Почему русская богословская школа испытала и в значительной степени восприняла западное влияние
Обновлено: 25.06.2024
О. Георгий Флоровский приезжает в США. Рядом с ним крупные деятели экуменизма Виссерт-Хуфт (в центре) и Хатчисон Кокбурн. 7 апреля 1947 г.
Наиболее разрушительно для учения Православной Церкви рецепция богословской диалектики (квазипатристического синтеза) Хомякова-Флоровского сказывается в экклезиологии.
Александр Буздалов
Примечание
I. Хомяков А. Записки о всемирной истории / Полн. собр. соч. А.С.Хомякова. Изд. 4-е. М.,1904. Т.5.
II. Киреевский И. О необходимости и возможности новых начал для философии / Полн. собр. соч. И.В. Киреевского в двух томах. М.,1911. Т.1.
III. Хомяков А. По поводу отрывков, найденных в бумагах И.В.Киреевского / Полн. собр. соч. А.С. Хомякова. Изд.-3. М.,1900. Т.1.
VII. прот. Георгий Флоровский. О границах Церкви / Путь, 1934. №44.
VIII. Титова А.О. Мёлер и Хомяков / Русское богословие. Исследование и материалы. М., изд. ПСТГУ, 2014.
X. Хомяков А. По поводу разных сочинений латинских и протестантских / Полн. собр. соч. А.С. Хомякова. Изд. 5-е. М.,1907. Т.2.
XI. прот. Павел Хондзинский. Филарет Московский: богословский синтез эпохи. Историко-богословское исследование. М., изд. ПСТГУ, 2010.
Мы дошли до того момента, когда западное богословие попадает в Россию. Я уже говорил, что в итоге средневековой драмы и всех несчастий, постигших православную Церковь на Востоке, богословие, как живая культурная и школьная традиция, было прервано. Голубинский говорит даже, что древнерусские богословы были всего лишь грамотеями, но это неверно. До татарского нашествия на Руси начала нарождаться своя оригинальная традиция. Профессор Федотов в книге "The Russian Religious Mind" доказывает, что именно Киевская, а не Московская Русь, есть золотой век русской православной культуры. Его можно определить как побеги византинизма, привитые на русской почве. О том же говорит и прот. Г.Флоровский в "Путях русского богословия".
Как русский язык, или, вернее, славянский, был осколком греческого, так и русская душа была, по выражению проф. Вейдле, как бы оформлена византийской культурой - благодаря значительнейшему культурному акту Кирилла и Мефодия, составивших славянскую азбуку и переведших греческие книги на славянские языки. Такие слова, как "благодушие", "благообразие", которым нет эквивалента в западных языках, суть слова, переведенные с греческого и являющиеся отображением греческой стихии и греческого способа мышления. И если в домонгольский период Русь не успела создать своей богословской системы, то она, во всяком случае, была близка к этому. Есть много свидетельств того, какие замечательные побеги дало в православной культуре крещение русского народа. Наличие одного такого произведения, как "Слово о полку Игореве", уже показывает, как высоко была в то время способна подняться русская душа.
Исторические события сделали из России военно-сторожевую цепь, которая, волею судьбы, защищала Европу от вторжения азиатских орд. Это превратило Россию в тоталитарное государство с крепостным правом и всеми его последствиями, за спиной которого Западная Европа могла продолжать благодушно развиваться. В России же всякое самостоятельное развитие мысли было прервано. Оставались живая вера и благочестие русского народа, чему свидетельством является как сонм русских подвижников, оставивших нам свой опыт богопознания, так и русская икона, показывающая, что опыт Церкви продолжал питать русские души изнутри, несмотря на отсутствие школьного опыта. Результатом этого явился религиозный крах, ознаменовавшийся в XVII в. старообрядчеством. Старообрядчество было именно продуктом отсутствия у нас богословской науки, богословского размышления. Сейчас споры о том, как писать: "Исус" или "Иисус", могут показаться нелепыми. На самом же деле, старообрядчество имело законченную систему, которую нельзя было трогать без того, чтобы она не разрушилась и не потеряла ценность.
Таким образом создавалась особая русская культура, в которой отсутствует школьное богословие, но зато имеется прекрасное, законченное богослужение, канон иконы, освященный быт. Но так долго продолжаться не могло (что и показало старообрядчество), и еще задолго до Петра начались встречи с Западом, сближение с которым Петр лишь завершил. Уже при Алексее Михайловиче Россию наводняла масса европейцев и назревал кризис культуры, ознаменовавшийся таким бурным переломом. И тут, на его пороге, произошла богословская встреча с западным христианством.
Эта встреча имела место в Киеве. Западнорусское христианство было поставлено в другие условия, нежели те, которые существовали в Москве, выдерживая напор воинствующего богословия католиков и протестантов, продукта недавней Реформации. Польшу наводнили иезуиты, в связи с чем в Малороссии очень рано почувствовалась необходимость сражаться за свое православие. Стали выковываться богословские школы, т.к. со стоявшими на большой богословской высоте иезуитами надо было сражаться тем же оружием. Большую роль в этой борьбе сыграла Киевская академия, связанная, в свою очередь, с именем Петра Могилы. Он создал свою школу, которая получила известность как "могилянское богословие". Шляхтич Могила много лет учился у иезуитов и был проникнут этой системой и даже манерой думать, богословие в Киевской академии преподавалось по-латыни. Вследствие этого Петр Могила ввел в свою защиту православия западную манеру. Но, несмотря на это, православие в Киеве было очищено и защищено от ереси римского католицизма.
В XVII в. многие киевские ученые приезжают в Москву. Среди них наиболее выдающимися могут считаться Симеон Полоцкий и Вишневецкий, продукты ополяченного дворянства, явившиеся родоначальниками первой духовной школы, открытой в Москве. Вскоре там открывается и академия, которая получила название "словено-греко-латинской"; преподавание в ней, так же, как и в киевской, велось на латинском языке. Ее возникновение положило начало целой сети духовных академий, семинарий и школ, покрывшей всю Россию. Система преподавания в них была целиком перенята с Запада; еще сто лет назад, до середины XIX в., наши сельские священники учились по-латыни. Митрополит Филарет Московский всю свою "богословию ", как тогда выражались, учил на этом языке. От языка же многое зависит. Поэтому, как говорил о. Г.Флоровский, люди "молились по-славянски, а думали и богословствовали по-латыни". Язык Церкви стал не языком школы, а язык школы не языком Церкви, в результате чего между ними возникло разделение, и школу приучились искать на Западе. Даже фамилии поступавших в духовные семинарии студентов переделывали на латинский лад (например, Беневоленский, Бенедиктов, Бенефактов); отсюда пошли как "поповские" фамилии, так и особый "поповский" язык. Само слово "семинария" было взято с Запада. Оттуда же был взят и весь особый мир духовной школы, и между ним и жизнью Церкви получился разрыв.
Богословие, которое сложилось в результате этих влияний, можно охарактеризовать двумя чертами.
Во-вторых, в это школьное богословие проникло и содержание западного богословия. Суть знаменитой диссертации Самарина, посвященной Феофану Прокоповичу и Стефану Яворскому, сводится к тому, что Яворский-католик и Феофан-протестант крушили друг друга, один - католическими, а другой - протестантскими аргументами, и о православии мыслили с протестантско-католической точки зрения. Даже такая фигура, как святитель Тихон Задонский, пользовалась книгами западного богословия, например, "Подражанием Христу" Фомы Кемпийского или работами Арндта. И если Тихон Задонский сумел переварить эти западные влияния, то исключительно благодаря тому, чем билось его сердце, как внутренне православного человека. Архиепископ Димитрий Ростовский тоже перенес на себе влияние западного богословия.
И все-таки, попадая на русскую православную почву, методы западного богословия оставались чуждыми духу Православия, даже если и воспринимались умом. Сам же ум, однако, формировался как тем, каким образом ставились богословские вопросы, так и тем, какие ответы давались на них. Возьмем, например, догмат искупления, один из центральных догматов нашей веры. Кому была принесена жертва Христова? - задает вопрос западное богословие. Отцы Церкви так вопроса бы не поставили. Но такая постановка вопроса до сих пор может быть присуща православному сознанию, чему примером служит хотя бы книга на тему об Искуплении, написанная недавно митр. Антонием Храповицким. То же можно сказать и по поводу других вопросов нашей веры. Каковы атрибуты Бога? Каковы свойства Божьей справедливости? и т.е.- подобного рода схоластическая постановка вопросов искажала то, что было выращено Православием, и постепенно удаляла русских богословов от истоков православного богословия.
Подлинное Православие оставалось жить в быту. Никому до собора 1917 г. не приходило в голову, что богослужение само по себе (литургия или всенощное бдение) может быть источником богословия, - настолько ум привык искать его лишь в учебниках. Но надо отдать справедливость поколению Бенефактовых и Туберозовых, над которым теперь подсмеиваются, - если бы его представители, увлекаясь "модным" богословием, забыли то, что хранилось их предками, может быть, до нас бы и не дошло все ценное, что мы имеем сейчас. Ибо, несмотря на западные влияния, это поколение сохранило для нас - через быт и богослужение - нечто исконно православное, что легло в основу нашего школьного богословия, пусть и облеченного в то время в латинские одежды.
Помимо латинских каналов, по которым к нам проникало школьное богословие, была еще вторая струя школьного богословия, которую можно назвать богословием светским. Постепенное выделение священства в особую касту было естественным следствием распределения по сословиям всего русского населения (факта, скрепленного даже государственным законом). Единство культуры и Церкви, которое существовало на Московской Руси, нарушилось. Русская культура после пресловутого окна в Европу, прорубленного Петром, была поставлена на другие рельсы. От Церкви же оставалась скорее ее бытовая сторона, и никто не связывал с ней какой-либо культурной проблематики. В середине XIX в. в связи с философским пробуждением в Германии, под влиянием Фихте, Гегеля, Шеллинга в России тоже начинается пробуждение философских интересов. В 40-х годах не Саровская пустынь привлекает русскую интеллигенцию и является для нее духовным центром, а Берлинский университет, где кафедру философии занимают представители идеалистического направления в немецкой философии. Сами проблемы идеалистической философии ставятся так, что рождают вопросы историософского характера: о смысле исторического процесса, о задачах отдельных стран и народов (см. Чижевский "Гегель в России"). И молодые русские студенты, окружавшие кафедры немецких профессоров, начинают задумываться над судьбами России и ее загадкой. Появляются славянофилы и западники, старавшиеся, каждый по-своему, дать ответы на вопросы, волновавшие современные русские умы. Славянофилы (А.С.Хомяков и др.) считали, что судьба России неотделима от Православия; западники (В.Г.Белинский и пр.) думали, что судьба России должна быть слита с судьбами западных стран. Так германская философия совсем по-новому оплодотворяла русскую мысль. Этим путем прошли сначала старшие, а потом и младшие славянофилы. Русская интеллигенция стала интересоваться Церковью, и, начиная с А.С.Хомякова, у нас появляется светское богословие (Владимир Соловьев и уже в наши дни - Н.Бердяев, о. С.Булгаков). Таким образом, любящие противопоставлять А.С.Хомякова и др. "гнилому Западу", неправы, ибо они забывают, что само славянофильство выросло из западной философии.
Одним из волнующих фактов, происшедших на наших глазах, явилась встреча путей, бывших столь долго разъединенными: пути Церкви и пути культуры. Произошло это в апокалиптические годы русской революции, и в наши дни мы видим сочетание священства и профессуры в одном лице (например, о. В.Зеньковский), как некий символ участия русских культурных сил в жизни Церкви.
Богословие не является чем-то раз и навсегда готовым и очерченным, как бы упавшим с неба. Оно есть продукт непрерывного творческого процесса, который можно охарактеризовать как "творимая современность". Богословие всегда будет зависеть как от наших духовных потребностей, так и от степени слияния его с православной Церковью и проникновения той Истиной, которую Церковь с собой несет.
Традиционное представление о полной изоляции и закрытости Древней Руси давно отброшено. Древняя Русь никогда не была полностью отрезана от Запада. И связь с Западом утверждалась не только в сферах экономики и политики, но также и в сфере духовной, даже в области религиозной культуры [2]. Византийское влияние оказалось главным и решающим: но оно, без сомнения, было не единственным. Трудно не заметить ослабление Византийского влияния в шестнадцатом веке - кризис русского византинизма. Дольше и глубже всех к тому времени с Западом был связан Новгород. А в четырнадцатом-пятнадцатом веках этот город стал религиозным и культурным центром всего русского северо-запада. Стремительно возвышавшаяся в то время Москва в культурном отношении зависела прежде всего от новгородских источников. Книги доставлялись в Москву именно из северной республики [3].
А в Новгороде в это время производилась, по благословению Архиепископа Геннадия, большая и очень важная богословская работа, - составление первого полного славянского библейского свода. Библия изначально была переведена на славянский не как целая и единообразная книга - скорее как собрание богослужебных чтений, основанное на порядке и цикле литургического года. Этот перевод охватывал не весь Библейский текст: второканонические книги Ветхого Завета переведены не были, и лишь много лет спустя некоторые из них появились в Восточных лекционариях. Общее смотрение и руководство официально принадлежало владычнему архидиакону Герасиму Поповке. Но реальным духовным вождем был доминиканский монах по имени Вениамин, согласно свидетельству летописца, “презвитер, паче же мних обители святаго Доминика, родом словенин, а верою латынянин”. Мы мало знаем о нем. Но вряд ли доминиканский монах из Хорватии оказался в Новгороде случайно. Очевидно и то, что он привез с собой полный текст Библии. В Геннадиевском Библейском Своде чувствуется сильное влияние Вульгаты. Именно Вульгата, а не греческие рукописи, служила образцом для составителей. Второканонические книги включены в Кодекс сообразно с использованием их у католиков. Книга Паралипоменон, Третья книга Ездры, Премудрость и первые две книги Маккавейские полностью переведены с латыни. Один ученый, изучавший рукописную традицию славянской Библии [проф. И.Е. Евсеев] характеризует Геннадиевскую Библию как “сдвиг славянской Библии с греческого русла в латинское”. Не забудем, что первая печатная русская Библия - “Острожская” (1580) основана именно на Геннадиевской Библии.
Острожский текст с некоторыми изменениями был воспроизведен в “Елизаветинской Библии” 1751 года - и по сей день используется [4]. В “Архиепископском дому” Геннадия вообще много переводят с латыни. В процессе работы над новым богослужебным уставом была переведена, по крайней мере в извлечении - очевидно, для справок - знаменитая работа В. Дурантия “Rationale divinorum officium” [Распорядок божественной службы]. По языку в переводчике угадывается иностранец - не был ли это тот же монах Вениамин? К тому же времени относится переведенное с латыни “Слово кратко противу тех, иже в вещи священныя, подвижныя и неподвижныя, соборныя церкви вступаются” - слово в защиту церковных имуществ и полной независимости духовного чина, который имеет при том право действовать “помощию плечий мирских”. Хорошо известно и многозначительное упоминание о “спанском короле”, который, как рассказывал цесарский посол, с помощью государственного преследования “свою очистил землю” от еретиков [5].
Итак, у нас есть основания говорить о “невидимом сближении с латинством” [И.Е.Евсеев] в окружении Геннадия. В пятнадцатом-шестнадцатом веках западные мотивы проникают и в русскую иконопись: из Новгорода и Пскова они приходят в Москву, где в определенных кругах вызывают протест как “новшества” и “искажения”: здесь лежит историческое значение известного “сомнения” дьяка И.М.Висковатого о новых иконах. Однако церковные авторитеты принимали эти новшества с восторгом, видя в них что-то древнее. Во всяком случае, западное влияние утвердилось даже в священном искусстве иконописания [6]. “Западное” в этом контексте, разумеется, означает “римское”, “латинское”. Символом этого движения на Запад стала “свадьба Царя в Ватикане”. Действительно, этот брак означал не столько новый подъем византийского влияния, сколько сближение Москвы с Италией. Не зря в это же время итальянские мастера обстраивают и перестраивают Кремль. Естественно, новые постройки проникнуты, как пишет Герберштейн, “итальянским духом” [more Italico] [7]. Еще показательней то, что Максим Грек, вызванный в Москву из Афонского монастыря Ватопед для помощи в переводах, не нашел в Москве ни единого человека, знавшего по-гречески. “Он сказывает по-латински, а мы сказываем по-русски писарем”. Переводчиком стал Дмитрий Герасимов, бывший ученик и помощник Вениамина [8]. Разумеется, неверно было бы объяснять эти факты как проявление католических симпатий Новгорода или Москвы. Русские люди усваивали чуждые духовные ценности полубессознательно, с наивным убеждением, что смогут при этом остаться верны родной и привычной истине. Так “западная” психология странным образом соединялась в России с нетерпимостью к Западу.
По другую сторону Московской границы общение с Западом было более близким и непосредственным. Литва и Польша столкнулись сперва с Реформацией и “социанизмом”, затем с Римской Церковью, иезуитами и “Унией”. Борьба за Православие была напряженной и трагической, а заимствования у инославных союзников, соперников, противников, даже врагов - психологически неизбежны. Вначале в Острожском кружке и в Лемберге (Львове), в доме самого князя Острожского ориентировались на греков, велико было стремление к созданию единой славяно-греческой культуры. По многим причинам от этот замысел оказался неосуществимым. Даже в самом Острожском кружке мнения разделились, а общее настроение было неустойчивым.
Практическая мудрость жизни указывала на Запад. Перед лицом угрозы Унии православные должны были даже против воли искать союзников среди протестантов и “инославных”. И многие были готовы идти даже дальше простого практического сотрудничества: в этом смысле очень характерны, например, отношения православных и кальвинистов на съезде в Вильно (1599), когда был заключен религиозно-политический союз - “Конфедерация”. Князь К. Острожский привлек для составления православного опровержения на книгу Петра Скарги “На отпадение греков” социнианина Мотовилу, к величайшему негодованию и возмущению непримиримого князя А.М. Курбского. А ответ православных на книгу Скарги о Брестском Соборе был фактически написан кальвинистом. На титульном листе знаменитого “Апокрисиса”, отпечатанного в 1587 году, стоит имя Христофора Филалета.
В самом “Апокрисисе” заметно сходство с Кальвиновским “Institutio Christianae religionis” [9].
Во всем этом не заключалось ни сознательного предательства православной традиции, ни склонности к протестантизму. Всего важнее и опаснее было то, что русские писатели привыкли обсуждать религиозные и богословские вопросы в их западной постановке. Опровергать латинизм ведь совсем еще не значит укреплять православие. В спорах с Римом православные все чаще подхватывают доводы реформаторов, далеко не всегда совместимые с православными предпосылками. Исторически эта прививка протестантизма, может быть, и была неизбежна: но под нею замутился и потускнел идеал славянской и греческой культуры. Нужно прибавить: и на греческую помощь не всегда можно было положиться. Ведь греческие учителя обычно приходили с Запада, где учились сами, - в Венеции, Падуе, Риме, или даже в Женеве и Виттенберге. Ни в одном из этих центров западной учености они не находят византийской традиции, восходящей к Святым Отцам. Скорей уж они приносят оттуда западные новшества. В XVI веке это бывали обычно протестантские симпатии, позже, напротив, неприкрытый латинизм. В жестоких словах униатского митрополита Ипатия Поцея, обращенных к Патриарху Мелетию Пигасу - что в Александрии Кальвин занял место Афанасия, Лютер правит в Константинополе, а Цвингли в Иерусалиме [10] - есть доля горькой правды. Достаточно напомнить об “Исповедании” Кирилла Лукариса, подлинность которого больше не подвергается сомнению. Неожиданное исповедание православным Патриархом кальвинизма может быть частично объяснено его обучением в Женеве, а частично - тем, что он жил в Западной Руси как раз в период общей борьбы с Унией. Возможно, поэтому он и решил “объединиться” с представителями Женевского Вероисповедания.
Влияние Реформации в Западной Руси было временным. Вскоре возобладала противоположная тенденция - горячее стремление к Римскому образцу. Значение этой перемены ярко иллюстрирует фигура знаменитого Петра Могилы, митрополита Киевского. Роль его в истории неоспорима. С полным основанием его именем обозначают целую эпоху в истории Западно-русской церкви и культуры. Могила и его сподвижники были откровенными и решительными “западниками”. А “Запад” в данном случае означал не что иное, как ненавистную “латынщину”. Могила отстаивал независимость Киевской Церкви и боролся с Унией - однако в вопросах вероучительных он был уже как бы в догматическом единомыслии с Римом. Потому он так легко и свободно обращался к латинским книгам, полагая, что сможет раскрыть в них неискаженную истину Православия. Есть что-то загадочное и двусмысленное в образе Петра Могилы. Он вывел Западно-Русскую Церковь из той растерянности и дезорганизации, в которых находилась она со времен Брестского Собора. Благодаря Могиле она получила законный статус в Речи Посполитой. Но в то же время вся структура Церкви оказалась пронизана новым и чуждым духом - духом католицизма. Против планов и проектов Могилы восставал как Запад, так и славяно-греческий Восток. Петр Могила учредил Киевский Коллегиум - несомненная заслуга перед Церковью. Но его школа была латинской школой. Латинской не только по языку, распорядку или богословию - нет, латинской по всей религиозной психологии: “олатынивались” души учеников. Странным образом все это делалось во имя борьбы с Римом и с Польшей. Внешняя независимость была сохранена, но внутренняя - утеряна. Восточные связи были прерваны. Утверждается чуждая и искуственная традиция, и она как бы перегораживает творческие пути.
В своем крипто-романизме Могила был не одинок. Скорей уж он выражал дух времени. “Православное Исповедание” - это основной и самый выразительный памятник могилянской эпохи. Трудно точно сказать, кто был автором или составителем этого “Катихизиса”: обычно называют самого Могилу, хотя, возможно, это коллективный труд нескольких его сподвижников. “Исповедание” изначально составлено по-латыни, и в этом первом варианте чувствуется гораздо большее римское влияние, чем в окончательной версии, прошедшей критический пересмотр на соборах в Киеве (1640) и в Яссах (1642). Впрочем, для нас важны не столько отдельные уклонения в католицизм - их можно объяснить случайностью - сколько тот факт, что вся “Confessio Orthodoxa” построена на католических материалах. Связь ее с римо-католическими писаниями глубже и непосредственней, чем с духовной жизнью Православия и Преданием Восточных Отцов. Отдельные римские догматы - например, учение о папском примате - отвергаются, но общий стиль остается римским. То же относится и к литургической реформе Петра Могилы. Его знаменитый “Требник или Евхологион” испытал на себе подавляющее влияние “ Ритуала” Папы Павла Пятого: объяснения отдельных обрядов в предисловии списаны оттуда почти дословно [11]. Киевский Коллегиум Могилы скоро стал рассадником этого подражательного латинизма - не только на Южной и Западной Руси, но и на московском Севере. Киевская религиозная литература семнадцатого столетия полностью зависит от латинских образцов и источников. Достаточно назвать имя Стефана Яворского, позже, в царствование Петра Первого, переехавшего на север. Его “Камень веры” представляет собой “извлечение” и “сокращение” из немногих латинских книг, главным образом Белларминова “Disputationes de controversis christianae fidei” [“Рассуждения о противоречиях христианской веры”]. Книга его о пришествии Антихриста имеет образцом труд испанского иезуита Мальвенды [12]. Сущность этого псевдоморфоза - в том, что схоластика на Руси затемнила и заменила патристику. Измены Православию не произошло - произошла психологическая и культурная “латинизация”.
Но вскоре потряслись и основания веры. При Петре Великом богословские школы и семинарии по всей Великороссии были перестроены на западный, Киевский лад. Школы эти были латинскими по духу, и преподаватели в них долгое время набирались с русского Юго-Запада. Даже Славяно-Греко-Латинская Академия в Москве перестроена была по образцу Киевского Коллегиума. Эта Петровская реформа означала прямую “украинизацию” церковных школ. При Петре началось, так сказать, переселение южноруссов на Север, где они были “чужими” по двум причинам: сами они были “иностранцами”, а школы их - “латинскими”. В своем интересном труде о богословских школах восемнадцатого века Знаменский высказывает следующее резкое суждение : “Все эти приставники были для учеников в собственном смысле слова люди чужие, наезжие из какой-то чужой земли, какою тогда представлялась Малороссия, с своеобразными привычками, понятиями и самою наукой, со своей малопонятной, странной для великорусского уха речью; притом же они не только не хотели приноровиться к просвещаемому ими юношеству и призвавшей их стране, но даже явно презирали великороссов, как дикарей, над всем смеялись и все порицали, что было непохоже на их малороссийское, а все свое выставляли и навязывали, как единственно хорошее.” То было время, когда в сан епископа или архимандрита мог попасть только “малоросс”, ибо правительство не доверяло великороссам, подозревая их всех в приверженности допетровским обычаям.
Народ принимал латинские школы неохотно и с крайним недоверием. Едва ли не силой приходилось заставлять духовенство отдавать туда своих детей. Да и сами студенты частенько сбегали. И происходило это не потому, что духовное сословие в России было привержено к суевериям и коснело в невежестве, но потому, что эти школы для них оставались “чужими”, “иностранными” - какие-то латино-польские колонии на родной земле, никому не нужные и бесполезные даже чисто практически - ибо “практический ум” не видел никакого проку ни в латинской грамматике, ни в каком-нибудь “обхождениии политичном, до семинарии относящемся”. Практический ум вовсе не находил резонов менять привычные способы приготовления священнослужителей - в родном доме, по отцовским наставлениям - на новые, непривычные и сомнительные. “Еще далеко не было доказано, кто больше был обыкновенно приготовлен к священнослужительству: псалтырник ли, с детства служивший при церкви и практически изучивший чтение и пение, и устав, - или латынник из школы, заучивший только несколько вокабул и латинские флексии.” (Знаменский) От славянского языка почти что отвыкали в этой латинской школе - ведь даже тексты Писания на уроках чаще приводились по-латыни. Грамматика, риторика и пиитика изучались латинские, а российская риторика присовокупляется к ним только в старших классах. И нетрудно понять, что родители с таким недоверием отсылали детей в эту “проклятую семинарию на муку”. А дети предпочитали попасть хоть в острог, лишь бы избыть этой учебной службы. Ибо создавалось гнетущее впечатление, что в этой нововводной школе меняют если еще и не веру, то национальность. Самое учреждение школ было бесспорным и положительным приобретением. Однако это перенесение латинской школы на русскую почву означало разрыв в церковном сознании. Разрыв между богословской “ученостью” и церковным опытом; молились ведь еще по славянски, а богословствовали уже по-латыни. Одно и то же Писание в классе звучало на интернациональной латыни, а в храме на родном языке. Вот этот болезненный разрыв в самом церковном сознании есть, быть может, самый трагический из итогов Петровсой эпохи. Создается некое новое “двоеверие”, во всяком случае, двоедушие [13]. В русской церковной школе утвердилась западная культура и западное богословие. Эта “богословская школа”, разумеется, не имела корней в жизни. Основанная на чужом основании, возросшая на искуственной почве, она стала некоей “надстройкой” над пустым местом. Оно не имело своих корней. Вместо корней - сваи. “Богословие на сваях” - таков результат богословского “западничества” в России восемнадцатого столетия.
Мария Лукина запись закреплена
Некоторые факультеты (по согласованию с принимающим преподавателем) будут сдавать экзамен на платформе СДО в виде письменной работы. Формулировки вопросов в письменной работе могут отличаться от приведенных в данном списке, но ориентироваться при подготовке нужно именно на этот перечень.
С уважением,
Полина Завьялова
секретарь кафедры
практического богословия БФ
Вопросы для самоконтроля
по лекционному курсу литургического предания
(введение в литургическое предание)
2020 г.
Когда и в связи с чем был сформулирован Символ веры?
Когда произошло разделение Восточной и Западной Церквей?
Название древнейшей из известных ныне рукописей греческого Евхология. Где хранится? Каким веком датируется?
Укажите кем, когда и где был построен храм Святой Софии. Приведите греческое название.
Почему русская богословская школа испытала и в значительной степени восприняла западное влияние?
Составитель одного из первых печатных славянских Требников. В каком веке он был издан?
Дайте определение таинства Миропомазания.
Сколько раз в жизни человека совершается таинство миропомазания?
В каких случаях используют святое миро, кроме таинства Миропомазания?
Может ли таинство Миропомазания совершаться отдельно от таинства Крещения?
Что соответствует таинству Миропомазания в Католической церкви? Опишите.
Расскажите, какое учение лежит в основе христианской антропологии.
В каких книгах Ветхого Завета впервые говорится о браке?
В какой
С именами каких преподобных отцов связано происхождение монашества?
Когда возникает монашество как институт, и почему?
В чем состоит важнейший замысел Бога о человеке?
Кто был первым монахом, принявшим священный сан?
Какие слова можно считать евангельским основанием для установления монашества?
Что предшествует монашескому постригу в России?
Назовите виды пострига в России и в Греции.
Назовите монашеские обеты.
Назовите элементы монашеского облачения.
Беседа с протоиереем Димитрием Лескиным, директором православной гимназии г. Тольятти, заведующим межвузовской кафедрой теологии
 |
В европейских странах, которые так же, как и современная Россия, имеют светский характер, теология преподается во многих университетах. Так, в Боннском университете существуют сразу два теологических факультета – протестантский и католический, которые сотрудничают, обмениваются преподавателями. Такая же ситуация в государственном университете Страсбурга. В Оксфорде и Кембридже теологические факультеты являются старейшими и первыми по внутренней университетской квалификации. Мощные теологические факультеты действуют в Берне, Женеве, Фрибуре, Цюрихе, Гейдельберге, Тюбингене, Вене, Берлине, Хельсинки, Копенгагене, Тулузе, Люблине и других крупнейших университетских центрах Европы.
– Однако в России ситуация всегда была иной. В Московском университете теологического факультета никогда не было.
– Пути русской богословской школы были несколько иными. Университетское образование в России появляется в XVIII веке. Среди высших школ предшествующего периода необходимо упомянуть Киево-Могилянскую духовную академию, Славяно-греко-латинскую академию, училище боярина Федора Ртищева в Андреевском монастыре Москвы. В значительной степени эти учебные заведения были уже в тот период подвержены схоластическому влиянию. Главным языком преподавания оставалась латынь.
Тем не менее, в России XVIII века были высшие учебные заведения с преподаванием теологии. В то время в состав России вошли Прибалтика и восточные провинции Речи Посполитой, где находились Дерптский и Виленский университеты, имеющие теологические факультеты.
В открывающихся в XIX веке русских университетах богословских факультетов также не было. Однако у большинства из них были выстроены многоуровневые отношения с духовными академиями. В университетах на различных факультетах действовали кафедры всеобщей церковной истории, русской церковной истории, канонического права, которые чаще всего возглавляли священнослужители – кандидаты, магистры и доктора богословия, церковной истории и церковного права. Однако в XIX веке взаимодействие духовной и светской высших школ оставалось весьма ограниченным. Согласно уставу 1884 года, отмененному в 1904 году, выпускники духовных семинарий не могли поступать в университеты, а выпускники гимназий и реальных училищ – в духовные академии.
– И это ощутимо сказалось на умонастроениях интеллигенции.
– Действительно, эти моменты приводили к постепенному вытеснению религии из интеллектуальной жизни высшего общества – дворянства, а позднее интеллигенции. Большинство русских великих писателей, ученых, философов – это люди с глубокой верой в Бога, однако большинство русской молодой интеллигенции начала XX века воспринимало религию как нечто отжившее. Именно эта группа формировала идеологию радикальных российских партий, в результате победы одной из которых в стране началось насильственное искоренение религии. В этой связи один известный современный публицист и богослов, диакон Андрей Кураев, заметил, что не случайно Октябрьская революция произошла в единственной из европейских стран, где в университетах не преподавалась теология. Заявление, возможно, несколько эпатажное, но повод задуматься, несомненно, есть.
– Но это история. А какова ситуация сейчас?
– В чем заключалась причина такой задержки?
– Тот факт, что принятие стандарта по специальности затянулось на семь лет и для его принятия потребовалось специальное послание, подписанное Патриархом, не был случайностью. Против введения теологии в вузы выступила когорта религиоведов – в большинстве своем ранее преподававших научный атеизм. Основными аргументами оппонентов было то, что новая специальность противоречит светскому характеру государства в России, усилит рознь между религиозными общинами страны. В дискуссии, которая состоялась по данной проблеме, была показана неверность этих построений. Россия, действительно, многоконфессиональная и многонациональная страна, но это не значит, что из-за подобного положения надо запретить русскому и другим народам изучение своих национальных и религиозных традиций.
– Но теологию в российских светских вузах сегодня все же изучают?
– В настоящий момент теология изучается в 40 вузах России. Из них десять вузов – государственные: в Москве, Омске, Владивостоке. На стадии открытия находятся отделения теологии еще в пяти вузах в городах Сургут, Ростов-на-Дону, Воронеж, Нижний Новгород, Тула. Во многих вузах преподаватели сами добиваются формирования курсов по изучению Православия.
– А как обстоят дела у вас в Самаре?
Полгода тому назад во все семинарии Русской Православной Церкви учебный комитет направил церковный образовательный стандарт по православному богословию, в котором вопросы сохранения часов и распределения учебных дисциплин были максимально приближены к тому, что требуется духовным школам. Я знаю, что он утверждался не без противоречия со стороны части профессорско-преподавательского состава, полагающей, что светским дисциплинам уделяется больше внимания, чем этого бы хотелось. Однако в настоящее время стандарт существует, он утвержден Святейшим Патриархом. На мой взгляд, в нем учтены основные реалии современного духовного образования в России в той степени, в которой это возможно в настоящее время.
Другое дело: удастся ли его провести в жизнь? Сейчас принимаются государственные образовательные стандарты третьего поколения, где опять все поставлено под вопрос, в том числе вообще будущее утвержденного в 2000 году государственного образовательного стандарта по теологии. Неизвестно, что с ним будет в ближайшее время. Реформаторское рвение, которое Минобразования демонстрирует уже в течение многих лет, серьезно выбивает из колеи академическую науку, в том числе и церковную. В этом состоит наша проблема по сравнению с любым – и западно- и восточноевропейским – государством. Там везде Церкви дано полное право вести образовательную деятельность в соответствии со своими учебными планами, на основании конкордата или другого государственно-церковного соглашения. Церковь при этом выдает выпускникам своих учебных заведений те дипломы, которые котируются в государстве. Молдавия и Прибалтика это делать могут, а Россия не может до сих пор!
Читайте также: