Жан кокто двойной шпагат краткое содержание

Обновлено: 04.07.2024

К концу месяца Жак был здоровее, чем до болезни, ибо болезнь — отдых, целительный для нервных людей. Надо было возвращаться к учебе. Решили, что в Париж он поедет с матерью, что они устроятся там по-семейному, и г-жа Форестье наймет репетитора. Идею эту подал Жак. Он чувствовал, что еще недостаточно обрел равновесие, чтобы жить без поддержки. Он знал, что они с матерью будут неминуемо ушибаться друг о друга, но константа любви, уважения подаст ему сигнал при малейшем отклонении от курса. Собственная его природа была недостаточно прямой, чтобы одергивать его. Когда она клонилась и сбивалась с пути, это происходило плавно и незаметно.

Г-ну Форестье больше не нужно было свинцовое грузило. Он отдал свою жену сыну. В мае он их навестит.

В Париж прибыли утром, и по сожалению о том, что он сходит с поезда не один, Жак понял, насколько необходимым будет присутствие г-жи Форестье. У него перехватывало дыхание. Он никак не мог решиться нырнуть в толпу. Трудно было войти в море. Вновь обретенное, оно показалось ему холодным и бурным.

Г-же Форестье надо было проветрить квартиру, договориться с прислугой, убрать чехлы и камфару. В семь они с Жаком встретятся и пойдут куда-нибудь обедать.

Улица возбуждала его исцеленное тело. Он говорил себе: "У меня открылись глаза. Я смотрю на Париж, как смотрел на Венецию. Нужны драмы, чтобы разбудить меня".

Затем он вновь впадал в бессилие под хаосом домов, автобусов, вывесок, загородок, киосков, свистков, подземных рокотов. Он вспоминал молодых героев Бальзака, которые, попадая в Париж, ставят ногу на первую ступеньку золотой лестницы. Для себя он не находил никакой зацепки. Он тяжело всплывал поверх этого легкого Парижа. Он был пятном масла на воде; плавучим обломком. Ему стало тошно.

Надо было зайти к потенциальному преподавателю, знакомому его отца, на улицу Реомюр. По счастью, того не оказалось дома. Жак оставил свою карточку.

Когда он проходил мимо почты около биржи, какой-то человек вышел из-под земли. Он узнал Озириса. Озирис, выходящий из некрополя, зияющего под храмом, был богом Озирисом, воплощением прошлого. Сердце Жака неистово забилось. Он прибавил шагу.

Нестор окликал его. Скрыться было невозможно.

— Куда вы так бежите? Ну надо же! Вот не ожидал вас встретить. Жермена говорила, что родители заточили вас в деревне. Между нами говоря, я вас посчитал изменником. Вроде бы мы ничем вас не обидели. Что ж так исчезать, не попрощавшись?

Жак промямлил, что был очень болен, что только что приехал из Турени и всего на один день.

— В Париж — на один день? Нет, я вас так не отпущу. Пойдемте выпьем вермута.

Контора Озириса была в двух шагах, на улице Ришелье.

Между тем как Нестор открывал двери, разоблачался, доставал из стенного шкафа вермут и стаканы, Жак увидел на каминной полке совсем недавнюю фотографию Жермены. На глаза ему навернулись слезы.

— Вы хорошо выглядите, только бледноваты. Выпейте-ка, — говорил Нестор, — вермут хорошо действует на лимфатическую систему. Курите? Нет? И я больше не курю. Соблюдаю режим. Вот поглядите на мой живот.

Он развалился в кожаном кресле, закинув ногу на ногу, левая рука на щиколотке, в правой — стакан.

— Эх, Жак, чертяка! Сколько мне Жермена ни твердила, что родители вас затребовали в срочном порядке, я все гадал, не обида ли у вас какая. Поди знай, что Жермена могла учудить! Ей бы все дразниться. То-то она обрадуется, что я вас видел. А знаете нашу последнюю причуду — кто у нас нынче фаворит? Нет, конечно, откуда вам знать. Попробуйте-ка угадайте — Махеддин! Да-да, голубчик, Махеддин. Только и света в окошке, что Махеддин. Махеддин поэт, Махеддин красавец! Видите, она не меняется.

Жак не ожидал услышать имя араба. Его удивление развеселило Нестора. Он хлопал себя по коленям и хохотал.

Мода есть мода. Пройдет в свой черед. Было уже, видали. Было и прошло, было и прошло… Жермена у нас нынче курит сигареты с амброй, ест рахат-лукум, жжет гаремные благовония. Все, от чего меня воротит. Я старый дурак. Махеддин всегда прав. Заметьте, если бы это я навязывал ей такой восточный базар, не приняла бы ни за что на свете. Вот вам женщина. Вот вам Жермена. Я не вмешиваюсь. Такая уж она есть, не нам менять.

Жак слушал, и ему было довольно-таки неловко. Квинт Курций пишет, что Александр, имея дело с варварами, мало-помалу заражался их недостатками. Но Жак если и подцепил от Жермены толику надувательской ловкости, успел уже ее утратить. Он больше не был Жаком из "Вокруг света". У него в голове не укладывалась такая слепота. Сейчас он был похож на детектива, который, угадав вора под усами банкира, нащупывает рукоятку револьвера. Он старался понять, не издевается ли над ним Озирис — может быть, он все знает и готовит какой-нибудь подвох?

— Чего ж вы хотите, дружок, она дьявол, сущий дьявол. Я ее такой и люблю, а поскольку она мне верна, остальное неважно.

Вермут Жака выплеснулся на кресло.

— Оставьте, ничего, — сказал Озирис. — Ей надо как-то развлекаться. Я-то ее развлекать не могу. Я снимаю ей квартиру, одеваю ее, балую, но у меня ведь банк. Голова забита расчетами. Будь я таким вот Стопвэлом или Махеддином — по сей день пас бы ослов в Египте.

Он встал. Побарабанил по оконному стеклу.

Последние слова придали этому человеку такое величие, что Жак чуть отступил, чтобы охватить его взглядом. Быть может, то, что он в состоянии разглядеть — лишь подножие? Ему почудилось, что некий гранитный Озирис, восседающий на пяти ярусах мертвецов, улыбается с неизмеримой высоты, а вокруг него — небосвод в созвездиях цифр.

Озирис прервал молчание.

— Вот так, — сказал он, — такие-то у нас дела. А вот и сводка биржевых курсов. Мне надо идти. Вы со мной? Вам сейчас куда? Могу подвезти.

Нестор взял свое пальто и цилиндр. Нет. Перед Жаком был знакомый Нестор-простофиля. Его рога не были рогами быка Аписа.

В приемной молоденький телефонист наклеивал на конверты марки.

Что вы делаете, Жюль? — спросил Озирис. — Вы наклеиваете марки по пятьдесят сантимов на городские письма?

Других под рукой не оказалось, г-н Озирис, и я подумал…

Зря подумали, вы уволены.

Лик Озириса был воплощением непреклонности. Служащий пошатнулся.

— Без возражений, — прикрикнул Озирис, — пройдите в кассу. Вы уволены.

На лестнице Жак все еще видел перед собой искаженное лицо человека, потерявшего работу. Под сводом парадного он решился. На тротуаре заговорил.

Г-н Озирис, — сказал он, — извините, мне надо бежать. Но окажите мне одну милость. Это насчет Жюля. Вы были несправедливы. Вы потеряли из-за него всего один франк. Почему вы его увольняете?

— Почему? — Озирис помолчал. — Потому что ЭТОГО, милый мой Жак, ЭТОГО я могу избежать.

Затем, уже с обычным своим выражением, благодушно распрощался. Автомобиль отъехал.

Жак остался один на площади биржи. В ушах у него продолжало звучать заглавное ЭТО Озириса; он так и видел, как египтянин, произнося это слово, треплет его за отворот пальто, словно за ухо.

Фраза казалась туманной, высокой и таинственной. В ней ему вновь почудилось что-то от улыбки колоссов.

Скорее всего, никакого смысла, кроме финансового, в ней не таилось; то была лишь наглядная демонстрация метода, обеспечившего могущество Озирисов, способных снести самые тяжелые потери, глазом не моргнув — если только потери эти неизбежны. Но мысль Жака забегала вперед, обобщала.

Он решил на основе этой фразы, чего бы то ни стоило, выстроить себе характер, подковаться свинцом, облечься в какую-нибудь униформу.

Я болтаюсь неприкаянно в самом себе, думал он, и ЭТОГО я могу избежать. Остальное — Божья воля.

Обходя биржу по четвертому кругу, он увидел за воротами уволенного служащего Озириса. Жюль выглядел на диво веселым. Он играл в салки с велосипедистами из агентства "Гавас".

— Странная страна, — пробормотал Жак.

Именно так выразился бы ангел, сошедший посетить этот мир, спрятав крылья под заплечным ящиком стекольщика. Он добавил:

— Под какой униформой сумею я спрятать мое слишком громоздкое сердце? Его все равно будет видно.

Настроение Жака вновь омрачилось. Он прекрасно знал: чтобы жить на земле, надо следовать ее изменчивой моде, а сердце здесь нынче не носят.

ЭПИЛОГ

ЭПИЛОГ В декабре 1987 года Михаил Горбачев, энергичный и талантливый генеральный секретарь советской Коммунистической партии, приехал в Вашингтон на свою третью встречу на высшем уровне с президентом Рональдом Рейганом для подписания договора о ядерных силах средней

ЭПИЛОГ

Эпилог

Эпилог Что стало с Хулио Кортасаром потом? Какой след оставил он после себя? Получило ли его творчество признание в Аргентине? Если судить о творческом наследии писателя по количеству полученных им престижных премий, то при жизни у Кортасара их почти не было. А те, которые

Эпилог

ЭПИЛОГ

ЭПИЛОГ В течение менее чем двух недель после гибели Льва Рохлина в стране произошел ряд примечательных событий.Событие первое.В день убийства генерала совершено покушение на адвоката Юрия Маркина. Событие второе.Президент наградил всех руководителей силовых

Эпилог

Эпилог В церковь я ходил всегда. Стоял у входа и смотрел на священников, на иконы… У меня никогда не возникало желания выставить вперед ладошку для милостыни. (Всегда провожаю взглядом бомжей: почему они так живут?) Но что-то тянуло в церковь меня, необразованного, темного,

Эпилог

Эпилог Из Итапуа Артигаса перевезли в столицу Парагвая Асунсьон и, по приказу Франсии, поместили в монастыре Мерсед. Диктатор только что раскрыл заговор, организованный Негросом и другими известными деятелями, которые были связаны с Артигасом дружескими отношениями.

Эпилог

Эпилог Последние годы Басов прежде всего был отцом. Возможно, он хотел доказать, что сможет прожить один и воспитать детей без посторонней помощи. А может быть, он устал пытаться быть счастливым и хотел просто жить – работать в кино, растить детей. Во всяком случае, он все

Эпилог

Эпилог Прошли года… Давно отзвучали пушки и замолкли самолетные стаи. Давно навеки успокоились и отмучились миллионы погибших. Страна лихорадочно залечивала свои страшные раны. Подрастало новое поколение, дряхлело и уходило с жизненной арены старое. Наступили опять

Эпилог

Эпилог В начале повествования я уже говорил о моем, воспитавшем меня отце, так искренне гордившемся своим древним казахским родом, своею Сарыаркой. Он учил меня, казахского парня, сыновней любви к нашим безбрежным казахским просторам, зимой укрывавшимся девственно белым

Эпилог

Жан Кокто - Двойной шпагат краткое содержание

"…Кокто хорош тем, что красота, безупречный стиль у него всегда на первом плане, а потом уже все остальное. Я нигде не видел (речь идет о прозе, не о живописи) такого внимания к прекрасному на таком бытовом уровне.

Даже любовь выглядит у Кокто бедной родственницей его эстетических взлетов и художественных обобщений. Все подчинено строгой иерархии безупречного стиля, во всем без труда угадывается вертикаль красоты…."

Жан Кокто - Двойной шпагат читать онлайн бесплатно

Жак Форестье был скор на слезы. Поводом для них могли быть кинематограф, пошлая музыка, какой-нибудь роман с продолжением. Он не путал эти ложные признаки чувствительности с настоящими слезами. Те лились без видимых причин. Поскольку свои малые слезы он скрывал в полумраке ложи или в уединении за книгой, а настоящие — все-таки редкость, он считался человеком бесстрастным и остроумным.

Репутацией интеллектуала он был обязан быстроте мышления. Он скликал рифмы с разных концов света и сочетал их так, что казалось, будто они рифмовались всегда. Через рифмы мы слышим — неважно что.

Бесцеремонным толчком он посылал имена собственные, характеры, действия, робкие высказывания в их крайнюю степень. Эта манера снискала ему репутацию лжеца.

Добавим, что прекрасное тело или прекрасное лицо восхищали его независимо от того, какому полу принадлежали. Эта странность давала основание наделять его порочными наклонностями: порочные наклонности — единственное, чем наделяют не задумываясь.

Не обладая такой внешностью, какой бы ему хотелось, не отвечая созданному им образу идеального юноши, Жак и не пытался достичь этого столь далекого от него совершенства. Он развивал слабости, тики и чудачества до того, что переставал их стесняться. Он ими добровольно щеголял.

Возделывание неблагодарной почвы, укрощение, облагораживание сорных трав придали его облику нечто суровое, совершенно не вязавшееся с его мягкостью.

Так, из худощавого, каким он был от природы, он сделался тощим; из ранимого — заживо освежеванным. Его желтые волосы, торчащие во все стороны, не укладывались в прическу, и он стриг их ежиком.

В общем, эта внешность, по сути своей антиискусственная, обладала всеми преимуществами искусной мистификации, маскируя мещанскую приверженность к порядку, болезненное бескорыстие, унаследованное от отца, и материнскую меланхоличность.

Если б кто-нибудь из ловких, безжалостных парижских охотников его обнаружил, свернуть ему шею не составило бы труда. Одного слова хватало, чтоб его обескуражить.

Из презрения к скороспелому превосходству, которое приобретается отрицанием устоев собственного класса, Жак эти устои принимал, но на такой необычный лад, что его семья не могла признать их за свои.

В общем, он отличался подозрительной изысканностью — изысканностью зоологической. Такой вот аристократ, не выносящий аристократии, парень из народа, не выносящий масс, тысячу раз на дню заслуживает Бастилии или гильотины.

Его не устраивают ни правые, ни левые, которых он считает мягкотелыми. Только для него, человека крайностей, золотой середины не существует.

Он не домогался никакого вознаграждения. Люди этого не любят.

Те, что домогаются — потому что бескорыстие притягивает удачу, которую они не способны признать честной. Те, что вознаграждают — потому что у них ничего не просят.

Достичь. Жаку не совсем ясно, чего, собственно, достигают. Короны или Святой Елены достиг Бонапарт? Чего достиг поезд, наделавший шуму, сойдя с рельсов и убив пассажиров? Не большим ли достижением было бы для него достичь станции?

Подыскивая для Жака подходящий прообраз в глубине веков, я разоблачаю его как существо паразитическое.

В самом деле: где бумага, подтверждающая его право наслаждаться трапезой, прекрасным видом, девушкой, мужчинами? Пусть покажет. Все общество вырастает перед ним, как постовой, и требует эту бумагу. Он теряется. Мямлит неизвестно что. Он не может ее найти.

Этот искатель наслаждений, чьи ноги уверенно ступают по земной тверди, этот критик пейзажей и творений держится здесь на ниточке.

Он тяжел, как водолаз в скафандре.

Жак копает в глубину. Он ее угадывает. Он к ней приспособился. Его не вытаскивают на поверхность. Его забыли. Подняться на поверхность, скинуть шлем и костюм — это переход от жизни к смерти. Но через шланг к нему доходит некое нездешнее дыхание, которое животворит его и переполняет ностальгией.

Жак живет в постоянном противоборстве с долгим обмороком. Он не ощущает себя устойчивым. Он ни на что не ставит, кроме как в игре. Едва осмеливается разве что присесть. Он из тех моряков, что не могут исцелиться от морской болезни.

В конечном счете, красоте чисто физической свойственна надменная манера быть везде как дома. Жак, изгнанник, жаждет этой красоты. Чем менее она снисходительна, тем сильнее его волнует; его судьба — вечно об нее раниться.

За стеклом он видит праздник: расу, у которой все бумаги в порядке, которая радуется жизни, существует в своей природной среде и обходится без скафандров.

Значит, он соберет на лицах, не смягченных нежностью, урожай снов.

Вот что открыл бы идеальному графологу почерк Жака Форестье, который стоит сейчас перед зеркальным шкафом, вглядываясь в свое отражение.

Смотрите не ошибитесь. Мы только что описали Жака Форестье анфас, но тут его характер вырисовывается пока лишь в профиль; вот почему мы и говорим об идеальном графологе. Хорошо бы, чтоб он, распутывая буквенную вязь, распутал всю линию жизни. Жак станет человеком, который в какой-то мере опережает причину того, чему предстоит случиться; и с ним произойдет то, чему предстоит случиться, в какой-то мере из-за того, что опередило причину.

Вещи, атомы относятся к своей роли серьезно. Если бы зеркало зазевалось, Жак, несомненно, мог бы шагнуть в него ногой, потом другой, увидеть себя под другим жизненным углом, таким новым, что его и вообразить невозможно. Нет. Зеркало играет жестко. Зеркало есть зеркало. Шкаф есть шкаф. Комната есть комната, третий этаж, улица Эстрапад.

Ждать. Чего ждать? Жаку хотелось бы ждать чего-то определенного, упростить свое ожидание. Он не был верующим или верил так смутно, что мать молилась за него как за атеиста…

Неопределенная вера порождает дилетантские души. А дилетантизм — преступление перед обществом. Он верил больше, чем подобает. Он не ограничивал и не уточнял своих верований. Самоограничение в вере придает определенный настрой душе, так же, как ограничение и уточнение своих пристрастий в искусстве придает определенный настрой уму.

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Двойной шпагат: краткое содержание, описание и аннотация

Жан Кокто: другие книги автора

Кто написал Двойной шпагат? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.

Двойной шпагат — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

Перевод Н. Шаховская

Жак Форестье был скор на слезы. Поводом для них могли быть кинематограф, пошлая музыка, какой-нибудь роман с продолжением. Он не путал эти ложные признаки чувствительности с настоящими слезами. Те лились без видимых причин. Поскольку свои малые слезы он скрывал в полумраке ложи или в уединении за книгой, а настоящие -- все-таки редкость, он считался человеком бесстрастным и остроумным.

Добавим, что прекрасное тело или прекрасное лицо восхищали его независимо от того, какому полу принадлежали. Эта странность давала основание наделять его порочными наклонностями: порочные наклонности --единственное, чем наделяют не задумываясь.

Так, из худощавого, каким он был от природы, он сделался тощим; из ранимого -- заживо освежеванным. Его желтые волосы, торчащие во все стороны, не укладывались в прическу, и он стриг их ежиком.

В общем, он отличался подозрительной изысканностью -- изысканностью зоологической. Такой вот аристократ, не выносящий аристократии, парень из народа, не выносящий масс, тысячу раз на дню заслуживает Бастилии или гильотины.

В подтверждение аксиомы "Противоположности сходятся" ему мечталась некая девственно-крайняя правая партия, сходящаяся с крайней левой до полного слияния, но чтобы он мог действовать там один. Кресла нет, а если есть -- оно никем не занято. Жак усаживался в него, как положено, и оттуда рассматривал все вопросы политики, искусства, морали.

Он не домогался никакого вознаграждения. Люди этого не любят.

Те, что домогаются -- потому что бескорыстие притягивает удачу, которую они не способны признать честной. Те, что вознаграждают -- потому что у них ничего не просят.

Подыскивая для Жака подходящий прообраз в глубине веков, я разоблачаю его как существо паразитическое.

Он тяжел, как водолаз в скафандре.

Жак копает в глубину. Он ее угадывает. Он к ней приспособился. Его не вытаскивают на поверхность. Его забыли. Подняться на поверхность, скинуть шлем и костюм -- это переход от жизни к смерти. Но через шланг к нему доходит некое нездешнее дыхание, которое животворит его и переполняет ностальгией.

ЖАНРЫ 360
АВТОРЫ 282 164
КНИГИ 669 703
СЕРИИ 25 792
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 009

8.5 (6)

Оценка: 6.5 ( 2 )

Мне нравится ( 0 )

Читайте также: