Доклад расследование память о жертвах репрессий в спб
Обновлено: 04.07.2024
- Для учеников 1-11 классов и дошкольников
- Бесплатные сертификаты учителям и участникам
ЖЕРТВЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ
Руководитель:
АКТУАЛЬНОСТЬ, ЦЕЛИ, ЗАДАЧИ
Актуальность данной темы связана с повышенным интересом российского общества к истории политических репрессий. Исследования истории политических репрессий в Иркутской области имеют немалую историческую ценность, так как работ, посвященных данной теме очень мало. История Иркутской области XX в. была бы неполной без описания периода политических репрессий.
Показать статистику процессов политических репрессий в сравнении Общероссийскую и Иркутской области.
Рассказать о судьбах жертв политических репрессий на примере отдельных личностей (о.Порфирий Попов, о.Тимофей Вязунов, о. Фрол Кидяев).
Рассказать о полигоне Пивовариха.
Таким образом, можно сделать вывод, что 1937 г. стал самым кровавым в истории политических репрессий.
Известно, что в дореволюционной России было около 100000 монашествующих и более 110000 человек белого духовенства. С учетом их семей к сословию духовенства относилось на рубеже веков 630000 человек. Гонениям подверглось подавляющее большинство священников и монахов, как служивших в церквах и монастырях России в канун революции, так посвященных в дальнейшем, вплоть до 1950-х гг.
Таким образом, число пострадавших в годы репрессий определяется так:
Число священнослужителей в 1917 г. – 110000 чел.
Число монахов и послушников в 1917 г. – 100000 чел.
Число священнослужителей и монахов, рукоположенных после 1917 г., новомучеников, – 105000 чел. (то есть каждый 3-й).
Число мирян (новомучеников в 1,4 раза больше, чем священнослужителей и монахов) – 330000 чел.
Всего 564000 пострадавших. Возможно эти данные стоит уменьшить, т.к. очевидно не все православные пострадали в репрессиях.
Если же говорить об убитых за веру, то подсчитать их примерное количество можно на основе нижеприведённых данных:
Если посмотреть Базу Данных новомучеников, содержащую более 25000 имен, то можно говорить уже о десятках тысяч.
Говоря о репрессиях конкретно в Иркутской области, можно указать следующее - в архиве РУ ФСБ РФ по Иркутской области на сегодняшний день выявлено 105 архивно-уголовных дел (АУД), в которых содержатся сведения о 154 церковно-священнослужителях (архиереях, священниках, диаконах, псаломщиках) и монахах Иркутской епархии.
Практически все они в 1920 – 1930 гг. были привлечены к следствиям по подозрению в антисоветской деятельности и были сурово наказаны: около половины из их числа были осуждены на разный срок для отбывания наказаний в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ) и концлагерях (оттуда вернулись домой лишь единицы), а вторая половина была расстреляна.
Всего в Иркутской области к высшей мере наказания были приговорены 20016 жителей Иркутска и Иркутской области.
Таким образом, мы видим, что данные расходятся, но все же число пострадавших и убитых за веру людей остается внушительным.
ИСТОРИЯ РАССТРЕЛЬНОГО ПОЛИГОНА ПИВОВАРИХА
Урочище Пивовариха - это лесной массив в окрестностях поселка Пивовариха, в Иркутской области. Маленькое поселение издавна было связано с политикой. Есть сведения, что в XIX веке политический ссыльный, почти слепой поляк Юзеф Огрызко, арендовал в Пивоварихе дом, прозванный местными дачей Лунного короля. У Огрызко была редкая болезнь глаз, из-за чего он не мог бывать на солнце, а бродил по окрестностям ночью, при луне. Поляк был человек видный, бывший крупный царский чиновник, у него в доме собирались друзья-повстанцы. Огрызко был смертником, которому казнь заменили каторгой. С него и началась печальная история дачи.
От поляка дача перешла тоже к поляку, к революционеру Локуциевскому, который собирал там друзей-большевиков. В 1930-х гг. дача перешла к органам НКВД. Дача была красива и просторна, выходила на живописный луг, усыпанный цветами. Однако именно это место очень скоро стало самым страшным в округе.
А в 1937 г. часть территории данной местности стала конечным местом страданий репрессированных за веру и убеждения. Внутри территории была выделена спецзона для захоронения расстрелянных.
Решением тройки УНКВД по Иркутской области к высшей мере наказания были приговорены 20016 жителей Иркутска и Иркутской области. Большая часть приговоров была приведена в исполнение в областном центре в подвалах УНКВД и во внутренней тюрьме НКВД. Ночью трупы вывозили на грузовых автомобилях в лес под Пивовариху и в район Большой Разводной (ныне – в зоне затопления Иркутского водохранилища).
Тела были закопаны очень неглубоко, в одном из рвов они очень хорошо сохранились благодаря источнику с холодной водой. Всего в Пивоварихе нашли четыре рва. Есть данные, что в них захоронено около пяти тысяч человек. По другим данным, на этой территории лежат кости 15 тысяч убитых.
Это место поражает своим невероятным цинизмом. Дачи, пионерский лагерь и расстрельный полигон располагались по – соседству. C 1937 г., чтобы далеко не ходить, НКВД устраивало массовые расстрелы. Точных цифр погибших получить пока невозможно. Приблизительно здесь захоронено от 5 до 15 тыс. человек. После ухода НКВД в Пивоварихе обосновался НИИ сельского хозяйства и колхоз. После распада СССР, это место начали застраивать коттеджами. В настоящее время рядом с установленными памятными знаками стихийно возникают мусорные свалки, а также Иркутский Аэропорт пытается продлить сюда взлетно-посадочную полосу.
ТИМОФЕЙ СТЕПАНОВИЧ ВЯЗУНОВ
Родился Тимофей Степанович в 1870 г. в с. Усолье Иркутской губернии в крестьянской семье; в 1892 г. окончил курс Иркутской учительской семинарии. В 1900 г. о. Тимофей стал священником Баероновской Михаило-Архангельской церкви вблизи Тайшета. В 1913 г. о. Тимофей овдовел, а на его руках остались шестеро детей. В 1917 г. о. Тимофей начал служить в Братской волости. Местом службы стала Падунская церковь преподобных Зосимы и Савватия.
В июне 1919 г. в Падуне появился новый священник – о. Михаил Иванов. А Тимофей Степанович перешел в заштатные священники. Известно, что о. Тимофей выступал против появившихся в волости партизанов отряда Бурлова. Священник обличал существующую власть, призывал прихожан не вступать в ряды бурловцев.
Сами бурловцы позже говорили, что на лодке о. Тимофей переплыл Ангару. Партизаны бросились в погоню. Сбросив верхнюю одежду, священник бросился в реку. В него бросали камни. О. Тимофея схватили и увезли в Кобляково, где и убили.
Нам ничего неизвестно о заключительных минутах жизни о. Тимофея Вязунова, его предсмертных словах. Об этом мы уже никогда не узнаем, но его мученическая кончина засвидетельствовала его праведность.
ФРОЛ КИДЯЕВ
После окончания гражданской войны, разрозненные группы противников новой власти, скрывшиеся в лесах, продолжали вести борьбу с коммунистами. В Больше-Мамырской волости во главе этих групп встал Михаил Васильевич Зарековский, уроженец села Филиппово.
Священник пришел в группу Зарековского в сентябре 1922 г., перед самым её разгромом. Он был не один. В то же время в отряд вступил внук кежемского священника, фельдшер Иннокентий Гаврилович Подгорбунский. Оба они шли на верную смерть, пройдет несколько дней, и они будут убиты.
История со снятием с дома 23 на улице Рубинштейна (где проживал Сергей Довлатов) памятных табличек с именами жертв репрессий вызвала в Петербурге широкую дискуссию. Выполнив требование некоторых жильцов дома, управляющая компания навлекла на себя критику не только остальных жильцов, но и огромного числа неравнодушных горожан.
РБК Петербург спросил обществоведа Эллу Панеях, зачем российскому обществу нужна память о жертвах репрессий и почему горожане готовы вспоминать о погибших фронтовиках и не готовы думать о соотечественниках, убитых собственных государством.
Элла Панеях, кандидат социологических наук:
«О политических репрессиях нужно помнить, чтобы они не повторялись. Когда общество перестаёт помнить, что такое развитие событий возможно, перестаёт следить за предпосылками к их появлению, возникают большие шансы повторения террора. В первой половине XX века люди в России не были дикарями и не были глупее нас. Они допустили возможность массовых репрессий, потому что ещё не знали, не думали, что такое в принципе может произойти в двадцатом веке в достаточно развитой стране. Теперь общество знает, но не хочет помнить — и забывая страшный опыт, сильно рискует.
О сталинских репрессиях в нашей стране много говорили начиная с конца 1980-х годов. В 1990-х годах постсоветское общество, потрясенное открывшейся ему правдой, хорошо о них помнило. В 1990-х любым авторитарным проявлениям со стороны государства противостояли общественность, пресса, огромная часть элиты. В стране было гораздо больше так или иначе влиятельных людей, понимавших важность памяти о терроре, чем тех, кто не понимал.
Сейчас же многие из нас подзабыли, чем заканчивается сверхцентрализация власти и концентрация возможностей в руках репрессивных органов, в совокупности с отсутствием гражданского контроля над государством. Безусловно, эта забывчивость опасна.
Мне не хочется думать, что у конкретных инициаторов, которые хотят снять эти таблички — я о них лично ничего не знаю — какие-то предки были замешаны в репрессиях. Но раз у людей существует память об этой трагедии, то у части людей существует и память о вине в трагедии. Но это второстепенная причина того, что некоторые наши соотечественники противятся напоминаниям о жертвах репрессий.
В основном же нежелание людей вспоминать о сталинских репрессиях объясняется никакой не любовью к репрессиям, а трусостью, легкомыслием и умственной леностью. Людям попросту не хочется думать о неприятном. Это то же самое, что не хотеть узнавать, не болеете ли вы чем-нибудь, не ходить до последнего к врачам, боясь получить неприятные эмоции.
Воспоминания о погибших в Великой отечественной войне не менее тяжелая тема, но обсуждая эту тему, мы не увидим такую негативную реакцию людей. В частности, потому что эту память одобряет государство — не только память о победах, но и память о погибших. И попробуй кто-нибудь выступить против неё — у него будет столько неприятностей, что лучше ему помалкивать в тряпочку. Разве кто-то предложит снять с фасада дома табличку с именами павших фронтовиков? Сложно себе это представить. Но и сами люди испытывают меньше внутреннего конфликта, когда вспоминают про военные жертвы, потому что это память переработанная. В 1960-1980-х годах, когда еще свидетели и участники были живы, было написано много хороших книг про войну, сняты фильмы, которые все смотрели, думали о войне, оплакивали мёртвых, ставили им памятники. Да, оставались значительные фигуры умолчания, но в целом можно было плакать, можно было вспоминать погибших, младшим не запрещено было интересоваться, как война отразилась на их личной семейной истории. Люди отгоревали — память о войне превратилась в освоенный опыт. С памятью репрессий этого всего так и не произошло в достаточной степени, поэтому она вызывает конфликты между гражданами.
Мнение спикера может не совпадать с позицией редакции
Подготовила: Виктория Саитова
Справка
Расследование обстоятельств смерти своего репрессированного прадеда прославило россиянина Дениса Карагодина. История вызвала большой резонанс, а подробности дела стали активно обсуждать в соцсетях.
— По моему мнению, позиция УФСБ в таких делах не соответствует законодательству. Есть федеральный закон об архивном деле, в нем прописано общее право пользователей на доступ к архивным документам. И доступ может быть ограничен, только если в документе есть какая-то тайна. Например, гостайна или личная тайна. Но во втором случае родственнику должны разрешить ознакомиться с документами. Запретить могут третьему лицу, который интересуется делом, например, историку или исследователю. При этом если с момента заведения уголовного дела прошло 75 лет, то доступ к документам может получить любой желающий.
По словам юриста, такой подход распространяется и на те архивно-следственные дела, пересмотра которых еще не было. Тогда лицо также признается нереабилитированным и доступ к документам тоже запрещают.
Доступ к документам могут запретить, только если в документе есть гостайна или личная тайна. Но во втором случае родственнику обязаны разрешить ознакомиться с материалами дела
Дмитрий составляет генеалогическое древо своей семьи уже несколько лет, ему удалось даже разыскать родню, жившую в конце XVIII века. По его словам, дело прадеда — единственный случай, когда ему пришлось столкнуться с отказом в доступе к информации:
— Я пользовался областным архивом, архивом Российской Федерации, Германии и Эстонии. Оперативнее всего реагируют последние. Спустя три-четыре дня без всяких официальных запросов приходят по электронной почте квалифицированные и полные ответы.
Дмитрий объясняет, что сделать копию архивного листа формата A4 в государственном историческом архиве Петербурга стоит 300 рублей, в Эстонии — 40–50 центов:
— Я нашел в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга судебное дело, которое касается моих предков, примерно в 100 страниц. Получается, чтобы скопировать это дело, мне нужно 30 тысяч рублей. Фотографировать запрещено. Можно переписать. Но в этом архиве очень маленький читальный зал на 20 мест, туда нужно записываться в определенное время.
— Судить о том, насколько, это было правильно, думаю, нельзя, тогда была война. Но мне кажется, что тогда вообще невнимательно разбирались в деталях дел, и это очень сильно связано с нежеланием показывать документы. Уверен, что многие жители оккупированных территорий были репрессированы не за участие в военных преступлениях, а по политическим мотивам. Мой прадед Василий Степанович был секретарем колхоза и находился на оккупированной территории, за что и был репрессирован. Наказанием по этой статье был либо расстрел, либо десять лет лагерей. Мой прадед получил семь лет. Это меньше меньшего. У меня есть предположение, что у следствия не сходились концы с концами. Но известно, что вину свою он не признавал, а секретарем был избран на общем сходе жителей.
Как искать информацию о репрессированном родственнике
Минимум, который желательно знать для поиска информации о предке: фамилию, имя, отчество, год и место его рождения.
Если неизвестно совсем ничего, нужно написать в информационный центр МВД по предполагаемому месту жительства человека, которого вы ищете, или в Центральный архив ФСБ и попросить их сообщить, какой вид репрессии был применен к вашему родственнику.
Если человек был расстрелян, тогда его архив с документами хранится в архиве ФСБ региона, где органы вели дело против него и где, скорее всего, он и был арестован.
Если человек был арестован и отправлен в лагерь, то нужно написать в информационный центр МВД того региона, куда родственник был этапирован. Но его дело хранится в центре этой области, если он умер в лагере, а если освободился, то через несколько десятилетий его дело уничтожили. Если родственники были депортированы или раскулачены, то нужно писать в информационный центр МВД.
Уже год Ирина Калитаева пишет в архивы ФСБ и ВМФ. Последние три запроса она отправила в архив министерства обороны, в котором хранятся дела о военном трибунале, однако еще ни одного содержательного ответа ей не пришло. В ответ представители архива просят доказать факт родства и перенаправляют в другие подведомственные структуры.
— Раньше архивы ФСБ пересылали материалы в архивы других городов, если люди запрашивали информацию. Нужно было прийти в читальный зал в назначенное время для ознакомления с документами, затем их посылали обратно. Эта норма не была нигде прописана, но такая практика существовала. Последний год так делать перестали. Моим московским коллегам сказали, что на пересылку документов больше нет финансирования.
По ее словам, основания для продления срока секретности должна выявлять специальная экспертиза. Она заключает, может ли обнародование информации из документов нанести ущерб государству или нет. Но в заключении комиссии о проведении экспертизы также не говорится:
— Мы отправили нашу петицию в Администрацию президента, те переслали ее в Межведомственную комиссию. Оттуда нам ответили, что их решение не влияет на выдачу документов, связанных с массовыми репрессиями и не нарушает прав граждан на ознакомление с делами репрессированных родственников. Но мы уже знаем, что это не так.
Подарки из архивов
Петербурженке Елене Кондрахиной удалось успеть получить доступ к документам, когда еще можно было попросить о пересылке материалов дела. Так она помогала близкой подруге своей семьи — 93-летней Валентине Матвеевне Спрингис — узнать судьбу репрессированных отца и брата.
Елена объясняет, что для работы с архивами нужны документы, подтверждающие родство. Их часто приходится заверять нотариально, а для этого нужны деньги. Есть и более бюджетный вариант — заверять бумаги у сотрудников архива, но это делается в строго отведенное время. Пожилому человеку это делать тяжело. Для Валентины Матвеевны, живущей в деревне, такой вариант был и вовсе невозможным.
Для ознакомления с делом времени дают немного. Сначала нужно записаться, затем можно переписывать интересующие материалы от руки или фотографировать. Сотрудники архива платным ксероксом воспользоваться не дали.
В пересланных из Новгородской области документах, которые получила Валентина Матвеевна, были фотографии ее отца начала XX века. Женщине, которая запрашивала документы своего отца, сотрудники архива разрешили оставить фотографии у себя.
– Большой дом на Литейном. Из его подвалов виден Магадан.
Дети репрессированных в 1930е гг. жителей Ленинграда, выпускники Ленинградского госуниверситета послевоенных лет, пережившие репрессии, блокаду, войну обратились с открытым письмом к президенту. Они считают, что истоки нынешнего неблагополучия страны — в неизжитой травме массовых репрессий. Они предлагают установить памятные знаки на учреждениях советской эпохи, осуществлявших репрессии против своих граждан — управлении НКВД, тюрьмах и следственных изоляторах.
Авторы письма считают, что память о масштабе репрессий необходимо сделать доступной всему обществу, не задвигать ее в удаленные мемориальные зоны. Они предлагают установить на бывших зданиях НКВД, КГБ, тюрем памятные плиты с указанием числа осужденных и расстрелянных в них, а также погибших во время следствия.
Авторы письма уверены, что нормальное развитие страны невозможно без полного осознания масштаба национальной трагедии:
Горожане не знают о факте или о масштабе репрессий
Действительно, недостаток качественного исторического образования и активность ревизионистов, пытающихся оправдать преступления советского государства против своих граждан, не позволяют многим представить действительный масштаб репрессий советского периода. Так, освещая новость об открытом письме детей репрессированных президенту, автор одной общенациональных газет с горечью пишет о том, что в результате трех волн террора — 1935, 1937-38 и 1949-50 в Большом доме погибло 1217 человек. Эта неверная журналистская цитата из письма детей репрессированных очень показательна — даже те, кто в целом знает о факте репрессий, зачастую не представляют их масштабов. Отсюда, возможно, и широко распространенное нежелание многих наших современников вдаваться в подробности — в общественном сознании жертвы репрессий были заслонены миллионами жертв войны. Трагедия блокады как тотального бедствия гораздо более широко и осязаемо представлена в исторической памяти, тогда как память о репрессированных зачастую остается частным делом их семей, как многим по-прежнему кажется — немногочисленных.
История Большого дома
Современники вспоминают, что уже само строительство Большого дома стоило свободы и жизни многим жителям близлежащих домов — для многочисленного аппарата требовалось жилье, и квартиры арестованных, как правило, переходили сотрудникам НКВД.
История репрессий в музеях и мемориалах Санкт-Петербурга
Городские музеи также не дают детального представления о эпохе террора. Так, филиал Государственного музея политической истории России на ул. Гороховой, 2 ограничивается лишь ранними годами становления политической полиции постсоветской России и историей создания ВЧК и деятельности Петроградской ЧК во время гражданской войны.
Хронологически следующей за ним раздел экспозиции посвящен уже деятельности НКВД в годы войны, в частности, в условиях блокады. Тридцатые годы, с их не мотивированным внешней опасностью террором против гражданского насления не нашел пока форм репрезентации в музейном пространстве.
Безусловно, памятные знаки в центрах принятия решений и непосредственного осуществления репрессий — допросов, пыток, казней — позволило бы не только отдать дань памяти десяткам тысяч замученных людей, но и поставить вопрос о том, как такое стало возможно и кто несет ответственность за государственные преступления.
Конструирование исторической памяти о Большом доме
Деятельность репрессивных органов в разгар репрессий, да и много позже, была одной из самых крамольных и смертельно опасных тем, и ее старались публично не обсуждать. Тем шире распространялись всевозможные слухи и легенды, передававшиеся шепотом. Одно из преданий гласит, что
Однако значение этого топонима как центра неправовых репрессий и политических убийств все же прочно закреплено в памяти политически активного меньшинства. Показательной демонстрацией этого стала акция анархистов, которые в феврале 2009 года установили на стене Большого дома доску с текстом
Так они выразили подозрение (как нам сейчас представляется, необоснованное) в причастности спецслужб к убийству за две недели до этого в центре Москвы адвоката С. Маркелова и журналистки А. Бабуровой. Доска была демонтирована примерно через час после установки. Несмотря на нерелевантность повода акции к кровавой памяти Большого дома, она свидетельствует о неутоленной потребности общества в том, чтобы память о жертвах режима была общедоступным достоянием и общепризнанным фактом, и чтобы виновные были названы и понесли хотя бы моральное наказание в общественном сознании.
Разрыв исторической преемственности посткоммунистической политической системы с советской властью позволил некоторым бывшим республикам СССР дать публичую оценку репрессивным институтам и включить ее в историческую память страны. Например, в Вильнюсе Музей памяти жертв политических репрессий размещен в бывшем здании НКВД-КГБ:
Предложенная авторами открытого письма идея позволила бы соединить две стратегии формирования исторической памяти: во-первых, донести до общественного сознания реальный масштаб уничтожения людей и назвать, хотя бы приблизительно, истинное число убитых, а во вторых — соединить это знание с повседневной реальностью людей в виде городских зданий, сделать ее зримой, доступной индивидуальному пониманию и личностному сопереживанию.
Читайте также: