Витязь янош краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Имя Петефи в венгерском сознании равнозначно поэту.
Антал Серб [1]
Воспоминания о знаменитой личности всегда заслуживают интереса как для широкого круга читателей, так и для специалистов. Мемуары могут содержать фактический материал и субъективные впечатления, но чаще всего налицо и то, и другое. Таким предстает и публикуемый нами очерк Агнессы Кун [2]. Политический эмигрант, переводчица и редактор Агнесса Кун рассказывает о том, каким она видела Пастернака — переводчика и человека, с которым она сотрудничала с 1946 года до начала 1950 годов. Их совместной работой были перевод и редактирование сочинений Ш. Петефи для Гослитиздата. Это было главным поводом их встреч, как и важнейшей темой их разговоров и переписки. Небезынтересно кратко представить Агнессу Кун.
На фотографиях запечатлена женщина с веселыми глазами и темными волосами с пробором посередине. Вокруг нее русские, венгерские поэты, писатели, в том числе ее муж Антал Гидаш. Агнесса Кун, дочь социал-демократа, будущего народного комиссара Венгерской советской республики 1919 года Белы Куна и преподавательницы музыки Ирен Гал, родилась в 1915 году в городе Надьенед (ныне Аюд в Румынии) и скончалась в 1990 году в Будапеште. Интерес к литературе отец Агнессы Кун испытывал с юности, его домашним учителем в 1892—1896 годах в Зилахе был ученик кальвинистской коллегии Эндре Ади. Хороший слух, унаследованный от матери, будет способствовать в дальнейшем Агнессе заниматься переводами стихотворений, а также и прозы.
Mint kiőzött kiröly országa széléről,
Visszapillant a nap a föld pereméről,
Visszanéz még egyszer
S mire elér a szeme a túlsó határra,
Leesik fejéről véres koronája.
Как изгнанный король с границы смотрит вспять
На родину, пред тем как на чужбину стать,
Так солнца диск, садясь,
Глядит в последний раз
На землю, и, пока насмотрится беглец,
С его главы кровавый катится венец [17].
В качестве иллюстрации приведем две строфы. Первая из 5-й песни. Главного героя Янчи, ступившего на путь странствий, застигает гроза:
A világ sötétbe öltözködött vala,
Szörnyen zengett az ég, hullt az istennyila;
Végtére megnyílt a felhők csatornája,
S a tó vize sűrű buborékot hánya.
Степь спрятала лицо под черною одежей.
Трещал небесный гром, разили стрелы божьи,
Разверзлись хляби вод, и в шуме их и гаме
Озерная вода покрылась пузырями [19].
Второй пример взят из 7-й песни, в начале которой Янчи, уже получив опыт встречи с разбойниками, сталкивается с солдатами и предлагает вожаку идти с ними. Ответ звучит так:
Szóplt megint a vezér: „Jól meggondold, földi!
Nem mulatni megyünk, megyünk öldökölni.
Rárontott a török a francia népre;
Franciáknak megyünk mi segedelmére”.
Начальник возразил: «Мы мчим не на пирушку.
Мы едем на войну, а это не игрушка.
Французов турки жмут. Мы, дорожа союзом,
Isten hozzád, gyönyörű hazugság,
Eszményképek, ábrándok világa!
Már kezemben tartom ajtód kulcsát,
Még egy perc, s örökre zárva léssz.
Прощай, чертог несбыточных мечтаний,
Спускаюсь вниз по твоему двору.
Вот ключ от всех сокровищниц. Мгновенье,
Я за собой входную дверь запру [21].
В одном из процитированных А. Кун писем Пастернак размышляет о том, с какими трудностями сталкивается переводчик. Эти мысли Пастернак относит не только к своим переводам из Петефи, но к любому переводу, в том числе своих собственных произведений. Самокритично он считает, что ошибки в переводах восходят к слабым местам оригинального текста. Недостаточно ощутимые образы или недостатки в их логике не могут корректироваться и переводчиком.
[1] Szerb А. Petőfi Sándor // Szerb А. Magyar irodalomtörténet. Budapest: Magvető, 1986. 376. o.
[3] Ср. с ее статьей: Kun Á. Néhányszó Nyikolaj Csukovszkijról // Szovjet Irodalom. 1979. № 6. 165—167. o.
[4] См.: Мартынов Л. Петефи // Он же. Воздушные фрегаты. М.: Современник, 1974. С. 296—303.
[5] Szovjet Irodalom. 1979. № 6. 172. o.
[6] Szovjet Irodalom. 1979. № 11. 152. o.
[7] Д. Ийеш. Цит. по: Zappe L. Kun Ágnes 1915—1990 // Nagyvilág. 1991. № 3. 445. o.
[8] Szegedy-Maszák M. Világkép és stílus Petőfi költészetében. Irodalomtörténeti Közlemények. 1972. № 76 (4). 441—456. o.
[9] Поскольку в русских изданиях нет венгерских заглавий и указан только год создания, таблица может послужить для интересующихся источником более точных данных. Датировки и правописание приводятся по изданию: Petőfi Sándor összes versei. Budapest: Osiris Kiadó, 2004.
[10] Поэма не вошла в Собрание сочинений Петефи по цензурным соображениям: в ней над идеологией берет верх любовь, что в советской системе ценностей было недопустимо.
[17] Петефи Ш. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1952. С. 278.
О литературе: художественной и нет. Чтение книг. Книги.
Витязь Янош
- Получить ссылку
- Электронная почта
- Другие приложения
Живя там, он опять впадает в тоску, и решив утопиться, роняет розу с могилы Илушки в пруд с живой водой. Из пруда выходит живая Илушка. Янош становится королём на острове фей и счастливо живёт со своей возлюбленной.
Издатель журнала мод, печатая отрывки из поэмы, так написал в предисловии:
Я взялся напечатать эту поэму, исходя из разных причин. Во-первых, я убежден, что это выдающееся произведение, во-вторых, я хочу, по мере своих возможностей, вознаградить по достоинству гениального юного поэта и, в-третьих, мне гораздо выгоднее, если доходы с этого произведения пойдут в мой кошелек, а не в карман других, особенно немцев-книгоиздателей.
Сам Янчи Кукуруза выступает как сказочный силач. В своих странствиях он встречает и великанов и грифов, и драконов. Следуя фантастике народных сказок, Петефи смещает даже все географические понятия: в Италии у него царит вечный холод, Франция расположилась рядом е Индией, лошади, шагая по горам, оступаются о звезды.
Песьеголовую страну давно покинув, Трусила конница под сенью розмаринов. Тут были рощи их, Италии пределы, Италия на них со всех сторон глядела.
Здесь, славь: не стяжав для нашего оружья, Венгерцы бедные боролись с лютой стужей. В Италии зима всегда без перемены. Солдаты шли в снегу глубоком по колено.
Но совладал гусар и с холодом и с бурей. Все было нипочем выносливой натуре. Чтоб не закоченеть, они с коней слезали И на спину себе на время их сажали.
Дойдя до Польши, в ней гусары не стояли, Проехали ее и повернули дале. Хоть Индия лежит близ Франции вплотную, Не так легко попасть из первой во вторую.
Индийские холмы становятся все круче И в глубине страны скрываются за тучи. Поближе к рубежу так вырастают горы, Что служат небесам надежною опорой.
Понятно, что войска, вспотев на перевале, Сорвали галстуки и доломаны сняли. И шутка ли! Места, где так они томились, В двух милях с небольшим от солнца находились.
Питались здесь одной лишь синевой надмирной, Откусывая твердь, как леденец имбирный. Когда ж хотелось пить, ручищами своими Брались за облака, как за коровье вымя.
И за всей чудесной, вовсе не орнаментальной, а совершенно органически связанной с тканью поэмы фантастикой читатель ни на мгновение не перестает ощущать реальное мышление и воображение народа, реальный образ подлинного крестьянского героя, который может достигнуть счастья на земле, только преодолев фантастические трудности.
Кто же этот парень, показавший чудеса героизма? Кто же он, смелый, благородный, умеющий так преданно любить? Кто же этот Янчи Кукуруза?
«Сперва — как получил я имя Кукуруза? Средь кукурузных гряд нашли меня, бутуза. Та, что нашла меня и оказала помощь, Так прозвала меня. Я стал ее приемыш.
Жена сквалыжника, большая сердоболка, Однажды занялась на огороде полкой И вдруг подобрала младенца-карапуза, Который нагишом лежал средь кукурузы.
Я плакал, говорят. Она из состраданья Решила взять меня к себе на воспитанье. Любя ребят, она сама была бездетна, Но муж был скуп у ней. С ним спорить было тщетно.
Так я и вырос бы среди пинков и брани, Ничем не скрасив тьмы такого прозябанья. Но я дружил с одной девчуркой белокурой — Мне радостью была она в той жизни хмурой.
Мать умерла давно у ней у горемычной, Женился на другой отец ее вторично, Но умер вскоре вслед и он, и оказалось, Что с мачехою злой она одна осталась.
Эта сказочная повесть в стихах народна не только потому, что поэт сохранил в ней все формальные особенности венгерской народной поэзии, не только потому, что героем в ней избран пастух, но главным образом потому, что весь образ мышления и строй чувств в ней таков, как у людей из народа.
Верным сподвижником Петефи в борьбе за создание народной литературы был другой крупнейший венгерский поэт — Янош Арань[41].
В этих строках Петефи содержится достойный ответ не только современным ему тупоголовым реакционерам, но и изощренным эстетам и реакционерам более позднего времени.
Как уже отмечалось, первые полгода пребывания Петефи в литературе были почти безоблачны — отдельные голоса хулы тонули в хоре восторженных похвал.
За эти полгода Петефи достиг такой известности в самых широких кругах читателей, какой не достигал ни один венгерский поэт. Но вот голоса поносителей стали раздаваться все громче и настойчивее — реакционеры поняли, с кем имеют дело, и устремились в атаку.
В своей юной восторженности Петефи сперва не мог даже уяснить себе сути и значения происходящего. Он предполагал, что поэзия его звучит для всей Венгрии, что все его уважают и любят. И только теперь поэт ясно ощутил, что существуют две Венгрии: одна — это большинство, венгерский народ, другая — Венгрия аристократов и богачей, которые выступают против всего, что угрожает их привилегиям, их власти, И венгерские реакционные круги, распознав в Петефи своего врага и увидев стоящий за ним народ, повели против него беспощадную борьбу.
Однако расслышать эти одинокие голоса Петефи не мог — так громки были вопли хулителей.
И все-таки двадцатидвухлетний поэт поначалу принял бой, но вскоре, не выдержав гонений, скрылся из Пешта. Он уехал в деревню Салк-Сентмартон, чтобы обдумать все происшедшее.
Неуемный в любви и ненависти, прямой и ясный в своем отношении к миру, поэт на некоторое время утратил перспективу в жизни. Его активная, волевая натура, требовавшая борьбы, разрешения мучивших его вопросов, не находила себе выхода в окружающей действительности. В это время Петефи еще не пришел к ясному осознанию социальной борьбы как единственного пути к разрешению царившей несправедливости. Гнев, отчаянье, презренье, ненависть воплотились у него в целом ряде произведений, которыми он как бы наносил пощечину современному ему обществу, мстил ему.
За недолгий период творчества, который начался в конце 1845 года и закончился к середине 1846 года, Петефи создал целый ряд стихотворений и поэм.
Спрашивает поэт, с ужасом оглядываясь кругом. Только иногда врывается луч света в беспросветный мрак и отчаянье души Петефи, и этот луч света — упование на то, что настанет славный час борьбы за свободу.
И вырежу я сердце потому, Что лишь мученьями обязан я ему, И в землю посажу, чтоб вырос лавр. Он тем достанется, кто храбр! Пусть увенчается им тот, Кто за свободу в бой пойдет!
В этом стихотворении уже ощутима та самоотверженность, полное отсутствие индивидуализма, постоянное ощущение себя органической частью своего народа, которые были больше всего присущи Петефи. И как ни старались тучи заслонить от него солнце, он даже в эти тяжелые месяцы временами поднимался над ними и впитывал в себя живительные лучи света.
Он опрокинул лодку, и все трое Мгновенно оказались под водою. И Пишта, девушку обняв, затих, Чтоб вместе улетели души их.
Все трое нашли себе последнее пристанище в водах Дуная.
Действие в поэме происходит на островке Дуная. Прелестные картины природы сменяют одна другую, и идилличность их только усугубляет тяжесть душевных переживаний героя поэмы, который не мог восстановить справедливость и не нашел для себя другого выхода, кроме смерти.
Где пировали, как бы потешаясь Над стонами несчастных деревень, Испуганно ютившихся в долинах. …Замок Шалго высился зубцами И дерзкою рукой, как великан, Тянулся к небу, похищая звезды. Но, небо подпирая головой, Внутри таил он тартар — ад кромешный.
И обитатели этого кромешного ада, владельцы замка Петер Комполти с сыновьями, разбойничали, грабили, убивали мужей, похищали жен. Все это продолжалось до тех пор, пока любовь к похищенной красавице не заставила одного из братьев раскаяться в совершенных злодеяниях, и во имя этой любви он решился покарать злодеев — собственных отца и брата. И он покарал их, но сам лишился рассудка и бросился со стен замка вместе с любимой женщиной.
…Род их вымер. Дворовые при дележе богатств Друг друга изрубили гак, что мало Кто уцелел. Над трупами весь год Кружились вороны. И замок Шалго Ветшал, ветшал. И жители внизу Шарахались, когда дул ветер сверху.
Господь небесный, дьяволы и ад! Что землю ждет? Ведь под любым кустом Гнездится злобный человекоед — Такая мизантропия кругом. О мироненавистники! Они Проклятий камни мечут круглый год. Как будто гниль сквозь гробовую щель, Их мироненавистничество прет. Случалось ли вам, судари, любить, Чтоб в ненависть такую нынче впасть? Молились вы за счастие людей, Чтоб вправе быть их всех теперь проклясть? Дарили человечеству сердца, А люди зверски растерзали их? Нет! Миру не дарили вы сердец, Поскольку не имели таковых! Их нет у вас! А вот карманы есть, Есть животы, охота их набить. Поэтому сердиты вы на мир И все кругом готовы истребить! Я тоже ненавидел. Повод был… Но, подлецы, когда я встретил вас, От ваших байронических гримас Вся ненависть моя оборвалась! И чем настойчивей хотите вы Жизнь охулить, на ней поставить крест, Тем более мне нравится она, Я вижу в ней все больше светлых мест. Ведь, в самом деле, этот мир красив: И каждый год весна красна для всех, И есть красавицы в любом селе, И рядом с горем вечно льется смех.
А так как Петефи был воплощением душевного здоровья и оптимизма, то эта мрачность, пессимизм ушли, не оставив даже малейшей трещины в его душе. Могучая река его творчества устремилась дальше, теперь уже сокрушая все, что преграждало ей путь. Петефи осознал, что бессильный гнев ни к чему доброму не приведет, понял, что поэзия его может пробить себе путь только в беспощадной борьбе.
Пожалуй, толькр Северному было дано отменять все каноны и правила, едва раскрыв рот. Сторонников "проглоченного аршина", то есть серьезного отношения к "искусству", подобная вольность доводила до припадков.
В детстве мне довелось видеть и слышать только Джордже Марьяновича, но знакомые бывали на концертах Кооша. Они рассказывали, как он, надев темные очки, пародирует Рэя Чарльза, бойко говоря по-русски с харктеным акцентом. Самые остроумные переводы с венгерского были, подозреваю, выполнены им самостоятельно.
Фразировка и тембр голоса были не менее уникальны - так жонглировать пафосом и пародией умел только Sam The Sham - кумир радио-хулиганов, лидер легендарных "Фараонов".
Советский лонгплей Кооша, судя по саунду, записанный в Москве с ансамблем "Экспресс" стал музыкальной библией для узкого круга единомышленников. Среди множества достойных релизов того периода она не имеет равных по степени раскрепощенности, абсолютно лишенной какого-либо "низкопоклонства перед Западом".
Немудрено, что Витязь Янош сделался фаворитом моих эфиров с первых же выпусков радио-ревю "Трансильвания бэспокоит" и "Школа кадавров".
Еще один альбом - "Гулливер и шесть гномов" найти было сложнее, пока он не выпал с полки мне под ноги в одном салоне, где такую музыку не принимали всерьез, предпочитая ей органно-синтезаторные страдания волосатых клавишников.
Работая на свадьбах и в кабаках, мы имели возможность исполнять "нафталин", воскрешаемый нами с каким-то циничным энтузиазмом. Еженедельно звучали "новинуи" из области биг-бита, старой эстрады и т.д. Только репертуар Кооша был неприкосновенен - превзойти его по идиотизму настоящего денди было нереально. Зато он служил источником неиссякаяемого вдохновения - один "Черный поезд!" можно было слушать минимум десять раз подряд.
Презирая усы, наркотики и патлы, мы стимулировали себя с помощью музыки, недоступной пониманию затравленных застойных масс жуткой декады 75-85. Котировались суррогатный задор стройотряда и дубовая выскопарность серьезного рока.
Вскоре к запилам и поливам иностранцев примешалось лопотанье местных "подпольных" групп. Союз напоминал помесь Артека с островом доктора Моро.
Я с жадностью охотился за фильмами с участием Кооша, изучаяя киноафиши больших городов. В Москве можно было посмтреть "Лев готовится к прыжку", "Беги, чтобы тебя поймали" и бесценный детектив "Подозреваются все" - картины, давно снятые с широкого проката.
Почему-то от эстрады этого типа повеяло ностальгией довольно рано. Вероятно потому, что её волшебство неотделимо от специфической атмосферы того времени, чью формулу не помогут восстановить ни журналы мод, ни антикварная, но скудная мебель тогдашних интерьеров, где обычные люди, танцевали под необычную музыку, не сознавая насколько необычны и песни, и тот кто их поет.
Знаменитую "Дилайлу" в его исполнении стоит послушать хотя бы ради фирменного вздоха перед проигрышем. Это место проясняет особый смысл формулы "поёт Янош Коош" - и больше никто не споет её так. От Джонса до Горовца, а эти лЬды (опечатка по Ницше) - люди гениальны.
Я не слышал этой версии очень много лет, и вот - на столбе в пустынном парке ожил репродуктор, возобновив трансляцию прерванную полвека назад.
Пока он был физически жив, где-то там у себя в Венгрии, моя жизнь протекала в привычном режиме, с прежним энтузиазмом. Сейчас же, энтузиазм на месте, но режим нарушен. Расписание устарело, и я чувствую себя единственным пассажиром "Черного поезда".
Читайте также: