Паустовский и ливны доклад
Обновлено: 18.05.2024
Сегодня, 31 мая, исполняется 125 лет со дня рождения выдающегося отечественного писателя Константина Георгиевича Паустовского. О его пребывании в нашем городе в 1928 и 1930 годах написано немало. Мы расскажем о встречах ливенцев с писателем и его другом Н. Д. Нацкой, которые произошли в то время.
К. Г. Паустовский в Тарусе.
Екатерина Загорская (слева стоит), рядом Нина Нацкая – санитары.
В Тарусе
Прошло много десятков лет с того времени, как наши ливенские персонажи видели Паустовского. Их уже нет в живых. Ушел из жизни и сын писателя Вадим Константинович. Память о Константине Георгиевиче хранит дом, где он жил, экспонаты краеведческого музея – книги с автографами писателя. Пять лет назад вышла замечательная книга Л. А. Беляевой о Паустовском. В ней рассказывается, как страстный любитель творчества писателя ливенец Юрий Николаевич Беляев добрался и все-таки побывал у Паустовского в Тарусе, где жил писатель. Там он и похоронен на городском кладбище.
Между прочим, автор этих строк родился также в Тарусе, в этом крошечном городке Калужской области. Сейчас там, как и в то время, когда был жив Константин Георгиевич (умер он в 1968 году), тихо и красиво. На домах встречаются мемориальные доски с известными именами писателей, художников, музыкантов. Дело в том, что в Тарусе они любили жить и творить. Тихие улочки с сохранившейся кое-где булыжной мостовой, липы, дубы и березы, помнящие Марину Цветаеву, Святослава Рихтера, художников Василия Дмитриевича Поленова, Борисова-Мусатова. С высокого берега виден полукруг Оки. Она по-прежнему спокойна и живописна, как и при жизни Паустовского.
Начиналась осень. Окрестные опушки леса были подернуты желтым цветом. Деревья уже теряли листья. Вот тогда и написал нижеприведенные строки:
Я вновь в гостях
у Паустовского.
Накрыл Тарусу листопад. –
Не встретишь здесь пейзажа
броского.
Лишь рощи золотом горят.
А здесь и вправду дым
Отечества –
Туристы молча листья жгут…
Прошел ряды могил
купеческих,
А вот и странника приют.
Зажгли лучи березы русые,
Коснулись твоего креста.
Здесь каждая травинка
русская,
Твои любимые места.
Внизу зарею алой светится
Оки широкий полукруг.
И вот я снова с Вами
встретился.
И вновь захватывает дух.
Душа здесь Ваша в каждом
листике,
В былинке высохшей травы.
И мне совсем не нужно
мистики, –
Я вновь уверен: живы Вы.
Рассказы Ваши не из золота, –
Составлены из слов простых.
Но сердце глубоко
затронуто,
Как трогает молитвы стих.
И не камнями – самоцветами
Усыпан каждый Ваш
рассказ.
Жизнь наполняет днями
светлыми
Пусть даже простенький
пейзаж…
Я вновь в гостях
у Паустовского,
Накрыл Тарусу листопад, –
Не встретишь здесь пейзажа
броского,
Лишь рощи золотом горят.
…Поезд пришёл в Ливны утром. На маленький перрон высыпали крикливые женщины с молочными бидонами. Сонный дежурный в красной фуражке зевал под зелёным от старости медным колоколом, прикрывая рот ладонью. На мощенной привокзальной площади бродили озабоченные куры.
Паустовский остановился и осмотрелся. Городок был виден насквозь. Его окружали жёлтые поля хлебов. Тополиный пух лежал под ногами, как липкие клочки ваты. Женщины разошлись, дежурный лениво бухнул в зелёный колокол. Паровоз пронзительно свистнул, и поезд медленно пополз от перрона.
Паустовский приехал в Ливны работать. Он любил тихие, маленькие городки. Ему казалось, что именно в них он может писать спокойно и счастливо, и никто и ничто его не отвлечёт от работы. Он вообще любил тишину, и в московской своей квартире писал в маленькой комнатке, куда не долетал уличный шум.
Поселился Паустовский в небольшом домике над Сосной. К реке надо было спускаться по крутому склону.
Глиняные тропинки после дождя становились скользкими и блестящими, будто облитые жидким стеклом. Мальчишки скользили по ним голыми пятками, как по ледяной дорожке. Паустовский с завистью смотрел на них. Его уже иногда настигали приступы астмы, и он боялся их.
По утрам из-за речного склона выплывали голубоватые, как дым, туманные облака. Они закрывали стволы деревьев, и кроны их будто повисали в воздухе.
Ловить рыбу Паустовский ходил к Адамовой мельнице. Вода у плотины была тёмно-зелёной, и красный поплавок поблёскивал в ней, как маленький огонёк. И посейчас стоят красные, кирпичные стены этой мельницы с пустыми окнами-глазницами. Нынешние рыбаки приезжают сюда набрать вьюнов. Головней они ловят теперь подальше от Ливен. Оскудела и обмелела Сосна у города.
К женщине, у которой гостил Паустовский, время от времени приходила врач Нина Дмитриевна Нацкая, женщина властная на вид, в очках и с громким голосом. Она лечила хозяйку и свои врачебные рекомендации отдавала тоном приказа.
Поначалу в этом доме Паустовский много работал, но после печального события, произошедшего в его стенах, уже не мог найти покоя и уединения. Дочь хозяев здесь покончила с собой из-за несчастливой любви, и он пережил это тяжело, трудно. Поэтому, когда старая подруга Нацкая предложила свой дом возле станции, он с радостью согласился.
Тогда Нацкая жила с братом – геологом Александром Дмитриевичем и матерью-старухой, большой любительницей чаёвничать.
Вот так Константин Паустовский нашёл тихий уголок для творчества, "добрых" друзей, и героя для повести, ставшей ключевой для писателя.
«Писателя я видел, так как он был хорошо знаком с нашим железнодорожным врачом Ниной Дмитриевной Нацкой, очень добрым человеком. Говорили в городе, что к ней приехал из Москвы знакомый и остановился в её доме. Жили Нацкие на улице Шмидта, ныне Дружбы народов, в одноэтажном доме с садом.
(В восьмидесятых годах ХХ века дом сломали, построили на этом месте здание Дома быта).
А познакомился молодой Константин Паустовский с Ниной Нацкой, выпускницей Бестужевских курсов в Москве, в первую мировую войну. Тогда его призвали в армию и стал он санитаром. При формировании санитарного поезда в него вместе с Паустовским попали и другие молодые люди, в том числе и девушки: Нина Нацкая, Екатерина Загорская, другие. Поезд №226 ушёл на фронт и лечил раненых, подобранных на полях боев и прошедших через санбаты. Трудности с питанием, близость боев, муки раненых сблизили молодых людей. Константин, Нина, Екатерина стали друзьями (последняя после окончания войны стала женой Паустовского).
…Поезд пришёл в Ливны утром. На маленький перрон высыпали крикливые женщины с молочными бидонами. Сонный дежурный в красной фуражке зевал под зелёным от старости медным колоколом, прикрывая рот ладонью. На мощенной привокзальной площади бродили озабоченные куры.
Паустовский остановился и осмотрелся. Городок был виден насквозь. Его окружали жёлтые поля хлебов. Тополиный пух лежал под ногами, как липкие клочки ваты. Женщины разошлись, дежурный лениво бухнул в зелёный колокол. Паровоз пронзительно свистнул, и поезд медленно пополз от перрона.
Паустовский приехал в Ливны работать. Он любил тихие, маленькие городки. Ему казалось, что именно в них он может писать спокойно и счастливо, и никто и ничто его не отвлечёт от работы. Он вообще любил тишину, и в московской своей квартире писал в маленькой комнатке, куда не долетал уличный шум.
Поселился Паустовский в небольшом домике над Сосной. К реке надо было спускаться по крутому склону.
Глиняные тропинки после дождя становились скользкими и блестящими, будто облитые жидким стеклом. Мальчишки скользили по ним голыми пятками, как по ледяной дорожке. Паустовский с завистью смотрел на них. Его уже иногда настигали приступы астмы, и он боялся их.
По утрам из-за речного склона выплывали голубоватые, как дым, туманные облака. Они закрывали стволы деревьев, и кроны их будто повисали в воздухе.
Ловить рыбу Паустовский ходил к Адамовой мельнице. Вода у плотины была тёмно-зелёной, и красный поплавок поблёскивал в ней, как маленький огонёк. И посейчас стоят красные, кирпичные стены этой мельницы с пустыми окнами-глазницами. Нынешние рыбаки приезжают сюда набрать вьюнов. Головней они ловят теперь подальше от Ливен. Оскудела и обмелела Сосна у города.
К женщине, у которой гостил Паустовский, время от времени приходила врач Нина Дмитриевна Нацкая, женщина властная на вид, в очках и с громким голосом. Она лечила хозяйку и свои врачебные рекомендации отдавала тоном приказа.
Поначалу в этом доме Паустовский много работал, но после печального события, произошедшего в его стенах, уже не мог найти покоя и уединения. Дочь хозяев здесь покончила с собой из-за несчастливой любви, и он пережил это тяжело, трудно. Поэтому, когда старая подруга Нацкая предложила свой дом возле станции, писатель с радостью согласился.
Тогда Нацкая жила с братом – геологом Александром Дмитриевичем и матерью-старухой, большой любительницей чаёвничать.
Нацкий Александр Дмитриевич (р. 27 (14) августа 1889 г., с. Кунач, Хмелевская волость, Ливенский уезд, Орловская губ. – 1969 г.), геолог, палеонтолог, исследователь Прикаспия. Родился в Ливенском уезде в семье земского врача Дмитрия Ивановича Нацкого. Детство его прошло в Ливнах, куда семья переехала в 1900 году, и в тот же год Александр там поступил в реальное училище.
За чаем-то Нацкий и рассказал Паустовскому о своих странствиях в песках Средней Азии, об удивительном заливе Кара-Бугазе в Каспийском море, о бурных событиях по установлению советской власти в тех местах. Там он открыл несколько месторождений полезных ископаемых, а потом попал в плен к басмачам. Несколько раз его водили на расстрел, но счастье сопутствовало геологу. Когда расстреливали каждого десятого заложника – Нацкий оказывался восьмым по счёту, а когда каждого пятого – он был четвёртым. Потом белогвардейцы вывезли его на голый каменный остров, где геолога нашли туркмены. Так и спасся. С 1920 по 1922 годы он скитался по Красноводску и другим южным городам. С большим трудом отыскала его сестра Нина Дмитриевна и привезла в Ливны. От пережитого Нацкий тяжело заболел и теперь был на персональной пенсии, несмотря на возраст. Он был высокий, стройный, ещё молодой, но совершенно седой.
«Больше сорока лет прошло со времени описанных событий, - писал в начале 80-х годов ХХ века орловский журналист Эдуард Дорофеев. – Домик над Сосной я так найти не смог. Долго ходил у оставшихся после войны домов у вокзала, но старожилы путались, так и не смогли указать мне дом, где жили Нацкие…
В 1938 году Н.Д. Нацкую арестовали по ложному доносу, что не сдала золото государству. Четыре месяца она провела под арестом. За это время с брата сняли персональную пенсию. После того, как Нину Дмитриевну отпустили, Нацкие оставили Ливны и переехали в Павловский Посад, где она работала врачом, а во время войны спасала жизни в военном госпитале.
Александр Дмитриевич так и продолжал жить под опекой сестры, которая тянула как могла семью фактически на свою зарплату. В 1953 году Нина Дмитриевна вышла на пенсию. Нацкие жили очень скромно, но на жизнь не жаловались.
Вот так Константин Паустовский нашёл тихий уголок для творчества, "добрых" друзей, и героя для повести, ставшей ключевой для писателя.
(По материалам архива орловского журналиста Эдуарда Дорофеева)
Автор: Владлен Дорофеев
Фотоматериал использован из свободного доступа Яндекс и является иллюстрацией мыслей автора.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Золотая роза предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Прошло много времени, и пустыня опять напомнила о себе.
В 1931 году я поехал на лето в город Ливны Орловской области. Я готовил тогда к печати мой первый, давно написанный роман, и меня тянуло в какой-нибудь маленький городок, где нет ни души знакомых, где можно сосредоточиться и никто и ничто не помешает работать.
В Ливнах я никогда не был. Городок понравился мне чистотой, множеством цветущих подсолнухов, своими мостовыми из цельных каменных плит и рекой Быстрая Сосна, вырывшей ущелье в толще желтого девонского известняка.
Я снял комнату на окраине, в деревянном ветхом доме. Он стоял на обрыве над рекой. Позади дома тянулся и переходил в береговые заросли наполовину высохший сад.
У пожилого и робкого хозяина — продавца газет в станционном киоске — была мрачная, тощая жена и две дочери: старшая — Анфиса и младшая — Полина.
Полина — слабенькая, прозрачная, — когда разговаривала со мной, все время расплетала и заплетала от смущения русую косу. Ей было семнадцать лет.
Анфиса была статная девушка лет девятнадцати, с бледным лицом, строгими серыми глазами и низким голосом. Она ходила в черном, как послушница, и почти ничего не делала по дому, — только часами лежала в саду на сухой траве и читала.
На чердаке у хозяина было свалено много тронутых мышами книг, главным образом сочинений иностранных классиков в издании Сойкина. Я тоже брал с чердака эти книги.
Несколько раз я замечал сверху, из сада, Анфису на берегу Быстрой Сосны. Она сидела под крутым обрывом, около куста боярышника, рядом с хилым подростком, лет шестнадцати, светловолосым, тихим, с большими пристальными глазами.
Анфиса приносила ему тайком на берег чего-нибудь поесть. Мальчик ел, а Анфиса смотрела на него с нежностью и иногда гладила его по волосам.
Однажды я видел, как она вдруг закрыла лицо ладонями и затряслась от рыданий. Мальчик перестал есть и смотрел на нее с испугом. Я незаметно ушел и долго старался не думать об Анфисе и мальчике.
А я-то наивно рассчитывал, что в тихих Ливнах никто не вырвет меня из круга тех людей и событий, о которых я писал в своем романе! Но жизнь тотчас же разбила вдребезги мои наивные надежды. Конечно, ни о какой сосредоточенности, ни о каком покое для работы не могло быть и речи, пока я не узнаю, что с Анфисой.
Еще до того, как я увидел ее с мальчиком, я подумал, глядя на ее измученные глаза, что в жизни у нее есть какая-то горькая тайна.
Так оно и оказалось.
Ночь металась за окнами, то распахиваясь стремительным белым огнем, то сжимаясь в непроглядную тьму. За стеной были слышны взволнованные голоса. Потом я услышал, как Анфиса гневно крикнула:
— Кто это придумал? В каком это законе написано, что мне нельзя его полюбить? Покажите мне этот закон! Дали мне жизнь, так не отымайте. Он с каждым днем чахнет, как свечечка. Как свечечка! — крикнула она и задохнулась.
— Мать, уймись! — неуверенно прикрикнул хозяин на жену. — Пусть живет, дура, по своему сердцу. С ней не сладишь. А денег я тебе, Анфиса, все одно не дам.
— Не нужны мне ваши проклятые деньги! — крикнула Анфиса. — Я сама заработаю, увезу его в Крым. Может, там он хоть лишний год проживет. Уйду я от вас все равно. Сраму вам не миновать. Так и знайте!
Я начал догадываться, что происходит. За дверью в коридорчике кто-то тоже плакал и сморкался.
Я открыл дверь и при воровском блеске молнии увидел Полину. Она стояла, прижавшись лбом к стене, закутанная в длинную шаль.
Я тихо окликнул ее. Гром расколол небо и, казалось, одним ударом вогнал домишко в землю по самую крышу. Полина испуганно схватила меня за руку.
— Господи! — прошептала она. — Что же это будет? А тут еще такая гроза!
Она рассказала мне шепотом, что Анфиса полюбила всем сердцем Колю, сына вдовы Карповны. Карповна ходит по домам, занимается стиркой. Женщина она тихая, бессловесная. А Коля больной, у него туберкулез. Анфиса нравная, горячая, с ней никто не справится. Она или сделает по-своему, или наложит на себя руки.
Голоса за стеной неожиданно замолкли. Полина убежала к себе. Я лег, но долго прислушивался и не мог заснуть. У хозяев все было тихо. Тогда я задремал. Сквозь дремоту я услышал ленивые раскаты грома и лай собак. Потом я уснул.
Проспал я, должно быть, очень недолго. Разбудил меня сильный стук в дверь. Стучал хозяин.
— Беда у нас, — сказал он за дверью мертвым голосом. — Не взыщите, что обеспокоил.
— А что случилось?
— Анфиса убежала. В чем была. Я пойду на Слободку, к Карповне. Наверное, она туда кинулась. А вы уж, пожалуйста, побудьте с моими. Жена лежит без памяти.
Я торопливо оделся, отнес хозяйке валерьянку. Полина окликнула меня, и я вышел с ней на крыльцо. Не могу объяснить почему, но я знал, что сейчас случится несчастье.
— Пойдемте на берег, — тихо сказала Полина.
— Фонарь у вас есть?
Полина принесла тусклый фонарь, и мы спустились по скользкому обрыву к реке.
Я был уверен, что Анфиса где-то здесь, рядом.
Молнии полыхали за рекой, уже обессиленные и тихие. Гром едва докатывался. В кустах на обрыве шуршали капли.
Мы пошли вниз по течению реки. Фонарь чуть светил. Потом прямо над головой небо загорелось от запоздалой молнии, и в ее свете я увидел, что впереди на берегу что-то белеет.
Я подошел к этому белому и нагнулся над ним. Я увидел платье Анфисы и ее сорочку. Тут же валялись ее мокрые туфли.
Полина закричала и бросилась назад, к дому. Я добежал до парома, разбудил перевозчика. Мы сели в дощаник и поплыли, все время пересекая реку от одного берега к другому и вглядываясь в воду.
— Нешто ночью найдешь, да еще при таком дожде! — говорил перевозчик и зевал — сон у него еще не прошел. — Пока не всплывет, все равно не сыщешь. Знать, и красивых смерть не щадит. Вот оно как, милый мой. Разделась, значит, чтобы легче было ей помирать. Ну и девица.
Нашли Анфису на следующее утро около плотины.
В гробу она лежала невыразимо прекрасная, со своими влажными, тяжелыми косами червонного золота и виноватой улыбкой на бледных губах.
Какая-то старушка сказала мне:
— Ты на нее не гляди, милый. Нельзя. Ведь это ж красота такая, что сердце невзначай разорвется.
Но я не мог не смотреть на Анфису. Впервые в жизни я сам оказался свидетелем той безмерной женской любви, которая сильнее смерти. До тех пор я читал о ней только в книгах и слышал о ней. Почему-то мне тогда подумалось, что такой любви больше всего отпущено на долю русских женщин.
На похоронах было много народу. Коля шел далеко позади — боялся родных Анфисы. Я хотел было подойти к нему, но он бросился от меня, свернул в переулок и исчез.
Все было перевернуто на сердце, и я не мог больше написать ни строчки. Пришлось переехать с окраины в город, вернее — не в город, а на станцию, в низкий, темноватый дом железнодорожного врача Марии Дмитриевны Шацкой.
Незадолго до смерти Анфисы я проходил через городской сад. Около летнего кино сидело на земле множество мальчишек. Они, видимо, чего-то дожидались и трещали, как воробьи.
Но вот из кино появился седой человек, роздал мальчишкам билеты, и они, теснясь и переругиваясь, ринулись в зал.
Судя по моложавому лицу, седому человеку было не больше сорока лет. Он добродушно прищурился, посмотрел на меня, помахал мне рукой и ушел.
Когда сеанс окончился, я вышел вместе с ними и спросил, что это за седой человек покупал им билеты.
Тотчас вокруг меня собрался крикливый мальчишеский митинг, и все более или менее прояснилось.
Мальчишки точно знали, когда придет пенсия. В этот день они с раннего утра толклись около дома Шацкого, сидели в привокзальном палисаднике и делали вид, что очутились там совершенно случайно.
Вот все, что мне удалось узнать от мальчишек. Не считая, конечно, подробностей, не имевших отношения к делу. Например, что мальчишки из Ямской слободы тоже хотели примазаться к Шацкому, но станционные дали им сокрушительный отпор.
Моя хозяйка после смерти Анфисы так и не вставала с постели, все жаловалась на сердце. Однажды к ней пришел врач — Мария Дмитриевна Шацкая, и я с ней познакомился. Это была высокая, весьма решительная женщина в пенсне. До пожилых лет она сохранила внешность курсистки.
От нее я узнал, что брат ее геолог, что он психически болен и действительно получает персональную пенсию за свои научные труды, широко известные и у нас и в Европе.
— Незачем вам здесь жить, — тоном врача, не привыкшего к возражениям, сказала мне Мария Дмитриевна. — Скоро осень, польют дожди, тут будет непролазная слякоть. Да и обстановочка мрачноватая, куда тут работать! Переезжайте ко мне. У меня мать-старушка, брат да я, а квартира при станции в пять комнат. Брат деликатный человек и мешать вам не будет.
В доме было действительно тихо, даже как-то сонно. Мария Дмитриевна весь день пропадала в амбулатории и по больным, старушка-мать сидела за пасьянсом, а геолог редко выходил из своей комнаты. С утра он прочитывал от доски до доски газеты, потом почти до ночи что-то быстро писал, исписывая за день толстую общую тетрадь.
Изредка с пустынной станции доносились гудки единственного маневрового паровоза.
Щацкий сначала дичился меня, потом привык и начал разговаривать. В этих разговорах выяснился характер его болезни. С утра, пока Шацкий не уставал, он был совершенно здоровым человеком и интересным собеседником. Он много знал. Но при малейшей усталости начинался бред. В основе этого бреда лежала маниакальная идея, но развивалась она с неумолимой логикой.
Каждый день к вечеру Шацкий ходил на ливенскую почту и сдавал заказное письмо в Совет Народных Комиссаров. По просьбе Марии Дмитриевны, начальник почты эти письма в Москву не отправлял, а возвращал ей, и она их сжигала.
Меня интересовало, что пишет Шацкий в этих своих донесениях. Вскоре я это узнал.
Как-то вечером он вошел ко мне, когда я лежал и читал. Мои туфли стояли около койки, носками к середине комнаты.
— Никогда так не ставьте туфли, — сердито сказал Шацкий. — Это опасно.
Он вышел и через минуту принес мне лист бумаги.
— Прочтите! — сказал он. — Когда кончите, то постучите мне в стенку. Я приду и, если вы чего-нибудь не поняли, объясню.
Он ушел. Я начал читать:
«В Совет Народных Комиссаров. Неоднократно я предупреждал Совет Народных Комиссаров о приближении грозной опасности, сулящей гибель нашей стране.
Всем известно, что в геологических пластах заключена мощная материальная энергия (как, например, в каменном угле, нефти, сланце). Человек научился освобождать эту энергию и использовать ее.
Но мало кто знает, что в этих же пластах спрессована и психическая энергия тех эпох, когда эти пласты слагались.
Город Ливны стоит на самых мощных в Европе толщах девонского известняка. В девонский период на земле только что зарождалось сумеречное сознание, жестокое, лишенное малейших признаков человечности. Тусклый мозг панцирных рыб был тогда преобладающим.
Эта зачаточная психическая энергия сконцентрировалась в моллюсках-аммонитах. Окаменелыми аммонитами буквально насыщены пласты девонского известняка.
Каждый аммонит — маленький мозг того периода и заключает в себе огромную и злую психическую энергию.
Но, как я уже неоднократно сообщал Совету Народных Комиссаров, фашисты нашли способ развязывать психическую энергию девона и оживлять аммониты.
Поскольку самые богатые толщи девона лежат под нашими Ливнами, то именно здесь фашисты и собираются выпустить эту энергию. Если это удастся, то невозможно будет предотвратить моральную, а затем и физическую гибель всего человеческого рода.
План освобождения психической энергии девона в районе Ливен разработан фашистами до мельчайших подробностей. Как все сложнейшие планы, он легко уязвим. Стоит не предусмотреть пустую мелочь — и план сорвется.
Поэтому, помимо необходимости немедленно окружить Ливны крупными воинскими соединениями, следует дать строжайшее распоряжение жителям города, чтобы они отказались от привычных поступков (поскольку план фашистов рассчитан именно на привычное течение жизни в Ливнах) и совершали бы поступки как раз обратные тем, каких могли бы ожидать фашисты. Поясню это примером. Все граждане Ливен, ложась спать, ставят свою обувь около постели носками к середине комнаты. Впредь следует ставить ее носками к стене. Именно эта частность, возможно, не предусмотрена планом, и от такого, в сущности, пустяка он будет сорван.
Теперь мне стало ясно, почему Шацкий повернул мои туфли носками к стене. Вместе с тем мне стало жутко. Я понял всю непрочность спокойствия в семье Шацких. Каждую минуту можно было ждать взрыва.
Вскоре я заметил, что эти взрывы случались не так уж редко, но мать Шацкого и Мария Дмитриевна умели скрывать их от посторонних.
На следующий вечер, когда все мы сидели за чайным столом и мирно разговаривали о гомеопатии, Шацкий взял крынку с молоком и спокойно вылил молоко в самоварную трубу. Старушка-мать вскрикнула. Мария Дмитриевна строго посмотрела на Шацкого и сказала:
Шацкий, виновато улыбаясь, начал объяснять, что именно такой дикий поступок с молоком и самоваром наверняка не предусмотрен фашистами в их плане и потому, конечно, разрушит этот план и спасет человечество.
— Иди к себе! — так же строго сказала Мария Дмитриевна, встала и с сердцем открыла настежь окна, чтобы выпустить из комнаты чад пригорелого молока.
Шацкий, опустив голову, покорно ушел к себе.
Он обошел его восточные берега. В то время это считалось предприятием почти смертельным. Он описал их, нанес на карту и открыл в сухих горах вблизи залива присутствие каменного угля.
От Шацкого я впервые узнал о Кара-Бугазе — устрашающем и загадочном заливе Каспийского моря, о неисчерпаемых запасах мирабилита в его воде, о возможности уничтожения пустыни.
Пустыню Шацкий ненавидел так, как можно ненавидеть только живое существо, — страстно и неумолимо. Он называл ее сухой язвой, струпом, раком, разъедающим землю, непонятной подлостью природы.
— Пустыня умеет только убивать, — говорил он. — Это смерть. Человечество должно понять это. Если оно, конечно, не спятило с ума.
Странно было слышать такие слова от сумасшедшего.
— Ее надо скрутить в бараний рог, не давать ей дохнуть, бить ее непрерывно, смертельно, беспощадно. Бить без устали, пока она не сдохнет. И на ее трупе вырастить влажный тропический рай.
Он разбудил во мне дремавшую ненависть к пустыне — отголосок моих детских переживаний.
— Если бы люди, — говорил Шацкий, — потратили на истребление пустыни только половину средств и сил, какие они тратят на взаимное убийство, то пустыня давно бы исчезла. Войне отдают все народные богатства и миллионы человеческих жизней. И науку и культуру. Даже поэзию сумели сделать сообщницей массовой резни.
— Вася! — громко сказала из своей комнаты Мария Дмитриевна. — Успокойся! Войны больше не будет. Никогда.
— Никогда — это ерунда! — неожиданно ответил ей Шацкий. — Не дальше как сегодня ночью оживут аммониты. И знаете где? Около Адамовской мельницы. Пойдемте прогуляемся и проверим.
Из Ливен я уехал поздней осенью. Перед отъездом я пошел к прежним хозяевам попрощаться.
Были сумерки. Лед трещал в колеях. Сады почти осыпались, но кое-где еще висели на яблонях сухие розовые листья. В застывшем небе гасло последнее облако, освещенное холодным закатом.
Полина шла рядом со мной и доверчиво держала меня за руку. От этого она казалась мне маленькой девочкой, и нежность к ней — одинокой и застенчивой — заполнила мое сердце.
Из городского кино долетала заглушенная музыка. В домах зажигались огни. Самоварный дымок висел над садами. За голыми ветками деревьев уже блестели звезды.
Непонятное волнение сжало мне сердце, и я подумал, что ради этой прекрасной земли, даже ради одной такой девушки, как Полина, нужно звать людей к борьбе за радостное и осмысленное существование. Все, что угнетает и печалит человека, все, что вызывает хотя бы одну слезу, должно быть вырвано с корнем. И пустыни, и войны, и несправедливость, и ложь, и пренебрежение к человеческому сердцу.
Полина дошла со мной до первых городских домов. Там я попрощался с ней. Она потупилась, начала расплетать свою русую косу и неожиданно сказала:
— Я буду много читать теперь, Константин Георгиевич.
Она подняла смущенные глаза, протянула мне руку и быстро пошла домой.
Я ехал в Москву в переполненном жестком вагоне.
Ночью я вышел покурить в тамбур, опустил окно и высунулся наружу.
Поезд несся по насыпи сквозь облетевшие леса. Их почти не было видно. Они больше угадывались по звуку — по тому торопливому эху, которое рождал в их чащах грохот колес. Воздух, будто остуженный на зернистом снегу, веял в лицо запахом подмерзшей листвы.
А над лесами мчалось, не отставая от поезда, дымясь от нестерпимо ярких звезд, осеннее полуночное небо. Коротко гремели мосты. Несмотря на быстрый ход поезда, можно было заметить под ними мгновенные отблески звезд в темной — не то болотной, не то речной — воде.
Поезд грохотал, гремел, в пару, в дыму. Пылали, догорая, свечи в дребезжащих фонарях. За окнами пролетали по траектории багровые искры. Паровоз ликующе кричал, опьяненный собственным стремительным ходом.
Я был уверен, что поезд мчит меня к счастью. Замысел новой книги уже роился у меня в голове. Я верил в то, что напишу ее.
Я пел, высунувшись из окна, какие-то бессвязные слова о ночи, о том, что нет на свете милее края, чем Россия. Ветер щекотал лицо, как распустившиеся душистые девичьи косы. Мне хотелось целовать эти косы, этот ветер, эту холодную родниковую землю. Но я не мог этого сделать и только бессвязно пел, как одержимый, и удивлялся красоте неба на востоке, где проступала очень слабая, очень важная синева.
Я удивлялся прелести неба на востоке, его чистому, слабому сиянию, пока не сообразил, что это занимается новая заря.
Все, что я видел за окном, и весь тот хаос радости, что бился в груди, соединились непонятным для меня образом в решении — писать, писать и писать!
Но о чем писать? В тот миг для меня было безразлично, вокруг чего соберутся, к какой теме будут притянуты, как магнитом, мои мысли о прелести земли, мое страстное желание оградить ее от истощения, чахлости и смерти.
- Для учеников 1-11 классов и дошкольников
- Бесплатные сертификаты учителям и участникам
Описание презентации по отдельным слайдам:
К. Г Паустовский в Ливнах.
В каждом сердце есть струна. Она обязательно отзовётся даже на слабый призыв прекрасного. К. Г. Паустовский
Константин Георгиевич Паустовский родился 19 мая 1892 г. в Москве в семье железнодорожного статиста. Кроме него, в семье было ещё трое детей два брата и сестра. Семья писателя часто переезжала с места на место: после Москвы они жили в Пскове, Вильно, Киеве. Константин Паустовский учился в 1-й Киевской классической гимназии.
В 1912 закончил гимназию и поступил на естественноисторический факультет Киевского университета. Через два года перевелся в Московский на юридический факультет. Паустовский работал на металлургическом Брянском заводе, на котельном заводе в Таганроге и даже в рыбачьей артели на Азовском море. В свободное время начал писать свою первую повесть "Романтики", которая вышла в свет только в 1930-х в Москве.
После начала Февральской революции уехал в Москву, стал работать репортером в газетах, оказавшись свидетелем всех событий в Москве в дни Октябрьской революции. После революции много ездил по стране, бывал в Киеве, служил в Красной Армии, сражаясь "со всякими отпетыми атаманами", уехал в Одессу, где работал в газете "Моряк".
Во время Великой Отечественной войны был военным корреспондентом и тоже изъездил много мест.
После войны впервые был на Западе: Чехословакия, Италия, Турция, Греция, Швеция и т.д. Встреча с Парижем была для него особенно дорогой и близкой. Паустовский написал серию книг о творчестве и о людях искусства: "Орест Кипренский", "Исаак Левитан" (1937), "Тарас Шевченко" (1939), "Повесть о лесах" (1949), "Золотая роза" (1956) - повесть о литературе, о "прекрасной сущности писательского труда".
Он изъездил Кавказ и Украину, Волгу, Каму, Дон, Днепр, Оку и Десну, был в Средней Азии, на Алтае, в Сибири, Прионежье, на Балтике. Дом в Одессе Дом-музей Паустовского в Тарусе" Москва В бывшем доме лесника имения Голицыных – литературный музей К.Г. Паустовского.
Дом-музей Паустовского в Тарусе В Тарусе с 1991 года ежегодно проводятся праздники К.Г. Паустовского в день его рождения 31 мая.
- подготовка к ЕГЭ/ОГЭ и ВПР
- по всем предметам 1-11 классов
Курс повышения квалификации
Охрана труда
- Сейчас обучается 132 человека из 45 регионов
Курс профессиональной переподготовки
Охрана труда
Курс профессиональной переподготовки
Библиотечно-библиографические и информационные знания в педагогическом процессе
- ЗП до 91 000 руб.
- Гибкий график
- Удаленная работа
Дистанционные курсы для педагогов
Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику
Найдите материал к любому уроку, указав свой предмет (категорию), класс, учебник и тему:
5 608 337 материалов в базе
Самые массовые международные дистанционные
Школьные Инфоконкурсы 2022
Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику
Другие материалы
Вам будут интересны эти курсы:
Оставьте свой комментарий
- 13.04.2020 905
- PPTX 2.4 мбайт
- 31 скачивание
- Оцените материал:
Настоящий материал опубликован пользователем Гуднина Марина Вячеславовна. Инфоурок является информационным посредником и предоставляет пользователям возможность размещать на сайте методические материалы. Всю ответственность за опубликованные материалы, содержащиеся в них сведения, а также за соблюдение авторских прав несут пользователи, загрузившие материал на сайт
Если Вы считаете, что материал нарушает авторские права либо по каким-то другим причинам должен быть удален с сайта, Вы можете оставить жалобу на материал.
Автор материала
40%
- Подготовка к ЕГЭ/ОГЭ и ВПР
- Для учеников 1-11 классов
Московский институт профессиональной
переподготовки и повышения
квалификации педагогов
Дистанционные курсы
для педагогов
663 курса от 690 рублей
Выбрать курс со скидкой
Выдаём документы
установленного образца!
Учителя о ЕГЭ: секреты успешной подготовки
Время чтения: 11 минут
Минтруд предложил упростить направление маткапитала на образование
Время чтения: 1 минута
В Россию приехали 10 тысяч детей из Луганской и Донецкой Народных республик
Время чтения: 2 минуты
В приграничных пунктах Брянской области на день приостановили занятия в школах
Время чтения: 0 минут
Каждый второй ребенок в школе подвергался психической агрессии
Время чтения: 3 минуты
Отчисленные за рубежом студенты смогут бесплатно учиться в России
Время чтения: 1 минута
Онлайн-тренинг: нейрогимнастика для успешной учёбы и комфортной жизни
Время чтения: 2 минуты
Подарочные сертификаты
Ответственность за разрешение любых спорных моментов, касающихся самих материалов и их содержания, берут на себя пользователи, разместившие материал на сайте. Однако администрация сайта готова оказать всяческую поддержку в решении любых вопросов, связанных с работой и содержанием сайта. Если Вы заметили, что на данном сайте незаконно используются материалы, сообщите об этом администрации сайта через форму обратной связи.
Все материалы, размещенные на сайте, созданы авторами сайта либо размещены пользователями сайта и представлены на сайте исключительно для ознакомления. Авторские права на материалы принадлежат их законным авторам. Частичное или полное копирование материалов сайта без письменного разрешения администрации сайта запрещено! Мнение администрации может не совпадать с точкой зрения авторов.
Читайте также: