Десятичная система дьюи в школе убить пересмешника
Обновлено: 04.07.2024
Я немного отвела душу — налетела во дворе на Уолтера Канингема и давай тыкать его в землю носом, но тут подошел Джим и велел его отпустить.
— Связалась с маленьким.
— Никакой он не маленький, — сказала я. — Из-за него я плохо начала.
— Брось, Глазастик. За что ты его?
— У него не было завтрака, — сказала я и объяснила, как мне попало из-за Уолтерова питания.
Уолтер поднялся на ноги и молча слушал. Он слегка сжал кулаки, будто ждал — вот-вот мы оба на него накинемся. Я затопала было на него, чтоб он убирался, но Джим придержал меня за плечо. Внимательно оглядел Уолтера, потом спросил:
— Твой папа — мистер Уолтер Канингем из Старого Сарэма?
Уолтер кивнул.
Он был такой чахлый и тощий, будто отродясь не ел досыта, глаза голубые, как у Дилла Харриса, и слезятся, веки красные, а в лице ни кровинки, только кончик носа красный и мокрый. Он беспокойно теребил лямки комбинезона, дергал крючки.
Джим вдруг весело улыбнулся ему.
— Пойдем к нам завтракать, Уолтер, — сказал он. — Мы будем очень рады.
Уолтер просиял, но сразу опять насупился.
Джим сказал:
— Наш отец с твоим отцом друзья. А Глазастик — она просто шалая. Больше она тебя не тронет.
— Это еще как сказать, — возмутилась я. Чего ради Джим дает обещания, не спросясь меня? Но ведь драгой ценное время уходит. — Ладно, Уолтер, я тебя лупить не буду. А ты фасоль любишь? Наша Кэл здорово стряпает.
Уолтер стоял столбом и кусал губы. Мы с Джимом уже махнули на него рукой и почти дошли до Рэдли, и тут он заорал вдогонку:
— Эй, я с вами!
Когда Уолтер нас догнал, Джим завел с ним светский разговор.
— Тут живет злой дух, — сказал он, показывая на дом Рэдли. — Слыхал про него?
— Как не слыхать, — ответил Уолтер. — В первый год в школе я чуть не помер — наелся орехов. Говорят, он их нарочно отравит да и кидает через забор.
Сейчас, когда мы шли втроем, Джим вроде совсем не боялся Страшилы Рэдли. Даже расхвастался.
— Один раз я подошел к самому дому, — сказал он Уолтеру.
— Некоторые подойдут один раз к самому дому, а потом мимо и то бегом бегают, — сказала я облакам в небе.
— Кто это бегает, мисс Придира?
— Ты бегаешь, когда один.
Пока мы дошли до нашего крыльца, Уолтер и думать забыл, что он Канингем. Джим побежал на кухню и сказал Кэлпурнии, чтоб поставила лишнюю тарелку: у нас гость. Аттикус поздоровался с Уолтером и завел разговор про урожай, а мы с Джимом ничего в этом не понимали.
— Я ведь почему сижу в первом классе, мистер Финч, мне каждую весну надо помогать отцу собирать хлопок, но теперь у нас еще один подрос, тоже может работать на плантации.
— Вы за него заплатили меру картофеля? — спросила я.
Аттикус поглядел на меня и покачал головой.
Уолтер стал накладывать себе еду, и все время, к нашему с Джимом удивлению, они с Аттикусом разговаривали, как равные. Аттикус толковал что-то про фермерское хозяйство, и вдруг Уолтер прервал его и спросил, нет ли у нас в доме патоки. Аттикус позвал Кэлпурнию, и она принесла кувшин с патокой. Она стояла и ждала, пока Уолтер нальет себе. Уолтер стал лить патоку на овощное рагу и на мясо. Он бы, наверно, и в стакан с молоком налил, но тут я спросила, что это он делает.
Он быстро отставил кувшин, даже серебряная подставка звякнула, и зажал руки в коленях. И понурился.
Аттикус посмотрел на меня и опять покачал головой.
— Так ведь он весь свой завтрак утопил в патоке, — сказала я. — Он все залил…
Тут-то Кэлпурния потребовала меня на кухню.
Кэлпурния была в бешенстве, а в бешенстве она всегда начинала говорить неправильно. В спокойном состоянии она разговаривала ничуть не хуже самых грамотных людей в Мейкомбе. Аттикус говорил — Кэлпурния образованнее почти всех цветных.
Она поглядела на меня, скосив глаза, и морщинки между бровей стали заметнее.
— Может, кто ест и не так, как мы, а все одно за столом над ними не насмешничай, — яростно зашептала она. — Этот малый — твой гость, захочет — пускай хоть скатерть жует, а ты знай помалкивай. Поняла?
— Да он не гость, Кэл, он просто Канингем…
— Не мели языком! Какое твое дело, кто он есть! Пришел в дом — значит гость, и нечего нос задирать, смотри ты, какая важная выискалась! Родные твои, может, и получше Канингемов, да только ты их срамишь! Не умеешь вести себя за столом — ешь в кухне!
Увесистым шлепком Кэлпурния подтолкнула меня к дверям столовой. Я забрала свою тарелку и доела завтрак в кухне — хорошо, хоть не пришлось после такого унижения сидеть вместе со всеми. Кэлпурнии я сказала — ладно же, пускай только отвернется, вот пойду и брошусь в Заводь, тогда пожалеет. И потом, она уже меня сегодня втравила в беду, это все она виновата, зачем учила меня писать.
— А ну-ка помолчи! — сказала Кэлпурния.
Джим и Уолтер ушли в школу, не дождавшись меня, — стоило задержаться и потом нестись одной во весь дух мимо дома Рэдли, лишь бы открыть Аттикусу глаза на злодейства Кэлпурнии.
— И вообще она любит Джима больше меня, — сказала я под конец и предложила Аттикусу сейчас же ее прогнать.
— А ты не замечаешь, что Джим доставляет ей вдвое меньше хлопот? — сурово сказал Аттикус. — Я не намерен расставаться с Кэлпурнией ни сейчас, ни потом. Мы без Кэл дня прожить не можем, ты об этом когда-нибудь думала? Так вот, подумай, как она о тебе заботится, и изволь ее слушаться. Поняла?
Я вернулась в школу и сидела и ненавидела Кэлпурнию, как вдруг мои мрачные мысли прервал отчаянный крик. Я подняла голову. Посреди класса стояла мисс Кэролайн, ее всю перекосило от ужаса. За перемену она, видно, немного пришла в себя и взялась учить нас дальше.
— Живая! Живая! — визжала она.
Все мальчишки разом кинулись ей на выручку. Господи, подумала я, мыши испугалась! Чарли Литл, по прозвищу Коротышка, человек на редкость снисходительный ко всякой живой твари, спросил:
— Куда она побежала, мисс Кэролайн? Говорите скорей! Закрой-ка дверь, — велел он мальчишке, сидевшему за ним, — сейчас мы ее изловим. Скорей, мэм, скажите, куда она побежала?
Мисс Кэролайн показала трясущимся пальцем не на пол и не на свой стол, а на какого-то незнакомого мне верзилу. Коротышка нахмурился, но спросил мягко:
— Это вы про него, мэм? Ясно, он живой. Он вас напугал, что ли?
— Я прохожу, а у него по волосам ползет… прямо но волосам ползет… — еле выговорила мисс Кэролайн.
Коротышка расплылся до ушей.
— Ничего страшного, мэм. Эка невидаль — вошка! Садитесь спокойно за свой стол и поучите нас еще малость.
Коротышка тоже, как многие мейкомбские жители, не знал, когда ему в следующий раз случится поесть, зато он был прирожденный джентльмен. Он взял мисс Кэролайн под локоть и отвел к учительскому столу.
— Вы не беспокойтесь, мэм, — сказал он. — Вошек бояться нечего. Сейчас я вам принесу воды попить.
Хозяина вошки весь этот переполох нимало не встревожил. Он почесал голову, нащупал непрошеную гостьи; и двумя пальцами извлек ее на свет божий.
Мисс Кэролайн не сводила с него расширенных от ужаса глаз. Коротышка принес ей воды в бумажном стаканчике, она с благодарностью выпила, и к ней, наконец, вернулся дар речи.
— Как тебя зовут, дружок? — кротко спросила она.
Верзила захлопал глазами.
— Кого, меня?
Мисс Кэролайн кивнула.
— Баррис Юэл.
Мисс Кэролайн заглянула в список.
— У меня тут числится Юэл, а имени нет. Как пишется твое имя?
— Не знаю. Дома меня зовут Баррис — и все.
— Ну хорошо, Баррис, — сказала мисс Кэролайн. — Я думаю, мы тебя на сегодня освободим от занятий. Поди домой и вымой голову.
Она достала из ящика стола толстую книгу, перелистала и с минуту читала про себя.
— Хорошее домашнее средство от… Баррис, поди домой и вымой голову дегтярным мылом. А потом протри кожу керосином.
— Для чего это?
— Чтобы избавиться от… от вшей. Понимаешь ли, Баррис, от тебя могут заразиться другие дети, ты ведь этого не хочешь, правда?
Баррис встал. Первый раз в жизни я видела, чтоб человек был такой грязный. Шея темно-серая, руки шелушатся, под ногтями траур. Умыта у него была только самая серединка лица, величиной в ладонь. Раньше его никто не замечал — наверно, потому, что все утро класс развлекали мы с мисс Кэролайн.
— И, пожалуйста, Баррис, — прибавила мисс Кэролайн, — прежде чем прийти завтра в школу, обязательно прими ванну.
Верзила захохотал.
— Думаете, вы меня прогнали, хозяйка? Я сам уйду. На нынешний год я уже отучился.
Мисс Кэролайн посмотрела на него с недоумением.
— Что ты хочешь сказать?
Он не ответил, только презрительно фыркнул.
— Он из Юэлов, мэм, — объяснил кто-то из самых старших ребят, и я подумала — она все равно не поймет, не поняла же, когда я сказала про Канингемов. Но мисс Кэролайн слушала внимательно. — У нас полна школа Юэлов. Они каждый год приходят в первый день, а потом бросают. В первый день это их инспекторша заставляет, потому что грозится шерифом, а дальше она ничего не может. Она думает, в список их записала, в первый день в школу загнала — ну и по закону все в порядке. А вы потом круглый год отмечайте — мол, на уроках не был, и все…
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Эта система описана в "Убить пересмешника", но я понятия не имела, что она всерьез используется в современных школах, и притом в массовом порядке.
- Не горюй, - стал утешать меня Джим. - Наша учительница говорит, мисс
Кэролайн преподает по новому способу. Ее этому выучили в колледже. Скоро
во всех классах так будет. При этом способе по книжкам почти не учатся,
вроде как с коровами: если хочешь узнать про корову, надо ее подоить,
ясно?
- Ага, но я не хочу изучать коров, я.
- Как так не хочешь? Про коров надо знать, в нашем округе на них
половина хозяйства держится.
Я только и спросила, не спятил ли он.
- Вот дуреха, я просто объясняю тебе, что первоклашек теперь учат по
новому способу. Называется - "десятичная система Дьюи".
Я никогда не подвергала сомнению истины, которые изрекал Джим, не
усомнилась и теперь. "Десятичная система Дьюи" наполовину состояла в том,
что мисс Кэролайн махала у нас перед носом карточками, на которых было
выведено печатными буквами: КИТ, КОТ, ВОТ, ДОМ, ДЫМ. От нас, видимо, не
требовалось никаких комментариев, и класс в молчании принимал эти
импрессионистские откровения. Мне стало скучно, и я принялась писать
письмо Диллу. На этом занятии меня поймала мисс Кэролайн и опять велела
сказать отцу, чтоб он перестал меня учить.
- И, кроме того, - сказала она, - в первом классе мы пишем только
печатными буквами. А по-письменному будешь учиться в третьем классе.
Анекдоты, которые преподносит действительность всегда превосходит любые выдумки юмористов.
Жил-был такой педагог Джон Дьюи. Вернее, вначале он был философом, потом стал психологом, а потом решил стать педагогом. Разумеется, на всех своих ступенях развития он исповедовал ПРАГМАТИЗМ, единственное, что смогли по-настоящему полюбить американцы.
Все, даже далекие от педагогики люди, разумеется помнят, что-то такое о десятичной системе Дьюи из прелестной детской книги Харпер Ли "Убить пересмешника". Однако в России система Дьюи также применялась, причем мадам Крупская, которая сделала так много для убийства образования в России, пользовалась идеями Дьюи, слегка и для проформы обзывая его буржуем. Кстати, у Дьюи был свой интерес - он изучал тоталитарные режимы, так что их общние с Крупской было взаимополезным. Потом все же вышло постановление ЦК ВКП(б) 1936 г. п "О
педологических извращениях в системе Наркомпросов". Бывали же и полезные постановления. Потом, мы знаем, вернулись в общих чертах к программе царской гимназии, к учебникам Киселева и проч. Это позволило сохранить какие-то остатки ума в нашем Отечестве. Правда, при Хрущеве школьные программы тоже начали реформировать. При Брежневе продолжили и так шло до 1990-х, когда Дьюи вытащили из нафталина под видом чего-то совершено нового и образование стало окончательно идиотским.
Под видом нового нам, простите за выражение, втюхивают (или лучше сказать впаривают?) того же самого Дьюи, а для того, чтобы казалось, что это нечто новое,берут другие слова из его сочинений. Особенно им теперь глянулось слово "компетентность". Мы, говорят, теперь станем растить человека компетентного. Раньше были знания, а теперича будут компетенции. На западе люди поумнее хохотали над этим еще в 20-е годы 20 века. Если кто забыл - перечитайте Вудхауса "Положитесь на Псмита". Сияющий образ компетентного Бакстера ясно указывает на тенденции в обществе. Уже тогда это стало вчерашним днем, притом весьма смешным.
Удивительно мне вот что. В принципе понятно, что определенной категории людей хочется заменить что-то существующее новеньким. Тут и тщеславие, и желание почестей, власти и денег. Пропихнуть свою программу или концепции, да даже просто учебник - это выгодно и приятно. В качестве оправдания обычно применяют неотразимо действующее на серые массы соображения типа "времена меняются", "объем информации растет" и т.д. И никто-то из них, бедолаг, не знает, что означает слово информация. А вдруг кто-то обманул вас и это происходит от слова информитас, что означает бесформенный, аморфный, безобразный. Действительно, поток ЭТОГО возрастает, но никаких поводов для радости тут нет. Напротив, казалось бы, следует строить образование таким образом, чтобы ограничить воздействие потока безобразного. Человек должен четко научиться различать, что информитас, а что полезно или даже прекрасно. Но нет! Эти бессовестные люди, напротив, считают, что нужно сделать из учащегося пылесос или что-то вроде насоса, коим чистят канализацию, дабы они впитывали все это. Однако же, шутки в сторону.
Видимо, те же чувства, которые побуждают людей взбираться на высокие скалы и пятнать их девственные вершины надписями "ЗДЕСЬ БЫЛ ПЕТЯ", приводят к тому, что хорошие учебники и программы заменяются новыми. Однако те старые преподаватели математики из университетов (настоящих) или других почтенных вузов, где всерьез изучается математика, которые еще не померли от горя и разочарования, утверждают - когда в школах перестали учить по учебникам Киселева - уровень студентов упал мгновенно и катастрофически. Кто-нибудь посещал могилу Киселева? Посетите. На надгробии написано "Киселев А.П. Автор учебников математики". Ах, никогда, никогда не напишут такого на могилках этих "новаторов", которые отнимают ум и знания у наших детей!
Впрочем, что уж говорить о математике! Даже Церковь не могут оставить в покое. Конечно, они говорят, что переход с церковно-славянского на русский нужен в целях заботы о поглупевшем населении, которое не может понять ни бельмеса из того богослужения, которое прекрасно понимали их предки-крестьяне. Но это неправда. Мне как-то случилось прочитать толстый сборник статей на эту тему. Там были как известные авторы вроде Аверинцева, так и более скромные. Так вот, как бы они ни скрывали свои соображения, но все это объяснялось одной фразой - "Ну что это все Златоуст, да Златоуст! Мы-то чем хуже! Будто мы не можем написать нормальный текст литургии!"
Однако, не только в школе происходят анекдоты. В связи с тем, что нынче все учебные заведения подчинили министерству образования, стали происходить удивительные вещи. Вот, например в Петербурге есть одно прекрасное учебное заведение. Вообще-то их много, но хочу рассказать об одном. Нет-нет, никаких имен и названий! Скажу лишь, что это среднее учебное заведение, где готовят художников и реставраторов. Итак, туда врывается десант из минобра. Эти женщины, которые понимают и знают только одно - непрерывное писание инструкций. На голове у них прически в форме все той же плетенки, которая удивляла еще наших дедушек. "Вот у вас есть предмет - рисование. И есть 700 учащихся. Где же у вас 700 методичек по этому предмету?"
Им вежливо объясняют, что методичек нет, нисколько, ни одной и вряд ли кто-то может написать ее. А если и написать, то это никак не поможет научиться рисовать.
Но что можно объяснить людям, которые даже не представляют, чем тут занимаются? Нарушение - и все. Боюсь, скоро не будет и этого и других учебных заведений.
А еще в Петербурге есть очень хороший музыкальный колледж. Так такие же тети возмутились - почему в классе стоит два фортепиано, а педагог в занимается с одним учеником. Это неэкономно. И вообще, что за роскошь - индивидуальные занятия? Почему нельзя заниматься сразу с группой? Смешно, да? Но это правда. И деваться некуда. В других странах все это было уничтожено гораздо раньше. Так что некуда отступать, нужно обороняться.
Но некому это делать. Часть родителей просто не понимают, что происходит - то ли в силу уже полученного такого же образования, то ли еще почему-то. а прочие боятся. А может, им лень что-то предпринять.
Он зашагал вдоль забора до угла, потом обратно — видно, изучал несложную обстановку и решал, как лучше проникнуть во двор; при этом он хмурился и чесал в затылке.
Я смотрела, смотрела на него — и фыркнула.
Джим рывком распахнул калитку, кинулся к дому, хлопнул ладонью по стене и помчался обратно мимо нас, даже не обернулся поглядеть, что толку от его набега. Мы с Диллом мчались за ним по пятам. Благополучно добежали до нашей веранды и, пыхтя и еле переводя дух, оглянулись.
Старый дом стоял по-прежнему хмурый и унылый, но вдруг нам показалось, что в одном окне шевельнулась штора. Хлоп. Лёгкое, чуть заметное движение — и дом снова замер.
В начале сентября Дилл попрощался с нами и уехал к себе в Меридиан. Мы проводили его на пятичасовой автобус, и я ужасно скучала, но потом сообразила — через неделю мне в школу! Ещё ничего в жизни я не ждала с таким нетерпением. Зимой я часами просиживала в нашем домике на платане, глядя на школьный двор, подсматривала за школьниками в бинокль Джима, изучила все их игры, не спускала глаз с красной куртки Джима, когда ребята играли в жмурки или в салки, втайне делила все их радости и неудачи. И ужасно хотела быть с ними вместе.
— Что ж, нам с тобой больше нельзя играть вместе? — спросила я.
— Дома мы будем жить, как жили, — сказал Джим. — Но, понимаешь, в школе не то, что дома.
Так оно и оказалось. В первое же утро наша учительница мисс Кэролайн Фишер вызвала меня и перед всем классом отлупила линейкой по ладони, а потом поставила в угол до большой перемены.
Мисс Кэролайн была молодая — двадцать один, не больше. Волосы тёмно-рыжие, щёки розовые и тёмно-красный лак на ногтях. И лакированные туфельки на высоком каблуке, и красное платье в белую полоску. Она была очень похожа на мятную конфетку, и пахло от неё конфеткой. Она снимала верхнюю комнату у мисс Моди Эткинсон, напротив нас, и, когда мисс Моди нас с ней познакомила, Джим потом несколько дней ходил, как в тумане.
Она написала своё имя на доске печатными буквами и сказала:
— Тут написано, что меня зовут мисс Кэролайн Фишер. Я из Северной Алабамы, из округа Уинстон.
Класс зашептался: у жителей тех мест характер известный, наверно, мисс Кэролайн такая же.[4] В Северной Алабаме полным-полно водочных заводов, ткацких фабрик, сталелитейных компаний, республиканцев, профессоров и прочих людей без роду, без племени.
Для начала мисс Кэролайн стала читать нам вслух про кошек. Кошки вели друг с другом длинные беседы, ходили в нарядных платьицах и жили на кухне в тёплом домике под печкой. К тому времени, как миссис Кошка позвонила в аптеку и заказала пилюли из сушёных мышей в шоколаде, весь класс так и корчился от смеха. Мисс Кэролайн, видно, было невдомёк, что её ученики — мальчишки в рваных рубашках и девчонки в платьях из мешковины — все, кто, едва научившись ходить, уже собирают хлопок и задают корм свиньям, не очень восприимчивы к изящной словесности. Дочитав до конца, она сказала:
— Какая милая сказка, не правда ли, дети?
Потом подошла к доске, огромными печатными буквами выписала на ней весь алфавит и, обернувшись к классу, спросила:
— Кто знает, что это такое?
Знали все: большинство сидело в первом классе второй год.
— Но он меня ничему не учил, мисс Кэролайн, — удивилась я.
Она улыбнулась и покачала головой.
— Аттикусу некогда меня учить, — прибавила я. — Знаете, он вечером всегда такой усталый, он только сидит в гостиной и читает.
— Если не он, так кто же тебя учил? — сказала мисс Кэролайн совсем не сердито. — Кто-то ведь учил? Не с пелёнок же ты читаешь газеты.
— А Джим говорит — с пелёнок. Он читал одну книжку, и там я была не Финч, а Пинч. Джим говорит, меня по-настоящему зовут Джин Луиза Пинч, но, когда я родилась, меня подменили, а по-настоящему я…
— Как вы сказали, мэм?
— Твой отец не умеет учить. А теперь садись.
Понимая, что мисс Кэролайн мною недовольна, я решила не искушать судьбу и до конца урока смотрела в окно, а потом настала перемена, и весь первый класс высыпал во двор.
Тут меня отыскал Джим, отвёл в сторону и спросил, как дела. Я рассказала.
— Если б можно, я бы ушла домой. Джим, эта тётка говорит, Аттикус учил меня читать, так пускай больше не учит…
— Не горюй, — стал утешать меня Джим. — Наша учительница говорит, мисс Кэролайн преподаёт по новому способу. Её этому выучили в колледже. Скоро во всех классах так будет. При этом способе по книжкам почти не учатся, вроде как с коровами: если хочешь узнать про корову, надо её подоить, ясно?
— Ага, но я не хочу изучать коров, я…
— Как так не хочешь? Про коров надо знать, в нашем округе на них половина хозяйства держится.
Я только и спросила, не спятил ли он.
— И, кроме того, — сказала она, — в первом классе мы пишем только печатными буквами. А по-письменному будешь учиться в третьем классе.
Тут виновата была Кэлпурния. Наверно, иначе в ненастную погоду ей бы от меня житья не было. Она задавала мне урок: нацарапает на грифельной доске вверху все буквы по-письменному, положит рядом раскрытую библию и велит переписывать главу. Если я выводила буквы похоже, она давала мне в награду кусок хлеба с маслом, густо посыпанный сахаром. Учительница она была строгая, не часто бывала мною довольна, и я не часто получала награду.
— Все, кто ходит завтракать домой, поднимите руки, — сказала мисс Кэролайн, и я не успела додумать, как ещё меня обидела Кэлпурния.
Все городские ребята подняли руки, и мисс Кэролайн внимательно оглядела нас.
— Все, у кого завтрак с собой, достаньте его.
Неведомо откуда появились ведёрки из-под патоки, и на потолке заплясали серебряные зайчики. Мисс Кэролайн ходила между рядами парт, заглядывала в ведёрки и в бумажные пакеты и то одобрительно кивала, то слегка хмурилась. Возле парты Уолтера Канингема она остановилась.
Эта книга стоит меньше чем чашка кофе!
Читайте также: