны использовать термины наших объявлений, кинофильмов, политиков и бестселлеров. Мы должны использовать одни и те же термины для описания наших автомобилей, еды и мебели, коллег и конкурентов - и мы отлично понимаем друг друга. Это необходимо должно быть так, потому что язык не есть нечто частное и личное, или, точнее, частное и личное опосредуется наличным языковым материалом, который социален. Но эта ситуация лишает обыденный язык обосновывающей функции, которую он выполняет в аналитической философии. связано с тем, чего они нс говорят. Или, то, что они имеют в виду, нельзя принимать за чистую монету - и не потому, что они лгут, но потому, что универсум мышления и практики, в котором они живут,- это универсум манипуляций противоречиями.

Читайте также: