Зазубрин щепка краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Книги писателя почти неразделимы с его судьбой, и почти всегда сам автор вершит эту судьбу предчувствием смерти своей, а то и точным ее предсказанием.
Все, кто видел и знал Владимира Яковлевича Зазубрина-Зубцова при жизни, отмечают его диковатую красоту и могутность, а также широту искреннего характера, прямоту взглядов, глубокую самообразованность, исключительно богатую память и обостренную впечатлительность.
Пройдя вместе со своим народом все сложные, кровавые пути революционного переворота, Зазубрин оказался в Сибири, сначала в армии Колчака, а затем и в Красной Армии. В Канске он смертельно заболел тифом, и его спасла семья сибиряков Теряевых, в доме которых был он на постое. В этом доме была младшая дочь Варвара Прокопьевна Теряева, студентка Омского сельхозинститута. Меж постояльцем и студенткой, его выхаживавшей, получилась любовь, и они навсегда соединили свои жизни.
Сознание нации деформировано страхом, позвоночник ее искривлен тяжким бременем революционных преобразований, за которые платой была только жизнь, только кровь человеческая. Кровь эта в конце концов переполнила подвалы губчека и, хлынув на волю, красными волнами смыла из смутой охваченной страны, с улиц ее городов, из городских домов и деревенских изб, остатки того, что звалось Великим словом РОССИЯ. Страну и ее народ ввергли в долголетнее, беспросветное угнетение, небывалое рабство, к которому большая часть нашего народа так привыкла, что и не может себя и свою жизнь мыслить иначе, как в постоянном подчинении под чьей-то командой, да и распорядиться собой и теми благими возможностями, которые народу ныне предоставлены, он не умеет, не научен.
Как знаете, а кто-то нет, в начале 90-х был снят жесткий фильм ЧЕКИСТ (кто не видел, посмотрите).
Ну, собственно, как всегда возникает тема "90-е, чернуха, сволочи!!"
А это не 90-е, это не чернуха, это революционная литература от автора, который сам был участником событий.
Владимир Зазубрин. Повесть "ЩЕПКА". 1923 г.
Ее просто не пустили в тираж.
Предисловие рев. литератора Валериана Правдухина, все того же 1923 г:
(Примечание abc1918. Это предисловие достойно не менее внимательного прочтения, чем повесть "Щепка".)
ПОВЕСТЬ О РЕВОЛЮЦИИ И О ЛИЧНОСТИ
"Страшная книга, нужная книга", - сказал В. И. Ленин, прочитав роман В. Зазубрина "Два мира".
Повесть "Щепка" не менее страшное произведение молодого художника, и можно заранее учесть те обывательские разговоры, которые могут поднять вокруг этой повести.
По что обыватели. "Что им Гекуба?" Что для них революция? Вопрос в том, нужна ли эта небольшая книжечка человеку-революционеру, который действительно ищет новый мир?
До сих пор о революции, о терроре, о чека писали или убежавшие за границу представители сюсюкающих и вырождающихся поколений или беллетристы-одиночки. Индивидуалисты, которые о революции в большинстве случаев пишут так же, как о штопанье чулок их бабушкой.
Здесь почти впервые, если не считать рассказа Радионова-Тарасова "Шоколад", где дана совершенно ложная постановка вопроса, художник-коммунист подошел к этой жгучей теме. И подошел оригинально, небывало мужественно и резко.
В. Зазубрин еще молодой художник и многое в нем еще не устоялось, многое в его повести может быть оспариваемо и с художественной точки зрения и особенно с фактической--им дано в сконцентрированном рисунке такое нагромождение ужасов, которое совершенно немыслимо на таком небольшом полотне--столь коротком житейском фоне.
Но в художественной литературе, в искусстве это совершенно закономерный прием; вспомним великие "карикатуры" художника Гойи и нашего великого сатирика Гоголя. Весь вопрос, удалось ли В. Зазубрину художнически осмыслить этот страшный материал, удалось ли ему влить в него органически живую идею и передать то, что он ставил своей задачей.
Есть ли в конечном счете оправдание этой небывалой дерзости? Зазубрин не сюсюкает, он не ужасается, он как художник с беспощадно-холодной внешней манерой и суровостью подходит к этой теме. С первых строк страшное нависает над героем Срубовым, с первой строки чувствуется надрыв героя, несущего свой тяжелый революционный долг .
Страшный лик революции с невольным нагромождением ужасов пишут нам и другие беллетристы: в Никитинском "Рвотном фронте" мы найдем не менее страшные вещи--и насилия и самые грязные человеческие извращения. У Никитина и у Пильняка в "Голом годе" герои-коммунисты, комиссары (то же и в "Повольниках" Яковлева) насилуют Олечек, Манечек, Ниночек и вместе с ними безнадежно надают в мещанско-похабную стихию, эти на миг захотевшие быть героями люди-мещане.
У Никитина написано это в формах обмызганного, порой сюсюкающего мастерства упадочного искусства, у Яковлева более ясно и просто, у Пильняка его ужасы оправдываются в общем ритме его "мятельной" стихни, от которой веет революцией настолько, нисколько революция раздробила старые формы жизни,
В. Зазубрин делает попытку найти новую форму для изображения революции. Самый стиль, его ритм -- суровый, резкий, скупой и ударный -- это ритм революции -- по его слову, "прекрасной и жестокой любовницы", которая уничтожила не только старый миропорядок, наше былое, индивидуалистическое прекраснодушие, но и заставляет нас жить, чувствовать по-иному, утверждает новую поступь, ритмику наших душевных переживаний. Если Достоевский в "Бедных людях", если Л. Андреев-- последыш индивидуалистического символизма, в своем рассказе "Семь повешенных" ставили своей задачей вызвать ненужную жизни жалость в наших душах к ненужному Янсону: претворить никчемную кантовскую идею о самодовлеющей ценности существования каждого человека, то Зазубрин, изображая совсем не идеал революционера, -- ставит своей задачей показать, что есть общее -- грядущий океан коммунизма, бесклассовою общества, во имя которого революция беспощадно идет по трупам вырождающихся врагов революции. Среди них и сильные телом, иногда духом, которые свой аристократизм декларативно или искрение стараются сохранить в тот момент, когда смотрят в лик неизбежной для них смерти, но большинство из них -- "тесто", булавочные головки, головки жаворонков, которых в детстве мать Срубова запекала в печи.
В страшной сцене расстрела, в сцене допроса, в сцене суда над следователем Ивановым Зазубрин художнически побеждает мещанство, индивидуализм, выжигая из нас оставшийся хлам мистических и идеалистических понятий в наших душах о нужности ненужных, остывших уже идей. Но сам герой Зазубрина носит в себе эти атавистические понятия, он ранен ими, и, несмотря на громадный подвиг, который он несет до конца во имя революции, он таит эту историческую занозу; "Есть душа или нет? Может быть, то душа с визгом выходит?" -- спрашивает он себя. Отсюда его трагедия и неизбежная гибель. Он мужественно встречает уход от себя мещанки-жены, падение своих сотрудников, но сам не выдерживает подвига революции – и гибнет. Гибнет во имя революции, как Моисей, которому "не дано войти в землю обетованную" коммунистического общества.
Удар по индивидуализму, по последним наслоениям оставшихся напластований буржуазной мистики и морали наносит художник, показывая эту историю героя, не выдержавшего в конце концов подвига революции. И эта повесть, несмотря на срывы, психологические сбои, нужная и художественная вещь, несущая с собой сильную эмоциональную "встряску" дряблым, тепличным душам.
Художник ведет нас в самую страшную лабораторию революции и как бы говорит: "Смотрите революцию. Слушайте ее музыку, страшную и прекрасную, которая обнажает перед нами узкий и трудный переход русла к огромному и прекрасному океану. Смотрите на ее беспощадный кровавый меч, который своим ударом обнажает проклятие и наследие вековых блужданий человечества, социальных извращений, превративших человека или в мясо, в тесто, в слякоть, или оставивших смертельные занозы. Смотрите на революцию, которая зовет стать. мощными по-звериному, цельными и небывало сильными инженерами переустройства мира".
Революция -- не все позволено, революция -- организованность, расчет, "справедливый террор". это не корчи героев Достоевского, которые стоят над бездной вопроса, все ли позволено. Здесь великое самоограничение личности и коллективная дисциплинированность. Здесь ясно, что позволено и что не может быть позволено. Здесь перед нами герой, какого еще не видала человеческая история. Здесь внутренняя трагедия этого героя, не выдержавшего своего героического подвига.
Но смысл самого подвига--ясен, цели подвига--встают живо, а главное, художник обнажает конкретно в человеке то, что ему мешает перешагнуть, наконец, границу, разделяющую старый и новый миры.
Конечно, мещане испугаются художнически-сгущенного рисунка, как они испугались, с гораздо большим субъективным основанием, раньше революции, но разве для них революция открыла широкие пути к светлым далям, к океану бесклассового общества. И настоящему революционеру повесть Зазубрина поможет выжечь окончательно из своего существа оставшиеся "занозы" исторического прошлого, чтобы стать смелым инженером неизбежного и радостного переустройства его. Это ли не оправдание смелой попытки молодого талантливого художника.
На дворе затопали стальные ноги грузовиков. По всему каменному дому дрожь.
На третьем этаже на столе у Срубова звякнули медные крышечки чернильниц. Срубов побледнел. Члены Коллегии и следователь торопливо закурили. Каждый за дымную занавесочку. А глаза в пол.
В подпале отец Василий поднял над головой нагрудный крест.
-- Братья и сестры, помолимся в последний час.
Темно-зеленая ряса, живот, расплывшийся книзу, череп лысый, круглый--просвирка заплесневевшая. Стал в угол. С нар, шурша, сползали черные тени. К полу припали со стоном.
В другом углу, синея, хрипел поручик Снежпнцкий. Короткой петлей из подтяжек его душил прапорщик Скачков. Офицер торопился -- боялся, не заметили бы. Повертывался к двери широкой спиной. Голову Снежницкого зажимал между колен. И тянул. Для себя у него был приготовлен острый осколок от бутылки.
А автомобили стучали на дворе. И все в трехэтажном каменном доме знали, что подали их для вывозки трупов.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Щепка: краткое содержание, описание и аннотация
Владимир Зазубрин: другие книги автора
Кто написал Щепка? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Щепка — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Повесть о революции и о личности[1]
"Страшная книга, нужная книга", – сказал В. И. Ленин, прочитав роман В. Зазубрина "Два мира".
Повесть "Щепка" не менее страшное произведение молодого художника, и можно заранее учесть те обывательские разговоры, которые могут поднять вокруг этой повести.
По что обыватели. "Что им Гекуба?" Что для них революция? Вопрос в том, нужна ли эта небольшая книжечка человеку-революционеру, который действительно ищет новый мир?
До сих пор о революции, о терроре, о чека писали или убежавшие за границу представители сюсюкающих и вырождающихся поколений или беллетристы-одиночки. Индивидуалисты, которые о революции в большинстве случаев пишут так же, как о штопанье чулок их бабушкой.
Здесь почти впервые, если не считать рассказа Радионова-Тарасова "Шоколад", где дана совершенно ложная постановка вопроса, художник-коммунист подошел к этой жгучей теме. И подошел оригинально, небывало мужественно и резко.
В. Зазубрин еще молодой художник и многое в нем еще не устоялось, многое в его повести может быть оспариваемо и с художественной точки зрения и особенно с фактической – им дано в сконцентрированном рисунке такое нагромождение ужасов, которое совершенно немыслимо на таком небольшом полотне – столь коротком житейском фоне.
Но в художественной литературе, в искусстве это совершенно закономерный прием; вспомним великие "карикатуры" художника Гойи и нашего великого сатирика Гоголя. Весь вопрос, удалось ли В. Зазубрину художнически осмыслить этот страшный материал, удалось ли ему влить в него органически живую идею и передать то, что он ставил своей задачей.
Есть ли в конечном счете оправдание этой небывалой дерзости? Зазубрин не сюсюкает, он не ужасается, он как художник с беспощадно-холодной внешней манерой и суровостью подходит к этой теме. С первых строк страшное нависает над героем Срубовым, с первой строки чувствуется надрыв героя, несущего свой тяжелый революционный долг.
Страшный лик революции с невольным нагромождением ужасов пишут нам и другие беллетристы: в Никитинском "Рвотном фронте" мы найдем не менее страшные вещи – и насилия и самые грязные человеческие извращения. У Никитина и у Пильняка в "Голом годе" герои-коммунисты, комиссары (то же и в "Повольниках" Яковлева) насилуют Олечек, Манечек, Ниночек и вместе с ними безнадежно падают в мещанско-похабную стихию, эти на миг захотевшие быть героями люди-мещане.
У Никитина написано это в формах обмызганного, порой сюсюкающего мастерства упадочного искусства, у Яковлева более ясно и просто, у Пильняка его ужасы оправдываются в общем ритме его "мятельной" стихии, от которой веет революцией настолько, нисколько революция раздробила старые формы жизни,
В. Зазубрин делает попытку найти новую форму для изображения революции. Самый стиль, его ритм – суровый, резкий, скупой и ударный – это ритм революции – по его слову, "прекрасной и жестокой любовницы", которая уничтожила не только старый миропорядок, наше былое, индивидуалистическое прекраснодушие, но и заставляет нас жить, чувствовать по-иному, утверждает новую поступь, ритмику наших душевных переживаний. Если Достоевский в "Бедных людях", если Л. Андреев – последыш индивидуалистического символизма, в своем рассказе "Семь повешенных" ставили своей задачей вызвать ненужную жизни жалость в наших душах к ненужному Янсону: претворить никчемную кантовскую идею о самодовлеющей ценности существования каждого человека, то Зазубрин, изображая совсем не идеал революционера, – ставит своей задачей показать, что есть общее – грядущий океан коммунизма, бесклассовою общества, во имя которого революция беспощадно идет по трупам вырождающихся врагов революции. Среди них и сильные телом, иногда духом, которые свой аристократизм декларативно или искрение стараются сохранить в тот момент, когда смотрят в лик неизбежной для них смерти, но большинство из них "тесто", булавочные головки, головки жаворонков, которых в детстве мать Срубова запекала в печи.
В страшной сцене расстрела, в сцене допроса, в сцене суда над следователем Ивановым Зазубрин художнически побеждает мещанство, индивидуализм, выжигая из нас оставшийся хлам мистических и идеалистических понятий в наших душах о нужности ненужных, остывших уже идей.
Но сам герой Зазубрина носит в себе эти атавистические понятия, он ранен ими, и, несмотря на громадный подвиг, который он несет до конца во имя революции, он таит эту историческую занозу; "Есть душа или нет? Может быть, это душа с визгом выходит?" – спрашивает он себя. Отсюда его трагедия и неизбежная гибель. Он мужественно встречает уход от себя мещанки-жены, падение своих сотрудников, но сам не выдерживает подвига революции – и гибнет. Гибнет во имя революции, как Моисей, которому "не дано войти в землю обетованную" коммунистического общества.
Автор повести Владимир Яковлевич Зазубрин родился в 1895 году в Пензе, в рабочей семье, получив при рождении фамилию Зубцов. Как и многие молодые люди, он увлекся революционным движением, тем более, что его отец, железнодорожник, тоже был связан с революционерами. Будучи учеником реального училища организовал издание нелегального журнала и примкнул к большевистскому подполью. В возрасте до двадцати двух лет (когда его застала Февральская революция) он успел и подвергнуться аресту, и стать тайным сотрудником охранного отделения — так он хотел обмануть охранку, но обманул самого себя. В гражданскую войну Зубцов несколько месяцев служил в армии Колчака, а осенью 1919 года перешел к большевикам. Так что его жизнь потрепала, кидая то к одному, то к другому берегу. Наверное, как и многих других наших соотечественников.
А ведь Зазубрин изобразил именно палача-чекиста. Машину для уничтожения врагов революции. В центре этой беспримерной для русской литературы повести находится именно образ палача, помешавшегося на любви к грязной толстозадой бабе-революции, которую он упоминает всегда с заглавной буквы. Его зовут Андрей Срубов, он начальник губернской чрезвычайной комиссии. Помимо его страстной любви к Ней (к революции) у начальника губчека есть мещанка-жена и маленький сын. Это противоречие заканчивает разрывом отношений. Но у Срубова есть еще пожилая мать и даже есть друг: он тоже чекист по имени Исаак Кац, к которому с детства пристала кличка Ика.
Был еще у Срубова отец, врач, но отца по приговору ЧК расстреляли. Приговор подписывал и приводил в исполнение все тот же его друг детства Исаак Кац. Потом на кухне у Срубова он пил кофе, приготовленный его матерью, и виновато объяснял, что не расстрелять было никак нельзя: отец Срубова был идейным борцом с большевиками. И вот этот идейный противник большевиков Павел Петрович Срубов, отец чекиста Срубова, перед расстрелом говорит своему убийце чекисту Исааку Кацу:
Такого откровения и пророчества советская власть и чекисты простить автору не смогли. В революции и гражданской войне все нормальные человеческие отношения вывернуты наизнанку и морали нет. Впрочем, какие-то странные ограничения есть: следователь изнасиловал на допросе подозреваемую Неведомскую, и Срубов приказывает расстрелять обоих. Революцию надо понимать, как страшную заразную психическую болезнь, которой поражено все общество в России.
Эта небольшая повесть сыграла страшную роль в судьбе тех, кто был с ней связан. Почти наверняка и Валериану Правдухину, расстрелянному годом позже, также напомнили его хвалебное предисловие во славу революции. Оба были реабилитированы в 1956 году. Короче говоря, Сталин со своими чекистами в НКВД оказался намного более эффектиным контрреволюционером, чем царская охранка.
Владимир Зазубрин. Щепка. — 1923 (книга не была напечатана, и увидела свет в периодике в 1989).
Читайте также: