Как опасно предаваться честолюбивым снам краткое содержание

Обновлено: 07.07.2024

Сон причудлив и странно жесток. Часто после великолепной перспективы всего, чем со временем должна увенчаться благонамеренность, человеку, как бы он ни был добродетелен, вдруг, ни с того ни с другого, что-нибудь такое приснится, чего он никак не может пропустить, не закричав тотчас же, что он в штрафах и под судом не бывал и никаких мыслей, противных правилам нравственности, в душе своей не питал. Петру Ивановичу вдруг приснилась какая-то девушка в шапке, под которой (не под шапкой, а под девушкой) были подписаны два стиха:

Они молчали оба. Грустно, грустно
Она смотрела. Взор ее глубокий
Был полон думы. Он моргал бровями
И что-то говорить хотел, казалось,
Она же покачала головой
И палец наложила в знак молчанья
На синие трепещущие губы.
Потом пошли домой всё так же молча,
И было в их молчаньи больше муки
И страшного значенья, чем в рыданьях,
С которыми бросаем горсть земли
На гроб того, кто был нам дорог в жизни,
Кто нас любил, быть может. У ворот
Они кухарку встретили. Кухарка
Смутилась. В ней, быть может, сжалось сердце.
И долго изумленными глазами
Она на них смотрела, но ни слова
Они ей не сказали. Да! ни слова.
И молча продолжали путь. и скрылись.

Но как только переступили они порог спальни, Федосья Карповна тотчас повернула ключ в замке, и узнать, что тут происходило в первые минуты, авторы решительно не имели никакой возможности, ибо, к крайнему их сожалению, и самые ставни оставались по-прежнему закрыты, так что нельзя было даже ничего подсмотреть. Впрочем, можно догадываться, что тут происходила драма в пяти или даже в шести актах, с эпилогом, — в какой не дай бог участвовать женатому читателю! Но достоверно известно только, что тщетно уверял Петр Иванович Федосью Карповну в своей невинности. Какие ни приводил он доказательства, все они обращались на его же голову. Федосья Карповна упорно стояла на том, что ее платье и прочие веши стащил Петр Иваныч к мерзавке, своей любовнице, а сам очутился на улице без платья потому, что его раздели мазурики, когда он возвращался от мерзавки, своей любовницы, и что, наконец, лохмотья таинственного незнакомца сам же он, Петр Иваныч, подкинул, купив на рынке, чтоб отвлечь от себя всякое подозрение в случае какой-нибудь неудачи. Как ни нелепо было такое предположение и как ни клялся Петр Иваныч (а он клялся всем дорогим для него в жизни) — ничто не помогло. Не помогло даже и последнее очень сильное доказательство, что парик оставался дома, а невероятно и ни с чем не сообразно, чтоб нуждающийся в парике человек позабыл надеть его, идучи на свидание любовницей. Ничто не помогло! Таково уже было расположение мыслей Федосьи Карповны. Ревность рвала ее душу на части. К тому же и кухарка, обрадовавшись случаю, решительно утверждала, что ни на минуту не выходила и никто к ним не входил и что хоть и слышались ей впросонках из спальни какие-то шаги, но, рассудив, что оттуда некому выходить, кроме барина или барыни, она не сочла нужным встать и посмотреть. Хоть герой наш звался совсем не Макаром, но мы не можем здесь не заметить, что на бедного Макара и шишки валятся!

Что чиновники то же, что воинство
Для отчизны в гражданском кругу,
Посягать на их честь и достоинство
Позволительно разве врагу,
Что у них все занятья важнейшие —
И торги, и финансы, и суд,
И что служат все люди умнейшие
И себя благородно ведут.
Что без них бы невинные плакали,
Наслаждался б свободой злодей,
Что подчас от единой каракули
Участь сотни зависит людей,
Что чиновник плохой без амбиции,
Что чиновник не шут, не паяц,
И не след ему без амуниции
Выбегать на какой-нибудь плац.
А уж если есть точно желание
Не служить, а плясать качучу,
Есть на то и приличное звание —
Я удерживать вас не хочу!

Так заключилась речь, имевшая вообще на присутствующих влияние сильное, но действие ее на Петра Иваныча было таково, что, может быть, ни в какие времена никакая речь не производила такого действия. Пораженный ею, из всех способностей, отпущенных ему богом, сохранил он только одну способность шевелить или, точнее, мямлить губами, да и то делалось с величайшим усилием, и вообще в ту минуту герой наш, страшно синий, походил на умирающего, которому есть сказать нечто важное, но у которого уже отнялся язык. Только очутившись на улице и глубоко втянув в себя струю свежего воздуха, почувствовал он, что еще жив.

Чиновнику снятся сладкие сны, но его будит вор. В погоне за бандитом мужчина выскакивает на улицу в нижнем белье. Его видит начальник и увольняет за неприличное поведение.

За минуту

Чиновник Петр Иванович Блинов спит рядом с женой. Ему снятся сладкие сны, где он видит себя в обществе красавицы Пелагеи.

Его будет вор, который выносит из квартиры ценные вещи. Петр Иванович просыпается и в ночной сорочке бежит вдогонку за вором, но тот успевает скрыться. Чиновник остается посреди улицы в ночном одеянии. В таком виде его застает проезжающий мимо начальник. Он стыдит подчиненного.

Когда чиновник возвращается домой, жена учиняет скандал – она уверена, что муж ей изменяет.

Несколько дней чиновник не приходит на службу – боится позора. Когда, наконец, он осмеливается прийти, начальство высмеивает его, стыдит и отстраняет от работы. Но Петр Иванович решает обратиться за покровительством высокопоставленного лица и продолжить работать в другом департаменте.

Содержание

История публикации, авторство и литературная основа

В напечатанном варианте рассказ иллюстрировали рисунки Александра Агина и Павла Федотова [1] .

Критические отзывы

Сюжет

Герой фарса чиновник Пётр Иванович Блинов спит с женой и видит сон, где он представляет себя помещиком тысячи душ наедине с кухаркой Пелагеей-чернобровкой. В этот момент в квартиру входит вор, собирает одежду и серебро, и счастливый сон сменяется кошмарами и навязчивыми видениями. В конце концов, Пётр Иванович неожиданно просыпается, а вор обращается в бегство. Обкраденный чиновник в ночном одеянии пускается вдогонку за жуликом, но догнать его ему не удаётся. В этот момент на улице в экипаже неожиданно появляется начальник Петра Ивановича в его департаменте: Степан Фёдорович Фарафонтов. Застав своего подчинённого в странном виде на пустой утренней улице, он пытается у него выяснить это удивительное недоразумение, но Пётр Иванович настолько смущён, что не находит вразумительного ответа.

Вернувшись домой ни с чем, несчастный чиновник в довершение всего стал участником семейной драмы, поскольку его супруга Федосья Карповна, не найдя ни мужа, ни своей одежды, уверилась в мужниной измене. Раздосадованный всеми этими неприятностями, чиновник несколько дней не мог себя заставить идти на службу в департамент, опасаясь стать всеобщим посмешищем. Он мечтает об отставке и получении должности управляющего богатого помещика где-нибудь в Малороссии, пока ему не удаётся совладать с собой и заставить идти себя на службу. В департаменте происходит сцена его позора и осмеяния, учинённая его столоначальником Степаном Фёдоровичем, а также самим начальником департамента. Герой получает отставку, не успев никому ничего объяснить, но из последних стихотворных строчек явствует, что Пётр Иванович решил прибегнуть к покровительству его превосходительства Ивана Кузьмича, высокопоставленного петербургского чиновника, под чьим расположением герой рассчитывал продолжить чиновничью карьеру в другом петербургском департаменте.

Приложение — как опасно предаваться честолюбивым снам. Федор Михайлович Достоевский, Дмитрий Васильевич Григорович

Фарс совершенно неправдоподобный, в стихах, с примесью прозы.

Соч. гг. Пружинина, Зубоскалова, Белопяткина и Кo

Месяц бледный сквозь щели глядит

Не притворенных плотно ставней…

Петр Иваныч свирепо храпит

Подле верной супруги своей.

На его оглушительный храп

Женин нос деликатно свистит.

Снится ей черномазый арап,

И она от испуга кричит.

Но, не слыша, блаженствует муж,

И улыбкой сияет чело:

Он помещиком тысячи душ

В необъятное въехал село.

Шапки снявши, народ перед ним

Словно в бурю валы на реке…

И подходит один за другим

К благосклонной боярской руке.

Произносит он краткую речь,

А виновных грозит пересечь

И уходит в хрустальный свой дом.

Там шинель на бобровом меху

Он небрежно скидает с плеча…

«Заварить на шампанском уху

И зажарить в сметане леща!

(И ногою значительно топ).

Всех величьем своим устрашив,

На минуту вздремнуть захотел

И у зеркала (был он плешив)

Снял парик и… как смерть побледнел!

Где была лунолицая плешь,

Там густые побеги волос,

Взгляд убийственно нежен и свеж

И короче значительно нос…

Постоял, постоял — и бежать

Прочь от зеркала, с бледным лицом..

Вот, зажмурясь, подкрался опять…

Посмотрел.. и запел петухом!

Ухвативши себя за бока,

Чуть касаясь ногами земли,

Принялся отдирать трепака…

«Ай люли! ай люли! ай люли!

Ну, узнай-ка теперича нас!

И, грозя проходившей чрез двор

Чернобровке, лукаво мигнул

И подумал: «У! тонкий ты вор,

Растворилася дверь, и вошла

Чернобровка, свежа и плотна,

И на стол накрывать начала,

Безотчетного страха полна..

Вот уж подан и лакомый лещ,

Но не ест он, не ест, трепеща..

Лещ, конечно, прекрасная вещь,

Но есть вещи и лучше леща…

«Завтра ж будут тебе башмаки…

Сядь.. поешь-ка со мною леща…

Дай-ка муху сгоню со щеки.

Как рука у тебя горяча!.

Вот на днях я поеду в Москву

Между тем наяву

Все обычною шло чередой…

Но будет об лестницах. Не прошло пяти минут по уходе кухарки, как дверь тихонько скрыпнула и в кухню осторожными шагами вошел человек несколько измятой, но благонамеренной наружности, вроде тех благородно-бедных существ, которые если и просят милостыню, то не иначе, как по документу, напоминающему красноречием своим лучшие страницы тех произведений, которых расходилось по обширному нашему государству по сороку изданий:

Несомненные признаки их — семь человек детей (непременно семь, ни больше ни меньше), мать на одре страдания, язык, несколько запинающийся при извещении, что третьи сутки (тоже ни больше ни меньше) не было уже маковой росинки во рту, и других уверениях, и чувство собственного достоинства, стоящее тридцать пять копеек, потому что они непременно обидятся подачей меньше гривенника, на что, впрочем, благородство происхождения дает им полное право. Они очень хорошо знают дорогу к кабаку и могут сказать о себе, что в кабаках их знают

Есть несчастный сирота, обремененный малолетним многочисленным семейством, участь которого заслуживает сострадание всякого, имеющего душу, способную понимать бедствия ближнего. На расцвете лет он потерял добрую, кроткую мать и вслед за тем чадолюбивого отца — оставившего на его попечение семерых малюток. Перенося все страдания с христианским терпением, возвышающим душевное достоинство, он снискивает пропитание как помощью благотворительных лиц, так и самою работою, которая едва дает возможность поддерживать вверенное ему судьбою семейство. Несчастный этот — податель сего письма. Я же, не имея чести знать вас лично и потому лишаясь права удостоверять преждевременно в истине моего к вам уважения, надеюсь, что вы, как артист, понимающий душу угнетенных судьбою людей, не рассердитесь на меня за то, что я решился доставить вам торжество истинно христианское (крупными буквами): помочь несчастному! Десять, пять или даже рубль серебром пожертвовать семерым для вас ничего не составит, сирот же заставит пролить слезы благодарности как пред образом Христа-спасителя, так и перед общим покровом всех — пресвятой богородицей.

Я был постоянным свидетелем вашего торжества и, соглашаясь с единодушным отголоском просвещенной публики, повторяю еще раз (крупнейшими буквами): вы великий артист! О, признаюсь откровенно, душевно благодарил публику за прием, коим она почтила неожиданного дорогого гостя…

Христианское сострадание — не есть ли удел артистов? Помогите несчастному, и новый, спасительный подвиг увековечит ваше пребывание в Петербурге.

Кто им пишет такие письма — бог знает. Но под ними обыкновенно читаешь подпись: генерал такой-то или генеральша такая-то, — каких, разумеется, сроду никто не слыхивал и каких не увидит и во сне даже благонамеренный человек, весь вечер, накануне Нового года, продумавший, как бы кого не забыть завтра поздравить?

Итак, по мере того как таинственный незнакомец обозревал кухню и укреплялся в уверенности, что в ней никого нет, лицо его теряло неопределенный оттенок, движения становились резче и самоувереннее.. Он смело подошел к двери, ведущей в спальню, и, приложив ухо к скважине, долго и чутко прислушивался; затем он снял с себя рыжие, подбитые вершковыми гвоздями сапоги и поотворил несколько дверь, причем она предательски скрыпнула, что заставило его отшатнуться назад и простоять с минуту в неподвижном оцепенении. Но удостоверившись, что все спало по-прежнему, он смело нагнулся вперед и, просунув голову в отверстие между дверными сторонками, начал обозревать спальню. Нужно полагать, что ему представилось здесь много привлекающих любопытство предметов, потому что, уже не колеблясь долее, он решительно двинул вперед правую сторонку дверей, переждал, пока скрып, произведенный этим движением, совершенно замолк — и смело вошел в спальню. Здесь он сел на покойные и мягкие кресла, потянулся и начал переодеваться… переодеваться из своего, как легко догадаться, не совсем покойного и красивого платья в платье Петра Ивановича. Нельзя не заметить, что переодевался он с достоинством и спокойствием человека, одевающегося в собственное платье и только несколько поспешающего, из опасения опоздать на службу. Петр Иванович обладал значительной полнотою, какой в известные лета достигает всякий благомыслящий человек: таинственный же незнакомец был очень тощ,

Читайте также: