Юлия кристева бахтин слово диалог и роман краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

Перед сходной альтернативой оказался в свое время и русский формализм, вдохновляющий ныне аналитиков-структуралистов, од нако вмешательство вненаучных и внелитературных обстоятельств положило конец формалистическим изысканиям. Тем не менее ис следования продолжались; совсем недавно увидели свет работы Ми хаила Бахтина — ярчайшее событие и одна из наиболее мощных по пыток преодоления формализма. Чуждый технической строгости, ха рактерной для лингвистов, обладая вдохновенной, а временами и просто пророческой манерой письма, Бахтин ставит коренные для со временной структурной нарратологии проблемы, что и придает акту

альность его текстам, к созданию которых он приступил около 40 лет тому назад.

Вводя представление о статусе слова как минимальной структур ной единицы, Бахтин тем самым включает текст в жизнь истории и общества, в свою очередь рассматриваемых в качестве текстов, кото рые писатель читает и, переписывая их, к ним подключается. Так ди ахрония трансформируется в синхронию, и в свете этой трансформа ции линейная история оказывается не более чем одной из возможных абстракций ; единственный способ, которым писатель может приоб щиться к истории, заключается в том, чтобы преодолеть эту абстрак цию с помощью процедуры письма-чтения, то есть создавая знаковую структуру, которая либо опирается на другую структуру, либо ей про тивостоит. История и этика пишутся и читаются в текстовых инфра структурах. Отсюда следует, что многозначное и многообразно обус ловленное поэтическое слово следует логике, превосходящей логику кодифицированного дискурса и способной воплотиться лишь на пе риферии официальной культуры. Вот почему, впервые исследовав эту логику, Бахтин пытается обнаружить ее корни в карнавале. Карна вальный дискурс ломает законы языка, охраняемые грамматикой и семантикой, становясь тем самым воплощенным социально-полити ческим протестом, причем речь идет вовсе не о подобии, а именно о тождестве протеста против официального лингвистического кода, с одной стороны, и протеста против официального закона — с другой.

Слово в текстовом пространстве

Определение специфического статуса слова в различных жанрах (или текстах) в качестве означающего по отношению к различным способам (литературного) мышления ставит поэтический анализ в са мый центр современного гуманитарного знания — туда, где происхо дит пересечение языка (действительной практики мысли 1 ) и про странства (единственного измерения, где значение возникает за счет

совмещения различий). Понять статус слова — значит понять способы сочленения этого слова (как семного комплекса) с другими словами предложения, а затем выявить те же самые функции (отношения) на уровне более крупных синтагматических единиц. В свете такой — про странственной - концепции поэтического функционирования языка необходимо прежде всего определить все три измерения текстового пространства, в котором происходит оперирование различными семными комплексами и поэтическими синтагмами. Эти измерения та ковы: субъект письма, получатель и внеположные им тексты (три ин станции, пребывающие в состояние диалога). В этом случае статус слова 2 определяется а) горизонтально (слово в тексте одновременно принадлежит и субъекту письма, и его получателю) и б) вертикально (слово в тексте ориентировано по отношению к совокупности других литературных текстов — более ранних или современных).

Однако, сам будучи не чем иным, как дискурсом, получатель так же включен в дискурсный универсум книги. Он, стало быть, сливает ся с тем другим текстом (другой книгой), по отношению к которому писатель пишет свой собственный текст, так что горизонтальная ось (субъект — получатель) и вертикальная ось (текст — контекст) в конце концов совпадают, обнаруживая главное: всякое слово (текст) есть та кое пересечение двух слов (текстов), где можно прочесть по меньшей мере еще одно слово (текст). У Бахтина, впрочем, разграничение этих двух осей, называемых им соответственно диалогом и амбивалентнос тью, проведено недостаточно четко. Однако в данном случае недоста ток строгости следует скорее рассматривать как открытие, впервые сделанное Бахтиным в области теории литературы: любой текст стро ится как мозаика цитаций, любой текст — это впитывание и трансформация какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности,

и оказывается, что поэтический язык поддается как минимум двойно му прочтению.

способы сочленения слов (или синтагматических последовательнос тей) в диалогическом пространстве текстов.

турных жанров есть бессознательная объективация лингвистических структур, принадлежащих различным уровням языка. Роман, в частно сти, объективирует языковой диалог 3 .

Для Бахтина граница между диалогом и монологом значит неизме римо больше, нежели для формалистов. Она не совпадает с границей между воспроизведением и повествованием (диалогом и монологом) в том или ином рассказе или пьесе. У Бахтина диалог может быть впол

* См.: Якобсон Р. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. — Прим. перев.

Интересно было бы подвергнуть лингвистическому анализу диа логическое взаимодействие этих двух языковых осей как основу ро манной амбивалентности. Укажем, наконец, на двойные, взаимона лагающиеся структуры, присутствующие в дихотомии код / сообще ние (см. Jakobson R. Essais de linguistique générale, chap. 9*) и позволя ющие уточнить бахтинское представление о диалогизме как о свойст ве, имманентном языку.

* В рус. переводе см.: Якобсон Р.О. Шифтеры, глагольные категории и рус ский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М.: Наука, 1972. — Прим. перев.

Итак, с помощью существующих логических (научных) методов невозможно формализовать поэтический язык, не исказив при этом его природу. Литературную семиотику следует строить исходя из по этической логики , в которой интервал от 0 до 2 охватывается поняти ем мощность континуума — континуума, где 0 выполняет функцию де нотации, а 1 в неявной форме преодолевается.

ный дискурс: переняв логику сновидения, он нарушает не только пра вила языкового кода, но и нормы общественной морали.

Диалог лучше всего раскрывается в структуре карнавального язы ка, где символические отношения и принцип аналогии преобладают над субстанциально-каузальными отношениями. Термин амбива лентность мы будем применять для обозначения пермутации двух ти пов пространства, выделяемых в рамках романной структуры, — 1) монологического пространства; 2) диалогического пространства.

Представление о поэтическом языке как о диалоге и амбивалент ности приводит Бахтина к необходимости переоценки романной структуры - переоценки, принимающей форму классификации ти пов прозаического слова, что, далее, предполагает соответствующую типологию дискурсов.

Классификация типов прозаического слова

Согласно Бахтину, можно выделить три разновидности прозаичес кого слова:

а) Прямое слово, направленное на свой предмет, выражает послед нюю смысловую позицию речевого субъекта в пределах одного кон

Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман//Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г.К. Косикова. - М.: ИГ Прогресс, 2000. - с. 427-457.

© Перевод Г.К. Косиков, 1993 (Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман// Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1993, №
4.)
© OCR Г.К. Косиков, 2009

Бахтин М. Из предыстории романного слова

формат doc
размер 187.5 КБ
добавлен 03 апреля 2010 г.

Бахтин М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве

формат doc
размер 306.5 КБ
добавлен 18 января 2010 г.

Статья. Публикуется по: Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М.: Худож. лит., 1975. – 504 стр.

Бахтин М. Проблема содержания,материала и формы в словесном художственном творчестве

формат doc
размер 309.5 КБ
добавлен 03 апреля 2010 г.

Статья. Публикуется по: Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М.: Худож. лит., 1975. – с. 504 стр. Настоящая работа является попыткой методологического анализа основных понятий и проблем поэтики на основе общей систематической эстетики

Бахтин М. Слово в романе

формат doc
размер 757.5 КБ
добавлен 03 апреля 2010 г.

Бахтин М. Формы времени и хронотопа в романе.Очерки по исторической поэтике

формат doc
размер 794 КБ
добавлен 03 апреля 2010 г.

Статья. Публикуется по: Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М.: Худож. лит., 1975. – 504 стр. Уже на античной почве были созданы три существенных типа романного единства и, следовательно, три соответствующих способа художественного освоения времени и пространства в романе, или, скажем короче, три романных хронотопа. Эти три типа оказались чрезвычайно продуктивными и гибкими и во многом определили развитие всего.

Бахтин М.М. Рыцарский роман

формат doc
размер 59 КБ
добавлен 07 февраля 2011 г.

Бахтин М.М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи

формат djvu
размер 8.44 МБ
добавлен 15 декабря 2010 г.

Реферат - И.С.Тургенев и журнал Отечественные записки

формат doc
размер 92 КБ
добавлен 04 октября 2011 г.

Фрэй Д. Как написать гениальный роман 2

формат pdf
размер 14.01 МБ
добавлен 22 сентября 2011 г.

М.: Амфора, 2007 г., 255 с. Признанный автор книг, посвященных вопросам писательского мастерства, продолжает делиться секретами с начинающими литераторами. Следуя советам Джеймса Н. Фрэя, даже начинающий автор сможет написать роман, который заслужит похвалу критиков и будет восторженно принят читателем.

Эткинд Е. Разговор о стихах

формат djvu
размер 1.87 МБ
добавлен 12 января 2012 г.

Москва. Детская литература. 1970 год. 239 стр. Книга касается нескольких проблем, связанных со стихом и поэтической речью. Оглавление: слово в стихе, ритм, метафора, слово как образ, стиль и сюжет в поэзии.

альность его текстам, к созданию которых он приступил около 40 лет тому назад.

Вводя представление о статусе слова как минимальной структур ной единицы, Бахтин тем самым включает текст в жизнь истории и общества, в свою очередь рассматриваемых в качестве текстов, кото рые писатель читает и, переписывая их, к ним подключается. Так ди ахрония трансформируется в синхронию, и в свете этой трансформа ции линейная история оказывается не более чем одной из возможных абстракций; единственный способ, которым писатель может приоб щиться к истории, заключается в том, чтобы преодолеть эту абстрак цию с помощью процедуры письма-чтения, то есть создавая знаковую структуру, которая либо опирается на другую структуру, либо ей про тивостоит. История и этика пишутся и читаются в текстовых инфра структурах. Отсюда следует, что многозначное и многообразно обус ловленное поэтическое слово следует логике, превосходящей логику кодифицированного дискурса и способной воплотиться лишь на пе риферии официальной культуры. Вот почему, впервые исследовав эту логику, Бахтин пытается обнаружить ее корни в карнавале. Карна вальный дискурс ломает законы языка, охраняемые грамматикой и семантикой, становясь тем самым воплощенным социально-полити ческим протестом, причем речь идет вовсе не о подобии, а именно о тождестве протеста против официального лингвистического кода, с одной стороны, и протеста против официального закона — с другой.

Слово в текстовом пространстве Определение специфического статуса слова в различных жанрах (или текстах) в качестве означающего по отношению к различным способам (литературного) мышления ставит поэтический анализ в са мый центр современного гуманитарного знания — туда, где происхо дит пересечение языка (действительной практики мысли1) и про странства (единственного измерения, где значение возникает за счет совмещения различий).

Понять статус слова — значит понять способы сочленения этого слова (как семного комплекса) с другими словами предложения, а затем выявить те же самые функции (отношения) на уровне более крупных синтагматических единиц. В свете такой — про странственной - концепции поэтического функционирования языка необходимо прежде всего определить все три измерения текстового пространства, в котором происходит оперирование различными семными комплексами и поэтическими синтагмами. Эти измерения та ковы: субъект письма, получатель и внеположные им тексты (три ин станции, пребывающие в состояние диалога). В этом случае статус слова2 определяется а) горизонтально (слово в тексте одновременно принадлежит и субъекту письма, и его получателю) и б) вертикально (слово в тексте ориентировано по отношению к совокупности других литературных текстов — более ранних или современных).

Прогресс, 1975, с. 115. См. наст. изд. с. 248. — Прим. перев.

Интересно было бы подвергнуть лингвистическому анализу диа логическое взаимодействие этих двух языковых осей как основу ро манной амбивалентности. Укажем, наконец, на двойные, взаимона лагающиеся структуры, присутствующие в дихотомии код / сообще ние (см. Jakobson R. Essais de linguistique gnrale, chap. 9*) и позволя ющие уточнить бахтинское представление о диалогизме как о свойст ве, имманентном языку.

М.: Наука, 1972. — Прим. перев.

(ложь - истина, немаркированность — маркированность) неспособна служить адекватному описанию функционирования поэтического языка.

Итак, с помощью существующих логических (научных) методов невозможно формализовать поэтический язык, не исказив при этом его природу. Литературную семиотику следует строить исходя из по этической логики, в которой интервал от 0 до 2 охватывается поняти ем мощность континуума — континуума, где 0 выполняет функцию де нотации, а 1 в неявной форме преодолевается.

1) монологического пространства; 2) диалогического пространства.

Классификация типов прозаического слова Согласно Бахтину, можно выделить три разновидности прозаичес кого слова:

в) Однако автор может использовать чужое слово, чтобы вложить в него новую смысловую направленность, сохраняя при этом предмет ный смысл, который оно уже имело. В одном слове оказываются два смысла, оно становится амбивалентным. Такое амбивалентное слово возникает, стало быть, в результате совмещения двух знаковых сис тем. С точки зрения эволюции жанров оно рождается вместе с менип пеей и карнавалом (к этому вопросу нам еще предстоит вернуться).

способ расщепления писателя на субъект высказывания-процесса и субъект высказывания-результата.

Этот диалог, овладение знаком как двоицей, амбивалентность письма, обнаруживаются в самой организации дискурса (поэтическо го), то есть в плоскости явленного текста (литературного), лишь при посредстве определенных повествовательных структур.

К построению типологии дискурсов Динамический анализ текстов ведет к перестройке всей системы жанров; радикализм, проявленный в данном отношении Бахтиным, позволяет проявить его и нам при попытке построения типологии дискурсов.

Термин сказ, которым пользовались формалисты, выглядит из лишне двусмысленным применительно к жанрам, описывавшимся с его помощью. Можно выделить по меньшей мере две разновидности рассказывания:

С одной стороны, это монологический дискурс, включающий в себя

Создать модели такого цензурования - значит описать характер раз личий между двумя типами дискурса: эпическим (а также историчес ким и научным) и мениппейным (карнавальным, романным), суть которого — в нарушении запрета. Монологический дискурс эквива лентен системной оси языка (по Якобсону); отмечалось также его сходство с механизмами грамматического отрицания и утверждения.

С другой стороны, это диалогический дискурс, то есть дискурс

1) карнавала; 2) мениппеи; 3) романа (полифонического). Во всех этих структурах письмо находится в процессе чтения другого письма, чтения самого себя, конструируясь в актах деструктивного генезиса.

В эпическом пространстве господствует языковой принцип систем ности (принцип сходства, по Якобсону). Метонимические структуры, структуры смежности, характерные для синтагматической оси языка, встречаются в эпосе нечасто. И хотя такие риторические фигуры, как ассоциация и метонимия, здесь, конечно же, существуют, они не стано вятся принципом структурной организации текста. Цель эпической ло гики - обнаружить общее в единичном, а это значит, что она предпола гает иерархию в структуре субстанции; это, стало быть, каузальная, то есть теологическая логика; это - вера в собственном смысле слова.

Эпичность и карнавальность - таковы два потока, формировав ших европейский тип нарративности, от эпохи к эпохе и от автора к автору попеременно одерживавших победу друг над другом. Народная карнавальная традиция, заявившая о себе еще в авторских произведе ниях поздней античности, вплоть до нашего времени остается живым источником, одушевляющим литературную мысль и направляющим ее к новым горизонтам.

Античный гуманизм способствовал разложению эпического моно логизма, столь удачно оплотнившегося и нашедшего выражение в ре чах ораторов, риторов и политиков, с одной стороны, в трагедии и эпо пее - с другой. Прежде чем успел утвердиться новый тип монологизма (обязанный своим возникновением триумфу формальной логики, хри стианства и ренессансного гуманизма11), поздняя античность сумела дать жизнь двум жанрам, которые, восходя к карнавальному предку, об нажили внутренний диалогизм языка и послужили закваской европей ского романа. Эти жанры суть сократический диалог и мениппея.

Сократический диалог, или Диалогизм как упразднение личности Сократический диалог — широко распространенный в античности жанр: в нем блистали Платон, Ксенофонт, Антисфен, Эсхин, Федон, Евклид и др. (до нас дошли только диалоги Платона и Ксенофонта).

Это не столько риторический, сколько народно-карнавальный жанр.

Таким образом, сходство сократического диалога и романного сло ва очевидно.

Сократический диалог просуществовал недолго; он позволил ро диться другим диалогическим жанрам, в том числе мениппее, чьи кор ни также уходят в карнавальный фольклор.

Мениппея: текст как социальная деятельность

1. Свое название мениппея получила от имени философа III в.

до н.э. Мениппа из Гадары (его сатиры до нас не дошли, но мы знаем об их существовании благодаря свидетельству Диогена Лаэрция). Са мый термин как обозначение определенного жанра, сложившегося в I в.

В мениппее равно присутствуют как комическое, так и трагическое начала; она, скорее, серьезна в том смысле, в каком серьезен карнавал;

Основные идеи текста Кристевой напрямую связаны с психоаналитической теорией и практикой, где язык анализанта являет собой поэтический дискурс в коммуникативном пространстве отношений, а психическая реальность может репрезентироваться лишь речью.

Интерес Кристевой к карнавальному дискурсу Бахтина отчасти объясняется тем, что она – живой проводник культуры, в которой родилась, так как именно в Болгарии по сей день жива традиция карнавала (на фото община Разлог 1 января 2014 Болгария), который устраивают все жители без исключения в первый день нового года: облекаются в маски древних сущностей и духов, устраивается свадьба темных сил и заново расчищается новый путь для жизни.

Живые источники, глубоко народные ритмы и мифология бывшей Фракии, известная как родина Орфея, продолжают питать мысль и Цветана Тодорова3, земляка Кристевой и принуждают оставаться верным делу поэтики.

Подобная чувствительность к обнаружению пространственных жизнеспособных структур в литературе, лингвистике, театре, искусстве и музыке особенно заметна в 1910-х годах. Хочется напомнить о Дягилеве и его балете, на площадке которого встретились и энергетически срезонировали мощной волной, невероятной по глубине и ширине, и снесли в урагане жизненного потока старые формы, целое созвездие гениальных композиторов, художников, драматургов, актеров, танцоров и постановщиков4.

Не могу не сказать про 1945 год, когда в оккупированном нацистами Париже, Жак Превер, человек влюбленный в жизнь – как его называли, взял невероятный по мощности аккорд и написал сценарий к фильму Les Enfants du paradis, а режиссер Марсель Карне снял этот фильм, устроив невероятный карнавал на улицах замершего Парижа, поставив в центр действа самую глубокую по трагичности выражения драмы жизни фигуру поэта – мима Пьеро, неверной Коломбины и дерзкого Арлекина.

Вводя представление о статусе слова как минимальной структурной единицы, Бахтин включает текст в жизнь истории и общества, в свою очередь рассматриваемых в качестве текстов, которые писатель читает и, переписывая их, к ним подключается.

Так диахрония трансформируется в синхронию, и в свете этой трансформации, линейная история оказывается не более чем одной из возможных абстракций; единственный способ, которым писатель может приобщиться к истории, заключается в том, чтобы преодолеть эту абстракцию с помощью процедуры письмачтения – создавая знаковую структуру, которая либо опирается на другую структуру, либо ей противостоит.

История и этика, по мнению Бахтина, пишутся и читаются в текстовых инфраструктурах. Отсюда следует, что многозначное и многообразно обусловленное поэтическое слово следует логике, превосходящей логику кодифицированного дискурса, и способно воплотиться лишь на периферии официальной культуры. Вот почему впервые исследовав эту логику, Бахтин пытается обнаружить ее корни в карнавале.

Карнавальный дискурс ломает законы языка, охраняемые грамматикой и семантикой, становясь тем самым воплощенным социально-политическим протестом, причем речь идет вовсе не о подобии, а именно о тождестве протеста против официального лингвистического кода, с одной стороны, и протеста против официального закона – с другой.

По мнению Кристевой, определение специфического статуса слова в различных жанрах (или текстах) в качестве означающего по отношению к различным способам (литературного) мышления ставит поэтический анализ в самый центр современного гуманитарного знания – туда, где происходит пересечение языка (действительной практики мысли) и пространства (единственного измерения, где значение возникает за счет совмещения различий).

Отсюда следует, что задача литературной семиологии по мнению Кристевой, должна состоять в том, чтобы установить такие формальные операции, при помощи которых можно было бы описать различные способы сочленения слов (или синтагматических последовательностей) в диалогическом пространстве текстов.

Структурная амбивалентность или диалог Инь-Ян

Итак, делает вывод Кристева, с помощью существующих логических (научных) методов невозможно формализовать поэтический язык, не исказив при этом его природу. Литературную семиотику следует строить исходя из поэтической логики, в которой интервал от 0 до 2 охватывается понятием мощность континуума – континуума, где 0 выполняет функцию денотации, а 1 в неявной форме преодолевается.

Кристева обращает внимание, что отнюдь не случайно изъяны аристотелевской логики в ее применении к языку были отмечены, с одной стороны, китайским философом Чан Дунсунем, отправной точкой для которого послужил иной языковой горизонт – идеограмматический, где на месте Бога разворачивается диалог Инь-Ян, а с другой – Бахтиным, попытавшимся преодолеть методологию формалистов на путях динамического теоретизирования в революционном обществе.

Карнавал как гомология: телосновидение-языковая структура структура желания

В поисках истоков карнавальной структуры, Кристева обнаруживает ее следы в той космогонии, которая не знает ни субстанции, ни причинности, ни тождества вне связи с целым, существующим только как отношение и только через отношение. Пережиточные формы карнавальной космогонии антитеологичны (что не значит – антимистичны) и глубоко народны, делает вывод Кристева.

На протяжении всей истории официальной западной культуры эти формы образовывали ее подпочву, зачастую вызывавшую недоверие, навлекавшую на себя гонения и ярче всего проявившуюся в народных празднествах, в средневековом театре и в средневековой прозе.

По самой своей сути карнавал диалогичен (он весь состоит из разрывов, соотношений, аналогий, неисключающих оппозиций). Это зрелище, не знающее рампы; это празднество, выступающее в форме активного действа; это означающее, являющееся означаемым. В нем встречаются, сталкиваются в противоречиях и друг друга релятивизуют два текста.

Отвергая законы языка, ограниченного интервалом 0-1, карнавал тем самым отвергает Бога, авторитет и социальный закон; мера его революционности – это мера его диалогичности – делает вывод Кристева.

(Свое название мениппея получила от имени философа III в. до н.э. Мениппа, первым его представителем был, возможно, Антисфен, ученик Сократа и один из авторов сократических диалогов. Она оказала значительное влияние на древнехристианскую и на византийскую литературу; в разных вариантах она продолжала развиваться в средние века, в эпоху Возрождения и Реформации – вплоть до наших дней (романы Джойса, Кафки, Батая)).

В ней появляются элементы фантастики, чуждые эпопее и трагедии (например, наблюдение с какой-нибудь необычной точки зрения, с высоты, когда меняются сами масштабы наблюдения).

Предметом изображения становятся ненормальные психические состояния (безумие, раздвоение личности, мечтания, сны, самоубийство). Все эти моменты имеют, по Бахтину, не столько тематический, сколько структурный смысл; они разлагают эпическое и трагическое единство человека, равно как и его веру в принцип тождества и причинности, знаменуя тот факт, что человек этот утратил целостную завершенность, перестал совпадать с самим собой.

Будучи всеохватным жанром, мениппея строится как мозаика из цитаций. Она способна включать в себя любые жанры – новеллы, письма, ораторские речи, она смешивает стих и прозу, и структурный смысл подобного цитирования заключается в том, чтобы дистанцировать автора как от его собственного, так и от всех чужих текстов. Многостильность и многотонность мениппеи, диалогический статус мениппейного слова позволяет понять, почему классицизм и любое авторитарное общество не способны выразить себя в романе, наследующем мениппее.

Конструируясь как способ зондирования тела, сновидения и языка, мениппейное письмо отличается острой злободневностью; мениппея – это своего рода политическая журналистика древности. С помощью мениппейного дискурса на свет выводятся политические и идеологические конфликты дня. Диалогизм мениппейных слов непосредственно является такой практической философией, которая вступает в схватку с идеализмом и с религиозной метафизикой (с эпосом): он есть не что иное, как социально-политическая мысль эпохи, полемизирующая с теологией (с законом).

Амбивалентность мениппеи свидетельствует о ее структурном родстве со сновидением, с иероглифическим письмом и даже с театром жестокости, о котором помышлял Антонен Арто.

В заключение Кристева обращает внимание на роль таких бахтинских понятий, как статус слова, диалог и амбивалентность, а также на открываемые ими перспективы. Определяя статус слова как минимальной единицы текста, пишет Кристева – Бахтин проникает до самого глубокого уровня структуры, залегающего под уровнем предложения и риторических фигур.

Понятие статуса позволяет сменить представление о тексте как о совокупности атомов – представлением о нем как о множестве реляционных связей, где слова функционируют в роли квантов. Тем самым проблема построения модели поэтического языка связывается у Кристевой уже не с идеей линии или поверхности, но с идеей пространства и бесконечности, формализуемых с помощью теории множеств и новейших математических методов.

Читайте также: