Зайцев душа краткое содержание

Обновлено: 17.05.2024

Девочка попросилась в церковь. Мы нередко ходим в церковь с ней, по летнику, за полторы версты. Но нынче, я уж чувствую, хочется ей поглядеть свадьбу, после обедни. Брат, приехавший ко мне из города, чтоб отдохнуть, собрался с нами.

И хотя немного крапнуло с бледно-лиловеющего неба, и звонили уж довольно отдаленно, мы идем, садом среди золотеющих антоновок, меж кленов златоогненных, чрез рощу, ясным полем с изумрудом зеленей. Девочка впереди. Видит она лошадь, и меня дразнит ею:

— Папа, это чижик наш на зеленях!

Разговор мой с братом ей не интересен. В беленькой головке, с светлыми косицами, в быстрых ножках — юная душа, тайное соединение отца и матери ея.

Может быть, их страсти, горечи и недостатки в ней смешались, переплавились, родили серебро гармонии поющей. И ей близок жаворонок, синева далей сентябрьских; смех ея чист; вся она круглая, хоть и остренькое личико у ней.

Когда мы прошли кладбище, и слегка спустились к риге, чтобы обогнуть ее, то показались люди уж из церкви: несколько девиц, да на лошадях двое прокатили.

— Может быть, и не идти нам уже в церковь? Ведь обедня кончилась, говорит брат.

Но мы пошли, девочка настояла.

Церковь почти пуста. Небольшая группа окружает батюшку чернобородого, он служит панихиду. Свечи бледно горят. Все здесь перебывают. Придите ко мне вси труждающиеся и обременении, и аз упокою вы. Сколько все мы настоялись, и наплакались, служа об убиенных, и об убиенном, также о скончавшемся.

Свет пречистый, поддержи нас.

Курим. Синеет наш дымок от папирос.

— Ну, говорю я ей: домой?

Она подходит и смеется.

— Не хочу. Венчанья дожидаться буду.

Целует меня в щеку и слегка трясет за бороду.

Черноволосый батюшка, в черном подряснике, монашеской скуфейке, слегка осклабясь приглашает нас напиться чаю, в домике напротив.

Дом поповский, жизнь поповская, сам поп. Как крепко! Мы за столом, заедаем чай со сливками медком, свежейшим маслом на лепешках. Кот проходит. За перегородкой дети зашушукали, возня; образа слабо золотеют в уголке.

— Да-а, яблочками попользовался мой сосед, попользовался… говорит чернобородый iерей с карими, моргающими глазками, дуя в блюдечко.

— Да-а… а чтобы поделиться, то этого как не бывало, хотя ведь я, имейте в виду, сам теперь вместо него священник, и церковным садом мог-бы пользоваться. Да-а-а…

Все у него есть, да все обидно, что у других больше. С горечью он вспоминает про других попов, у кого чего много, и у всех как-будто изобильнее, чем у него. Много и у огородников. Много у мельников, наживающихся в счет советов. В Климовском прихожане пятьдесят пудов муки священнику собрали.

— Кушайте, покорнейше прошу… Медку еще. Да, да-а, и времена.

Быстро моргает и говорит, что хоть то хорошо — мужиков обберут.

— Это им, чтобы знали, да-а… чтобы понимали жизнь теперешнюю.

Даль в окне синеет. Грачи стаей носятся над ригой.

Так девочка и не вернулась. Она осталась с приближенными друзьями дожидаться свадьбы — милые цветы украсили могилу, а мы шагали летничком, домой средь нежно-серебристых далей сентября.

Так тихо, так все благозвучно, светло, мирно. Точно озеро безмолвия и чистоты.

Все-бы понять! Принять, одобрить и благословить. Как будто нет той жизни — страшной, грубой и безжалостной, где мы живем. Как будто нет и наших прегрешений, о которых молимся — замолим-ли?

Страна лежит, страна молчит. Солнце за перистыми облачками серебреет. Лежит сердце, молчит сердце. Молча истаивает.

Подходя к роще, паром полынным, ошмурыгивая горькую полынь, мы говорим о счастии, о цельности, гармонии и раздвоенности, праведности и греховности, о тех делах, мыслях, стремлениях, с коими — тысячелетия — входит в жизнь человек и выходит из нея.

Синеющим, прозрачно-перламутровым, оком опаловым смотрит на нас даль, слушает душой эфирной.

Нежно алеет, и золотеет в лесах. Хочется, чтоб журавли пролетели.

Мало осталось этих домов, террас, покойных видов с них, покойных семей, мирно пьющих чай на воздухе. Многое сожжено, попалено, — как в видимости, так в душе. Но мы живем. И мы за что-то заплатили: за свои неправды, за прошедшее. Меч Немезиды многое сразил. Но, всетаки, живем. И даже чай пьем на террасе маленького дома, и обедаем, в дни теплые. И пообедав, как сейчас, играем с братом в шахматы, за стареньким столом, крест на крест ножки, с крупными квадратами для шахмат, белыми, гнедыми.

Мы молчим часами. Серебристый день покоен. И — ни свет, ни тучи. Как тепло! Как хочется быть кротким, добрым. Позабыть. Простить. Узнать Ее, чьей ризою эфирнотканной все одето, заворожено, струится. Все струится с иным смыслом, выше нашего.

Движутся фигуры на доске, ведут призрачную борьбу. С клена падает лист, кружась. В красном, стеклянном шаре перед террасой мир отражен.

Ризы безмолвны, светлосеребряны.

О, если-бы свет разлить,

О, если-бы Лик любить,

О, если-бы Миг продлить.

Но его не продлишь, не убавишь. Ушел, новые листья с кленов падают, новыя думы в сердце приходят, иныя дела, малыя, бедныя, совершаются. Девочка с девочками из церкви вернулась, отдельно обедает. Бабушка на нас ворчит — зачем все позволяем.

— А мы даже и свадьбы-то не дождались, даже и не приезжала свадьба-то, три раза правда! доносится из столовой.

Бабушка наша сурьезная, и основательная. И сейчас все зовут ее барыней. Не обижают.

— И напрасно дожидалась.

— Бабушка, ну как ждать-то интересно бы-ы-ло. Ждали мы — я, Надя, Катька ротастая, Катя Клавиш.

— Ешь, ешь, нечего разглагольствовать.

— Мог-ли воображать поэт, что в стране руссов, отдаленнейшей Московии, через четыре сотни лет, в годы вихрей и трагедий, друг неведомый прочтет его творенья?

И тогда бывает гордость и какая-то особенная радость за слово наше, человеческое, несущее мне душу дальнюю, живую.

Я войду и в другую комнату, увижу там кровать, икону Божией Матери в ризе серебряной на столе, убранную иммортелями. И с ней рядом, из трех фотографий взглянет на меня лицо молодое и бодрое, взгляд острый, почти задорный. И нож быстро ополиснет сердце, и не отразить ножа, не отразить! А вот и девушка, ему близкая — тоже ушедшая. Вот его друг, лицо полудетское — мученики времени, жетвоприношения сердец наших и удары Рока.

Вспоминая кровь, должен сдержаться. Это трудно, — Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас…

Много здесь выжито, много здесь перемучено. Но это — жизнь!

— Папа, на сходку, скорей, зовут!

Девочка приотворяет дверь, для убедительности вновь кричит:

— Три раза правда!

— Некогда мне, за коровами!

И ее капор белый, синенькое платьице, косицы две мелькают уж далеко.

Что-же, идем на сходку. Граждане зовут.

Прохожу тропиночкой, к деревне, садом. Этот сад отец сажал. Он теперь — деревенский. Но и нам оставила деревня долю нашу. А в этот год, голодный год, чтобы у нас и у деревни сада не отняли — я хлопотал. Успешно. Недавно баба ухватила меня за руку, пожала, а потом вдруг наклонилась, к моему конфузу, руку мне поцеловала.

— За хлеб-соль. Теперича голодовать не будем.

Трудно об этом вспомнить без улыбки. И проходя сейчас садом, в первый раз сильно принесшим яблок, я чувствую: сад насаждал не я. Так и не удивительно, что он не мой. Это вовсе не удивительно.

Барин я, или не барин? Странник, нищий, или господин, которому целуют руку?

Но какой-бы ни был, я хотел-бы плыть, тихо, с сердцем некровным, в светлой дымке сентябрьской. Не хочу ни дома, ни садов.

Сходка — перед коммиссаровой избой. Вокруг столика зыбучего, под рябинкой, на завалинке, крылечке, на трехногих стульях и скамье, под вечереющим сентябрьским небом заседают граждане. Раньше я их знал мало. Теперь — побольше. Помню, я их стеснялся, ибо был вдали от интересов их, стремлений, вкусов. А сейчас, по моему, они меня стесняются. Мы совсем в добрых отношениях. Но — меж нами пропасть. В разные стороны мы глядим, разно живем, разно чувствуем. Я для них слишком чудной, они для меня слишком жизнь.

Среди унылых буден вдруг из за ракиты выглянут глазенки детские, знакомые косицы; светлым, теплым проблеснет оттуда. И за ужином рассказывает девочка:

— Мой папа на сходке бы-ыл, уж он там с мужиками разговарива-ал, а я подслушивала. А потом мы: я, Катька ротастая, Катя Клавиш, Серенька, Оля, в ночное ездили. Уж хорошо ехать было, я рысью ехала, и даже меня Серенька догнать не мог.

Привет безсцельному! Глазам, ребятам, играм, ветерку, облаку, благоуханью.

И в то время, когда девочка с друзьями скачет на овсянище, или к дубкам на ржанище, отец выходит в поле, как и много лет он выходил в поля родные, на заре. Как здесь безмолвно! Как знакомы дали, очертания лесочков, нив и колоколен. Вечером, в поле кажется, что людей нет, а есть Бог, вечность, природа, медленно, беззвучно протекающие.

Несколько позже: стоим у опушки рощи дубовой. Луна в ясном небе. Зеленя в слабом серебре росы. Точно мерцает, мреет что-то над ними, как серебряные ризы Богоматери.

Одень покровом своим бедный мир, дохни сиянием своим в души страждущия!

Микропересказ : Девушка влюбилась в странного мужчину и разорвала отношения с женихом, но мужчина не смог ответить на её чувство — он видел в ней лишь поэтический образ. Девушка решила остаться одна.

Названия глав — условные.

Глава 1 . Знакомство с Христофоровым

Эту зиму Христофоров проводил в Москве.

Алексей Петрович Христофоров — лет 30, голубоглазый, с пышной шевелюрой, висячими усами и мягкой бородкой, одинокий, нерешительный, мягкий, тихий, странноватый романтик не от мира сего.

Наталья Григорьевна Вернадская — седая, представительная дама, немолода, богата, очень рассудительная, решительная, ведёт упорядоченный образ жизни.

Машура — приёмная дочь Натальи Григорьевны, тоненькая, с острым подбородком и большими чёрными глазами, тихая, послушная, романтичная, любит и уважает приёмную мать.

Наталья Григорьевна познакомила Христофорова с Анной Дмитриевной.

Анна Дмитриевна — молодая вдова, очень богата, высокая, статная, красивая и сильная.

Христофоров чувствовал себя чужим в московском высшем обществе. Он долго жил в провинции, давал уроки, работал, где приходилось, и только теперь, получив временную работу в Москве, начал вести более светскую жизнь.

Наталья Григорьевна сообщила, что сняла на лето имение под Звенигородом, по соседству с Анной Дмитриевной, и пригласила Христофорова погостить.

Главы 2–4 . В гостях у Вернадских, Машура и Антон

В начале июня Вернадские покинули Москву и на всё лето поселились в большом деревянном доме. Вскоре к ним приехал Антон.

Антон — сын дьячка, считается Машуриным женихом, немного сутулый, коротконогий, некрасивый — широкий лоб, небольшие, глубоко посаженные глаза, плохой цвет лица, упрямый, ревнивый, самолюбивый.

Антон знал Машуру ещё с гимназии, часто бывал у Вернадских, уважал Наталью Григорьевну, но терпеть не мог их барского образа жизни. Он любил Машуру, но со свадьбой тянул — ему казалось, что Наталья Григорьевна считает его плебеем. Однако Наталья Григорьевна не была против этого брака, лишь считала, что у Антона слишком сложный характер.

К вечеру приехал Христофоров. Антона он раздражал своим безоблачным спокойствием. Машура начала замечать, что с Христофоровым ей легче и спокойнее, чем с Антоном.

Однажды Христофоров показал Машуре Вегу, голубую звезду, которую считал своей путеводной звездой, и сравнил с ней девушку.

— В вас есть сейчас отблеск ночи, — сказал он, — всех ароматов, очарований… Может быть, вы и сами звезда, или Ночь…

Утром Машура, Христофоров и Антон отправились осматривать находящийся неподалёку старинный монастырь. Туда же на автомобиле прикатила Анна Дмитриевна в сопровождении Никодимова и Ретизанова.

Дмитрий Павлович Никодимов — офицер, любовник Анны Дмитриевны, высокий, сухощавый, коротко стриженный, с нездоровым цветом лица и тёмными глазами, игрок, развратник, негодяй.

Александр Сергеевич Ретизанов — знакомый Анны Дмитриевны, худой, седоватый, с синими глазами и изящным лицом, влюбчивый, нервный.

Антона настолько раздражала эта компания, что он поссорился с Машурой и уехал. Христофоров решил, что ему не надо оставаться у Вернадских, и уехал с Анной Дмитриевной в Москву.

Главы 5–6 . Никодимов и Анна Дмитриевна

Елизавета Андреевна Лабунская — балерина, восходящая звезда, молодая, красивая, легкомысленная, беззаботная.

Никодимов был циником и боялся лифтов.

На бегах Никодимов проигрался. Анна Дмитриевна давала ему деньги. Христофоров понял, что она глубоко несчастна.

Главы 7–8 . Машура и Антон мирятся

Наталью Григорьевну беспокоили отношения Машуры и Антона. После ссоры в монастыре они не разговаривали, Антон ходил мрачный, но из поместья не уезжал.

Заехал за вещами Христофоров. После его отъезда между Машурой и Антоном произошло объяснение. Толком они ничего не выяснили, снова поссорились, и Антон уехал. Вернадские прожили в поместье ещё месяц.

Машура… решила, что пусть будет, как будет. Отныне просто одна она станет заниматься жизнью, маленькими своими делами, ни о ком не думая.

Осенью Машура вернулась в Москву и зажила прежней жизнью — ходила на курсы философии, истории и литературы, в гости и на собрания женского общества, где девушки занимались духовным саморазвитием.

Состоящая в этом же обществе Лабунская пригласила Машуру на артистический вечер. Там девушка встретилась с Христофоровым. Поздно вечером Христофоров провожал её домой. Машура была очарована им, считала его аскетизм и полумонашеский образ жизни загадочным. Она практически призналась ему в любви, но в ответ он лишь пожал её руку. И тогда Машура резко заявила Христофорову, что любит только Антона.

Утром к Вернадским приехал Антон. У Машуры заседало женское общество. Пересилив мрачное раздражение и неуверенность, Антон дождался конца заседания, встретился с Машурой, и они на время помирились.

Главы 9–10 . Анна Дмитриевна расстаётся с Никодимовым

Зимой Анна Дмитриевна узнала, что Никодимов прилюдно говорил о ней гадости, подделал её подпись на закладной и сожительствовал с неким сомнительным юношей. Она написала ему гневное письмо и назначила встречу в театральной ложе. В тот же день, прогуливаясь, Анна Дмитриевна случайно столкнулась с Христофоровым и пригласила на балет и его.

На следующий день Анна Дмитриевна встретилась с Никодимовым. Тот спокойно признал себя безнравственным человеком. Он считал, что безнравственность — врождённое свойство характера, и не пытался измениться.

…мы, порочные, составляющие касту в обществе, вряд ли сойдёмся когда-либо с довольными собой. Во все времена были мы отверженными. Так и всегда будет.

Глядя на Никодимова, Анна Дмитриевна почувствовала презрение, нежность, обиду, жалость и отвращение.

Главы 11–12 . Любовь Машуры

Незадолго до Рождества Машура встретила Христофорова в художественном музее. Позже на улице он сказал Машуре, что любит её и пригласил к себе в гости, чем очень смутил девушку. Она не понимала, как относиться к его словам.

Машура рассказала Антону, что встретила Христофорова. Парень вспылил, сказал, что ему душно в доме Вернадских, и молодые люди снова поссорились. На Рождество и Новый год Антон не появился.

После праздников Машура пошла к Христофорову. Девушка чувствовала сильную влюблённость. Наступил вечер. Они сидели в садике у дома, Христофоров снова сравнил Машуру с Вегой, и тут она поняла, что он не видит в ней женщину.

…ваша любовь, как ко мне, так и к этой звезде Веге… ну, это ваш поэтический экстаз… Это сон какой-то, фантазия, и, может быть, очень искренняя, но это… это не то, что в жизни называется любовью.

Машура решила навсегда распрощаться с Христофоровым. Он проводил её домой, и у подъезда они столкнулись с Антоном. Он поклонился как чужой и перешёл на другую сторону улицы. Ночью Машура плакала, Христофоров грустил.

Главы 13–16 . Дуэль, гибель Никодимова

Во время Святок все, кроме Никодимова, были приглашены на бал-маскарад. Никодимов явился без приглашения со своим юным любовником. Анна Дмитриевна в порыве чувств предложила Никодимову уехать и начать жизнь сначала, но тот отказался. Позже выяснилось, что на балу он поссорился с Ретизановым, сказав что-то нелицеприятное о Лабунской, и тот вызвал его на дуэль.

Дуэль состоялась утром после бала. Присутствовали мальчик Никодимова, Христофоров и доктор. Никодимов прострелил Ретизанову ключицу.

После дуэли Ретизанов долго болел. Его навещали Христофоров и Лабунская. Она призналась Христофорову, что уезжает в Европу с неким богатым англичанином.

Однажды Христофоров навестил и Никодимова. Тот рассказал, что после окончания военной академии был шпионом, но во время одного из заданий попал в неприятную ситуацию. Его карьера рухнула, из-за чего он начал играть и вести развратный образ жизни. Через несколько дней Никодимов погиб — упал в лифтовую шахту, а спускавшийся сверху лифт перерезал его надвое.

Главы 17–19 . Машура и Антон расстаются

Машура снова помирилась с Антоном и всю зиму они встречались. Весной девушка поняла, что любит его только как друга детства и поступает нечестно, удерживая парня возле себя.

Вскоре Христофоров получил письмо от Натальи Григорьевны. Она сообщала, что Ретизанов умер от простуды и тоски по бросившей его Лабунской. С Пасхи Наталья Григорьевна и Машура жили в Крыму, Антон остался в Москве и вряд ли приедет.

Христофорова обрадовало это письмо. Вечером он долго смотрел на Вегу — свою голубую звезду.

Понравился ли пересказ?

Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:

Что скажете о пересказе?

Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.

Для учеников 1-11 классов и дошкольников
Бесплатные сертификаты учителям и участникам

Сразу же за описанием девочки автор упоминает о церкви, и это, по-моему, неслучайно. Ведь это именно то место, куда стремиться каждая душа, где она приобщается к таинствам христианским ,когда ее новорожденную крестят ,когда люди ходят на службы, и когда ее отпевают в последний раз на этом свете. Все проходят через этот круг: рождение, детство, взросление, расцвет, увядание и смерть…Но каждому дано пройти жизненный путь по-своему: одни и после смерти облагородят место на кладбище только одним своим присутствием ,и за это березка золотит могилку листиком, другие ,по жизненному призванию обязаны бы были нести свет ,христианскую чистоту, праведность, ан нет, не получается. Вот и батюшка чернобородый(эпитет, думаю, тоже неслучаен).Черный. темный, мутный, нечистый, лукавый…-вот какая цепочка выстраивается, нет этой градации в тексте, но она явно прочитывается между строк. Службу он ведет исправно, и людей уважает, вот и чай пригласил попить, но нет в его душе подвижничества. И думы у него некрасивые , греховные, явно завидует он людям, тем, у кого благ земных больше, это он—то, тот , который должен других учить чистоте помыслов, поступков. Это он-то, который должен быть лекарем человеческих душ, бессребреником , как Иисус Христос-учитель и мессия, отдавший за нас жизнь, выкупивший своею смертью людские грехи.

Он же , имея все необходимое ,недоволен своею долей ,и мало того, он рад тому ,что мужиков оберут, пусть ,мол, понимают жизнь теперешнюю…Черная у батюшки душа…Плохой он пастух для своего стада, поэтому , возможно, стадо и разбрелось ,и находится в непослушании ,заблудились их души, лишенные бдительной заботы и надзора ,и просто любви человеческой и христианской.

И пока она такая красивая, как у девочки из рассказа, как у князей, захороненных на кладбище, грачи-вестники весны еще прилетят не раз и покружатся над ригой-символом житницы России, значит ,все будет хорошо. Жизнь продолжится, потому что души бессмертны, и за них идет вечная борьба добра со злом..

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Души чистилища: краткое содержание, описание и аннотация

Борис Зайцев: другие книги автора

Кто написал Души чистилища? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.

Души чистилища — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

Скалы. Каменистая тропинка, обрывы въ клочьяхъ блeднаго тумана. Тишина горныхъ высотъ. Иной разъ солнце прорываетъ облака, падаетъ на камни и освeтитъ нeжный анемонъ. Орлы висятъ надъ пропастями.

Первый: Лелiо, ты? Вотъ гдe мы свидeлись…

Лелiо (обнимая его). — Наконецъ-то! Сколько времени бреду я такъ, безвeстными дорогами, въ туманахъ, между горъ, и никого, и никого… Чужiя тeни, ангелы вeчно прекрасные, вeчно далекiе, но никого изъ тeхъ, кого мы знали и любили на землe.

Филострато. — Ты помнишь еще землю, нашу жизнь, меня, мой музыкантъ?

Лелiо. — Я помню многое — тебя въ особенности. Помню родственныхъ путей, и нашу дружбу, и всего тебя, художникъ тихiй. Помню нeжность утръ на твоихъ картинахъ, свeтъ росы, жемчугъ восходовъ, тающiя дымки и бездонныя озера, блeдныя ладьи скользящiя.

Филострато. — Искусство! Первымъ вспомнилъ ты о немъ. Не позабыть и мнe звуковъ свeтлыхъ твоихъ. О, какъ они сребристы. Вздохъ, весна, печаль… Психея милая. Безпрекословно слушались тебя и клавесины, флейта, скрипка.

Лелiо. — Да, жизни протекали рядомъ. Съ юности до старости.

Филострато. — Мы не очень были счастливы. Но все же вспоминаемъ жизнь охотно.

Лелiо (ласково). — Ты былъ извeстенъ, многiе тебя любили, женщины задумывались о тебe. Жизнь протекала плавно. Ты любилъ ея очарованья… и (съ улыбкой) — много вeдь имъ предавался. Но всегда какую то печаль въ тебe я чувствовалъ.

Филострато. — Я вижу твою чистую, ясную жизнь музыканта. Монашеское было въ ней, хотя ты и не чуждался свeта. И за бутылкой добраго вина, дыханiя земли, нерeдко мы разогрeвались.

Лелiо. — Но я помню какъ попалъ сюда.

Филострато. — Я тоже. Насъ прервали будто въ полуснe, на полусловe. И теперь я странствую. Иду. Даже не по принужденiю. Ангелъ не суровъ съ нами. Но меня гонитъ сила нeкая, какъ будто смутное, и важное влеченiе.

Лелiо. — Я исходилъ за это время тысячи дорогъ, долинъ и горъ. Воздухъ пустыненъ всюду, рeдокъ, одинокъ. И вездe свeтъ этотъ, блeдные туманы и опаловые облака, лучъ солнца, прорывающiйся на мгновенiе, все пронизавающiй, опять скрывающiйся. Лишь орлы клекочутъ. Иногда доносится какъ будто пeнiе. Мнe сказали, это изъ областей Рая. Но тотчасъ же я опять не слышу ничего, и начинается мое томленье надъ безплодными утесами.

Филострато. — Иногда со мной бываетъ — я подымаюсь на скалу, и вдругъ оттуда открывается мнe даль, голубоватая и свeтлая, нездeшнiя моря, сiянiя долинъ, виноградники и колокольники, какъ бы въ той странe, которую мы оба такъ любили въ жизни. Все преображено и очаровано. На мгновенье я ее увижу — и опять: туманъ, утесы, рeдкiй свeтъ и путь.

Лелiо. — Въ этомъ — наказанiе, въ этомъ — кара наша. Я не услышу музыки, ты не увидишь дивныхъ образовъ…

Лелiо. — Не знаю. Если вeрить… Если идти и добиваться…

Филострато ничего не отвeчаетъ. Въ задумчивости нeсколько замедлились они и отстаютъ отъ остальныхъ. Тропинка поворачиваетъ. Съ выступа скалъ свeсился цвeтущiй верескъ. Выше — тонкiе стволы, зеленыя вершины южныхъ сосенъ. Тихо. Мягкiй лучъ пробившагося солнца. Пахнетъ разогрeтой хвоей, смолами, фiалками.

Филострато. — Сядемъ, отдохнемъ немного.

Опускаются на траву. Солнце долeе обычнаго пускаетъ въ нихъ стрeлу. Просвeтъ лазури.

Филострато. — Какъ тихо! Какъ тепло! Опять напоминаетъ землю. Фiалка тянется. Звенитъ подъ вeтеркомъ кусокъ полуоторванной кожуры на соснe. И ящерица выползла. Все грeется.

Лелiо. — Ты и на землe любилъ все теплое, живое.

Филострато. — Розовые пальцы дeвушки, жемчужина, цвeтокъ, прозрачный наливъ яблока, златистый медъ. (Прислоняется головой къ утесу). Какъ томно!

Лелiо. — Постой… постой… Да кажется, тутъ недалеко (настораживается. Мучительно напрягаетъ слухъ. Въ изнеможенiи падаетъ). Нeтъ, ничего, опять пригрезилось.

Филострато. — Другъ, отдохнемъ.

Лелiо лежитъ недвижно. Солнце все не прячется, и пригрeваетъ ихъ. Въ легкомъ дуновенiи вeтерка налетаетъ свeтлый Духъ Арiель.

Читайте также: