Запах полыни краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 282 198
- КНИГИ 669 826
- СЕРИИ 25 796
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 060
Сауле задыхалась от бега. Чужие джинсы, широченные и жесткие, так и норовили сползти с бедер, будто она не просверлила в дорогом кожаном ремне дополнительные дырки. Фланелевая мужская рубаха путалась в коленях. Огромные кроссовки казались неподъемными, Сауле боялась их потерять. Смешно подпрыгивала на ходу, касаясь пальцами шелковистых шнурков, чтобы убедиться — обувь на месте.
В боку мучительно кололо, словно Сауле вогнали меж ребер раскаленную спицу. Сердце билось у самого горла, мешая дышать, его стук оглушал. Непослушные волосы выбивались из-под тяжелой кепки, золотистой паутиной липли к влажному лицу.
Сауле затравленно оглядывалась. Чудилась погоня, и она жалась поближе к тополям, надеясь в их густой тени не слишком бросаться в глаза.
Она спешила к московскому поезду и сходила с ума от мысли: проводница не посадит без билета. У нее же ни копейки с собой, разве только…
Сауле непроизвольно схватилась за уши, нащупывая материнский подарок к совершеннолетию — золотые сережки с жемчугом. Их не было, и Сауле проснулась, мокрая от пережитого и жалкая, как мышонок. Увидела на подоконнике пышный куст китайской розы и расплакалась от облегчения: она не в Чимкенте. Она свободна! Он никогда ее здесь не найдет.
Но страх не отпускал. Кровь с силой била в виски, гул в ушах не давал услышать сонное дыхание маленького Никитки. Сауле до боли в глазах всматривалась в детскую кроватку, пытаясь разглядеть сынишку. С трудом сползла с постели и на подгибающихся ногах побрела к Китенышу. И с горькой улыбкой стекла на пол: мальчик безмятежно спал.
Навязчивый кошмар обессилил Сауле. И она долго сидела у деревянной кровати, рассматривая сквозь слезы неверное свое счастье, единственного родного человечка в этом жестоком мире. В мире, где женщина значит так мало, а ее слезы подобны утренней росе, их просто не замечают.
Дождь лил с утра. Стучал по подоконнику с такой страстью, будто испытывал на прочность барабанные перепонки Сауле. Стекла жалобно дребезжали, лужицы на асфальте жизнерадостно пускали пузыри, молоденькая березка под окном мелко дрожала под тяжелыми каплями.
Сауле поморщилась: здесь, на Вологодчине, она не любила дождь. Никакой. Ни летний, ни весенний, ни осенний. Уж слишком часто они шли. А Сауле нравилось солнце. И синее небо. Чем больше того и другого, тем лучше.
Да, пусть так — раскаленный слепящий шар над головой и выбеленные зноем небеса. И терпкий запах полыни из степи. И мягкий, податливый асфальт под ногами.
И пирамидальные тополя вдоль пыльных дорог. И сладостно поющие арыки на тенистых улицах. И…
Сауле крепко зажмурилась, отгоняя глупые, жалкие, пораженческие мысли — что толку вспоминать детство? Что толку вспоминать крохотный городок в Южном Казахстане со звонким именем Кентау?
Она с горечью улыбнулась: заплаканный мир за окном нагонял тоску, но это ее мир. Кентау же — просто сон. Его нет. В сегодняшнем дне Сауле — точно.
Затихший было дождь припустил с новой силой, поднявшийся вдруг ветер швырнул в раскрытую форточку прохладные колючие капли, Сауле вздрогнула и отпрянула от окна. Рассеянно взглянула на часы и удивленно приподняла брови: два.
Уже два часа, а она все еще дома. Татьяна ее убьет. Обязательно убьет. И правильно сделает. Сауле сменила третье рабочее место, и все нашла для нее Татьяна.
И няню для Кита нашла Татьяна, Сауле до самой смерти этого не забудет, такой няни ни у кого нет, Китенышу повезло.
Сауле тяжело вздохнула, прикидывая свои шансы оправдаться перед ближайшей — нет, единственной! — подругой, но не нашла ни одного и печально поникла.
Она пропала! Ведь ничто не мешало прийти сегодня на работу вовремя. Ничто!
Анна Генриховна зашла за Китенышем в семь тридцать, как обычно. Удивительная старуха ежедневно гуляла по утрам, погода значения не имела. Сауле не сомневалась: падай с неба градины с куриное яйцо, это все равно не отменило бы прогулку. Разве что Анна Генриховна зонт бы с собой прихватила. Есть у нее один, древний и крепкий, как сама хозяйка.
Кит — и прекрасно! — на мать походил мало, просыпался легко и против утренних прогулок не возражал. Сауле казалось, мальчик их даже полюбил. И ждал няню у двери полностью одетым, великодушно давая матери возможность поспать лишние полчаса. Только перед самым уходом подбегал к ней. Гладил по щеке и щекотно шептал в самое ухо:
— Ма, я ухожу, слышишь?
Сауле сонно таращила глаза, притворялась проснувшейся. Анна Генриховна от порога басила:
— Вставай, девка, иначе опять на работу опоздаешь!
— Ма, правда пора, — жалостливо тянул Никита.
— Уже встаю, — послушно лепетала Сауле.
Сегодня она нашла в себе силы почти сразу отбросить в сторону теплое одеяло и сесть. Спустила ноги на пол и зябко поежилась: прохладно.
Успокоенный Кит ушел, а Сауле побрела в ванную, окончательно разбудить ее мог лишь контрастный душ.
И чашечка крепкого чая, Сауле не признавала кофе.
В городе ее детства, Кентау, почему-то предпочитали чай. Черный или зеленый. Лучше со сливками. В маленьких круглых пиалах.
Сауле грустно усмехнулась: на память о Южном Казахстане ей осталось всего ничего: непривычное для слуха северян имя и любовь к чаю. Да, Татьяна бы добавила — и дурацкое воспитание. Чисто восточное, по ее словам.
Хотя почему восточное? Только бабушка Сауле с отцовской стороны была казашкой, разбавив славянскую кровь своей солоноватой и терпкой, местной. Она же подарила Сауле имя.
Как же иначе? Внучка родилась на удивление смугленькой и узкоглазой — истинной казашкой, не Марией же называть?
Бабушка радовалась, что девочка пошла в нее. Горячая южная кровь наконец-то переиграла холодную северную, да и правильно — на улицах маленького городка и без того бегало слишком много белокожих и светлоглазых ребятишек.
Той же осенью старая Шолпан умерла, не успев увидеть, как блеклые младенческие глазки единственной внучки поменяли цвет. По-прежнему приподнятые к вискам и срезанные снизу, с чуть припухшими веками — бабушкины гены все-таки сказывались, — они вдруг стали льдисто-синими, странно искристыми. Как напоминание о далеком Севере, имевшем на маленькую Сауле ничуть не меньше прав.
Диковато смотрелись на смуглом детском личике ярко-синие, изменчивые, как само южное небо, глаза. И светлые волосы, сменившие темный младенческий пушок, густые и кудрявые, выглядели ничуть не менее дико.
Сауле с детства ненавидела собственную внешность.
И чужие взгляды ненавидела. Изумленные, завистливые женские и потрясенные, жадные, неприятно липкие мужские. И терпеть не могла шутливые разговоры соседей о том, какой огромный калым могут получить родители за редкую в их местах Саулешкину красоту.
Сауле страдальчески поморщилась: и они получили свои сребреники. Предали единственную дочь.
Вернее, продали. Не сомневаясь ни секунды, что гораздо лучше знают, в чем ее счастье. Мол, стерпится — слюбится. В богатом доме любому хорошо, а девичья строптивость, как и невинность, явления временные.
И правда, разве Сауле знает жизнь? Что б она понимала, глупая девчонка! Ее дело слушаться…
У Сауле больше нет родителей.
Ни отца, ни матери.
А Сауле взяла да сбежала. Сбежала, когда за ней практически перестали следить, все готовились к свадьбе.
И паспорт мать привезла — куда ж без него? Сунула дочери в руки и, пряча глаза, виновато шепнула:
— Смирись, глупая! Мы с отцом счастья тебе хотим. Пойми, с Нурланом горя знать не будешь, всю жизнь как сыр в масле прокатаешься, деньги считать не придется, так редко кому везет…
Никто не пишет литературу для гордости, она рождается от характера, она также выполняет потребности нации.
-->
В ней рассказывается про мальчика Аяна, который переехал из города в аул к своей бабушке. Он остался без матери, а отец был на фронте.
С самого первого момента он показал себя с положительной стороны, и ему это было не трудно, так как в жизни он был умным и добрым мальчиком. Вожаку деревенских мальчишек Садыку он сразу понравился, а вот забияка и силач Есикбай задирался и все же вывел Аяна на драку, в которой последний уверенно победил. Аян также отличался скромностью и рассудительностью. Друзья его любили и уважали. А еще он придумывал сказки и завораживающе рассказывал их своим друзьям. Некоторое время они сидели по вечерам возле дома слушая сказки Аяна, но, однажды, один из мальчиков предложил взобраться на крышу, где было уложено сено и было мягко и тепло. И так, ребята каждый вечер собирались на крыше и слушали добрые сказки Аяна, он часто упоминал мальчика-сироту и героями его сказок выступали его же друзья, что приводило их в восторг.
Настало время учебы и Аян пошел в первый класс. Школьникам преподавали письмо и он с нетерпением ждал, пока учитель обучит их всем буквам, чтобы писать отцу на фронт. Старый учитель видел устремления ребят, а, в особенности, Аяна и старался обучить их алфавиту в кратчайшие сроки. Так, Аян уже в первом классе начал писать письма отцу, а в дальнейшем братьям и отцам своих одноклассников, поэтому текст почти всегда повторялся, ведь автор был один.
Как-то он гнал бычка с пастбища домой и решил объездить его, но бычок сбросил с себя Аяна и тот вывихнул ступню. С тех пор он стал прихрамывать на одну ногу и ему было тяжело взбираться на горки. Зимой ребята давали ему санки, чтобы покататься. Среди них образовалась своеобразная очередь в благодарность за сказки Аяна, но не всегда, иногда некоторые дети вредничали и не хотели делиться санками, ведь им самим на целый день приходилось оставаться без санок.
Дни проходили своим чередом, старик-учитель слег из-за болезни, учеба прервалась. Аяну было обидно, что с ним не играют из-за ноги и он пошел к аульному костоправу, который так и не выправил ступню мальчика. Родная бабушка умерла, и он переехал к старику Бапаю — дальнему родственнику бабушки в том же ауле. Старик жил с бабушкой и Аяну часто приходилось помогать им по хозяйству.
Вскоре пришла весточка о смерти отца. Аян встретил весть выдержанно всплакнув вдали от всех.
Его забрали в детдом, жалко было сиротку, но его друг, от лица которого велась повесть верил, что Аян еще вернется в аул навестить своих друзей и вырастит достойным гражданином и благородным человеком.
Тонкой нитью через все произведение проходит упоминание о горькой полыни, запахом которой пахло пальто отца Аяна, которым он с любовью укрывался. Тем же запахом пах и сам Аян. Его друзья с удивлением заметили, что от одежды их братьев и отцов также исходил запах полыни. И всем было невдомек, что этот запах, как правило, присущ жителям аулов и он достаточно стойкий.
Саин Муратбеков акцентировал внимание на деревенской прозе, писал о жизни и быте сельских жителей, описывал проблемы, с которыми они сталкивались, искусно охарактеризовывал своих персонажей. Герои буквально оживают на страницах произведений автора.
Таким настоящим, например, представляется образ Аяна. С первых же строк проникаешься к мальчику симпатией, умиляешься и сопереживаешь. Как такой мальчик, совсем еще ребенок, может вести себя и рассуждать как разумный взрослый, и даже более того — как зрелый, умудренный опытом мужчина? И до конца данной повести болеешь душой за умницу Аяна.
Не возможно осуждать стариков за то, что не оставили у себя малого, они ведь и сами уже не молоды и за ними самими нужен уход. К тому же, несмотря на окончание войны, то было тяжелое время для всех — и для фронта, и для тыла.
Нужно заметить, что большинство книг, написанных о годах войны, в частности, в деревнях — глубоки, душевны и человечны. Они затрагивают тонкие струны души человека, даже ни разу не испытавшего на себе все ужасы военного времени. К таким глубоким и душевным писателям можно отнести и Саина Муратбекова.
99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.
Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "Горький запах полыни"
Описание и краткое содержание "Горький запах полыни" читать бесплатно онлайн.
В центре повествования Ганада Чарказяна молодой человек, попавший во время солдатской службы в Афганистане в рабство. Тема известная, и в начале повествования читателю может показаться, что особенных открытий в романе нет: герой попадает в плен, становится мусульманином, заводит семью, затем, потеряв любимую жену, возвращается на родину. Однако за внешней простотой сюжета кроется много неожиданного, такого, что притягивает теплотой, негромким гуманизмом, человечностью, — качествами, которыми одинаково наделены и советские шурави, и непонятые нами афганцы, пуштуны, испытавшие не меньшую боль и не меньшие разочарования, нежели пришедшие на их землю солдаты.
Горький запах полыни
Прижимаясь к скале левым боком и постукивая посохом перед собой, я медленно продвигался по узкой каменистой тропке, опоясывавшей гору. Часто она просто прерывалась — на полметра или даже больше, вынуждая делать широкий и рискованный шаг. А иногда почти исчезала, становясь едва различимой. Тогда я на какое-то время действительно чувствовал себя слезой на реснице, готовой сорваться и очень долго падать, одновременно оплакивая самого себя.
В эти минуты я останавливался, прислонялся к холодной стене спиной, — холод доходил через рубаху с суконной жилеткой и плотный халат на вате, — и раскидывал руки крестом. Глаза глядели в небо, невзрачно-белесое, словно выгоревшее под солнцем. Я сосредотачивался, старался забыть обо всем, кроме этой узкой тропки, что могла оказаться последней в моей жизни. Я стоял, опираясь на пятки, а носки моих галош повисали над пропастью. Главное было уцепиться глазом за какой-нибудь, пусть самый маленький выступ, откинуться на скалу, максимально довериться ей, вжаться всем телом. Тогда и незначительной опоры хватало, чтобы продвинуться немного дальше. Но бывало, что и пятка соскальзывала и не сразу находила опору. Тогда я на какое-то время замирал, стоя на одной ноге, и пытался поставить правую ступню впереди левой — на носок. Потом на носок ставил левую и оказывался лицом, точнее щекой, к скале. Ее холодная и влажная после ночи шероховатость казалось той единственной лаской, на которую и была способна эта угрюмая, с базальтовыми выступами скала.
Случалось, что такие повороты вокруг оси приходилось делать один за другим. Если бы все эти движения я совершал на ровном месте и в быстром темпе, то получился бы афганский национальный танец — аттан. Правда, его не танцуют в одиночку. Но теперь мое одиночество становилось залогом моего спасения.
Я сам выбрал этот непростой путь по старой тропе, которой и местные жители пользовались только в самых исключительных случаях, предпочитая не рисковать и сделать крюк, отнимавший полдня. Хотя, видимо, именно риск и был мне нужен. Да и страх, иногда все же леденивший тело и горячей волной ударявший в голову, тоже оказывался к месту. Он выводил меня из того состояния эмоциональной тупости и полного равнодушия ко всему на свете, в котором я пребывал больше месяца — с того самого дня, когда моя жизнь в очередной раз круто и необратимо изменилась.
После преодоления такого опасного участка тропы я останавливался, вытирал рукавом халата пот со лба, унимал предательскую дрожь в коленях и замечал, наконец, ту красоту, что пыталась утешить и, возможно, даже спасти меня. Глубоко внизу голубела река, по берегам ее тянулись все расширяющимися полосами посевы цветущего мака. Тень от моей горы накрывала правую часть пламенеющей внизу долины, и она была похожа на темную, уже засохшую кровь. Зато левая алела под солнцем свежей, только что пролитой кровью.
Мак — цветок забвения. Но ничего забыть мне пока не удавалось. Только непрошеные и неожиданные слезы часто пытались унести всю неизбывную горечь и безысходное отчаяние, что скопилось в душе. Тот душновато-горький полынный запах, который встретил меня впервые в этой стране, на бетонке аэродрома, у самого трапа, казалось, пропитал меня насквозь. Избавиться навсегда от этой горечи можно было только если шагнуть в бездну под ногами. Ведь это так просто — один маленький шаг. И больше никаких проблем.
Но именно близость и легкость этого шага и удерживали от него. Он всегда оставался в запасе. На самый крайний случай. Всем напряжением душевных и телесных сил я и пытался избежать его.
Неужели для того встретились моя мать и отец, чтобы я добавил немного своей крови к уже немерено пролитой на этой земле? И только для того, чтобы сделать алые маки еще немного алее. Или расплатиться за ту чужую кровь, что пролилась здесь в какой-то мере и по моей вине. Именно я и был тем человеком с автоматом, гранатометом, с минами и реактивными снарядами, бездумно — как и положено солдату — выполняющему приказы, что несли смерть всему живому в этих горах и долинах. Но сказать сегодня, что это чужая земля, чужие долины и горы, — я уже не мог. Ведь здесь я оставил не только свою молодость, лучшие годы жизни, но и самое дорогое, что у меня было.
Наконец, опасная каменная тропа обогнула далеко выдававшуюся скалу и открыла меня полуденному солнцу. Оно безжалостно ударило по глазам, привыкшим к приятному полусвету. Но зато благодатное тепло пошло по всему телу. Какое-то время я стоял с закрытыми глазами, отогреваясь и думая, что крупицы счастья достаются и самому несчастному. Словно Всевышний щедро рассыпает их со своих высот. Приоткрывая глаза, я уже видел не только бурую стену ущелья, но бесконечно глубокое, бездонное небо и сияющие, совсем близкие, белоснежные вершины. Глядеть на них и предаваться воспоминаниям и размышлениям я мог бесконечно. Даже сейчас на этой узкой и заброшенной горной тропе, совсем не обращая внимания на бездну под ногами.
Только месяца через три моей афганской службы я понемногу привык к этим пропастям, только и ждущим твоего страха и робкого, неверного шага. Но когда по тебе стреляют и пули выбивают осколки камня рядом с головой, то как-то забываешь, что ты на краю бездны с ледяным потоком на дне. Один страх заставляет забыть о другом. Я до сих пор помню то чувство — чувство законной гордости, — когда, впервые бросив взгляд на глухо ворчащую внизу речку, не испытал привычного головокружения. Ну, речка, ну, ворчит себе где-то там внизу, на расстоянии с полкилометра, ну и пусть. Она занята своим делом, а я своим. Это была моя первая победа в этих горах. Я — человек равнин и болот — оказался вполне жизнеспособен и здесь, на этих кручах. Хотя первые дни и падал замертво от усталости. Но уже через месяц скакал по камням, как горный козел. А когда, наконец, разжился со временем китайскими штанами и кроссовками, то до счастья оставалось совсем ничего. Точнее — только 203 дня до приказа.
Именно в тот день, семнадцатого августа, — День независимости Афганистана, — наши пять бэтээров при поддержке двух вертолетов неожиданно бросили в район Кандагара. Я сидел на броне, обвеваемый ветерком, и бездумно подсчитывал и пересчитывал эти дни. Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что растянутся они на долгие годы в чужой стране, то я, не колеблясь, разрядил бы в него весь боекомплект.
Когда, немного передохнув, я продолжил путь по заброшенной горной тропе, то оказалось, что она стала не только шире почти на полметра, но уже и явно пошла под уклон. Тут я как-то немного расслабился, напряжение последнего часа прошло. Неизвестно, что ждет впереди, но на сегодня самый трудный участок дороги оказался пройденным. Хотя, конечно, я знал, что в горах надо быть постоянно начеку. Тем более что спуск всегда опаснее подъема.
Эту аксиому вдолбил в меня еще замкомвзвода — старший сержант Гусев: прежде чем взобраться куда-нибудь, подумай, как будешь спускаться.
Гонял меня наш Гусак, впрочем, как и других молодых, не жалея — ни себя, ни нас. Жестко вбивал военную науку, тот собственный некнижный опыт, полученный им самим на недружелюбной афганской земле. Может, потому в нашем взводе и не было потерь. Сколько нервов пришлось ему потратить только на то, чтобы научить нас падать сразу, не оборачиваясь, при любом подозрительном звуке или движении.
Странно, навруз — самый древний и самый радостный праздник на этой земле — уже отметили, и пока других поводов для такого необычного оживления не предвиделось. Да и звуки, когда прислушался, были совсем не праздничные. Вроде похожи на плач или на причитания.
Я ускорил шаги и минут через десять в растерянности остановился. От этого праздника остались глубокие воронки, груды обломков, полуразрушенные жилища, разбросанные деревья и наклоненные фигурки что-то ищущих в кучах мусора людей. Стало очевидно, что не долгожданная радость причина этого оживления, а большая беда — всегда неожиданно застигающий нас праздник дьявола. Но, как утверждает Коран, лишь Аллах творец добра и зла, их порождающая причина. Аллах любящий, милостивый и милосердный. Он не имеет ничего общего с богом Библии. Аллах — некий умственный идеал, недоступный изображению. Значит ли это, что и обратная связь с ним невозможна? Что он принципиально не слышит обращенных к нему речей? Но для кого тогда ежедневные и многократные молитвы?
Артемизия, или горькая полынь – растение, привычное для нашего климатического пояса, которое встречается повсюду на просторах и широтах Евразии кроме крайнего Севера. Растет на опушках и в лесах, у дорог, на полях среди посевов, на пастбищах и пустырях. Такое красивое название этого растения связано с именем древнегреческой богини Артемиды, покровительницы охоты, а также рожениц и материнства. В Древнем Египте венки из этого растения носили жрицы Исиды, которая также была покровительницей материнства и семьи.
Артемизия или полынь – одно из тех растений, о котором существует множество мифов, легенд и сказаний. О нем создаются суеверия и предания. Узнаваемый и необычный аромат артемизии, немного терпкий, обладающий немного пьянящим эффектом, скорее всего, именно этим и приписывает полыни такие магические свойства.
Чаще всего советовали собирать полынь после Троицы, важно, что рвать полынь нужно было только левой рукой.
Также считалось, что полынь помогает избавиться от усталости и восстановить силы. Если человек отправлялся в долгий путь, ему советовали положить в ботинок веточку полыни, и в этом случае весь свой путь он проходил без малейшей усталости.
Все эти легенды и суеверия были взяты не на пустом месте. Полынь на самом деле обладает прекрасным тонизирующим и целебным действием. А действием этим и необыкновенным ароматом полынь обязана большим содержанием эфирных соединений.
Antonio Visconti, потомок королевских парфюмеров, один свой известный шедевр решил назвать Akaba. Что означает это слово, мало кто знает, но звучание его полностью соответствует звучанию этого легкого, не требующего суеты и спешки, аромата с нотами лакричника, табака, ванили, бобов Тонка, агара, кедра, сандала, лимона, артемизии и пачули.
Еще одним шедевром с артемизией стоит назвать мужской парфюм 1740 Marquis de Sade, который был создан в 2001 году парфюмером Gerald Ghislain для своей марки Histoires de Parfums. Этот торговый дом славится тем, что каждый его аромат связан с какой-то определенной личностью, которая имела важное отношение к парфюмерии и к искусству любви. Эта же композиция, как можно догадаться из названия, посвящена именно Маркизу де Саду. Кроме ноток артемизии, в композиции присутствуют ноты кожи, лабданума, элеми, кедра, кориандра, кардамона, пачули и бергамота. В итоге получился очень оригинальный восточно-древесный парфюм, настоящий эликсир любви, от которого с ума сойдут все окружающие женщины.
Известный бренд Penhaligon's в 2011 году представил миру мужской парфюм Esprit du Roi. Этот аромат представлен классическим цитрусово-фужерным букетом, куда вошли нотки малины, амбры, кедра, дубового мха, пачули, сандала, мускуса, ветивера, жимолости, иланг-иланга, герани, жасмина, гвоздики, артемизии, альдегидов, кардамона, листьев томата, мяты, лимона, бергамота и цитрусовых. С одной стороны композиция звучит классически и привычно, но наличие цветочных, необычных для мужской парфюмерии нот, а также мягкая горчинка полыни придают всей композиции необыкновенное, несравненное звучание.
Один из самых популярных и востребованных парфюмеров современности Francis Kurkdjian не так давно основал свой бренд Maison Francis Kurkdjian. К одним из лучших недавних ароматов этого человека относится мужской парфюм Lumiere Noire Pour Homme, основанный на контрастном, очень оригинальном и красивом сочетании нот артемизии, розы и пачули.
Французский бренд Niki de Saint Phalle в 1982 году представил публике невероятный аромат с одноименным названием Niki de Saint Phalle. Этот парфюм поражает воображение и восхищает не только своим ярким звучанием, но и своим оформлением он никого не оставит равнодушным. Композиция представлена в двух концентрациях, в виде туалетной воды и духов. Состав в обоих вариантах одинаков, изменена лишь их степень насыщенности. Бесконечно женственный, чувственный парфюм построен на сочетании ноток дубового мха, мускуса, амбры, сандала, кожи, розы, кедра, иланг-иланга, жасмина, корня ириса, пачули, гвоздики, персика, бергамота, зелени, мяты и, естественно, артемизии, волшебной и сказочной.
В настоящее время известно более четырехсот видов полыни, 170 из них произрастают на территории Украины и России. Древние славяне очень уважительно относились к этому растению во все времена.
Полынь можно встретить и в народной медицине, и в виноделии, в кулинарии, в кондитерском деле. Часто полынью ароматизируют водку, добавляют ее также в вина наподобие вермута. В парфюмерии же аромат полыни используют в основном для придания всей композиции определенного, особого колорита. В основном полынь встречается в мужских композициях, но бывает и в женских.
Ароматы построены на оригинальном сочетании компонентов, таких, как темные, чуть горьковатые оттенки полыни и теплый аромат ладанника. Также особую роскошь, шарм и стиль придают ароматам абсентовые нотки.
Этот аромат создан для истинных леди. Сочетание пудровых и ванильных тонов, оттенки варенья из лепестков роз, белый персик искушают, артемизия дурманит, а чувственные нотки сандала создают неповторимую ауру, окружая теплом и любовью. Кроме этого, в состав композиции вошли нотки мускуса, кашемира, ириса, фрезии и амбры. Это аромат не только для тела, но также и для души.
Читайте также: